Памятник и структура Я в одической поэзии

«Памятник» и специфика «Я» как философско-психологической стратегемы в одической поэзии (три традиции: Ломоносов, Державин, Пушкин).

В процессе перевода какого-либо известного стихотворения диалог, предполагающий в большинстве своем двухстороннее общение, часто разрастается в полилог, неограниченный общением только двух культур. Переводчик-полиглот, что в практике художественного перевода является обычным делом и известно еще с 17 в., прибегает к помощи языков–посредников для того, чтобы лучше прояснить «темные» места в тексте, точнее передать его содержание. Таким образом, вербальный и культурный трансфер выходит  за рамки общения только двух вербальных сред (ментально-вербального диалога). Еще Феофан Прокопович, переводя Псалтырь, жаловался на «темноту» церковнославянского языка, его грамматическую усложненность. Для прояснения трудных мест в тексте он обращался к более ранним переложениям Псалтыри на другие языки. На «ветхость» церковнославянского языка сетовал и Тредиаковский, при переводе той же Псалтыри, хотя в 1750 г. он переменил свое мнение, объяснив сложность трансфера недостаточной образованностью и малограмотностью читателя (Живов. Разыскания…С. 539; Успенский, 1985, с. 105–131). И в первом и во втором случае трудность перевода с языка на язык объясняется трудностями культурного трансфера и зависимостью субъекта перевода от реципиента, порой совмещающего в себе заказчика перевода. Этот последний субъективный фактор существенно влияет на процесс трансфера, усложняя его.

С усложнением приемов трансфера существенно возрастает роль таких факторов, как опытность и эрудиция переводчика, его аналитические способности, гуманитарные, филологические, лингвокультурные знания, степень владения языками и фразеологией, принадлежащими конкретной эпохе, литературной школе и т.д. – все то, что определяет высокий уровень культурной коммуникации и готовность к восприятию и передаче исторически «чужого» (инокультурного), но не чуждого по смыслу и духовному содержанию материала. Важным объективным фактором является степень известности переводчика, поскольку авторитетный переводчик может себе позволить иметь собственную концепцию перевода или пользоваться свободой выбора переводческой школы, следовательно – правом выбора интерпретации оригинального материала. В таком переводе факторы субъектность и объектность в одном и том же тексте могут меняться местами и в силу вступает закон интертекстуальности.

Ярким примером работы фактора субъектности / объектности может служить история перевода 30-й (последней) Горациевой оды «Ad Melpomenen / К Мельпомене» в третьей книге песен («Exegi mоnument...», Сarmina III, 30), написанной в 23 г. до н. э. и получившей известность со времен Ренессанса. В этом стихотворении прославленный римлянин Квинт Гораций Флакк (65 –8 гг. до н. э.) рассказывает об основных достижениях своей жизни и творчества, а в конце песни обращается к музе Мельпомене с призывом возложить на его голову дельфийский лавровый венок – символ поэзии и славы. Если цари и фараоны увековечивали себя, воздвигая гигантские пирамиды, то поэт, любимец Аполлона и муз, оставляет о себе память своими бессмертными произведениями. Эти произведения, Эоловы песни, существуют вне времени и, преодолевая пространства, проникают в души людей. Славное имя поэта не канет в Лету, а будет жить в памяти народа. Эти идеи поэт с пафосом декларировал в своем пророческом стихотворении более двух тысяч лет назад. С тех пор к Горациевой оде обращались сотни поэтов, переводя ее на родной язык и создавая собственные поэтические интерпретации. Существует более двух десятков переводов
оды Горация на русский язык, обычно озаглавленные «К Мельпомене» или «Памятник».

Ниже приведен полный латинский текст оды «К Мельпомене» (в начальных строках перед ударными слогами стоит знак апостроф (')):

'Exe'gi monu'ment 'aere pe'renni'us
'Rega'lique si'tu 'pyrami'dalti'us
'Quod non 'imber e'dax, 'non Aqui'l(o)impo'tens
'Possit 'diruer(e) 'aut 'innume'rabi'lis
Annorum series et fuga temporum.
Non omnis moriar, multaque pars mei
Vitabit Libitin(am): usqu(e) ego posreta
Creascam laude recens, dum Capitolium
Scandet cum tacita virgane pontifex.
Dicar, qua violens obstrepit Aufidus
Et qua pauper aquae Daunus agrestium
Regnavit populor(um), ex humili potens
Princeps Aeoleum carmen ad Italos
Deduxisse modos. Sume superbiam
Quasitam meritis et mihi Delphica
Lauro cinge volens, Melpomene, comam.

Мы оставляем за пределами разбора фонетическую игру и проблему «смешения языков», прием парономасии  – технические приемы, которые широко использовал Гораций и которым достаточно уделено внимания исследователями (Гаспаров, Степанов, Аверинцев и др.), сосредоточившись на структурно-смысловых, композиционных и семантико-когнитивных аспектах латинского текста и его русских переводов. Чрезвычайно важно увидеть и показать роль ключевых слов в текстуально-смысловой парадигме памяти, памятника и славы, особенности передачи семантико-когнитивных значений  слов, которые считаем ключевыми (например, глагол exigere), обращения переводчиков с «Я» поэта, как важнейшей структурной составляющей смысла и поэтики данного текста.

