Мы навсегда пилоты...

Школьные годы заканчивались, приближались выпускные экзамены, надо было определяться с будущим. Со всей решительностью я заявил родителям о том, что пойду в лётное училище. Медицина давала добро, учился я на отлично, путь в небо для меня был открыт. Мать пожала плечами, улыбнулась и согласилась. Отец, хоть и не любил военных, тоже вынужден был согласиться. Все ж таки сын – летчик, есть чем гордиться.

Все формальные вопросы были решены, документы собраны, все решения приняты. Всего то и надо было, что пройти медкомиссию. Окинут нас врачи пытливым взглядом, поставят в нужных местах свои подписи и – вперёд. Но их вердикт оказался суровым и однозначным.

Тогда я увлеченно занимался велоспортом. За неделю до медкомиссии я вернулся с многодневной велогонки, которая проходила каждый год, в честь Дня Победы. С Первого по Девятое мая мы лихо мчали по дорогам северного Подмосковья. Для меня уже само участие в такой гонке было большим успехом. Ну а уж выиграть или, хотя бы занять призовое место, об этом многие мечтали. Мне же изначально рассчитывать было не на что. Во-первых, в команде я был самый младший, особыми талантами не блистал, высоких мест не занимал, серьёзными званиями и титулами не обладал. Скажем так, ходил в середнячках.

В команду меня взяли в самый последний момент. Как раз закончились подготовительные сборы, основной состав собирал вещи и готовился отправляться к месту старта. Мы же, запасной состав, должны были уезжать на следующий день и потому толклись у автобуса, готовились проводить наших и пожелать им великих и сокрушительных побед. Вдруг выяснилось, что один из основного состава заболел. Нужна была замена. Тренер посмотрел на меня, как мне показалось с сомнением, почесал затылок, оглянулся, будто кто-то его окликнул и сказал: «Собирайся, ты едешь». Надо ли говорить, что радости моей не было предела? Но тут же мне стало страшно – справлюсь ли, сумею ли, не подведу ли команду? В автобусе тренер сел рядом со мной и стал говорить. Сейчас и не вспомнить, какие слова были им сказаны. Помню только то, что после разговора страх куда-то ушёл, появилась уверенность и даже какая-то решимость. Он поставил мне лишь одну задачу – финишировать во чтобы то ни стало, пройти гонку до конца.

Всё шло хорошо, и даже замечательно. Я даже не последнее место в общем зачёте занимал. И вот стоим мы на старте, впереди последний этап, лидеры понятны. Всего-то и осталось – спокойно, не выпендриваясь, добраться до финиша. Все понимали, что не будет на этапе отрывов, какой-то борьбы и суеты. На финише взрослые парни разыграют призовые места. Я доеду до финиша, задача будет выполнена. Так думал я и радовался лёгкому прохладному ветерку, который дружелюбно дул нам в спину.

Мы неслись плотной группой, светило солнце, бодрил прохладный ветер, никто не собирался разрывать группу, все хотели закончить гонку спокойно и без приключений. Я мчался в середине группы, наслаждался хорошей погодой, вертел головой по сторонам и даже умудрялся перебрасываться короткими фразами с соседями.

И тут где-то впереди послышался треск, что-то загрохотало, кто-то закричал громко и нецензурно. Вдруг все стали сыпаться и падать. Перед моим лицом возникло заднее колесо чьего-то велосипеда. Мне удалось в подробностях разглядеть каждую спицу колеса, чёрную от смазки цепь и другие детали гоночного аппарата. Солнечный блик отразился в ободе, ещё секунда и я получу колесом в лоб. Я резко взял вправо, кого-то задел плечом, сзади раздался резкий крик, треск и характерный звук, тот, который возникает при падении гонщика на асфальт на большой скорости. Я вновь ловко увернулся от одного, с трудом объехал второго и сходу врезался в третьего. Он «скользил» по асфальту на боку, но зачем-то пытался поднять голову. Объехать его не было никакой возможности. Все пути справа и слева были перекрыты. Я оттолкнулся от педалей, подпрыгнул вместе с велосипедом и вроде бы как уже проскочил над ним. Но высоты не хватило, переднее колесо уткнулось во что-то мягкое, заднее колесо взмыло ввысь. Совершив кувырок, я вылетел из седла, рухнул на асфальт и пропахал боком несколько метров, ободрав весь правый бок, от плеча до пятки.

В пылу гонки я вскочил на ноги, вытащил из завала свой аппарат, прыгнул в седло и попытался догнать кучу. Так мы называли основную группу, пелетон. Те, кто не попал в завал, они лишь оглянулись и поднажали на педали, радуясь, что не попали в этот замес.

