В Норкиттенском лесу, начало повести

ПЕРВЫЙ ШАГ ДО ПОЛКОВОДЦА
    (повесть, начало)

В Норкиттенском лесу


На душе у молодого 32-летнего генерал-майора графа Румянцева Петра Александровича было неспокойно. Два часа ночи 30 августа 1757 года, однако, сон не приходил. Он вышел из своей палатки, в которой при тускло горящей свечи просматривал распоряжение из армии, последние донесения от полков своей бригады, и сразу погрузился в кромешную тьму тёплой ещё августовской ночи. Лето в Восточной Пруссии подходило к своему завершению, однако признаков осени пока не наблюдалось. Дожди не частили, ночи по-прежнему оставались короткими, и в лесу ещё слышен был гомон птиц.

В Норкиттенском лесу, где стояла лагерем бригада резерва, было тихо. Тишина настораживала Румянцева. Глаза уже привыкли к темноте, и он заметил, что возле его палатки застыли «во фрунт» двое часовых. «Молодцы, что не спят, - подумал генерал, - а как там, в дозорах, всё ли справно». В полковых донесениях он не увидел ничего особенного, кроме того, что трёхсуточный провиант вот-вот закончится, а местные бюргеры и бауэры встречают недобро, продуктами и фуражом не делятся и не продают. Генерал-квартирмейстер Вейнмарн Иван Иванович в своём распоряжении напоминал, что бригада по-прежнему находится в резерве, и, следуя в арьергарде войск генералов Сибильского и Лопухина в готовности выполнять приказы только главнокомандующего генерал-фельдмаршала Апраксина С.Ф., никакой активности и диверсий не предпринимает, располагается до утра 30 августа в лесу, костров не разводит и ведёт себя, не обнаруживая. Сообщалось также, что на правом фланге от неё находится 1-ая дивизия генерал-аншефа Фермора Вилима Вилимовича и 3-я дивизия генерал-аншефа Броуна Юрия Юрьевича. Поэтому конские разъезды ночью Румянцев решил не высылать, ограничиваясь только дозорами. К тому же густота леса не позволяла использовать эти разъезды, а дефилировать ими перед впереди расположенным полем, а тем более перед местечком Гросс-Егерсдорф запрещалось. Но командирам полков он приказал всё же выслать разведчиков для поиска спешного прохода войск и артиллерии через лес и болото.

Распоряжение начальника штаба армии Румянцев посчитал документом тревожным, так как оно просто повторяло ранее известное, а сведений о неприятеле в нём никаких не сообщалось. Складывалось такое впечатление, что в окружении Апраксина не знают обстановки кроме как, что командовать прусской армией численностью менее чем в 30 тыс. человек назначен старый и опытный генерал-фельдмаршал Иоганн фон Левальд. Наших войск было почти в два раза больше. Очевидно, это позволяло наверху беспечно относиться к разведке. Не было до сих пор и твёрдого решения, куда вести войска – на Кёнигсберг или возвращать их обратно на зимние квартиры на отдых и пополнения запасов. «Так вести себя на чуждой земле, - подумал Румянцев, - негоже, а не ведать ничего о неприятеле и его замыслах - греховно». А ведь прусская армия одна из сильнейших армий мира, и какую фурию может учинить её главнокомандующий до сих пор неизвестно. Поэтому генерал-майор решил посоветоваться о возможных дальнейших действиях с командирами полков и батальонов. Встречу назначил ближе к рассвету, на 4 часа.

Его недавно сшитый генеральский мундирный кафтан, ещё принадлежащий по расцветке ткани к генералам «от кавалерии» от утомительных маршей изрядно поизносился, синий цвет превратился в чёрный, а красный – в коричневый. Да и когда бы ему быть чистеньким, коли места, через которые он продирался со своими офицерами и солдатами были лесистыми и болотистыми. Старый денщик Степан, зашивая каждый раз дырки на кафтане и укрепляя пуговицы, причитал: «Вы бы, Ваше Превосходительство, сняли сапоги-то, я их просушил, да смазку свиную дал, а то ведь неровён час, разлетятся в раз, и што тады деять, в башмаках, аль босиком што ль в баталию итить?..». На что генерал всегда отвечал одинаково: «Ладно, ладно, не ворчи, недосуг мне сейчас, потом, потом...». Но расторопный и услужливый денщик момента всегда своего дожидался. Как только на отдыхе Румянцева клонило ко сну, он тут же стаскивал с него обувь и приводил её в порядок.

