***

Страшный удар по голове свалил Рамсеса на землю, судорога стала сводить его ноги, и из ноздрей на белый снег потекла струйками кровь.


Последовало еще несколько ударов, но Рамсес больше их не чувствовал. Скупой, отбросив кол в сторону, отстегнул карабин и за ошейник, волоком, оттащил собаку за теплицу. Затем он вошел в дом и, как был одетым, долго стоял неподвижно.  Опершись кулаками в стол, Скупой  невидящими глазами глядя перед собой.


На краю стола белела расписная фаянсовая  чашка. Она раздражала его, и он в ярости смахнул ее ударом кисти. Чашка, словно хоккейная шайба, стукнулась о дверной косяк и со звоном рассыпалась на мелкие кусочки. Машинально подвинув к себе табуретку, Скупой сел и закрыл глаза. И тотчас  перед ним всплыла нагая художница, собиравшая  в пучок волосы на затылке, и в такт движениям рук колыхались ее груди с темными кружками сосков.


Если бы то, что случилось с Рамсесом, произошло с кем-нибудь из людей, то врачи наверняка признали бы у такого человека тяжелое сотрясение мозга, перелом нескольких ребер, не считая рассеченной в нескольких местах кожи на голове и лопатках.


Некоторое время спустя к Рамсесу вернулось сознание. Сначала он лежал на боку, открыв глаза, потом сел на задние лапы и долго сидел, низко свесив голову. Затем он поднялся на все четыре лапы. Земля качалась и уплывала из-под него.


Собаки злопамятны и не забывают обид. Однако Рамсес не помышлял об отмщении. Первым его желанием было, как только он пришел в себя, желание  во что бы то ни стало найти художницу. Это желание дало ему силу, и он, сам того не ведая, где и как будет ее искать, тронулся в путь.


В незнакомом большом городе с нескончаемым потоком людей и автомобилей на улицах человеку трудно, а собаке – тем более. Будь Рамсес из числа бездомных городских собак, ему было бы проще. Они умели ориентироваться на шумных магистралях, старались особо не попадаться людям на глаза, знали, в какое время суток проще и безопаснее передвигаться.


Рамсес был баловень, неженка и ничего этого не знал и не умел. Он и не полагал, что жизнь улиц протекает по определенным законам и что с этими законами надо обязательно считаться.


Не будь он изувечен Скупым, окажись он обыкновенной дворнягой, а не столь большим и заметным породистым псом, он бы менее бросался людям в глаза.


При виде большой черной собаки, неизвестно зачем и для чего оказавшейся среди прохожих, одни испуганно бледнели и уступали ей дорогу, другие останавливались, настороженными и злыми глазами глядя на дога, третьи замахивались или угрожающе топали ногами и кричали: «Долой!»  Рамсес, затурканный, растерянный, бестолково метался с одной стороны улицы на другую.


Так прошел целый  день  и наступила ночь. Выбившись из сил, он укрылся за забором на какой-то стройке. Его била мелкая дрожь. У него болело все. Было очень холодно, и мучил голод. Но это было ничто по сравнению с нестерпимым, наполнившим его всего, каждую его клеточку желанием найти художницу. И едва только забрезжило утро, он снова бросился искать ее.


Казалось, городу не будет конца. Мелькали перед глазами, как кадры в телевизоре, дома, скверы, но ни один из них не был похож на тот, в котором жила художница. И когда Рамсес окончательно выбился из сил и готов был покориться свой судьбе, его величество случай подал ему крохотную, зыбкую, как пламя свечи, надежду.


Город только просыпался, и на улицах было еще малолюдно и тихо. И тут Рамсес сначала услышал, а затем и увидел «мусоровозку», точно такую,  какая  каждое утро приезжала к ним во двор и к которой он выносил ведро с мусором.


Рамсес бросился за ней. Машина вскоре свернула в ближайший переулок. Когда Рамсес, еле переводя дыхание и вздымая бока, догнал ее, знакомый татарин-мишарь, как всегда невозмутимо, разравнивал совковой лопатой мусор в машине.


