Рукопись.. глава десятая. Бой у станции Кемчуг

                Бой у станции Кемчуг

    Подъезжаем к станции Кемчуг.  С юга, с нашей стороны вдоль  железнодорожных путей стоят две-три казармы, в которых живут рабочие железнодорожники. Тут же стоянка бивуаком какой-то отступающей воинской части с обозами. Солдаты жгут костры и пекут лепёшки на углях, тут же их съедая. На ж. д. путях стоят три состава из товарных вагонов с паровозом в голове. Один из них даёт гудки отправления, но с места почему-то не двигается. Мы переезжаем через пути позади поездов поперёк рельс. Лошадям это даётся очень тяжело и я соскакиваю с воза, иду рядом и понукаю их. За линией на горке  виднеется небольшой посёлок. Переехав ж. д. пути, поворачиваем вправо и движемся распадком на восток. Потом поворачиваем на север, поднимаемся на небольшую горку, чтобы заехать в посёлок. Мои некованые лошади тяжело берут подъём и скользят. Я их понукаю, стегаю кнутом, а вокруг меня бегает и бранится  рассвирепевший обозный казачишка, размахивая прикладом своей винтовки.
      И в этот самый момент  послышалась частая винтовочная стрельба. Засвистели и завизжали пули, словно звуки пилы. Кони рванули вперёд и мы выехали на край посёлка. Передние возы остановились и мужики попадали на снег, чтоб не попасть под свистящие пули, прикрывая головы руками. Бегали и суетились обозные казаки, поднимая мужиков с помощью прикладов. В воздухе повис отборный русский мат, без которого невозможно обойтись в подобной ситуации и который, как это ни странно, способствует наведению порядка. Воистину, русский мат вечен и бессмертен.
      Понемногу мы начали приходить в себя. Я огляделся по сторонам.  На краю посёлка стоял приличный домик и ворота его ограды были открыты настежь. В ограде стояла запряженная пароконная кошовка. в которой сидела прилично одетая дама с двумя детьми, примерно  по пятому и третьему году. Все они плакали. А возле них суетился офицер с погонами штабс-капитана.  Наши подводы оказались против ворот этого дома. И наш казачишка, набравшись смелости, обратился за советом к этому офицеру. Козырнув ему, он спросил, что же делать с обозом?  Офицер ответил: «Поверните обоз обратно в ложбину, там вас пули не возьмут, а здесь всех перебьют, как куропаток. И вас, казаков и обозных мужиков. И ждите там своих боевых подразделений!»
  Удивляет выдержка и стойкость русских офицеров в любой ситуации. И их верность чести и воинскому долгу. Даже в Белой армии многие из них не стали подлецами, а остались патриотами России.
    Мы быстро повернули лошадей и съехали в ложбину. Там и остановились. Стрельба усиливалась. Пули звенели, сбивая ветви с берёз, стоящих здесь в лощине. А мы и наши лошади были в безопасности; нас прикрывали возвышенности с двух сторон. И всё это стало возможным благодаря совету штабс-капитана. И я мысленно пожелал ему и его семье выбраться из посёлка и сохранить жизнь.
    Из военных с нами оказались казачишка, ехавший на моём возу, два молодых солдата с винтовками и штабс-капитан. Все молчали. Штабс-капитан  снял свой поясной ремень, вытащил наган из кобуры и, лежа на боку, смотрел вверх на домик, где остались его жена и дети. Руки, держащие наган, дрожали. Потом он поднялся и пошел на гору, по видимому, к своей жене с детьми. Когда он удалился, то мы, все возницы повеселели и стали разговаривать между собой. Только наш казачишка дрожал, как в лихорадке. Два солдатика вели себя спокойно, побросав винтовки и  сорвав свои погоны. Потом мы заметили, что с восточной стороны, с вершины распадка к нам приближаются три красноармейца с красными лентами на своих шапках. Старший из них шел с револьвером в руке, а остальные с винтовками. Приблизившись к нам,  старший подал команду: «Руки вверх!». Мы все с большой радостью и облегчением  её выполнили. Поднял свои дрожащие руки и наш казачишка. Старший распорядился: «Обозных и пленных солдат отправить в тыл!»  и тут же назначил одного красноармейца сопровождать всех нас до станции Козулька, а сам со своими товарищами пошел  по распадку вниз к линии железной дороги. Наши подводчики сказали ему, что за линией белых видимо-невидимо; много казаков и солдатских подразделений и они вооружены пулемётами. На что он  ответил: «НЕ беспокойтесь! Разбивали мы такие белые армии, справимся и с этими!»
