Перст Зу-н-Нуна

— Есть один рассказ, — начал как-то шейх, и голос его был тихим, словно он говорил не ученику, а самому себе, или ветру, что шелестел за окном, — рассказ из книги Аттара, «Тазкират аль-Авлия», «Поминание святых». О похоронах великого Зу-н-Нуна аль-Мисри, египетского суфия, знавшего язык птиц и тайны Нила. Этот рассказ… он стал моим зикром, моим постоянным поминанием, моей внутренней молитвой.

Он прикрыл глаза, словно видя ту древнюю сцену.
— Когда тело Зу-н-Нуна, завернутое в простой саван, несли по улицам Каира, случилось чудо. Птицы небесные – не одна, не две, а целые стаи – слетелись и осеняли процессию своими крыльями, создавая живой, трепещущий навес, закрывая праведника от палящего солнца. А когда носилки поравнялись с мечетью, и с минарета раздался призыв муэдзина к молитве, произошло другое чудо, еще более странное. Из-под савана вдруг поднялся указующий перст святого. Он был направлен прямо к небу. Толпа ахнула – жив! Святой жив! Но нет, он был мертв. Тело его было бездыханно. Но перст, неподвижный, устремленный ввысь, продолжал свое молчаливое свидетельство, даже когда тело опускали в могилу.

Шейх открыл глаза и посмотрел на ученика.
— Я начал свой путь с этим зикром, с этим образом. Сначала – со стоянки наивной веры. Я верил каждому слову Аттара. Верил в птиц, укрывающих святого, верил в перст, указующий на небо из могилы. Я был как дитя, слушающее сказку, и сердце мое трепетало от благоговения.
— Потом, — продолжал шейх, — пришло время сомнения. Я повзрослел, начитался книг, узнал о законах природы, о критическом мышлении. И я полностью разуверился в истинности сказанного. Птицы? Перст из могилы? Чудеса? Все это – благочестивые выдумки, метафоры, легенды для простаков. Я стал скептиком, почти циником. Я видел в рассказе Аттара лишь красивую аллегорию, не более.
— И, наконец, — голос шейха стал еще тише, — я достиг третьей стоянки. Я упокоился. Упокоился, когда разуверился в том, в чем разуверился прежде. Я разуверился в своем собственном скептицизме.

Он усмехнулся.
— Пойми, если ты веришь буквально, что «птицы небесные осеняли» или что «перст указывал на небо» из могилы, – тогда ты просто глупец, не видящий за буквой духа. Но если ты отрицаешь саму возможность чуда, саму реальность Иного, скрытую за этими образами, если ты видишь в них лишь выдумку – ты глупец вдвойне.

— Но как же мне теперь верить этому? – смущенно спросил ученик. – И многим другим подобным рассказам о чудесах святых? Как найти середину?

— Сначала верь как малое дитя, – ответил шейх. – Без сомнений, без критики, без поиска разумных доказательств. Открой свое сердце чуду. Если оно чисто, если ты угоден Аллаху, ты обретешь бараку – благодать, исходящую от самой этой веры, от этого рассказа. Но не дай тебе Аллах застрять на этой стоянке! Не продолжай верить так же, как верил прежде. Иначе ты никогда не достигнешь возвышенной Стоянки Хаййя ибн Якзана – Живого, сына Бодрствующего, того, кто сам прозревает истину, а не просто верит рассказам. Свою детскую, наивную веру нужно вовремя… завернуть в саван и похоронить.

— И что же останется тогда, шейх? – спросил ученик, чувствуя, как почва уходит из-под ног. – Если похоронить веру?

— Останется указующий перст! – глаза шейха сверкнули. – Тот самый перст Зу-н-Нуна. Он поднимается над мертвым телом буквального смысла, над саваном догмы, даже над могилой похороненной наивной веры! Он остается как вечный знак, как неразрешимая загадка.

— И куда он указывает? На небо? На Аллаха?

— Нет! – решительно сказал шейх. – Точнее, и да, и нет. Он указывает не просто на небо. Он указывает на нечто более высокое. На то, что лежит за пределами и веры, и неверия, и неба, и земли. В своем зикре, в своем внутреннем пути, я последовал за этим перстом. Я пошел по стопам другого великого шейха, Шейха аль-Ишрак ас-Сухраварди, Мастера Озарения, уповая достигнуть той Высочайшей Стоянки, о которой он говорил… благословенной горы Синай в душе, обители Великого Царя Света…

— И?.. – ученик затаил дыхание, ожидая рассказа о достижении, о прозрении.

Шейх посмотрел на него долгим, глубоким взглядом. И тихо произнес одно слово:
— Разуверился.

Ученик вздрогнул. Разуверился? Даже в этом? Даже в пути озарения? Он с ужасом посмотрел на своего шейха. Но лицо того не было омрачено отчаянием. Напротив, оно преобразилось, засветилось странным, неземным покоем, тихой радостью.

— О, мой мюрид, — сказал шейх, и в голосе его звучала безмерная нежность и сострадание, — ты даже не представляешь, что это за барака! Какая это благодать – разувериться во всем, даже в самом пути, даже в самой цели! Ибо только тогда, когда исчезают все опоры, все верования, все сомнения, все указующие персты… только тогда остается Он. Один. В тишине опустошенного сердца. «Да простит меня Аллах» за эти слова!

И ученик замолчал, потрясенный до глубины души. Путь к Истине лежал не через веру, и не через сомнение, а через таинственное «разуверение в разуверенном», через тотальное опустошение, в котором только и мог прозвучать безмолвный ответ Того, на Кого указывал перст Зу-н-Нуна, но Чье Имя оставалось невыразимым.