Завет мести

Есть слова, что живут дольше камня и крепче стали. Они вплетаются в воздух, которым дышит народ, становятся колыбельной и боевым кличем, молитвой и проклятием. Одно такое заклинание, рожденное в сердце степи, эхом катится сквозь поколения, звуча на пирах и поминках, в школьных классах и у солдатских костров. Это Завет – не просто стихи, но формула судьбы, требование, обращенное из могилы к живым.

Як умру, то поховайте... (Как умру, похороните...)

Начало – в самой сути человеческого. Глубже Платонова «двуногого без перьев», зорче Диогенова ощипанного петуха – прозрение библиотекаря-философа Федорова: «Человек есть существо, которое погребает». В этом акте – не просто санитария или скорбь. В нем – основа основ, непреложная социальная связь, утверждение принадлежности.

Похоронить – значит признать своим, включить в круг, подтвердить узы, что крепче смерти. Хоронят даже врагов, дабы утвердить порядок мира. А уж своих… «Молодцы дети! Хорошо похоронили мать!» – в этом восторге простодушной женщины звучит гимн нерушимой солидарности, уверенность в том, что ты не будешь оставлен прахом на семи ветрах.

И Завет Кобзаря – он об этом. Он – квинтэссенция этой жажды принадлежности, этого последнего упования на своих. Он становится гимном этой изначальной солидарности, почти семейной, родовой, племенной.

Мене на могилі
Серед степу широкого
На Вкраїні милій...

Не просто земля – Могила. Место Силы, точка привязки души к родному пространству. И не просто где-то – но там, где ширь степная сливается с небом, где видны ланы и кручи Днепра. Где слышно Его – Ревущего, древнего бога реки, чья мощь – символ вечной жизни и вечной борьбы. Быть похороненным там – значит стать частью этого пейзажа, слиться с ним, вечно созерцать его драму.

Щоб лани широкополі,
І Дніпро, і кручі
Було видно, було чути,
Як реве ревучий.

Но это лишь первая часть заклинания. Завет требует не только погребения, но и действия. Он ставит условие для окончательного ухода, для последнего полета души.

Як понесе з України
У синєє море
Кров ворожу... отойді я
І лани і гори —
Все покину, і полину
До самого Бога
Молитися... а до того
Я не знаю Бога.

Вот она – точка разрыва, парадокс, вплавленный в самую суть Завета. Полет к Богу, высшее устремление души – возможно лишь после. После того, как Днепр унесет в море вражью кровь. До этого момента – Бог неведом, путь к Нему закрыт. Молитва откладывается до свершения земной мести. Душа прикована к степи, к Днепру, к круговороту ненависти и борьбы.

И призыв к живым – не о тихой памяти, но о действии, яростном и кровавом:

Поховайте та вставайте,
Кайдани порвіте
І вражою злою кров’ю
Волю окропіте.

Похороните – и восстаньте! Разорвите цепи! Окропите свободу вражьей кровью! Жестокая цена за волю. Жестокое условие для упокоения того, кто оставил этот Завет.
И лишь потом, после всего – просьба о памяти:

І мене в сем’ї великій,
В сем’ї вольній, новій,
Не забудьте пом’янути
Незлим тихим словом.

В семье – великой, вольной, новой. Семье, рожденной из борьбы, скрепленной пролитой кровью и общей памятью. Памятью «незлым тихим словом» – но возможно ли оно после всего, что требовалось свершить?

Сознание ребенка видит мир ясным: свои и чужие. Зрелость ищет примирения, знает цену вражде. Мудрость веков, от Евангелия до древних приветствий, говорит о мире: примирись, прежде чем идти к алтарю; «Шалом алейхем» – мир вам; «Покойся с миром». Мир – необходимое условие для перехода, для истинного покоя.

Но что, если душа уходит, неся в себе не мир, а Завет мести? Если она похоронила мир в себе, а не себя в мире? Если ее последнее слово – не прощение, а требование крови?

Тогда погребение в милой Украинской земле становится не вратами к покою, но якорем. Душа остается на краю, в междумирье. Прикованная к своей Могиле, к степи, к реву Днепра, она ждет. Ждет, когда живые исполнят ее Завет, когда река понесет в море вражью кровь. До тех пор Бог неведом, полет невозможен. Она – страж своей земли и своей ненависти, вечный заложник собственной воли, застывшей в словах бессмертного, но такого земного, такого требовательного Завета. И эхо его слов – «Поховайте та вставайте!» – гремит в междумирье, не давая обрести ни окончательной смерти, ни подлинной жизни в вечности.