Не отрекаются любя

В утренний зимний час, подёрнутая ночными сумерками военного лихолетья Москва, постепенно начала пробуждаться. На улице с ночи, по-прежнему, слегка вьюжило, в проулках временами слышны были печальные стоны ветра. Слабая метель замела ночью тротуарные дорожки, которые ещё никто не спешил прочистить. В это время люди спешили кто куда: на работу, на службу. Многие пробивались по свежему снежку к общественному транспорту.
Спешила на дежурство-трёхдневку и врач госпиталя Вероника Михайловна Тушнова. Подойдя к толпе, ожидавшей транспорт, глянула на часы – успевает ли? Затем, щуря глаза от ветра, стала всматриваться вдаль, не ползёт ли там трамвай или что там ещё.
Подошёл трамвай, она поднялась в вагон, который неуклюже тяжело катил по заснеженным улицам города.
Прибыв в госпиталь и пробегая мимо дежурного поста своего нейрохирургического  отделения, скороговоркой бросила несколько фраз, справляясь у медсестры:
- Доброе утро. Погода нынче – сказка! Что нового? Ушедшие (умершие) были?
 - Здравствуйте Вероника Михайловна. Сегодня ночь прошла относительно спокойно. Новостей особых нет. Правда, к нам из общей хирургии перевели одного капитана на долечение перед выпиской. Его принимал сам Николай Леонидович (зав.отделением). Интересный мужчина, между прочим, - улыбчиво посмотрела Веронике Михайловне в глаза, - Я мельком просмотрела лечебную карту. У него касательное ранение осколком головы и бедра. Почти всю ночь просидел в коридоре у окна. Я подходила, справлялась, не беспокоит ли что? Говорит «нет». Не нужно ли Вам чего, а он всё так вежливо «простите» да «извините». Сразу видно из интеллигентов.
- Карточку его, Маша, принеси ко мне в ординаторскую.
- Хорошо, Вероника Михайловна.
Через несколько минут вошла медсестра с картой истории болезни «капитана».
- Вот, пожалуйста.
- Спасибо, Маша. Оставь я посмотрю.
Она бегло прошлась по карте истории болезни.
…Владимир Петрович Нестеренко… 1915 года рождения… воинская часть …капитан… комбат.
______________________________

В течение дня госпиталь был сравним с пчелиным роем. Вокруг суматоха, подъезжали и уезжали машины, везде носились санитары, мед.сестры, врачи, консультанты, справляясь о здоровье своих подопечных. Но приходил вечер, и было порой так тихо в коридорах и за прикрытыми дверями палат, что госпиталь больше походил на пансионат-богадельню.
Управившись в течение дня, наконец, с неотложными делами в операционной и с обходом палат, Вероника Михайловна направилась к себе в ординаторскую и увидела мужчину, стоящего у окна в конце коридора. Она из праздного любопытства подошла.
- Вечер добрый. Опять будете бодрствовать всю ночь, Владимир Петрович? На вас уже поступили жалобы о нарушении постельного режима. Вам нужен, прежде всего, полноценный отдых, чтобы быстрее набраться сил., а вы терзаете себя, не спите по ночам, приводя себя к душевной усталости, - вежливо без упрека, высказалась она.
 - А вы, Простите, наверное, Вероника Михайловна?
- Да. Врач Тушнова.
- Наслышан о вас от «несчастных» по палате. Не могу сказать, что вечер добрый, но всё же спасибо за участие. Это не нарушение режима, любезная Вероника Михайловна, скорее спасение – хочется побыть одному. Вот стою, любуюсь. За окном вьюжит понемногу. Это напоминает мне деревенское детство и от этого становится так трогательно на душе. А вы говорите: - «режим»! Конечно, все должны придерживаться общего порядка, для пользы дела. Надеюсь, моё бодрствование по ночам никак не сказывается отрицательно на выздоровлении остальных ваших подопечных, если это вас беспокоит. Мне и правда, так легче переносить здешние тяготы с этим выздоровлением, оставаясь один на один со своими мыслями. Хотя не скрою, физическая усталость присутствует. Сколько меня здесь еще продержат? Уже настроен был на выписку, а меня к вам перевели.