       Мы поднялись на горку, в посёлок. Стрельба здесь уже прекратилась. Бой передвинулся за линию, в южную сторону, к посёлку, где мы ночевали, и разгорался с нарастающей силой; ухали ружейные залпы и стрекотали пулемёты. Но до нас пули не долетали. На улице посёлка, то там, то здесь лежали трупы солдат и казаков. Среди них оказался и  казачий офицер- фуражир Калганов, зарубленный шашкой. Лежал он на снегу вверх лицом, раскинув руки. Лицо его от потери крови было не только бледное, но и белое, как мел. На нём была ещё не снята шашка, с красиво отделанным эфесом, так и не выдернутая им из ножен. Я знал этого молодого офицера ещё в Ключах, когда мы там стояли обозом. И тут меня посетила мысль: «Вот и отступили до Байкала, как говорил хорунжий ещё вчера в Рыбном. А сегодня может и он будет так же убит, не успев выдернуть шашку из ножен.»
       Проехав посёлок, мы свернули влево. Выехав на железную дорогу, потянулись вдоль неё на запад до станции Козулька, удаляясь от всё нарастающего боя южнее Кемчуга. И, наконец, перестали его слышать. Меня обуревала радость нашего освобождения Красной Армией. Я забыл о том, что уже около суток ничего не ел. И перестал скучать и мёрзнуть. Двигаясь по железной дороге, мы всюду видели следы вчерашнего или ночного боя. На обочинах и в кюветах лежали ещё не убранные тела убитых белых солдат в разных позах, перевёрнутые или разбитые повозки и трупы лошадей. Бедные животные. Им то за что такая участь? Вся их вина состояла в том, что они безропотно повиновались воле своих хозяев, не имея представления о классовой ненависти и связанной с нею гражданской войне.
     Конечно, картина была жуткая. Некоторые окоченевшие трупы солдат, опьянёнными от радости победителями были поставлены на ноги прямо в шинелях и шапках. Так они и стояли, как манекены, с остекленевшими открытыми  глазами и белыми , как снег лицами.
      «Победителей не судят», как гласит пословица. Это и позволяло им глумиться над трупами своих противников, что нарушало законы войны, разработанные Международным правом. Но Гражданская война тем и отличается от обычных войн, что в ней не соблюдаются ни Законы, ни Право, ни уважение к противнику.

     От сопровождавшего нас красноармейца я узнал, что  ворвавшимися в Кемчуг красными кавалеристами   командовал поляк Константин Рокоссовский ( будущий Маршал Советского Союза).
        Зимний день короток. Наступала ночь, стало темнеть. Небольшой наш обоз остановился у путевой казармы. Тут же стояла и будка путевого обходчика. Я,  Степан, два пленных казачка и сопровождающий нас красноармеец зашли в эту будку. В чисто прибранном помещении находилась одна молодая хозяйка. Она приветливо нас встретила и поставила кипятить самовар.  Красноармеец принёс буханку солдатского пшеничного хлеба. Хозяйка поставила на стол вскипевший самовар и на тарелке колобок белого сливочного масла , примерно с полкило. Положила ножи, поставила чашки и пригласила нас попить чаю с маслом. Мы все впятером уселись за стол и стали уминать хлеб, смазывая его маслом и запивая чаем, с огромным волчьим аппетитом.