Приведем цитату из комментария В. Г. Степанова касательно глагола exigere, поскольку глагол, выбранный Горацием, и соединенный им со словом памятник, придает всему стихотворению особый смысл: «Глагол exigere как явление языка не имеет прямого значения «воздвигать, сооружать» и в сочетании с monumentum отмечается словарями лишь у Горация, а значит, в его время само сочетание еще не превратилось в идиоматическое выражение. Этому глаголу ближе смысл «завершения» – т. е. действия, связанного не с сепулькрально-конструктивным созиданием (типа «строить, изготовлять, возводить»), а скорее с пространственным перемещением – «достигать (цели), добиваться (окончания чего-л.), доводить до конца». Достаточно часто этот глагол употребляется в латинском языке при описании картин конных ристаний для выражения идеи о завершении бега лошадей или колесниц, ср.: equis exigere («погнать, загнать лошадей»); spatio exacto («положив конец ристанию»). На этимологическом уровне глагол exigere восходит к глаголу agere (с магистральным значением «гнать»), а через него к греческому существительному ... – «спор», «состязание» [12; 14 ad locum]. Соединив exegi c monumentum мы получим «я выристал славу» [Степанов]. Но речь идет не о спортивной славе, что очень высоко ценилось в Греции времен олимпийских игр, а о поэтической славе, достигнутой в поэтическом состязании – агоне певцов.

Ода Горация «К Мельпомене» в России стала известна благодаря переводу М. В. Ломоносова, написанному нерифмованным ямбическим стихом. Стихотворение Горация начинается глаголом Exegi, употребленном по правилам латинской грамматики в первом лице единственного числа, которое по правилам русского языка следует переводить: «Я воздвиг» (местоимение «Я» + глагол). Но особенность русского синтаксиса такова, что место подлежащего-местоимения в предложении не фиксировано: местоимение может стоять как перед глаголом, так и после него, как в начале, так и в середине или в самом конце предложения (строки). Рассмотрим, как фонетический и грамматический факторы изменяют структуру стихов греко-римского происхождения и как это влияет на смысловую структуру.

Ломоносов вынес местоимение «Я» на первое место: «Я знак бессмертия себе воздвигнул…», особо выделив его, сделал ударным, придав одическому стихотворению исповедальный смысл и интонируя идею бессмертия великого поэта:

Я знак бессмертия себе воздвигнул
Превыше пирамид и крепче меди,
Что бурный аквилон сотреть не может,
Ни множество веков, ни едка древность.
Не вовсе я умру, но смерть оставит
Велику часть мою, как жизнь скончаю.
Я буду возрастать повсюду славой,
Пока великий Рим владеет светом.
Где быстрыми шумит струями Авфид,
Где Давнус царствовал в простом народе,
Отечество мое молчать не будет,
Что мне беззнатной род препятством не был,
Чтоб внесть в Италию стихи эольски
И перьвому звенеть Алцейской лирой.
Взгордися праведной заслугой, муза,
И увенчай главу Дельфийским лавром.
<1747>

Ломоносов не механически выносит «Я» поэта на первое место, в зачин, в начало первой строки: он выделяет его интонационно и со смыслом и с помощью эмфатического ударения на «знак бессмертия». Таким образом усилив местоимение эпитетной конструкцией, он придает ему смысл «бессмертного в славе». Как переводчик, Ломоносов заявляет о возможности индивидуального, самостоятельного поэтического выбора, символически обобщая идею «достижения» в одной строке, закруглив ее и когнитивную конструкцию глаголом «воздвигнул» (exegi), который у Горация, обозначая действие, стоит на первом месте. Ломоносов, воплощая главную в его переводе идею сотворения бессмертной славы, отодвигая глагол, ставит акцент не на действии, а на «Я» поэта, т.е. на личности, созидающей в просветительском понимании, неуклонно движущейся вперед. Далее эта идея бессмертной славы поэта разворачивается в традиции греческого агона, хотя и не явного, как в «Разговоре с Анакреоном». Но парадигма «Я» здесь не лирическая, личная, а одическая, фундаментальная, панегирическая. И все же, возносясь к бессмертию, «Я» поэта идентифицирует себя как служителя, т.е. подчиненного – простому народу, которому поэт обязан своим происхождением, и его потомкам, Отечеству и музе (у Горация - Мельпомене), фигуре символической. В оригинале обращение Melpomene стоит в последней строке и, таким образом, завершает в структуре эмфатического императива все стихотворение, посвященное бессмертному поэту, заслуживающему вознаграждения и достойной памяти. Ломоносов также завершает стихотворение обращением к музе в структуре эмфатического императива (Возгордися... увенчай...), но само обращение «муза» (безымянная) стоит в конце предпоследней строки, а стихотворение замыкает название того самого «знака бессмертия», о котором говорится в самом начале оды – «Дельфийским лавром».

Тот смысл «ристания славы» в агоне с поэтами, о котором говорил Степанов анализируя глагол exigere и настаивая на изображаемой Горацием «видимой картины поэтического ристания», т. е. соревнования (exegi – букв. «закончил гнать»), в переводе Ломоносова не исчезает полностью, хотя ослаблен, ибо взят глагол «воздвигнул» из синонимического ряда «соорудил, возвел, построил, создал», а не из ряда «сристал, победил в соревновании, опередил, выиграл». У государственника Ломоносова тема возведения и созидания равна теме прославления за услуги и дела, полезные государству и народу. Но мотив соревнования не уходит и сохраняется в подчеркивании мотива вознесения в славе благодаря собственным достижениям и вопреки простому происхождению:
 
Что мне беззнатной род препятством не был,
Чтоб внесть в Италию стихи эольски
И перьвому звенеть Алцейской лирой.

Речь идет о заслуженном поэте, созидателе лирики, преодолевающем препятствия в борьбе за первенство («перьвому звенеть») среди поэтов, начиная с самых истоков лирической поэзии – Алцейской лиры, т.е. лирики со времен лесбийского поэта Алкея, современника Сафо. И эта победа должна быть справедливо оценена, вознаграждена и отмечена «знаком бессмертия» – лавровым венком из рук музы.