Она промолчала, и он продолжил.
- Вам ведь тоже, иногда, наверно хочется уединиться от всей этой суеты, связанной с нелёгкой вашей работой. Правда?
- Ну, о себе мы уже сами как-нибудь позаботимся. Хотя вы правы, работа наша нелёгкая. А вам надо побольше отдыхать, изгнать из головы все мрачные мысли, думать только о хорошем, если не хотите у нас задержаться.
Она собралась, уже было уходить, как вдруг он спросил:
- Я слышал, вы пишете стихи? Это отрадно слышать. Значит, мы можем легко понимать друг друга.
Она иронично:
- Вы что, тоже интересуетесь поэзией?
- Как вам сказать. Знаком, конечно, с работами Л.Украинки, М.Цветаевой, да той-же А.Ахматовой. Последняя, правда, не в милости властей, из-за мужа, я полагаю. Я сейчас говорю только о поэтессах, вам это как женщине будет приятно слышать. Знаком с их творчеством, так сказать, по долгу службы и вообще. Я не кадровый военный, звёздочки на погоны получал на фронте. Я сельский учитель, заведовал семилеткой, пока не был призван в армию, с этой войной и, с тех пор, не снимал гимнастерки.
- Судя по документам, вы сибиряк? – выказала к нему своё расположение.
- Да, сибиряк. Родители родом из Украины, переселенцы с Полтавщины. А я родился уже в Сибири. Окончив курсы, учительствовал на селе, учился заочно. Успел жениться до войны, вернее был женат. У нас дочь 1939 года рождения. Как меня призвали, попал в училище на краткосрочные курсы командиров, потом фронт, - он немного помолчал – одним словом она вышла за другого, сообщив о своём решении в письме. Вот такая банальная история. Так вот встретил женщину-девушку, проявишь к ней симпатии и уже думаешь, что она предназначена тебе самой судьбой. Оба молодые, красивые, беззаботные, шальные. Явится без печали влюбленность, какая прелесть. Но проходит некоторое время, всё в душах обоих перевернулось и уже не ощущаешь ту дикую потребность друг в друге. Впрочем, если бы не война, я говорю о себе, Извините, может союз и выдержал бы все испытания.
- Вы будете удивлены, но у нас с вами схожая история личной жизни. Не знаю, зачем я вам это говорю, - она задумалась, как будто, что то вспомнила,- у меня дочь, и тоже 1939 года рождения. Муж бросил нас с дочерью. Он тоже врач.
- Мы, наверно, ещё и ровесники, - осмелел он, чувствуя к себе её расположение, - я с 1915 года, хотя вам уже известно из документов.
- Да, ровесники, - улыбнувшись, сказала неправду, чтобы, наверно, не угас его интерес к ней. Была четырьмя годами старше.
Она сама была удивлена, с какой легкостью сошлись они, говоря о вещах сугубо личных, если не сказать интимных. Может потому, что в его откровении увидела что-то для себя, уж если не любовное, то, по крайней мере, сокровенное. То, что её отвлекло бы от этой каждодневной нелегкой работы, связанной с грязью, вонью, кровью, криками и стонами этих несчастных, заполонивших госпиталь.
Своим неожиданным появлением в её жизни, он пробудил в ней что-то человеческое в этих нечеловеческих условиях с каждодневным смертями, что приносила война. С началом войны страдание стало участью всех порядочных людей. Но для неё всё оказалось сложнее и мучительнее, потому что запутаны её личные дела, с этим расставанием с мужем. В её глазах война была чудовищным бедствием, или того хуже, чудовищным преступлением.
 - Ну что ж, пора вам отдыхать и пожалуйста, прислушайтесь моего совета, не злоупотребляйте своим здоровьем. Рада была личному знакомству.
- И вам всего доброго, надеюсь, ещё увидимся и поговорим.
Она молча, не оборачиваясь на его слова, пошла, а он смотрел ей вслед с умилением и грустью. Глядя на неё думал о том, как было бы тепло и уютно провести с ней время.