      Тут же за столом мы повели разговоры о войне. Надо признать, что я в ту пору был не в  меру любопытен и  болтлив. Я высказал своё удивление быстрым наступлением и продвижением Красной Армии: «ведь ещё 2 января Красная Армия вела бои за Ачинск, а через два дня уже оказалась в Кемчуге, пройдя с боями 80 вёрст за двое суток!» Красноармеец пояснил, что Красная армия сильна своей  организованностью, дисциплиной и высокой сознательностью  красноармейцев. Она воюет за интересы рабочих и крестьян, за дело трудового народа.  Тогда, как Белую армию, защитницу интересов помещиков, капиталистов и  иностранных интервентов, народ ненавидит. И в самой белой армии  мобилизованные солдаты из рабочих и крестьян не желают воевать за антинародное дело. В результате армия белых небоеспособна. У них палочная дисциплина, а  у нас: сознательная. После падения Омска белые уже нигде не могли остановиться устойчивым фронтом и Красная армия гонит их безостановочно , а в тылу  их громят красные партизаны, облегчая наше продвижение.  Скоро мы закончим освобождение всей Сибири от колчаковцев.
       Тогда я задал вопрос, почему Красная армия берёт в плен белых казаков? Ведь они  ярые прислуги Колчака . На что он ответил: « У нас приказ Троцкого : пленных не расстреливать. Брать всех, солдат и казаков и даже офицеров. Казаков и солдат отпускать домой, если они не пожелают служить в Красной армии. А офицеров передавать в особый отдел для  проверки и тех, кто не был карателем, приглашать служить в Красной армии. Офицеров же, запятнавших себя карательными делами, будет судить трибунал.
 Пленные казачишки тоже присоединились к разговору и в свою очередь от души ругали белых. Дескать,: « А что мы видели в Белой армии? Одно понуканье офицеров золотопогонников. Ведь мы такие же крестьяне -мужики. Нас белая власть обманула и погнала на войну против  Советской власти, против таких же крестьян, как и мы».
       Часа через два мы прибыли на станцию Козулька, проехав от Кемчуга 30 вёрст. При станции было большое село, которое оказалось всё запружено воинскими подводами-повозками. Между ними сновали и бегали красноармейцы-подводчики и много просто наблюдателей из местных жителей. Пленных казачишек  красноармеец увёл в комендатуру. Нам сказал сдать груз и в комендатуру и после чего ехать домой. Степан быстро сходил в комендатуру и вернулся, сказав, что груз у нас примут только завтра утром, а сейчас надо где-то устроиться на ночлег. Тут же к нам подошел местный мужик и предложил поехать переночевать к нему в деревню «Ореховку», что в двух верстах от Козульки. Степан спросил у него: «Не найдётся ли у тебя, любезный, сена для наших лошадей?» .  Мужик ответил: «Всё найдётся. И сено , и даже овёс».
      Несомненно, перед нами был мародёр, рассчитывающий поживиться военным имуществом, находящимся в ящиках на наших подводах. Иначе какая же ему выгода кормить чужих лошадей сеном и овсом.. Не знаю, подозревал ли его в этом Степан, но лично я об этом тогда ничего не думал. Меня обуревала радость  нашего освобождения от колчаковцев. Я находился на седьмом небе и думал, что такой радостью охвачены все люди, в том числе и этот мужик, приглашающий нас к себе из добрых гуманных побуждений.
      И мы поехали к нему. Заехали в ограду, которая была по- хозяйски обстроена стаями, поветями и амбаром. Распрягли лошадей, поставили их под поветь, задали им хозяйского сена и пошли в пятистенную избу. Горница была занята заехавшими на ночлег двумя какими-то мужиками. Мы устроились в передней избе. Я впервые за неделю снял с ног валенки и поставил сушить на шесток русской печи.  Хозяйка постелила мне на полу немудрящую постель. Я улёгся, укрывшись своей шубой. И сразу же уснул таким крепким сном, каким  могут спать только бедняки и дети.
