Ночь у надгробий

Пыль веков лежала на тропах этого последнего приюта. Полустертые буквы на иврите, изъеденные временем и ветрами, смотрели с надгробий, как глаза угасших звезд. Здесь, среди камней, хранящих молчание, воздух был плотен от невысказанных историй и молитв, застывших на полпути к небесам. Память о бабелевском кладбище в Козине, о борьбе мозга с забвением, об Ассирии и таинственном тлении Востока, поднялась из глубин души, требуя ответа, ища покоя.

Волнение гнало вглубь. Не только в лабиринты этого города мертвых, но и в лабиринты собственного Я. Тени Фреда и Юнга, искателей ключей к подсознанию, мелькнули на периферии мысли. Не там ли, в безднах психики, сокрыт покой? Или, быть может, выше – в психоанализе самого Источника? Ироническая улыбка коснулась губ при мысли о парафразе Маркса – познать Бога, чтобы познать человека…

Рядом с безымянной могилой, ставшей временным пристанищем для живого, раскрылась книга. «Эц Хаим», Древо Жизни рабби Аарона бен Элии из Никомедии. Мудрец, что, как говорили ученые мужи столетий спустя, дерзнул заглянуть в саму структуру Божественного Сознания, предвосхитив пути венских психоаналитиков. Найду ли здесь искомое? В этом сплетении караимской веры, мутазилитской философии и аристотелевской логики?

Строки оживали под взглядом. Мысль рабби Аарона, ясная и непреклонная, как горный хрусталь: каждое мгновение – акт творения. Каждый атом вибрирует, удерживаемый невидимой, но всемогущей Дланью. Не холодный Закон, но непрестанное, прямое вмешательство Всевышнего поддерживает ткань мироздания. И Провидение Его – не только для мудрых и праведных, как полагал Маймонид, но и для глупцов, для всех без исключения. Одеяние Заботы, распростертое над всем сущим. А добро и зло? Лишь соглашение людей, тень человеческого невежества, ибо Бог, Источник Блага, не может быть причиной тьмы… Но когда строки повели к тайнам бессмертия души, к путям спасения, мысль запуталась в эклектичной, мерцающей эсхатологии рабби, словно в чаще символов, где каждый поворот обещал прозрение и вел лишь к новым вопросам.
День угасал. Солнце прощальными лучами золотило древние камни. Интеллектуальный поиск исчерпал себя, уступив место иному – молитве. Караимский сидур лег в руки.

«Барух ата ЙГВГ Элогейну Мелех гаОлам ашер кидшану бемицвотав лилбош арба хенафот вецицит. Амен»

Благословен Ты, Непроизносимое Имя, Бог наш, Царь Вселенной, освятивший нас заповедями Своими, чтобы облачались мы в четыре крыла цицита. Амен.

И белые нити с синей нитью легли на плечи. Не просто одежда – знак Завета, четыре крыла, напоминающие о мицвот, об устремленности ввысь. Четыре антенны души, настроенные на восприятие Горнего.

Ночь опускалась, густая, бархатная. Уходить не хотелось. Читать было уже невозможно, и тогда началась иная молитва – без слов. Сосредоточение. Дыхание, ставшее мостом между мирами. Память о наставлении каббалистов, рабби Ицхака Лурии и рабби Ицхака из Акры: души праведников незримо связаны со своими последними земными приютами. Молитва здесь, на могилах цадиков, обретает особую силу, она пробивает небесные сферы, восходя прямо к Престолу Славы Святого, благословен Он.

Благоговейный трепет охватил душу. Началось таинство йихудим – мистических единений. Не простое воспоминание имен или идей, но активное сплетение нитей Божественных Имен, атрибутов, понятий. Попытка восстановить единство в раздробленном мире, начиная с собственного сознания. Фокусировка воли, направление мысли, как стрелы, в самое сердце Небес. Энергия струилась, невидимые потоки омывали сознание, очищая, возвышая, истончая завесу между видимым и невидимым.
Время потеряло счет. После полуночи, когда мир замер в своей самой глубокой точке тишины, пережив пик духовного напряжения, тело, истомленное, но душа – обновленная, незаметно погрузилось в сон. Но это был не обычный сон. Это был переход.

И в этом переходе, из самой сердцевины сияющей тьмы, снизошла Она. Дева неземной красоты, чье сияние затмевало блеск звезд, чья прелесть была недоступна описанию смертных языков. Она была прекраснее всех гурий рая, ибо ее красота была не плотской, но духовной, отражением самой Шхины, Божественного Присутствия. В ее печально-нежно-томном взоре – вся мудрость и сострадание вечности. И в этом взоре душа возродилась, словно феникс из пепла молитвы. Жизнь младая, жизнь вечная взыграла в ответ на Ее безмолвный зов.

«О, лань небесная, сколь дивна взору ты!» - вырвался беззвучный крик души, припадающей к Ее лучезарным стопам. И слова Данте, поэта, узревшего небесные высоты, сами собой сложились в гимн:

«Я красоту увидел, вне предела
Не только смертных; лишь ее Творец,
Я думаю, постиг ее всецело»

«La bellezza ch'io vidi si trasmoda
non pur di l; da noi, ma certo io credo
che solo il suo fattor tutta la goda»

Она улыбнулась. Улыбка Ее была как рассвет после долгой полярной ночи. И свет Ее взора коснулся глаз – не физических, но очей души. И этот свет был не просто светом, но силой. Силой прозревать сквозь покровы. Мрак ночи вокруг не рассеялся, но преобразился. Он перестал быть просто отсутствием света. Он стал тайной, ожидающей раскрытия, нераспустившимся цветком лотоса, хранящим в своей глубине обещание нового дня и нового видения. Путь был открыт. Не знанием книг, но прикосновением Благодати.