Как всякий тонко чувствующий человек с живым воображением, он не был предприимчив в делах любви, говоря грубо, не был развращён. В нём слишком сильно была мужская скромность. Такие мужчины не пользовались успехом у женщин, особенно на фронте. Успехом пользовались те мужчины, которые сильнее всего их презирали, говоря опять-таки грубо, вели себя по отношению к ним напористо. Хотя есть мнение, что из десяти случаев совращения к сексуальности, девять приписывают женщинам. Потому, как в тайне женщины в большинстве своём очень склонны получить удовольствие от сексуального возбуждения во всех его видах, что с наглыми мужчинами довольно проще это сделать, где прелюдия к совокуплению вообще практически не нужна.
_______________________________

Проснулся он среди ночи. Серые мысли обволакивали его мозг, давила внутренняя духота. Соседи по палате пребывали в смертельном сне, стоял спертый воздух от лекарств и немытых, толком, тел. Он вышел из палаты, тихой поступью направился к заветному окошку. За окном заснеженная земля, голые черные деревья, бледный сумрак зимней ночи, до рассвета ещё далеко.
- «Поэзия – стихи, толкующие о прекрасном, почему это неотступно преследует меня, словно в насмешку? Ведь не время и не место здесь и сейчас для любви», - так, сидя у окна, рассуждал он о своём внезапном знакомстве с Вероникой Михайловной.
- «Медленно, ох как медленно отступает ночь. Заря не торопится загасить небесные звезды, уступая место утру. Кто от бессонницы не изведал весь ужас ночи, тот не способен понять всю прелесть зари».
Следующий день прошёл относительно спокойно. Всё проходило штатно. После завтрака был врачебный обход по палатам, среди врачей не было её, когда они вошли в его палату. «Значит, не её назначили ему  лечащим врачом»,- соображал он. После обхода его пригласили на процедуры. Когда во второй половине дня стало заметно смеркаться, короток зимний день, он, приведя себя, насколько это было возможно, в порядок, вышел из палаты и тихой походкой бродил по огромному коридору, надеясь увидеть вчерашнюю знакомую. От ходьбы стала давать о себе знать израненная нога и он, подойдя к окну, опустился на стоящую рядом скамью.
-«Буду щеголять по всему фронту со своей хромотой, как персонаж «капитан Копейкин». Благо, мы в одном звании», - шутил он о своём непростом положении с ногой.
Случайно или нет, но когда он пристально, под впечатлением вчерашнего знакомства, посмотрел на дверь ординаторской комнаты – дверь отворилась и вышла она.
Когда она мельком глянула в его сторону, он встал и стоял в каком-то оцепенении, пока она не подошла к нему и заискивающе глядя ему в глаза улыбчиво спросила:
- Вы не вразумили моим словам, не злоупотреблять временем отдыха.
- Вечер добрый. Вы не спешите? Поговорите со мной. Присядем, а то моя нога даёт о себе знать.
Она мило улыбнулась на его предложение, и они присели на скамью.
- От этой солдафонщины, Простите, скоро отупеешь и перестанешь понимать чувство прекрасного. Если бы вы знали, в каких условиях приходится жить на фронте. Я говорю не о бытовых трудностях, к этому мы все уже привыкли. Как вспомнишь те прошедшие страшные первые годы войны, так вздрогнешь всем телом: безысходное отчаяние и бесконечная усталость овладевает тобой. Эти былые лишения вновь и вновь терзают меня, отсюда мои бессонные ночи. Иногда хочется неистово крикнуть: беги от этого безумия людского, от горя, страданий, неумолимой смерти, от увечий твоих товарищей, от гниющих трупов и немытых тел живых. Но невозможно это сделать тебе, простой скотинке, выполняя долг на поле боя. Бывают ситуации, которые, порой мне кажется, могут довести до безумия. Но мы не сходили с ума, потому как нас уже сделали «сумасшедшими», совершенно лишились рассудка с этим патриотизмом, долгом и прочими обязанностями.
Они немного помолчали, после такого всеобъемлющего его откровения.
- Женщины на фронте, да и здесь в госпитале, - прервал он молчание, улыбчиво посмотрев на Веронику Михайловну, - каким утешением они бывают для мужчин. Мужская любовь не то, что женская. Мужчина любит головой, насколько у каждого способен его интеллект, разумеется, а женщина любит сердцем. По этому поводу есть даже трактат, не помню, кажется у Фрейда, был такой психиатр.
