глава 29

                ГЛАВА 29. СЛОВА МЁРТВЫХ

Пахло холодной золой и мокрым хлебом. Затхлым, черствым — таким, каким кормят призраков, если бы они ели.

Грязь в трещинах земли подсыхала, но не от солнца — от усталости. Полевые дороги, будто вены, застыли в коросте телег, следов и раздавленных надежд.

Ночами ещё крепчали морозы, и на окнах, где остались живые, ледяные узоры смахивали на детские рисунки: дом, дым, дерево. Но не было ни детей, ни дыма, ни дерева. Только узоры.

На краю села Хлиповка, в доме, где раньше жила портниха Варка, теперь ютилось шестеро. Среди них — старик на посошке и девочка с огромными, как у совы, глазами. Девочка не говорила. Старик говорил за неё.

— Она всё помнит, — сказал он как-то незнакомцу, что искал брата. — Только молчит. Больше года. А помнит всё.

Документ №17/п, март 1933 года.

Изъято из архива бывшего Кобелякского райотдела ОГПУ.

«Гражданин Ткаченко Артем Гаврилович, 58 лет, был задержан при попытке пересечь административную границу района без разрешения. При личном досмотре у него обнаружено: мешочек с ячменной крупой (вес — 200 г), крестик медный, письмо, адресованное „сыну в город Харьков“.

Задержанный утверждает, что направлялся „искать работу и хлеб“. В показаниях путан. На момент задержания находился в истощённом состоянии. Отправлен в спецприёмник. Материалы переданы в Тройку.»

У школы стоял забор, кривой, но живой. Кто-то всё ещё обвязывал его тряпками, будто лечил. Учительница Марья Семёновна возвращалась туда каждый день, даже когда в классе было трое. Даже когда один. Даже когда — никто.

Она не жаловалась. Просто писала в тетради.

Из личной тетради учительницы М.С. Веретельник:

«8 марта. Сегодня пришёл один. Степка. Упал прямо в дверях. Жив. Вскипятила ему воду с луковой шелухой. Пил, не глотая. Руки у него как тростинки, пальцы — в шрамах.

9 марта. Никого. Сижу. Смотрю на доску. Пишу для себя: „Земля круглая. Вода течёт вниз. Хлеб делают из зёрен“. Если забуду — это останется.»

Около школы собрались трое — тётка Зоя, пастух Степан и бывший лесник Сверчок. Они копали. Тяжело. Земля не хотела отдаваться.

— Не пора ли его уже тащить? — спросил Степан, не глядя.

— Погоди. Марья Семёновна сказала, что мать ещё жива. Вон лежит на сеновале. Сама не встанет.

— Так а он уже не жив, — кивнул Сверчок на белый свёрток под окном.

— А я что говорю? Пора.

Тишина. И снова — копать.

Фрагмент внутренней телеграммы в Полтавский обком, март 1933 года:

«Село Хлиповка. Наблюдается массовый выход из колхоза. Работы в поле не ведутся. Замечено: ночью хоронят детей без согласования. Участвуют женщины и старики. Предлагается выслать агитбригаду и выделить трёх активистов для стабилизации ситуации.»

Ночью кто-то вынес под яму свёрток. В нём был младенец. Завёрнут в рушник. Без имени.

Старик с посошком плакал, но не молился. Девочка стояла рядом. Потом вдруг сказала:

— Его звали Колюня.

— Кто сказал? — спросил кто-то.

Она ответила:

— Мама. Перед тем, как лечь.

Фрагмент статьи из газеты „Большевик Полтавщины“, март 1933 года:

«Несмотря на временные трудности с распределением продовольствия, сёла Хорольского района демонстрируют высокую дисциплину и сплочённость трудящихся масс. Особо отличились колхозы „Червоний лан“ и „Зерно життя“, перевыполнившие норму на 112%.»

В доме портнихи Варки стало пятеро. Старик умер. Девочка молчала.

На стене висело зеркало, треснутое. В отражении — никто.

И никто больше не говорил ни слова.

Выдержка из внутренней справки по колхозам Решетиловского района, апрель 1933 года:

«Фиксируется массовое заболевание неизвестного характера, преимущественно среди детей и женщин. Жалобы на отёки, упадок сил, неспособность к труду. Случаи, когда трудящиеся отказываются от еды — „чтобы осталось детям“. Предложено усилить агитационную работу и ввести наказание за панические настроения.»

Девочка однажды подошла к Варке и тихо спросила:

— Ты правда умеешь шить?

— Умела… когда было кому.

— Научи меня.

Варка глянула на неё — на эти глаза, как две бездны. И кивнула.

С того дня они с девочкой по вечерам шили. Не одежду. Кукол. Из тряпья. Без глаз.

Каждую клали в коробку. На крышке Варка написала: «Молчаливые».

Когда коробка заполнилась, девочка сказала:

— Теперь можно и мне лечь рядом с мамой.

— Рано, — сказала Варка. — Ты ещё не всё сшила.

И девочка осталась.

Вечером она вышла за порог. Солнце тонуло в пыльной дымке. Она держала в руках старую куклу — голова оторвана, глаза выцвели.

Она поставила её под яблоней. Там, где в прошлом году был сад.

— Тут ты и будешь жить, — сказала она. — Здесь тихо.

И впервые улыбнулась. Не потому, что стало легче. А потому что хуже — уже не будет.

Конец главы.