Перевод Ломоносова послужил основой для стихотворений многих авторов. Вслед за Ломоносовым горацианскую тему памятника разрабатывают многие поколения поэтов: от В.В. Капниста, Г. Р. Державина, А.Х. Востокова, С.А. Тучкова до К.Н. Батюшкова и А.С. Пушкина, после Пушкина – Н. Фокков, А. А. Фет, Б. В. Никольский, В.Н. Крачковский, П. Ф. Порфиров, В. Я. Брюсов (1913, 1918 г.), А.П. Семенов-Тян-Шанский, затем Н.И. Шатерников, Я.Э. Голосовкер, С.В. Шервинский, В. Ф. Ходасевич. Эти переводы показывают, что проблема Я / эго в переводах оды Горация «Exegi mоnument...» решалась по-разному. Возможность инверсирования в русском переводе латинской лингвистической конструкции и смысловой структуры Exe'gi monu'ment... преподнесла множество удивительно разнообразных, хотя и не неожиданных, переводческих трактовок и интерпретаций горацианской сентенции, ставшей столь популярной в русской поэзии благодаря переводу Ломоносова и поэтической версии Державина. В таком контексте можно говорить об усложнении «Я» поэта и его возвеличении в русской поэзии до уровня символизма.

Проблема изучения символизма «Я» усложняется изменением представлений об «эго» и собственно о рассказе о себе, которыми полнится культура, философия и поэзия греко-латинской цивилизации. Представления о «Я»  менялись в течение веков: «Я» выступало субъектом в исповеди, начало которой положил св. Августин, в мемуарах, воспоминаниях, эпистолярии и романтическом личном романе и в то же время становилось объектом изучения в самых разных жанрах - в философии, эстетике, поэзии и прозе. Особое место «Я» поэта занимает в элегии, начиная с античности и заканчивая эпохой романтизма, когда эллинистический элегизм уступил место новым  представлениям о природе человеческого «Я». По контрасту с теорией естественного человека, живущего уединенно и в согласии с природой, в духе руссоизма, когда «Я» приняло автобиографический и исповедальный характер, выстраивается концепция «Я» мятущегося, ищущего, честолюбивого и вечно недовольного собой и окружающим миром. Концепция прямо противоположная идее «памятника», но совпадающая с атомической теорией обезличивания и уособления человека.

Дискуссия о переводе во времена Ломоносова разворачивалась в рамках парадигмы риторического мышления и развития методологии исторического исследования при условии признания доминирующей роли поэтики прекрасного как разумного. Особое место в культурном диалоге занял спор Тредиаковского и Ломоносова о системах стихосложения и научных принципах перевода, его содержания и формы. Понятие разумного означало научно-прагматический подход, тщательное исследование источников, в том числе древних, концентрацию внимания на рациональном начале, на принципе полезности и необходимости взвешенных выводов, разумном решении государственных проблем, служению отчеству и просвещению народа, изучению природы и грамматики родного языка. Обновление преимущественно забытых реалий, знаний, практик, не исключало необходимость изучения незнакомого иностранного опыта, его ассимиляции и вживления в русскую культуру, создание родной, русскоговорящей научной среды, новой академической структуры с доступным образованием.

Внутри дискуссии М. В. Ломоносова, А. П. Сумарокова и В. К. Тредиаковского о поэзии и стихосложении вызревала, говоря в терминах современной лингвистики, парадигма семантической эквивалентности оригинала и перевода, выдвигались требования, предъявляемые главным образом к форме переложения. Все три переводчика были поэтами и прекрасными знатоками русского языка и решали проблемы перевода в контексте своего времени. Но многие вопросы и прежде всего вопросы понимания, интерпретации и трансфера, как формы, так и содержания, остаются спорными по сей день, хотя, как нам представляется, почти близки к прояснению, если отталкиваться от принципов относительности структурно-парадигматического анализа поэтического текста и принятия идеи вариативности перевода в границах его возможной интерпретации. Ключ к прояснению дают структурно-парадигмальный лексико-семантический анализ текста и наблюдения над стилистикой, грамматикой и эмфатикой поэтического языка.

История изучения и отображения личности в исповедальном жанре показывает важность личного местоимения, его роли и местоположения в тексте, его значение в формировании лирической интонации и моментов автобиографичности. В ломоносовском переводе исповедальность развивается «не в сторону индивидуализации», а в сторону условной личности увенчанного славой поэта горацианского типа и не условного, а вполне конкретного сына Отечества, каким был сам Ломоносов и каким он себя считал. В этом стихотворении воплощен просветительский идеал русского ученого поэта, верного служителя науки и муз. Здесь мы наблюдаем почти полное сохранение  горацианского контекста, одического лексического поля и образного ряда: аквилон – северо-восточный ветер в римской мифологии и поэзии; Авфид – река в Италии на родине Горация; стихи эольски – образцовые, древнегреческие; Алцейская лира – лира (лирика) Алцея=Алкея, одного из лучших древнегреческих поэтов; муза – богиня, покровительница наук и искусства; Дельфийский лавр – лавровый венец, лавровое дерево, символ поэзии и Аполлона (лавр считался священным деревом), которому в городе Дельфы был воздвигнут храм.

В отличие от «автобиографии» просветительская ода включает наиболее важные элементы биографии великой личности, подтверждающие ее знатность, величие и служение отечеству, ибо назначение оды – прославлять человека за его заслуги, поэта – за созданные им произведения. В отличие от исповеди задача оды - освещать не внутреннюю, душевную жизнь, а стезю знаменитой личности, славную своими делами, заострить внимание на выдающихся событиях, прославивших человека, личных достижениях и способностях, служении и деятельности на благо людей (общества). Особая привлекательность поэта, его ценность в глазах людей состоит в его творческой жизни, приносящей славу и благодать, достигнутые личными усилиями, волей и талантом. Служение и благодать – все, что отличает просветительского поэта от поэтов других эпох и поколений. Тонкие наблюдения и глубокие открытия, внутренний мир личности, просветительской оде неинтересны: одописца интересуют качества и характер гения, присущие человеческой природе в целом, а не в ее неповторимо индивидуальных и частных проявлениях.