Я налегал на педали, но всё больше и больше отставал. Стальной конь меня не слушался, вихлял и пытался жить своей жизнью. Бок кровил, майка хлопала клочьями на ветру. Скорость же только падала. Я был последним. За мной, со скоростью черепахи, даже чуть медленнее, шкандыбал автобус сопровождения. Он ехал параллельным курсом, в открытой двери висел судья и уговаривал меня сдаться. Ну то есть прекратить гонку, сесть в автобус и не задерживать остальных. Я же на все предложения отвечал глухим мычанием и мотал головой.

До финиша оставалось километров семьдесят, хвост пелетона ещё был виден, но уже скрывался за поворотом. За поворотом будет спуск. Ну а на спуске я их обязательно догоню и немного отдохну. Как-нибудь дотянем до финиша. Я добрался до этого поворота и увидел перед собой почти вертикальный подъём. Я сказал себе, что справлюсь и стал вновь налегать на педали, усердно и яростно. Но скорость моя почему-то падала. Судья уже злобно орал на меня.

Водитель занервничал. На такой скорости подниматься в гору ему было, что называется, не с руки. Мотор его старой колымаги мог не выдержать. Да и не мог он, водитель, вытерпеть такую скорость, не мог он плестись как черепаха. Он тоже начал на меня орать. Мол, какого ты упираешься, прыгай в автобус и всё такое. Я мотал головой уже не потому, что хотел сказать нет. Голова, она сама по себе хаотично болталась, плечи ходили ходуном, нога, нажимая на педаль, периодически проваливалась в пустоту. Подъем только начался, а пелетон уже пропал из виду. Они лихо взлетели на гору и уже не менее лихо мчались со спуска, хохоча от удовольствия.

Парни, сошедшие с гонки, сидели в автобусе и тоже выражали недовольство. Среди них был один из тех, кто мог бы на финише «пободаться» за призы. Гонялся он лихо и на финише делал всех в одну калитку. Зол же он был необычайно. Ругался как последний сапожник. Он оттеснил от двери автобуса судью и в ярких красках описал всё мое прошлое, настоящее и будущее. И особенно то, что ждёт меня на финише. У него была сломана ключица. Но не поэтому он хотел быстрее добраться до финиша. Его единственным желанием было найти и дать в морду тому уроду, что влетел ему в бок и завалил его в том самом завале.

На пару мгновений всё происходящее придало мне сил, я ускорился и даже чуть оторвался от автобуса. На секунду мне показалось, что железный конь подо мной взбодрился, мы сейчас взлетим в эту чёртову гору, а уж на спуске отдохнем. Дальше равнина, будет легче. По-прежнему мотая головой, я встал на педалях и попытался ещё раз набрать скорость.

Подвел мой верный друг. Что-то хрустнуло, и я вновь вылетел из седла, вновь пропахал асфальт, но уже левым боком. Вскочив, я бросился к аппарату и с ужасом обнаружил, что нет переднего колеса. Ладно бы только оно, но и передней вилки тоже не было. Я потребовал заменить аппарат. Но в дело вмешался врач. Он вышел из автобуса и сказал, что снимает меня с гонки. И что в таком виде он не имеет права оставить меня без соответствующего медицинского вмешательства. Я попытался что-то возразить, увидел глаза тех, кто был в автобусе и понял, что потерпел сокрушительное поражение. С тоской я посмотрел на непокоренную вершину и подчинился воле обстоятельств. До финиша мы ехали молча, подобрали по дороге ещё с десяток безнадежно отставших бедолаг. Тот самый претендент на призы был тих и грустен. На финише вышел из автобуса, молча, не глядя ни на кого вокруг, сел в скорую, которая и увезла его в больницу.

Все это не имело смысла рассказывать в военкомате. Кардиограмма вещь суровая, есть аритмия, значит негоден. Мои попытки объяснить, что через пару недель все уйдет, не завершились удачей. Военком сказал - а может в танковое? «Почему нет», - подумал я. Не удается покорить небо, будем вместе с пехотой царить на полях.

Отец, когда узнал, что я всё же иду в военное, но не в лётчики, вспылил уже качественно. И произнес решительно: «Пойдешь в военное, я тебя прокляну». Отец, в силу необъяснимых причин, военных не любил. Мне стало как-то не по себе, я съёжился и не решился идти против воли отца.

Эту историю я рассказал Серёге в его очередной краткий приезд в Москву. Мы стояли в привокзальном буфете на Курском вокзале, по традиции пили за крепость железнодорожных мостов и закусывали чем-то странным и мерзким, из того, что подавали в буфете. До отхода его поезда оставалось меньше часа, и мы не решились пойти в ресторан, дабы не опоздать.