- Вы говорите такие забавные вещи,- удивилась она его эрудиции.
- Вот вас, Простите, говорили, что оставил муж, значит, не было с его стороны любви, было временное увлечение и желание к физической близости. Поэтому он ушёл от вас, надо полагать, при первой возможности. Не отрекаются от человека, его любя. Меня в свою очередь сумела оставить жена, как только появилась возможность у неё отречься от всего, что было между нами.
Она задумалась.
… «Не отрекаются любя»…
- Вы несправедливы по отношению к нам, женщинам, исключая даже мысль о том, что мы способны тоже на большую поэтическую любовь. Я и правда, удивлена вашим высказыванием. По-моему большая любовь присуща и мужчинам и женщинам в равной степени.
- Вы это говорите, как эскулап, или…
- Или… Я говорю как женщина, прежде всего, которой, Пардон, довелось уже однажды испытать это чувство.
- Простите! Я не хотел вас обидеть.
В ней бушевал восторг от знакомства с ним, восторг чего-то тайного, пробуждаемого желанием к росту жизненных сил. Она, отвернувшись от него, глянула в окно, украдкой улыбнулась, про себя подумав:
- «Первый шаг к наслаждению сделан, и как он отраден… Но куда он приведёт? Сейчас не время думать о будущем. Мы молоды, а время суровое, военное, можно пожить и мгновением».
- Эта наша с вами беседа, я не доставляю вам беспокойство? Вы и так устаёте, наверное?
Она молча поднялась.
- Мне пора, извините!
Она нравилась ему своей спокойной деловитостью. Лицо всегда было приветливо. Труженица. Каждый день операции с Николаем Леонидовичем, да ещё выпадали трёхдневные ночные дежурства. От этого сказывалась некая усталость, и он это видел, понимал. Когда они сходились при разговоре взглядом, она становилась невольно отрешённой. Словно говорила: «Мне сейчас не до Вас».
- Я провожу Вас.
Он проводил её до ординаторской, где она могла отдохнуть. Она провернула ключ в замке двери и, повернувшись к нему, протянула руку для прощанья. Он не сразу выпустил её руку, молча стиснув пальцы в своей ладони, потом застенчиво поднёс, наклонясь, её к губам и поцеловал. 
Она немного смущённо усмехнулась:
- Ну, Вы не слишком ли увлеклись?
- Когда ещё за женщиной придётся поухаживать? В этом виновата наша окопная жизнь, ограниченная пресловутым долгом. Надо выполнять свой сыновий долг.
Она поскорее отворила дверь и, торопливо бросив: «Спокойной ночи», вошла.
- «Господи, какая-же дура, - не отойдя ещё от двери, сокрушилась она.-Он впервые поцеловал мне руку, а я не пригласила его к себе. А если он не захочет больше со мной говорить?» – встревожилась она.
В эту ночь она лежала с открытыми глазами, не в силах уснуть. Любовь к жизни снова переполняла её.
- «Ну не беда, - утешала сама себя, - если он чего-то захочет, непременно добьется своего, - как бы заранее была готова сдаться на милость судьбе, - вот блаженство, если он будет целовать мне…»
Этот, ничем не примечательный день, в разговоре с ним круто повернул её жизнь. Это был необыкновенно счастливый день, всё перемешалось: чувство восторга и одновременно блаженная усталость. Наконец-то, повстречался ей человек, побывавший, как и все  здесь находящиеся в госпитале, в горниле войны, в этом аду, но не утративший чувство прекрасного. Побывал там, где победное войско покрыло себя немеркнущей славой. 
Она была счастлива, ибо любовь наводила её на поэтические строки. Она избавлялась от смутных порывов, а мысли её, взгляды прояснились от того, что явился, наконец, тот, кому она может высказать всё, и не страшиться быть непонятной.
______________________________________
Он сблизился за эти дни с ней, с их рассуждениями о бытие насущном, с такой тесной привязанностью, что для него стало душевной потребностью видеть её каждый день.