Основная мысль, которую поэтически излагает Гораций, заключается в том, что памятник из меди или камня не может сравниться по прочности, возвышенности и долговечности с памятником, изваянным из слов. Первостепенность интонирования мотива «памятника» обнаруживаем у В. В. Капниста, трижды обращавшегося к Горациевой оде. Ниже приведенное переводное стихотворение выполнено в вольной форме, с опущенными аллегориями, рифмованным стихом, с чередованием женской и мужской рифм. Стихотворение разбито на 3 строфы, каждая содержит по 7 строк. Автор с помощью логического ударения, концентрирует  внимание на образе памятника, ему посвящена вся первая строфа:

Се памятник воздвигнут мною
Превыше царских пирамид,
И меди с твердостью большою
Он вековечнее стоит:
Ни едкий дождь, ни ветр шумящий,
Ни времени полет грозящий,
Его не сильны низложить.

Не весь я тленностью возьмуся,
Но часть не малая меня
Уйдет, — и я тогда явлюся
Опять в сияньи новом дня;
Хвалою поздною воскресну
И буду цвесть, – пока небесну
Рим будет жертву приносить.

Где волны Авфида клубятся,
Где царство Давн свое имел,
В устах всех будет повторяться,
Что подлый Флакк предать умел
Эольский стих латинской лире, —
Гордись, гордись сим, Муза, в мире
И лавром увенчай меня!
<1795>

Обратим внимание, что «Я» поэта появляется только в первой строке второй строфы, с ослабленной панегирической интонацией: Не весь я тленностью возьмуся... Здесь акцент сделан не на «Я», а на «не весь» и далее на реплике, передающей психологическое состояние. В третьей части стихотворения речь идет о Горации в третьем лице, но с особой экспрессией выделены последние две строки, в которых поэт обращается к Музе с призывом увенчать его лавром славы.

Этот перевод сохранился в бумагах Державина (ГПБ, Бумаги Державина, № 27, л. 51) и датируется 1795—1797 гг. (А. О. Дёмин). Ср. эти капнистовские стихи с его же переводом: «Я памятник себе воздвигнул долговечный, / Превыше пирамид и крепче меди он…» (1806 г. Из Кн. 3, ода 30. С. 111). В нем нет разбивки на строфы, но, несмотря на выдвижение на первый план местоимения первого лица, повторяется прежние идея и структура, прежняя интонация: акцент сделан на образе памятника и его описании:

Я памятник себе воздвигнул долговечной;
Превыше пирамид и крепче меди он.
Ни едкие дожди, ни бурный Аквилон,
Ни цепь несметных лет, ни время быстротечно –
Не сокрушат его. – Не весь умру я; нет: –
Большая часть меня от строгих Парк уйдет;
В потомстве возрасту я славой справедливой:
И в гордый Капитол с Весталкой молчаливой,
Доколе будет жрец торжественно всходить,
Не перестанет всем молва о мне твердить,
Что тамо, где Авфид стремит ревущи воды,
И в дебрях где простым народом Давн владел,
Я первый, вознесясь от низкие породы,
В латинские стихи эольску меру ввел.
Гордись блистательным отличьем, Мельпомена!
Гордись; права тебе достоинство дало.
Из лавра Дельфского, в честь Фебу посвященна,
Венок бессмертный свив, укрась мое чело.
(Капнист В. В. Лирические сочинения. СПб., 1806, с. 245–246).

От предыдущей версии этот перевод отличается тем, что одическое исполнение полностью выдержано от первого лица.

Известна еще одна капнистовская версия, написанная в вольной интерпретации. Это не перевод латинского стихотворения, а собственные стихи под названием «К Мельпомене» (1814-1822, из Кн. IV, ода III), созданные по мотивам Горациевой оды: О муза! Я тебе обязан…, что жив, что песнями пленяю… (Капнист В. В. Опыт перевода и подражания Горациевых од [Лит. Памятники]. СПб: Наука, 2013. C. 99).
 
А. Х. Востоков в стихотворении «К Мельпомене» использует инверсию и сравнение нерушимого поэтического творчества с «царскими пирамидами», разрушаемыми временем, дождем и вихрем, но опускает аллегорический образ Аквилона. Впервые этот перевод верлибром появился в 1806 г. в книге «Опыты лирические и другие мелкие сочинения в стихах А. Востокова» (СПб, 1806, ч. 2. С. 72):

Крепче меди себе создал я памятник;
Взял над царскими верх он пирамидами,
Дождь не смоет его, вихрем не сломится,
Цельный выдержит он годы бесчисленны,
Не почует следов быстрого времени.
Так; я весь не умру – большая часть меня
Избежит похоро;н: между потомками
Буду славой расти, ввек обновляяся,
Зрят безмолвный пока ход к Капитолию
Дев Весталей, вослед Первосвященнику.
Там, где Авфид крутит волны шумящие,
В весях, скудных водой, Давнус где царствовал,
Будет слышно, что я – рода беззнатного
Отрасль – первый дерзнул в Римском диалекте
Эолийской сложить меры поэзию.
Сим гордиться позволь мне по достоинству,
Муза! сим увенчай лавром главу мою.

Н. Фокков начинает стихотворение словами: «Я воздвиг…», стараясь быть ближе к подлиннику:
 
Я воздвиг монумент, бронз вековечнее,
Выше зданий царей – царственных пирамид.
Ни пронзительный дождь, ни лютый Аквилон
Не разрушит его и бесконечная
Вереница годов, ни полет всех времен.
Нет, не весь я умру, большая часть меня
Избежит похорон; буду в потомстве я
Возрастать похвалой; буду все нов, пока
В Капитолий идет с девой безмолвной жрец.
Будет речь обо мне, где бурлит злой Ауфид
И где бедный водой Давн полудикими
Правил подданными; славен я из простых:
Ведь я первый возвел песнь итальянскую
В эолический лад. Так возгордись же ты,
15Сколь заслугам должно; мне же дельфическим,
Мельпомена, молюсь, лавром обвей чело!
(Впервые: Журнал Министерства народного просвещения. СПб., 1873, т. 170, № 12, отд. 5, с. 137—142).

