Бешенство

В бурные 90-е годы я имел честь работать в окружном военном госпитале Министерства внутренних дел. Это медицинское учреждение было создано для сотрудников ведомства — как действующих, так и вышедших на пенсию, а также для их семей. Госпиталь был отлично оснащён медикаментами и современной техникой.
Особенно впечатляли новейшие видеоскопические установки, сверкавшие хромом в операционных. Они словно ждали прикосновения умелых рук, но, к сожалению, оставались бездействующими. Мы, молодые врачи, были полны желания использовать эти уникальные аппараты, предвосхищая будущее, где точность и минимальная инвазивность станут неотъемлемой частью лечения.
Помимо операционных, госпиталь славился своими современными диагностическими кабинетами. Компьютерные томографы и аппараты УЗИ позволяли с удивительной точностью выявлять скрытые недуги, открывая путь к быстрому и эффективному лечению.
В госпитале царила атмосфера строгой военной дисциплины и братства, объединенного благородной целью — заботой о семьях военнослужащих. Врачи, медсестры и санитары — все мы были частью одной команды, работая слаженно и четко, как хорошо отлаженный механизм.
Однако самое ценное, что я вынес из своей службы в госпитале МВД, — это глубокое чувство ответственности за жизнь и здоровье тех, кто доверил нам самое дорогое. Эта ответственность навсегда изменила меня, научив быть внимательным, чутким и всегда готовым прийти на помощь, несмотря на усталость и трудности.
Я оказался в госпитале совершенно случайно, поскольку по профессии я детский врач и не имею отношения к военной медицине. Признаюсь, у меня непростой характер, что иногда мешает мне развиваться и строить гармоничные отношения с окружающими. Однако я не раз доказывал свою клиническую эффективность, так как получил хорошее медицинское образование и накопил значительный опыт работы в суровых условиях Севера нашей огромной страны. Благодаря этому я всегда был на шаг впереди своих коллег в профессиональной деятельности.
В то время я работал в больнице, которая часто сталкивалась с безразличием со стороны административных органов, но переживала и лучшие времена. Сейчас же это было убогое и запущенное медицинское учреждение, словно забытое и богом, и руководством здравоохранения. Запах хлорки и безысходности, казалось, въелся в стены различных отделений, где оказывали помощь пациентам с инфекционными заболеваниями, крепче любого грибка. Создавалось впечатление, что за последние тридцать лет здесь ничего не менялось: та же облупленная краска, продавленные койки и постоянно протекающие трубы и крыша.
Я пришёл сюда после клинической ординатуры, полный благородного энтузиазма. Однако вскоре я оказался в плену рутины, дефицита медикаментов и оборудования. Ночами, когда коридоры погружались в зловещий полумрак, всё вокруг казалось мрачной средневековой гравюрой. Тени на стенах вытягивались, словно костлявые пальцы. Местные санитарки, старожилы больницы, рассказывали жуткие истории о призраке медсестры, погибшей в результате профессионального заражения. По их словам, этот призрак до сих пор бродит по коридорам и мстит за сломанную жизнь. Говорят, что те, кто встретит её ночью, столкнется с трагическими неприятностями.
Я не верил в привидения, но с каждым днём в этой больнице мне становилось всё тоскливее. Не от болезней, а от гнетущего чувства безысходности. Я был не одинок в этом: многие врачи, особенно те, кто уже в душе паковал чемоданы в Израиль, прилагали неимоверные усилия, чтобы вырваться на землю обетованную. Вера и этническая принадлежность давали им такую возможность. Нам же приходилось надеяться на чудо.
Ирина Львовна, будучи главным врачом, всегда мечтала побывать на «земле обетованной». Она собирала информацию об Израиле, учила иврит и представляла себе узкие мощеные улочки Иерусалима. И вот, наконец, её мечта стала реальностью: ей предложили поездку в Израиль по программе обмена опытом. Полная надежд, она отправилась в путь. Однако реальность оказалась совсем не такой, как она ожидала. Цены в Израиле оказались высокими, а медицинская система — сложной и требующей глубоких знаний. Разговоры с репатриантами развеяли все её иллюзии: без солидного капитала в этой стране делать нечего. Мечта о «земле обетованной» померкла, оставив лишь горький привкус разочарования. Теперь Ирина Львовна строила новые планы — как заработать достаточно денег, чтобы воплотить свою мечту в реальность.
Такой путь к обогащению ей указал молодой главврач психиатрической лечебницы, который за эти годы превратился в крупного бизнесмена. Он отбросил все принципы и создал из своих пациентов криминальную группу, которая приносила ему баснословные доходы.