Дожидаясь следующего вечера, он искренне тосковал и не находил себе места, пока снова не увидит её. Вечерние часы - стали их порой. Как всегда собираясь в сумеречное время делать по госпиталю свой вечерний променаж, прохаживаясь с полчаса, невольно остановился у двери ординаторской комнаты, лишённый уже всякой надежды увидеть её. Случайно или по какому-то волшебству, дверь вдруг отворилась и вышла она.
- А, это Вы? Ну, проходите, раз уж пришли. У меня чай стоит на спиртовке.
- Здравствуйте, Вероника Михайловна! Я уже думал, что не увижу Вас сегодня.
Они вошли в комнату.
- Мы едва знакомы, - продолжил он, - а у меня такое чувство, будто знал Вас всю жизнь. Постоянно ловлю себя на мысли, что всё больше возникает дикая потребность видеть Вас.
- Это от того, что мы мыслим, наверное, одинаково, - чтобы подавить своё смущение, уклончиво ответила она, - словом ваши рассуждения бессознательно действовали в полном согласии с моими, вот и всё. У нас с вами перед глазами, достойные сожаления, примеры наших разводов, воплощение сексуальной неудачливости, если хотите.
- Как подумаешь, сколько загублено жизней с этой войной, а ведь эти несчастные молодые мужчины могли бы стать для женщин великим утешением и отрадой, - рассуждал он.
Она отошла к окну.
- «Бог ты мой, вот уже и влюблённость началась,- ей было чуть грустновато, вспомнилась первая влюблённость в мужа, - конечно, всё это пройдет – а всё чудо!»
- Вот мы служим Родине, государству не только ведь из чувства долга перед Отечеством, но и служим из насущного хлеба. Всё это так, конечно. Но есть мир, где я властелин в этом мире. Я благороден, чист душой – это мир моей Любви.
- Я не спала толком две ночи и с ужасом думаю о том, что мне предстоит ещё одна.
Она, повернувшись к нему лицом, пристально посмотрела из подлобья ему в глаза, слегка улыбнувшись, не испытывая при этом никакого смущения, только чувствовалось, что какая-то давила тяжесть, лежавшая у неё на душе. Глядя на неё, жаркое желание впыхнуло у него. Он, подойдя, притянул её к себе. Её тело мягко поддалось, голова с закрытыми глазами запрокинулась. Её влажные губы, кончик языка скользнул по его губам. Затем она тихонечко отняла губы и посмотрела на него.
- Наверное я в Вас влюблён, - сам того не зная. Вы уж простите меня. Иначе как мне оправдать сейчас своё поведение. Простите!
- Вы очень милый и славный молодой человек, - не сводя с него глаз, ответила она.
Они снова обнялись, поцеловались. Её губы не были прохладны и сомкнуты, были раскрыты и сладостно горячи – губы соучастницы. Он осторожно потянул её к кровати, стоящей за шкафом и они легли. Сперва бормотали какие-то бессвязные слова, потом умолкли и лежали, обнявшись, трепеща…
Всего несколько минут они были так близки, словно растворились друг в друге. Это было такое счастье для обоих…
- Рассветает. Который час? – приводя в порядок волосы, спросила она?
- Половина седьмого, - соскочив с постели, ответил он, надевая халат.
- В восемь мне сдавать дежурство.
- Подумать только, - рассуждал он, под впечатление проведённой с ней ночи, - как живут люди на войне, сколько совершается тайных измен? Конечно, их понять можно, жизнь берёт своё. И потом ужасна не физическая измена,  а то, что люди хитрят при этом, лгут и притворяются невинными. Война всё спишет.
- Звучи разумно, - равнодушно ответила она, - но всё-таки, если увлечения просто физические, зачем об этом вообще говорить, что провёл с кем-то одну ночь? Зачем говорить, если кроме физического удовольствия это обоим не стоило никаких душевных сил? Встретились и разошлись?
Он подошёл к ней, обняв за плечи, пристально посмотрел ей в глаза.
- Но это ведь нас не касается?
- Конечно, нет.
- Правда?
- Правда!
Их губы сплелись в жарком поцелуе.
