Рассказ ребёнка про людей

Чтоб побыть космическим туристом, платят десятки миллионов.
Но ничем не обеспечить своего, прежде всего, душевного состояния -- такого: чтоб побыть, например, писателем…
И уж никак не достичь вновь -- побыть ребёнком!
Быть ребёнком значит быть ребёнком впервые.


Я это – я.
Просто я сейчас -- здесь. У нас. В нашем доме.
Здесь я сейчас, потому что я здесь – ТЕПЕРЬ.
Я – который я.
Как это ясно!
Ясно – вообще.
И я это я – сюда ПОПАВШИЙ: в это теперь и в это сейчас.
Обдумать же такое всерьёз – всё мне никак от волнения…
Я это я.
Но я сейчас, как ощущаю всего себя, такой… что мне, раз я сюда попал, нужно, прежде всего и по крайней мере, это самое теперь -- ПОТЕРПЕТЬ…
Нужно.
По какой-то невнятной обязанности.
Ну, как ощущаю, -- пока.
И, никуда не деться, приходится озираться… наблюдать…
Даже слушаться.
И лучше всего -- молчать. -- Чтоб не пугать самого же себя, привлекая внимание к себе, ко мне. – Потому что все полагают обо мне, о чём даже вслух говорят, что я какой-то – такой! – Что меня больше всего и заставляет быть настороже…
Я это я.
А для всех я… как будто чего-то от всех таящий!
Хотя таю я -- только моё терпение всего и всех вокруг.


Единственное, что меня более-менее успокаивает, – что всё вокруг наше.
Уже.
Почему-то.
Притом взявшее на себя заботу заботиться обо мне.
Дом…
Голоса…
Запахи…
Комод вот этот. – Знакомый, со всеми своими ручками, настолько, что он тоже, конечно, -- наш.
Чьи-то шаги близко… -- Узнаваемые! и даже понятные!.. И надзирающие, и оберегающие…
Я – с тех пор, как я здесь, – уже и попривык. – И ко всему, что вокруг, и к тому, что всё вокруг – наше.
И к своему терпению – всего и всех – тоже почти привык.


Вот комната, где потолок – где-то!..
Эта комната – Большая.
Всему – у нас – названия тоже готовые.
Вот кадка с фикусом на табуретке: на огромном тёмно-зелёном листе, который на самом свету у окна, -- самая настоящая, давно я знаю, дырочка…
Вот платье – цветастое лёгкое… и оно – шевелится, мелькает, дышит…
Платье – на моей тёте!
Она – добрая. Потому что она – моя тётя.
Обычно она – из-за своих длинных светлых, до плеч, волос – перед зеркалом.
И она строгая. -- Потому что, когда я рядом, её серые блестящие глаза смотрят на меня… притом, отчего и немного жутко, стараются смотреть ещё и – в меня!..


Страшное если что-то…
Страшное, потому что страшное…
Если это – не наше!
Не нашим бывают – ЧУЖИЕ.
Чужими бывают тёти.
И чаще – когда моей мамы и моей бабушки нет в доме.
Хотя они, эти чужие, даже с одобрением и завистью отзываются о моей тёте, когда она прямо при них занимается у зеркала своими волосами.
Они, чужие тёти, -- с чужими глазами… с чужими голосами… с чужими запахами…
…Вот у этой.
Волосы – чёрные густые блестящие. Над виском – еле заметная заколка.
Главное же…
У неё, у этой тёти, -- зачем-то сухие губы с трещинками… на щеках впалых – мелкая сеточка красноты…
Она, эта тётя, поглядывает на меня мельком.
Она в нашем доме не первый раз, и поэтому смотрит на меня так, как смотрят на того, кого видят не впервые.
Меня её беглые взгляды всё-таки беспокоят.
Они меня – обижают!
Обижают той обидой… к которой я уже тоже привык… ну – начинаю привыкать…


Взрослые – они такие, что они – высокие и смелые. – Смотрят на меня – сверху вниз: как бы заглядывают, надо мной нависая, в меня. И ходят по дому, даже не замечая высокого порога между Большой комнатой и прихожей…
Они, взрослые, говорят – как хотят: даже громче самих себя! – Будто вмиг до неузнаваемости изменяясь.
И ещё, если о той обиде, они, взрослые, обо мне полагают -- что я ничего не слышу…
А если и слышу, то ничего не понимаю…
А если что-то и пойму, то не запомню…
А если запомню, то потом всё равно забуду…
А если и не забуду – так и ничего…
А если вдруг и чего – то скажут обо мне: говорили же мы, что он – ТАКОЙ!


Я смотрю на чужую тётю, стоя напротив за столом и положив подбородок на край стола.
Она, с чужим голосом, – говорит и говорит… этим своим чужим голосом… голоском…
Она – для того и пришла.
Говорит – о том, что, оказывается, у неё тоже где-то есть дом… который для неё – тоже такой же, как для меня наш…
И всё бы у неё, у этой тёти, было так же, как бывает, когда где всё наше -- наше…
Если б у неё и для неё – не было… того же самого: страшного…
Чужого!
Чужой у неё в её доме не её какой-то комод, а какой-то дядя…
Дядя!
Чужой – а её…
Её – а чужой…
Видел я дядей только на картинках и ещё с нашего, на улице, двора на дороге…
Тётя чужая – только об этом и говорит.
О том дяде.
Говорит – своими сухими, с трещинками, губами:
-- Если я посмотрю в окно, он мне: «Ну, чего смотришь-то?!..» Если я никуда не смотрю, он мне: «Ну, чего молчишь-то?!..»
Она иногда чуть сдвигает брови – словно старается как-то по-настоящему их сдвинуть, но у неё это никак не получается.
На тёте – тёмно-зелёное платье…
На платье – в виде жёлтого витиеватого листочка – брошь…


Страшно!
Хотя при этом моя тётя, стоя или сидя со мной рядом, иногда и посмеивается. – Как я понимаю – почему-то тут в адрес меня.
Она, что я знаю, уже сумела как-то справиться со своим чужим дядей.
Всё равно страшно…
Хотя и понятно.
И хотя очень интересно.
Где-то есть люди, которые – другие…
Где-то есть такие другие люди, у которых дома – чужие!
Страшно…
Где-то есть такие другие люди, которые для тех, которые в своих домах, -- тоже чужие…
Зачем-то, почему-то – так у них, у других людей.
…И сразу легко – если по Большой комнате просто бегом бегать!


О них, о людях, невозможно сказать большего, чем о них скажет ребёнок.

Ярославль, 23 марта 2025

(С) Кузнецов Евгений Владимирович