Брюсов, сторонник точного перевода, создает несколько версий перевода «Памятника». Одна из них близка к оригинальному тексту настолько буквально, что напоминает строгий подстрочник:

Памятник я воздвиг меди нетленнее;
Царственных пирамид выше строения,
Что ни едкость дождя, ни Аквилон пустой
Не разрушат вовек и ни бесчисленных
Ряд идущих годов, или бег времени.
Нет, не весь я умру, большая часть меня
Либитины уйдет, и я посмертною
Славою снова взрасту, сколь в Капитолии
Жрец верховный идет с девой безмолвною.
Буду назван, где мчит Авфид неистовый
И где бедный водой Давн над пастушеским
Племенем был царем: из ничего могущ
Первый я преклонил песни эольские
К италийским ладам. Гордость заслуженно,
Мельпомена, прими и мне дельфийскими
Благостно увенчай голову лаврами.
(Впервые опубл. в: «Гермес», Пг., 1913, с. 221–222).

Известны два других варианта брюсовского перевода, значительно отличающиеся от первого:

2-й вариант

Вековечней воздвиг меди я памятник,
Выше он пирамид царских строения,
Ни снедающий дождь, как и бессильный ветр,
Не разрушат его ввек, ни бесчисленных
Ряд идущих годов, или бег времени.
Нет, не весь я умру, большая часть меня
Либитины уйдет; славой посмертною
Возрастать мне, пока по Капитолию
Жрец верховный ведет деву безмолвную.
Буду назван, где мчит Авфид неистовый
И где бедный водой Давн был над сельскими
Племенами царем, из ничего могущ,
Первым я перевел песни Эолии
На италийский лад. Гордость заслуженно
Утверди и мою голову дельфийским
Благосклонно венчай лавром, Мельпомена.

Этот перевод впервые появился в издании: Брюсов В. Я. Опыты по метрике и ритмике. М., 1918, с. 65. Поэт эмфатически акцентирует мотив несокрушимости (вечности) и величия творчества-памятника, начав первую строку стихотворения эпитетом «Вековечней» и сдвинув глагол «воздвиг» (Exegi) с первого места на второе, а вторую строку, в которой памятник сравнивается с «царскими  строениями», — эпитетом «Выше».

3-й вариант брюсовского перевода из Горация, вольный, рифмованный, с чередованием женской и мужской рифм и разбивкой стихов на катрены, в котором в ломоносовской традиции местоимение выносится в начало первой строки первого катрена:

Я памятник создам не на земной твердыне,
Ни ветер, ни вражда его не сокрушат,
А годы долгие покроют дымкой синей
И от толпы заворожат.

Он будет из лучей, он будет из созвучий,
Для мира — призрачен, как образы во сне,
Далек, как марево, как пейзаж летучий
На недоступной вышине.

Но будут приходить к нему на поклоненье
10Могучие умы и светлые сердца
И черпать близ него блаженное забвенье,
Желанный отдых для бойца.

Приветливей смотри на будущее, муза!
Замолкни, клевета с партийною враждой
И будет торжество свободного союза,
Что заключили мы с тобой.

(1894 г. «Литературное наследство», М., 1937, т. 27–28, с. 490. Эл ресурс: https://www.horatius.net/ru/index.xps?3.330)

Традицию подражания и вольной рифмовки римских одических стихов заложил Г. Р. Державин. В его руссифицированном стихотворении осталось немного строк из горациевых стихов, обращенных к Мельпомене:

Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный;
Металлов тверже он и выше пирамид:
Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный,
И времени полет его не сокрушит.

Так! Весь я не умру, но часть меня большая,
От тлена убежав, по смерти станет жить,
И слава возрастет моя, не увядая,
Доколь Славянов род вселенна будет чтить.

Слух про;йдет обо мне от белых вод до черных,
10Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льет Урал;
Всяк будет помнить то в народах неисчетных,
Как из безвестности я тем известен стал,

Что первый я дерзнул в забавном русском слоге
О добродетелях Фелицы возгласить,
15В сердечной простоте беседовать о Боге
И истину царям с улыбкой говорить.

О Муза! Возгордись заслугой справедливой,
И пре;зрит кто тебя, сама тех презирай;
Непринужденною рукой, неторопливой
Чело твое зарей бессмертия венчай.

(Впервые опубл.: «Приятное и полезное препровождение времени», М., 1795, ч. 7, с. 147—148).

Державинский «Памятник», начинающийся словами самопрославления: «Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный», написан ямбом и перекрестной рифмой, в каждом четверостишии первая строчка рифмуется с третьей, вторая с четвертой. После Державина последовали рифмованные стихи Батюшкова и Пушкина, получившие названия «Памятник». Эту традицию продолжили Фокков, Брюсов (в одном из вариантов перевода) и Ходасевич.

К.Н. Батюшков и А.С. Пушкин дают рифмованные версии, очевидно следуя не за Ломоносовым, а за Державиным. Впервые вольные стихи Батюшкова по мотивам Горациевой оды «К Мельпомене» с чередующейся женской и мужской рифмой (13/12), разбитые на четырехстишия, появляются в 1826 г. Они получают название «Памятник» (Сочинения. СПб., 1886, т. 3, с. 593):

Я памятник воздвиг огромный и чудесный,
Прославя вас в стихах: не знает смерти он!
Как образ милый ваш и добрый и прелестный
(И в том порукою наш друг Наполеон)

Не знаю смерти я. И все мои творенья,
От тлена убежав, в печати будут жить:
Не Аполлон, но я кую сей цепи звенья,
В которую могу вселенну заключить.

Так первый я дерзнул в забавном русском слоге
О добродетели Елизы говорить,
В сердечной простоте беседовать о Боге
И истину царям громами возгласить.

Царицы царствуйте, и ты, императрица!
Не царствуйте цари: я сам на Пинде царь!
Венера мне сестра, и ты моя сестрица,
А кесарь мой — святой косарь.