____________________________________
В день его выписки из госпиталя она находилась на дежурстве. Получив личные вещи, сняв с себя госпитальный наряд, облачился в военную форму. Она должна была, по словам дежурной мед.сестры, вот-вот освободиться из операционной. Он ждал её для прощанья и всё обдумывал, какие слова нужно будет сказать на прощанье ей, поистине ставшей ему родной. Как всегда, пребывая в ожидании, прошёл к заветному уже окошку и смотрел на унылый зимний пейзаж. – «Наступит весна, а вместе с ней распутица, самое трудное время на дорогах войны, - думал он уже с заботой о своих подопечных бойцах, но это потом, а сейчас…».
Он обернулся и увидел её, стоящую у двери ординаторской. Не спеша подошел. Увидев его в новой офицерской форме, с аккуратно прилаженными на груди, в два ряда орденов и медалей, она пришла в восторг. Всегда до этого видела его только в больничном обличии, и это вызывало в ней даже некую жалость к нему, а тут он предстал перед ней таким франтом. Она молча, отводя свой взгляд, открыла ключом дверь и они вошли.
- Я поставлю чай на спиртовку.
- Нет, не надо! За мной пришла машина, - он глянул на наручные часы, - через час отправляемся.
- Как, так скоро? Боже мой! Как же так?
Она подошла к нему и ладонью нежно коснулась его щеки.
- Вот и конец нашему госпитальному роману. Опять в часть, опять солдафонщина. – с грустью произнёс он.
Чувства били у обоих через край, каждый восхищался совершенством другого. Восторг было уже не сдержать и они, то и дело, начинали жарко целоваться.
- Я напишу по прибытию в часть.
- Да, конечно! Номер госпиталя знаешь.
- Может увидимся…
- Обязательно увидимся, - не дала договорить, осыпая его поцелуями.
- Когда-то же кончится эта проклятая война, и я явлюсь к вам совсем внезапно. Может и тогда, как сейчас, будет шуметь вьюга и будет это вечером, когда темно, наше обычное время встреч.
- И будем мы потом согревать теплом друг друга, - вторила ему, - уже осознано, не так, как в первый раз, опрометчиво бросившись друг другу в объятья от скуки, не успевшие ещё толком полюбиться.
- Вы можете в это поверить?
Ответа от неё не последовало.
Губы их слились в поцелуе, потому что радость жизни и упоение любовью неодолимо влекли их друг к другу. Любовь – единственная отрада этого жестокого мира.
____________________________________
Погиб он через месяц после расставания, во время проведения Витебской операции. Об этом пришло письмо в госпиталь на её имя от командования части, с выражением соболезнования, как близкому ему человеку. Письмо ей отдали не сразу, а на утро следующего дня, когда она после дежурства собиралась уходить домой…
Читая его, строки расплывались у неё перед глазами. Она в обессиленном отчаянии присела, лицо её побелело, исказилось, зубы были стиснуты от боли утраты, еле сдерживала себя от рыдания.
- «Полно так расстраиваться, - утешала себя, - с того момента, как смогла думать о нём, разве могла не знать каков может быть конец? Ведь война! Знала, конечно, и всё равно, все мысли, и все желания были устремлены... Так хотелось любви».
Она в этот день прочувствовала такую слабость и вместе с тем такую удивительную легкость.
- «Но от чего нам скорбить и радоваться тем более, не от чего. С этой войной уйдет целое поколение молодых людей. Стоит ли их оплакивать? Надо дальше жить. Ведь жизнь кончается не завтра».
Идя по городу, думала, что всё как будто по прежнему, и, однако, всё изменилось, воспринимается по другому: и эти улицы, и движение по ним людей, машин. Во всем казалась ей запущенность и уныние. Ей стало не по себе, казалось, что и город обречён и люди, взвалившие горе война на свои плечи и несущие эту тяжесть. Это горе завладело ими вполне, слилось с ними воедино. Горе порождённое жестокостью, насилием, тиранством…
Добираясь домой, сидя уже в трамвае, ей казалось, что он ползёт ещё медленнее, чем обычно. Ей с назойливым упорством лезли в голову мысли об их встречах по вечерам и она, не дожидаясь, когда прибудет домой, достала из сумочки это роковое письмо и химический карандаш, которым всегда подводила себе ресницы.
Развернув на сумочке письмо, на изнаночной его стороне, обслюнявив карандаш, вывела первые рифмованные строки.
- «Не отрекаются любя»…