Увидев Рамсеса, он ничуть не удивился. Включив пресс, он смотрел, как выдвигаются из цилиндров никелированные штоки. Когда мусор был спрессован внутри машины  и маслянистые стержни штоков упрятались обратно, он взглянул на Рамсеса.


- Ай, яй-яй-яй! – покачал он головой. – Какой же сволочь тебе так побил? Надо тебе обратно хозяйка вести.


Он не  торопясь  положил лопату внутрь машины, подошел к Рамсесу и взял его за ошейник. Открыв дверцу кабины, жестом показал – прыгай, и Рамсес его понял.


- Куда ты этого крокодила? – закричал на него шофер. – Укусит еще!


- Не укусит, - невозмутимо отвечал мишарь. – Поехали. Надо же собака выручать.


Рамсес не задумывался над тем, зачем его посадили в кабину «мусоровозки» и куда его везут. Собачья его интуиция подсказывала ему, что он поступает правильно, и эти два  человека  не сделают ему вреда.


Не  покидало Рамсеса это чувство и тогда, когда  «мусоровозка» приехала на свалку и мишарь, отыскав кусок оранжевого капронового троса толщиной в мизинец, стал привязывать его к куче какого-то железного хлама. Затем он принес из машины ведро отходов и вывалил перед Рамсесом. Запах мясных щей, хлеба, пшенной каши и жареного картофеля ударили догу в ноздри.


- Ешь! – погладил мишарь его по голове. – А вечером я скажу твоя хозяйка, что ты здесь. Сиди и никуда не ходи. Понял?


Рамсес ничего не понял. Голод судорогой сводил ему желудок. Он обнюхал вываленный перед ним корм, но есть не стал.


- Кушать, однако, надо, - посоветовал мишарь и пошел к машине.


Рамсес настороженно смотрел ему вслед. Когда же раздался стук захлопнутой дверцы  и «мусоровозка», выехав на дорогу, стала удаляться, Рамсес метнулся за ней. Трос опрокинул его на снег.


Но теперь он знал, что быть посаженным на цепь – это конец. Он не хотел этого. Он вставал и бросался вновь и вновь. Ошейник душил его. У него наливались кровью глаза  и мутился рассудок.


После бесчисленных попыток освободиться, он уже на последнем издыхании в ярости вцепился зубами в трос и начал грызть его.


Над свалкой стлался черный дым, пахло горелой резиной, антрацитом, лекарствами. А Рамсес все грыз и грыз ненавистный трос.


Освобождение только еще больше обострило его желание разыскать художницу, ибо для него, кроме этой привязанности, не было и не могло быть больше ничего,  и,  пока он жив, он должен быть с ней.


По белому заснеженному полю бежала большая черная собака с обрывком оранжевого троса на шее. Рамсес теперь знал дорогу в город. Она еще хранила запах «мусоровозки», и он без труда вернулся в тот двор, откуда мишарь увез его утром на городскую свалку.


Рамсес теперь уже не лез напропалую через дворы и улицы, старался меньше попадаться людям на глаза. Внутреннее  чутье подсказывал ему, что знакомый сквер и дом, в котором жила художница, должны быть где-то рядом. И Рамсес не ошибся. Когда он кружил задворками, ветер вдруг донес до него знакомые запахи. Рамсес бросился на них и оказался в родном сквере. Вот он! Вон старая береза с мышиной норой под корнями! Вон заросли сирени! Вон скамейки!


Рамсес остановился как вкопанный. На одной из них сидела художница и читала книгу. Рядом на дорожке, в складной легкой колясочке спала тепло укутанная  девочка.


Неслышно ступая, Рамсес черной тенью подошел к скамейке, на которой сидела художница, и осторожно положил ей голову на колени. Она вздрогнула. Брови ее изумленно взметнулись вверх. Затем она, словно не веря глазам, осторожно дотронулась до его лба пальцами:


- Рамсес? Собачка… Ты? Прости…