Недавняя обида на высшее начальство за то, что его безо всяких на то оснований сняли с кавалерийского корпуса, которым он командовал с января 1757 года, будучи в авангарде армии, и, приказав принять пехотную бригаду, ещё не прошла. Это понижение в должности было явно оскорблением. Но кто же автор сего?.. Ужели сам Апраксин? Ведь кавалерийский корпус, когда он его тогда принял, совсем не был похож на конницу, которая могла бы противостоять коннице Фридриха II. В тот корпус входили три кирасирских, Грузинский и Молдавский гусарские полки. При первом же смотре полков и эскадронов он ужаснулся. Кирасирские полки явно не соответствовали своему названию, а конные гренадёры отличались от пехоты только большими палашами, не говоря уже о слабой обученности и подготовке всех чинов. Удивляло при этом большое скопление лёгких иррегулярных войск, яко то казаков, татар, диких калмыков, башкиров и протчих. К чему такое множество, управление которым, да и дисциплина были отвратными.

За короткое время ему пришлось приложить немало каждодневных усилий для того, чтобы устранить огромное количество огрехов в обеспечении кавалерийских полков амуницией, их обучении, а также в организации и подготовке лёгких иррегулярных войск.
В одном из своих приказов он требовал от подчинённых командиров: «На отпущенные рядовым деньги, на каждого по одному рублю, полушубки непременно сделать, то же и осмотрев, у кого нет шапок и тёплых же рукавиц, тем искупить, а если что денег останется, то раздать по рукам, при строении ж обуви крайне наблюдать, чтоб сапоги и башмаки деланы к воздеванию на толстые чулки довольно пространны были».

Зачастую он лично устраивал полковые учения и добивался слаженности действий эскадронов, батальонов и кропотливо готовил их к походу из Лифляндии в Восточную Пруссию. Прошло несколько месяцев, и кавалерийский корпус стал неузнаваемым. Работа была выполнена добротно, и в конце апреля генерал-майор получил приказ Апраксина выступать с зимних квартир в поход. Кавалерия двинулась в авангарде всей армии и первой ступила на территорию Пруссии. Он успешно выполнял поставленные задачи в авангарде войск армии, занял Тильзит и уверенно шёл вперёд по направлению на Кёнигсберг. И, вот те на…, сняли.

Это произошло в конце июля 1757-го. Апраксин вдруг как-то неожиданно и просто «ссадил» Румянцева с седла, разлучив с кавалерией и подчинив ему бригаду из трёх пехотных полков: Воронежского, Новгородского и Троицкого. Позже в состав бригады был включён 3-й сводный Гренадёрский полк. К тому же, эта бригада, будучи в составе дивизии Фермора, выводилась в резерв наступающей армии. Солдаты для Румянцева оказались новые, не из числа тех, кого он обучал в Риге. Исключение составлял Воронежский полк, которым он уже когда-то командовал. Вот ведь, опять нужно начинать всё с начала. Но шла война, где взять время на обучение полков и батальонов слаженности, не ровён час, резерв может быть введён в сражение в любой его момент. Как поведут в нём себя офицеры и солдаты. Но угнетало и другое. Это другое - лишение всякой инициативы и самостоятельности действий в предстоящем походе или в сражении. А он так мечтал помериться силой с кавалерией Фридриха II, лучшей конницей в Европе.

И невольно думы Петра Александровича опять-таки возвращались к поиску возможных причин случившегося: «Ну и чем же я, и кому не угодил? Ужель кто-то там наверху вспомнил мои прошлые дела и загулы и посчитал, что командование корпусом лучше доверить более серьёзному, хотя и немолодому саксонскому генерал-лейтенанту Сибильскому. Возможно и так. Ведь недаром я в полковниках проходил более десяти лет. Значит, не доверяют…». И Румянцев с сожалением вспомнил те свои прошлые годы, когда о нём шла дурная молва острослова, повесы, гуляки, греховодника и любителя женского пола. Сочувственно вздохнув, он решил возвратиться в палатку и немного отдохнуть. До совета с командирами полков и батальонов оставалось немногим более часа.

продолжение следует