глава 32

                ГЛАВА 32. ПЕЧАЛЬ ПО ИМЕНИ.





В селе Жуковка деревья стояли, как застывшие люди — с вывернутыми руками, без звука. Ветви скрипели на ветру, будто старались что-то сказать, но язык у них был деревянный.

Домов было пятнадцать. Окна — заколочены. Только один дымок поднимался из трубы у самого края. Там жил Савелий. Старик с лицом, как у высохшей земли: ни одной живой черты, только трещины.

Он вставал рано. Не потому, что нужно. Потому что не мог лежать. Сон в этих местах давно превратился в ловушку.

— Просыпаюсь и не понимаю: я ещё? Или уже? — говорил он сам себе.

Савелий собирал золу. Не чтобы топить — чтобы сыпать по дорожке. Следы исчезали быстрее, чем их оставляли.

В этот день к нему пришёл мальчик. Никто не знал откуда. Говорил тихо. Звали его Тимко. Волосы светлые, как пыль. Глаза серые, как вода перед замерзанием.

— Ты чей? — спросил Савелий.

— Ничей.

— А был чей?

Мальчик кивнул. Но не сказал.

Они сидели молча. Старик клал в печь пустые дощечки. Мальчик держал в руках нитку — крутил её между пальцев. Словно хотел сплести что-то, чего нет.

В сарае лежала коза. Её никто не доил. Она смотрела на Савелия и не блеяла. Больше года.

— Всё живое тут молчит, — сказал старик.

Тимко только кивнул.

Записка сельсовета Жуковки в райцентр, июль 1933:
«Просим зафиксировать, что село фактически не функционирует. Осталось 6 человек. Урожая нет. Хлеба не будет. Скот выбит. Вода в колодцах тухлая. Помощи не поступает. Проявлений недовольства не зафиксировано.»

Урожай в этом году не ждали. Земля не пахла хлебом. Только гнилью.

Но на окраине села Анна Харитоновна посадила три ряда картошки. Сама. Руками. Её сын, Пашка, помогал.

Пашке было девять. Он видел, как умирали два его брата. Видел, как мать не плакала. Смотрела, как в степь. Сухо. Ветер в лицо.

— А если взойдёт? — спрашивал он.

— Будем жить. Если нет — будем помнить.

Память в этих местах стала заменой еды.

Анна носила воду из колодца, который почти пересох. Ведро скрипело, как раненая птица. Пашка шёл за ней, таща пустую банку.

— А ты зачем с ней? — спросил Савелий, стоя у своего плетня.

— Чтобы не одна была, — ответил мальчик.

— Ты сильный.

— Я не хочу быть сильным. Я хочу, чтобы брат вернулся.

Савелий ничего не сказал. Он знал: мёртвые здесь не возвращаются. Только ждут, чтобы про них не забыли.

Документ ГПУ по Лебединскому округу. Июль 1933:
«Сообщаем, что на 12 июля с. Жуковка числится нежизнеспособным. Имеются сведения о повторных случаях самоубийства, особенно среди подростков и женщин. Предлагаем рассмотреть село как “перспективно пустующее” и вывести его из реестра продовольственных поставок.»

На третий день Тимко начал говорить больше. Не словами — действиями. Он вырезал из палки птицу. Без крыльев. Просто туловище и клюв.

— Она полетит? — спросил Пашка.

— Нет. Но если кто-то увидит, подумает, что тут ещё дышат.

Они поставили эту птицу на забор. Через день она исчезла.

— Значит, кто-то прошёл, — сказал Савелий. — Или ветер. Или смерть.

— Всё равно кто, — сказал Тимко. — Главное, что не молчание.

На пятый день в Жуковку приехал обоз. Трое лошадей. Пятеро мужчин. Красные повязки.

— Кто здесь старший? — спросил тот, что был в фуражке.

Савелий вышел.— Я не старший. Я просто остался.

— Есть зерно? Люди?

— Люди есть. Хлеба — нет. И не будет. Вы опоздали.

— Ты чего дерзкий, дед?

Савелий посмотрел на него. Глаза не дрогнули.— Я — мёртвый. Что вы мне сделаете?

Повязочник сплюнул. Они уехали. Даже не заглянули в дома.

В ту ночь пошёл дождь. Не с неба — из глубины. Как будто кто-то в земле плакал, и вода вышла наружу.

Пашка не спал. Он смотрел в окно и считал капли. За каждой — лицо. За каждой — чьё-то имя.

Утром он пошёл к Савелию.

— У меня будет сестра.

— Что?

— Мы сделаем куклу. Назовём её Нина. Мама говорит, у куклы должна быть душа. Мы ей дадим.

Савелий кивнул.

— Если ты даёшь имя — значит, она уже не просто тряпка.

Пашка улыбнулся. Первый раз за много месяцев.

Из протокола районного комитета. Август 1933:
«Село Жуковка исключено из общего списка продовольственного снабжения. Причина: ликвидация как хозяйственной единицы. Остаточное население — без перспектив. Перевести имеющееся в другие сёла.»

Но они не ушли. Ни Пашка, ни Анна, ни Тимко. Даже коза осталась.Савелий умер в начале сентября. Спокойно. Заснул — и не проснулся.

Его похоронили под старым дубом. Пашка вырезал на доске одно слово: «Знал».

— Он знал, что всё это случится, — объяснил он. — Он знал и остался. Не бросил.

К ним зашёл мужик с телегой. Проезжал мимо. Увидел их, остановился.— Вы чего тут?

— Живём, — сказала Анна.

— Тут же мёртво всё.

— А мы — нет.

Он уехал, не обернувшись. Но через день вернулся. Привёз муки. Мешок.

— Не знаю, зачем. Просто не смог проехать.

И в ту ночь пекли лепёшки. Маленькие. Горькие. Настоящие.

Конец главы.