- Помнишь, сразу после дембеля, мы поехали к моим, к бабушке с дедом? – задумчиво произнёс Серёга. – Ты тогда рано утром уехал, мы же ещё долго и о многом говорили. Случилась с ней в молодости одна история. Буквально перед самой Великой Отечественной.

***

Когда умерла мать, сёстрам было по двенадцать лет. Их забрала к себе и вырастила родная тётка, женщина набожная и, как тогда говорили, старорежимная. Советскую власть она понимала, но принять не могла. Уж слишком круто, как ей казалось, обошлись тогда с церковью. Детей у неё не было. Муж умер рано, а она нашла себя в Вере. Для неё только в Боге и была настоящая жизнь. Даже монашеский постриг хотела принять, но, поразмыслив, не стала этого делать.

Молодые и красивые девчата, они никак не могли согласиться с тем образом жизни, что им пытались навязать. Нет, они тётушку свою любили, понимали, слушались её, домашним правилам подчинялись, молитвы читали, как того требовалось. А вот в церковь ходить наотрез отказывались. «Как же так, - говорили они, - тут все в комсомол вступают, если нас в церкви увидят, что в школе скажут?» Договорились о том, что девчонки не ходят в церковь, но и не вступают в комсомол.

Но сёстры не могли быть в стороне от всех тех событий, что будоражили страну. Они молоды, энергичны. Страна живёт бурной и кипучей жизнью. Огромные стройки сотрясают их патриархальный городок, в котором до революции жили одни мещане, церковники и кустари. Страна покоряет Северный Полюс, лётчики спасают запертых во льдах Челюскинцев. Вся страна чествует своих героев. Да ещё и в поле, что раскинулось через овраг, рядом со старой церковью и кладбищем, ОСОВИАХИМ открыл летную школу. Каждый день с утра они выходили из дома и видели взлетающие в пронзительно голубое и высокое небо самолёты и аэропланы. В школе, где они учились, парни сразу же после занятий мчались на аэродром. А на следующий день рассказывали о том, как впервые поднялись в небо. Они говорили о том, как впервые почувствовали штурвал, ощутили то, как слушается тебя машина, о бескрайнем небе и о том, какое же это невероятное чувство радости и восторга, что приходит к тебе в полёте.

Один из парней, что пытался ухаживать за старшей сестрой, уговорил её пойти вместе на аэродром. После своего первого полёта она твердо решила стать летчиком. Младшая сестра изъявила точно такое же желание.

Они пришли домой с твёрдым намерением рассказать о своём решении. Тётушка буквально встала на дыбы. Много было сказано слов, зачастую и страшных, вспомнили историю Шуры. Не такой она видела судьбу своих племянниц. Хотела она, чтобы вышли её племянницы замуж за порядочного человека, рожали бы детей, ходили в церковь и держались в стороне от новой власти. Девушки не смогли спорить с ней. Из страха, или по другим причинам, уже и не узнать. Молча выслушали и ушли в свою комнату. Окончив школу, они пошли в фабричное училище.

Шура, родной брат их отца, частенько бывал у них. И племянниц надобно навестить, гостинцев привезти, да и о Вере и Боге поговорить с тётушкой. Однажды он рассказал, как в Германскую служил в эскадре воздушных кораблей, поручиком, командовал обслугой аэродрома. Лишь раз в жизни довелось ему подняться в небо на «Илье Муромце», уже в самом конце войны. В том полёте их подбили. Самолёт загорелся и шансов выжить практически не было. Командир корабля прокричал, что самолёт не бросит, все останутся живы. На вопрос «Что делать?», он, сжав зубы, проскрипел: «Молиться!» И Шура стал молиться. Неистово и яростно. И так случилось, что пообещал он Богу – если выживет, то посвятит Ему свою жизнь. Все выжили, и Шура своё слово сдержал.

***

По вокзалу объявили, что Серёгин поезд отправляется через десять минут. «Пора», - сказал Серёга. Я что-то промолвил про почти полную бутылку водки. Он только махнул рукой и сказал: «Отдай вон этим бедолагам!» Местные вокзальные жители с радостью приняли столь щедрый подарок. У вагона мы крепко обнялись. Я отдал ему пакет с подарками для жены и детей. Он стоял в дверях вагона и молчал. Состав дернулся и поезд отправился на Север.

Автор счёл возможным дать рассказу название именно этой музыкальной композиции А. Ф. Скляра из альбома «Нижняя тундра». Тем более, что эта история вспомнилась как раз после очередного прослушивания этого великолепного, без сомнения, произведения.