Эти стихи Батюшкова были написанных во время душевной болезни и обозначены как подражание «Памятнику» Г. Р. Державина, за которым последовал и А. С. Пушкин в своем стихотворении «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...» (1836 г.). Пушкинские стихи, сопровожденные подзаголовком (или эпиграфом) Exegi monumentum, без указания автора латинских слов, поначалу не имели названия. Название «Памятник» дал этим стихам В. А. Жуковский:
 
Exegi monumentum.

Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастёт народная тропа,
Вознёсся выше он главою непокорной
Александрийского столпа.

Нет, весь я не умру – душа в заветной лире
Мой прах переживёт и тлeнья убежит –
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.

Слух обо мне пройдёт по всей Руси великой,
И назовёт меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикий
Тунгус, и друг степей калмык.

И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал.

Веленью бoжию, о муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца;
Хвалу и клевету приeмли равнодушно
И не оспаривай глупца.

Хотя эпиграф взят Пушкиным из оды Горация, последовавшие за ним строки не являются ни подражанием, ни переводом знаменитых римских стихов. Пушкин воспевает не латинского поэта, а поэта русского, заменяя римские реалии русскими, создавая местный колорит: воздвигнутый памятник выше «Александрийского столпа» - колонны в честь царя Александра I на Дворцовой площади в Санкт-Петербурге; перечисляются народы, населяющую «Русь великую»: славяне, финны, «и ныне дикий Тунгус, и друг степей калмык». И завершается стихотворение, окончательно утратившее признаки одического жанра, призывом к музе, к послушанию, стойкости и скромности («не требуя венца»).

«Памятник» Пушкина оказал влияние на Н. Фоккова, Б. В. Никольского, В. Я. Брюсова (не 1913, 1918 гг., а 1894 г.), А.П. Семенова-Тян-Шанского, Н.И. Шатерникова, Я.Э. Голосовкера, С.В. Шервинского. Исследователи пушкинисты утверждают, что пушкинский «Памятник» трудно назвать переводом из Горация, поскольку он возник под воздействием Державина. В переводах находим сходные формулы: «Нет, весь я не умру» – «Так! – весь я не умру»; «Слух обо мне пройдет по всей Руси великой» - «Слух пройдет обо мне от Белых вод до Черных» и одинаковое количество строф и строк в каждой строфе. Но у всех поэтов стихотворение заканчивается обращением к музе.

Пушкинская традиция рифмованного стиха продолжена Афанасием Фетом, но фетовские  строки являются переводом оды Горация, а не собственным стихотворением, как у Пушкина. Здесь cоблюдается инверсия первой строки, сохраняются римские реалии, нет привычной разбивки стихотворения на четверостишия:
 
                К Мельпомене

Воздвиг я памятник вечнее меди прочной
И зданий царственных превыше пирамид:
Его ни едкий дождь, ни Аквилон полночный,
Ни ряд бесчисленных годов не истребит.
Нет, я весь не умру, и жизни лучшей долей
Избегну похорон, и славный мой венец
Все будет зеленеть, доколе в Капитолий
С безмолвной девою верховный входит жрец.
И скажут, что рожден, где Ауфид говорливый
Стремительно бежит, где средь безводных стран
С престола Давн судил народ трудолюбивый,
Что из ничтожества был славой я избран.
За то, что первый я на голос эолийский
Свел песнь Италии. О, Мельпомена, свей
Заслуге гордой в честь сама венец дельфиский
И лавром увенчай руно моих кудрей
(1854)

По горацианскому образцу поэты стремились создать самостоятельное стихотворение, но писали стихи о себе, не повторяя одическую структуру. Центром притяжения было «Я» поэта, воздвигшего себе памятник нерукотворный - по примеру Горация и Ломоносова. Ученый поэт увидел в античном поэте свой собственный образ, который должен запечатлеться в памяти людей, и подарил потомкам собственное представление о самом себе, о своем мыслящем и творящем «Я». Оно не отменяет существования другого лица и образа - Горация, стихотворение которого переводит поэт, но это и его собственное отражение, его собственные мысли и образ, которые он примеряет к себе и видит внутри себя. Это прежде всего «Я» долженствования, которое этот великий латинянин, гениальный поэт и мыслитель передает по наследству служителям  Мельпомены. 

Многие поэты поддержали и развили державинско-пушкинскую традицию долженствования, переживания и отождествления себя с великим деятелем Музы - другим, но близким по духу, как и тенденцию к рифмованию нерифмованного гоацианского стиха. Так звучит стихотворение в вольном исполнении  А. А. Беломорского, использовавшего во всех 4-х катренах исключительно мужскую (сильную) рифму («Стихотворения», СПб., 1896, с. 43—44):

Я воздвиг монумент, незаметный на вид,
Но металла прочней, выше всех пирамид;
Дождь не смочит его, даже скалы размыв,
Не коснется его ветра буйный порыв;

В неустанном ходу разнородных времен
Ни забвенья травой не покроется он.
Не умру я совсем; пред грядущей судьбой
В скромной песне моей — вечный памятник мой;

И пока в небеса бога вышнего жрец
Обращает, как я, всех волненья сердец,
В звуках песни моей, оживая, взгляну
Я из праха не раз на родную страну,

Где немало я жил, и восторгов, и слез
Отделив от души, в мерный стих перенес.
Муза, смело зови к просвещенью наш край
И родной небосклон как заря увенчай!

В. Я. Брюсов соблюдает инверсию в первой строке, ударным словом у него является слово «Памятник»: Памятник я воздвиг… (1913).

У Н. И. Шатерникова («Создал памятник я, меди нетленнее,Пирамидных высот, царственных, выше он.»), Я.Э. Голосовкера («Создал памятник я меди победнее,
он взнесен пирамид выше и царственней.»), в переводе С. В. Шервинского  («Создал памятник я, бронзы литой прочней, Царственных пирамид выше поднявшийся…»)  обнаруживаем инверсию: глагол в активной форме предшествует личному местоимению.
   
