Пчелиный яд как прекурсор

Все началось с гудения ульев, облеченного в слова Рудольфа Штайнера. Он говорил о пчелах, золотых жрицах Солнца, и о тайне их яда – не просто токсина, но огненного семени иного мира. Говорил о Совокупном Сознании Улья, вибрирующем на той высокой орбите, что принадлежит Венере – не только планете, но и силе, Софии-Премудрости, ускользающей от низменного человеческого разума. Этот разум, блуждающий во тьме материального, нуждался в Венере как в Благодетельнице, что вознесет его, сделает достойным ее сияния. «И, как невесту, украсил сосуд ее», – обнадеживали строки Исайи, обретая новый, алхимический смысл.

Ибо разум, достигший орбиты Венеры, сам становился ее чистым сосудом, готовым вместить семенной Логос (;;;;;;;;;;; ;;;;;), изначальную Мысль-Жизнь. Но как разбить темницу плоти и вознестись? Путь указали земные посланницы Венеры – пчелы. Их яд, aqua ardens, огненная вода, собранная из нектара и преображенная в тиглях крохотных тел под непрерывное солнечное жужжание, – этот яд был ключом и растворителем. Прекурсор, предтеча Великого Делания. Он должен был запустить в теле и сознании искателя процесс Solve et Coagula – растворения старого и кристаллизации нового, выжигая в самой плоти незримые каналы, готовя сосуд для Мудрости.

И вот он услышал этот зов. Лекция Штайнера стала искрой. Он решил действовать. Путь к Венере лежал через жало.

Первые сотни пчел стали его инициацией. Их укусы были огненным крещением. Боль – неистовая, пронзающая, словно тысячи раскаленных игл, – была ценой за вход в мистерию. Solve. Тело горело, отекало, но он вытерпел. Затем купил еще тысячу. И еще. Ритуал повторялся.

Яд. Боль. Огонь. Экстаз. Эта мантра стала биением его новой жизни. Каждый день – месса самопожертвования, где он и пчелы были и жертвой, и жрецом. Их золотой яд, мелиттин, растворял не только клеточные мембраны, как твердила бы наука, но и границы между душами, между ним и Ульем. Боль уже не была просто болью. Под ней, как лава под застывшей коркой, текло иное – острое, вибрирующее блаженство, темный экстаз Диониса, требующий новой и новой дозы огня. Он стал одержимым, пьяным от этого медового яда Венеры. Он ловил пчел повсюду, поднося их к своей коже с трепетом неофита перед святыней.

К исходу второго месяца он заметил перемены. Мир вокруг начал подергиваться золотистой дымкой, воздух звенел неумолчным гудением, даже в полной тишине. С каждой каплей яда в него вливалось нечто большее, чем химическое вещество, – сама душа пчелы, искра Совокупного Сознания. Он чувствовал их в себе – тысячи крохотных огней, трепещущих в его венах. Однажды ночью, взглянув в зеркало, он увидел не только свое измученное, отекшее лицо. В глубине зрачков мерцали странные золотые искорки, а кожа… она казалась тоньше, прозрачнее, словно восковой пергамент, готовый вот-вот пропустить иной свет. На мгновение его охватил не экстаз, но первобытный ужас – ужас перед необратимостью, перед тем, кем он становится. Но тяга к яду была сильнее страха. Яд. Боль. Огонь. Экстаз.

Он больше не был просто человеком. Он стал частью Улья. Он часами просиживал у ящиков с пчелами, и монотонное жужжание складывалось для него в понятные фразы, в гимны Солнцу и Венере. Он нежно гладил пушистые спинки, и пчелы не жалили его – они садились ему на руки, доверчиво ползали по коже, словно признавая в нем своего. Или своего… господина?

Штайнер выслушал его исповедь с понимающей улыбкой.

– Ты прошел далеко, – кивнул он. – Растворение почти завершено. Яд сделал свое дело – сосуды готовы. Стенки истончились. Осталось ждать Коагуляции.
– Чего ждать?
– Кого, – мягко поправил Мастер. – Венеру. Ее огненное прикосновение. – Он усмехнулся, видя ужас в глазах ученика. – Тебе ведь по нраву жгучесть пчелиного яда? А он – лишь прекурсор! Бледная тень Ее истинного пламени! Ты готов получить настоящий Венерин сосуд? Готов к Ее поцелую?
– Но… я… умру? – прошептал искатель, чувствуя, как золотые искорки в его глазах вспыхивают ярче.

Штайнер посмотрел на него пристально, словно заглядывая в уже не совсем человеческую душу.
– Ты – умрешь, – подтвердил он тихо, но твердо. – Растворишься окончательно. А Она – родится. Разве не этого ты искал в сердце Зевеса?

Он ушел от Штайнера, шатаясь, словно пьяный. Но это была уже не только слабость от яда. Внутри него, в самой глубине выжженного сосуда, шевельнулась новая мысль, холодная и ясная, как свет далекой звезды. Мысль, которая не была его собственной. Она пришла извне, из золотого гудящего света, и она сказала:
«Сосуд готов. Скоро я буду пить тебя».