       Утром перед восходом солнца меня разбудил Степан.
     - Хватит спать,-- сказал он,-- Пора и о конях позаботиться.
   Одевшись, я вышел во двор. Хозяин и Степан уже ходили по двору, о чём-то переговариваясь и хлопоча. Тут же я увидел заезжего мужчину в добротном полушубке, прибирающим двух  засёдланных лошадей.
      Мы со Степаном сводили своих лошадей на водопой и дали им овса, полученным Степаном у хозяина. Нас пригласили завтракать. За столом сидели пять мужчин: хозяин, мы со Степаном и два неизвестных нам мужчины. Одеты они были в добротные кителя без погон, в валенках и суконных брюках. Один из них помоложе по национальности был  башкир или татарин, но хорошо говорил по-русски. Другой, солидный мужчина, примерно  лет сорока.  Хозяйка подала на стол жаркое из говядины с картошкой, хлеб и чай с рафинадом. За столом я стал рассказывать, как вчера на станции Кемчуг внезапно разгорелся бой и нас освободила Красная армия. В разговоре я поражался стремительности её продвижения. Меня никто на эту тему не поддержал. Только солидный мужчина вставил фразу, что крестьяне скоро разберутся, какую «свободу» им принесла Красная армия, когда начнут всех загонять в «коммуну». Я хотя и замолчал, но и после этого продолжал быть беспечным в силу своей молодости и жизненной неопытности.
      Позавтракав, мы вышли запрягать своих лошадей. Степан сказал, что он один повезёт и сдаст груз на станции в комендатуру красных. На моём возу был ящик с полевой телефонной аппаратурой. А у него ящик с обмундированием. И он уехал на станцию, вернувшись часа через два. На моих санях он обратно привёз пустой ящик. Я спросил, почему он привёз ящик обратно, а он ответил , что ящик пустой и его отдали за ненадобностью. Тут же он спросил: уехали ли те двое, что ночевали в доме нашего хозяина. Я сказал, что уехали верхами на лошадях.  Тогда он стал журить меня за мою болтливость, сказав, что это были белые офицеры-разведчики. И что большие белогвардейские соединения окружены в  кемчугской тайге. Они же ещё занимают большое  село Балахток в 25 верстах  южнее Козульки. Так что надо быть поосторожнее. Только после этого разъяснения Степана, я понял всю пагубность своей болтливости, за которую можно было серьёзно поплатиться.
       Вскоре мы стали собираться в дорогу. Степан всё время ходил за хозяином и они о чем -то спорили между собою. Оказывается, ночью, когда я мертвецки спал, хозяин и Степан перетряхивали ящик с казённым обмундированием, то есть мародёрничали и делили между собою военное имущество.
       А днём мы зашли в амбар хозяина и он нам насыпал пол-мешка своего овса. Амбар был завален хомутами и военными сёдлами. Лежали три туши говядины. Всё это предприимчивый и жадный хозяин, мародёр насобирал на поле брани и свозил к себе в амбар. Степан тут же попросил хозяина дать нам немного мяса на дорогу. Хозяин согласился. Тут же  мы пилой отрезали от одной из туш кусок говядины и положили в свой мешок. Полученные у хозяина овёс и мясо я уложил на воз  в пустой ящик, а Степан вынес из амбара свой мешок, узел, в котором было, по моему предположению, похищенное с хозяином и разделённое военное обмундирование. Этот узел Степан положил в ящик на мой воз.
     В избе мы отобедали, поблагодарив хозяев за гостеприимство. Степан тут же снял с себя трофейный, совершенно новый английский китель из сукна защитного цвета и предложил мне его надеть, сказав, что я мёрзну и в нём мне будет теплее. Я тут же надел его  вместе с полевыми погонами рядового солдата. На плечах Степана остался такой же китель....
  Продолжение следует.