А. П. Семенов-Тян-Шанский использует пассивную форму:
 
Создан памятник мной. Он вековечнее
Меди и пирамид выше он царственных.
Не разрушит его дождь разъедающий,
Ни жестокий Борей, ни бесконечная
Цепь грядущих годов, в даль убегающих.
(Впервые опубл. в: Русская мысль. СПб., 1916, № 10, с. 4.

Вопрос «какой перевод самый верный - Ломоносова, Востокова или Фета ...или ...???» лишен смысла. Почему? Я неоднократно высказывалась по этому поводу в своих статьях о переводе и переводных принципах, действующих в разные эпохи.
Как видим, поэтическая парадигма «Памятника» кроме сюжетно-образного ряда, возглавляемого местоимением «Я» или инверсией, начинающейся глаголом «воздвиг» или существительным «Памятник», или определением «Крепче меди», включает также мифокультурный и символический смыслы, характеризующие эпоху, культуру и античную поэзию как источник европейской литературы. Текстуально-семантический, стилистический, интонационный (эмфатический) ряды подчинены структуре одического стиха и языка, благодаря чему последовательно логически складывается целостный образ поэта и образ славы, стоящие за местоимением первого лица единственного числа. «Я» грамматически и интонационно структурирует оду и вносит в нее индивидуалистический акцент и интонирует рефлексию. В целом «Я» переводчика берет на себя ответственность за грамматический состав и возведение структурной основы поэтического текста, его  интертекстуальные и метатекстуальные содержания. На содержание перевода влияет мнение о переводе. Исторически мнения о переводе делятся на две большие группы: первая из них включает сторонников вольного перевода, как по форме, так и по смыслу. Вторая группа объединяет сторонников строгой передачи смысла и национального духа, ментального и формального содержания. Что до формы перевода, здесь также можно выделить две большие группы: к первой относятся те, кто настаивает на рифмованном переводе при передаче рифмованного текста, ко второй группе примыкают те, кто полагает, что рифмованный перевод существенно отдаляется от оригинала, потому более точным является подстрочный перевод. Исследовательница Мостовая отметила дискуссию в журналах «Литературная учеба» за 1980 год, «Иностранная литература» и «Вопросы литературы» за 1972 год о сущности свободного стиха, в которой приняли участие переводчики, поэты и стиховеды.

Примечания:

1. Ауфид (Авфид, совр.: Офанто) — река в Апулии, малой родине Горация. В ее низовьях произошла трагическая битва при Каннах, а неподалеку от ее верховий расположена родина поэта, город Венузия (теперь Веноза провинции Потенца области Базиликата). Венузия была латинской колонией, основанной в земле самнитов на ее границе с Апулией и Луканией в 291 г. до н.э., в конце Третьей Самнитской войны, завершившей завоевание Римом Италии. Впоследствии она входила в состав Апулии. Давн, Давнус. — Мифологический царь Северной Апулии. До прихода римлян Апулия была населена мессапами или япигами, переселившимися туда и смешавшимися с местным доиндоевропейским населением — иллирийцами, которые делились на ряд племен. Геродот проводит различие между автохтонами-япигами и переселенцами-мессапами, считая, впрочем, что они прибыли с Крита. До нас дошло около полутысячи надписей на мессапском языке. Во время Союзнической войны Венузия была среди восставших городов.
2. Эолийские размеры, голос эолийский. — Большая часть од Горация написана размерами древнегреческой сольной мелики, базирующейся на силлабо-метрическом принципе и связанном с эолийским диалектом (Алкей и Сапфо).
3.По словам Гаспарова, дорический стих «словно внушает бестолковому читателю свои мысли, выношенные и сложившиеся до мельчайших подробностей», в «“вычурном стиле” стиховая интонация в наибольшей степени противоречит синтаксической <...> кажется, будто автор, не обращая внимания на читателя, неохотно говорит ему одно, а сам увлеченно думает о другом. В “нежном стиле” этих крайностей нет, интонация зыблется около золотой середины, читатель не чувствует себя ни бестолковым, ни презираемым: поэтому, вероятно, советские поэты и пользуются почти исключительно этой манерой» [7]. Мостовая : «Интересно посмотреть, тяготеет ли верлибр Гаспарова к какому-либо из этих типов. Для анализа мы остановились на переводе двух од Пиндара: 1-й Пифийской и 1-й Истмийской, поскольку именно эти оды существуют в русских поэтических переводах профессиональных переводчиков и одновременно филологов-классиков Вяч. Иванова (он перевел 1-ю Пифийскую оду оригинальным размером в 1899 году) и М. Грабарь-Пассек (в ее переводе логаэдами, близкими к размеру оригинала, обе оды вышли в 1939-м в Хрестоматии под ред. Н. Дератани).
4. Так как критерием для характеристики верлибра, по Гаспарову, является соотношение стиха и синтаксического строя фразы, именно с этой точки зрения следует в первую очередь рассмотреть гаспаровский стих. В книге М. Гаспарова и Т. Скулачевой «Лингвистика стиха» дается характеристика тесноты синтаксических связей, нарушение которых по-разному ощущается реципиентом текста. Так, к тесным, или сильным, связям, разрыв которых особенно ощутим, относятся связь определительная (слова с его определением), обстоятельственная (например, сказуемого с обстоятельством), связь с прямым дополнением и синтаксическая связь с косвенным дополнением. К слабым связям принадлежат стыки предложений, такие как сложное сочинение, сложное подчинение, конец фразы (точка или ее эквивалент), а также присоединение причастных и деепричастных оборотов. Промежуточное положение особых связей занимают связь предикативная и связь однородных членов [8].
5.Полный текст на сайте журнала «Вопросы литературы», 2015, №5: http://voplit.ru/main/index.php/main?y=2015&n=5&p=i.
6. Смолярова:  "Обращение к Пиндару в русской и французской одической традиции XVII-XVIII веков" посвящена истории обращения французских и русских авторов эпохи классицизма и Просвещения к творческому наследию греческого поэта Пиндара (518 - 438 гг. до н.э.) — самого известного автора торжественных од, иначе именуемых хвалебными или праздничными., в контексте взаимодействия двух культур со сравнительно-исторической точки зрения - в терминах родства, так и в терминах типологического сходства в контексте «одной из основополагающих тенденций гуманитарного знания в XX в.» от «изолированного» изучения отдельных авторов и отдельных произведений к их соотнесению с другими произведениями того же автора, с произведениями других авторов других культур и литератур, начиная с  работ русской формальной школы и заканчивая трудами по семиотике и в последние годы - трудами отечественных и зарубежных ученых в области междисциплинарных и межкультурных (cross-cultural) исследований.
7.Попытка разобраться с терминами предпринималась многократно, но следует признать, что в последнее время все чаще указывают на расхождения во мнениях и приводят к общему знаменателю основные разногласия в этом вопросе разграничения терминологически размытых понятий : Межкультурный/Социокультурный/Транскультурный, связанных, с одной стороны, со сравнительно-сопоставительным изучением разных культур, с другой - с проблемой изучения языков и переводческих традиций разных языковых культур, из-за чего возникают разночтения и тенденция к синонимичному толкованию разных по содержанию терминов. Согласимся, что содержание этих терминов следует пояснять из их этимологической природы и следует избегать замены терминов с родными корнями иноязычными терминами, если они совпадают по смыслу, например, «интеркультурный» /«межкультурный», обозначающие связи между разными культурами, инокультурами, а не «множественностью культурных групп», их взаимодействия внутри большого сообщества, отличающегося «мультикультурностью», стремлением к взаимопониманию, сосуществованию и взаимодействию на принципах взаимоуважения, подчас относящихся к разным языковым культурам, мирно уживающимся в одной цивилизациции, на одной общей территории, в общем культурном пространстве. Фактор «взаимопроникновения культур» относится к понятию «внутрикультурный», который в таком контексте частично смыкается с понятием, передаваемым термином «интегрированный», не включающим сему «культура» и лишь частично совпадающим с ним морфологически и семантически и таким образом встроенным в смысловую и текстуально-синонимичную парадигму «интеркультурности».
8. Для успешной реализации проекта по художественному переводу недостаточно освоить лексический запас и выучить правила грамматики, необходимо знать особенности культурно-художественного трансфера, лексико-грамматической системы языка оригинала и языка реципиента, а также фонетической, семантико-семиотической и стилистико-синтаксической структур. Как правило, можно найти множество точек соприкосновения, особенно в том случае, когда языки родственны и имеют общие черты и сходные структуры.
9. Чужой язык, текст, принадлежащий иной культуре требуют бережного к себе отношения, необходимого знания и умения перевода, переложения, понимания, представления о том, что  стопроцентно точная передача «чужого» текста на родной язык невозможна по причине не только языковых и культурных различий, но и ложных структурно-фразовых совпадений и внешнего сходства, вводящих в заблуждение, как и  примитивных теорий о различиях культур (см.: теория высоко- и низкоконтекстуальных культур Э. Холла, теория культурных измерений Г. Хофшгеде, теория культурной грамотности Э. Хирша) не обогащают, а наоборот пагубно сказывается на здоровье общества и противоречит идеям мультикультурности.

Литература

1. Ломоносов М. В. «Я знак бессмертия себе воздвигнул...» // М. В. Ломоносов. Избранные произведения. Л.: Советский писатель, 1986. С. 255. (Библиотека поэта; Большая сер.).
2. Капнист В. В. Лирические сочинения. СПб., 1806. C. 245—246.
3. Капнист В. В. Опыт перевода и подражания Горациевых од [Лит. Памятники]. СПб: Наука, 2013. C. 99.
4. Лосев А.Ф. История античной эстетики: Ранний эллинизм. М.: Искусство, 1979. 815 с.
5. Лотман Ю. М. Структура художественного текста. М.: Искусство, 1970. 384 с.
6. Лотман Ю. М. Анализ поэтического текста. Структура стиха. Л.: Просвещение. Ленингр. отд-ние, 1972. 272 с.
7. Лотман Ю. М. О поэтах и поэзии: Статьи и исследования. СПб.: Искусство, 1996. 848 с.
8. Михайлов А. В. Античность как идеал и культурная реальность XVIII–XIX вв. / А. В. Михайлов // Античность как тип культуры / А. Ф. Лосев, П. А. Чистякова, Т. Ю. Бородай и др. М.: Наука, 1988. С. 308–325.
9. Словник античної міфології; уклад. І.Я. Козовик, О.Д. Пономарів. К.: Наукова думка, 1989. 240 с.
10. Слово. Знак. Дискурс. Антологія світової літературно-критичної думки ХХ ст. – Львів: Літопис, 1996. 633 с.
11. Степанов В. Г. Степанов В. Г. Функционирование слова в поэтическом контексте (К образу поэта-возницы у Горация) // Новое в преподавании русского языка в школе и вузе: Материалы научно-методической конференции, посвященной 70-летию со дня рождения Н. Н. Ушакова. Иваново: ИвГУ, 1998. С. 126—134.
12. Тресиддер Д. Словарь символов. М.: Фаир – Пресс, 1999. 448 с.
13.  Horace. Odes and Epodes. Ed. and transl. by Niall Rudd. Harvard University Press, 2004 (The Loeb Classical Library
14.Гаспаров М. Л. Топика и композиция гимнов Горация // Поэтика древнеримской литературы: Жанры и стиль. М.: Наука, 1989.
15. Нидерман М. Историческая фонетика латинского языка. М, 1949.
16. Тронский И. М. Историческая грамматика латинского языка. — М., 1960.