Это может показаться смешным анекдотом, но в его лечебнице нашли приют не только те, кого терзали шизофрения или маниакальные психозы. В смутное время психиатрические койки облюбовали преступники, которые таким образом скрывались от правосудия.
Молодой главный врач Михаил Натанович, пресытившись нищенской зарплатой и унылыми буднями, увидел в своих «пациентах» источник дохода. За определённую плату он помещал их в палаты, где они разыгрывали спектакль, имитируя лечение. Так он начал свой путь к богатству. Однако со временем аппетит лишь возрастал, и перспектива роскошной жизни в новой капиталистической стране окрыляла его. Он быстро усвоил азы криминального мира от своих подопечных и без колебаний возглавил их преступную группировку. Неоценимую помощь оказали старые пороховые погреба, которые находились под больницей и были наследием от атамана Платова.
Эти обширные, добротные и сухие кирпичные помещения, некогда служившие складами, теперь зияли законсервированными пустотами. Именно там банда прятала награбленное, держала в заточении тех, чьи кошельки обещали преступникам обогащение, хранила оружие и обмундирование.
В те времена в пыльных коридорах этой психиатрической больницы ходили легенды о докторе с ледяным взглядом. Он умел искусно манипулировать людьми, и криминальная азбука стала его вторым домом. Создав криминальное сообщество, он заставил его работать на себя. Первые попытки были робкими, как у начинающего вора, но вскоре банда, прикрываясь диагнозами и особой правовой и социальной защитой лиц с психическими расстройствами, почувствовала вкус крови. Грабежи, вымогательства, даже заказные убийства — всё это сходило им с рук словно по мановению волшебной палочки.
Пока милиция терялась в догадках, Михаил Натанович купался в деньгах, с цинизмом взирая на своих «пациентов», пляшущих под его дудку.
Наша главврач, Ирина Львовна, женщина с ангельским лицом и железной хваткой, поддавшись духу подражания, начала распродавать имущество больницы, словно это были ненужные вещи. Она ходила по обветшалым коридорам, как купец на распродаже. Вчера были проданы новые аппараты УЗИ, гордость нашего отделения диагностики. Продавали всё, что можно было продать: кирпич, цемент, неработающую модульную котельную и трансформаторную подстанцию к ней. Сегодня мы видели, как в потрёпанную «Газель» грузили разобранные запчасти рентгеновского кабинета, который помнил не одну спасённую жизнь.
Однажды вечером, когда смолк скрип тележек и затихли стоны больных, Ирина Львовна столкнулась в тёмном коридоре со старым инфекционистом Егором Ильичом. В свете тусклой лампочки в её глазах мелькнул испуг, а в его — непонимание и горечь. «Зачем ты это делаешь, Ирина?» — прошептал он, и этот вопрос повис в воздухе, словно свинцовая гиря. Она молчала, а больница продолжала умирать, распроданная по частям, словно ненужная игрушка.
В палатах, где я работал лечащим врачом, зияли пустые глазницы окон, заткнутые листами фанеры. Сквозняк, пронизывающий насквозь, проникал сквозь щели, и мы, отчаявшись, забаррикадировали их подушками. Всё это представляло собой печальную картину бесхозяйственности и запустения.
Через своих знакомых, бывших пациентов, я смог достать целый блок сверкающего стекла в качестве добровольной помощи. Заветный груз я оставил в коридоре первого этажа, а наутро обнаружил лишь пустоту. Никто ничего не видел, никто ничего не слышал. «Лишь тень Ирины Львовны мелькнула в сумерках прошедшей ночи», — сказал ночной сторож Силантьевич. Я поспешил в её кабинет, но вместо привычной доброжелательности столкнулся с неприкрытой грубостью. Меня возмутила эта вопиющая несправедливость, и я, составив подробный список украденного больничного имущества, отправился к главному врачу. Шантажируя её этим компроматом, я заявил, что мне не нужно это стекло лично, я требую, чтобы все окна в больнице были застеклены. Стекла вставили во всех отделениях и палатах, сквозняк исчез, но вместе с этим мне предложили работу в военном госпитале.
Это потому, что представители этого народа — особенные люди, которые на протяжении веков подвергались угнетению. У них не было ни государства, ни земли, ни армии, ни полиции, и, следовательно, возможности себя защитить. В обществе, где сильный имеет власть, а слабый испытывает давление, у последнего может возникнуть гнев по любому поводу, а порой и без причины. Поэтому они научились защищаться и делают это коллективно, независимо от места и положения на социальной лестнице.
Мой перевод в военный госпиталь стал возможен благодаря стараниям криминального авторитета Михаила Натановича. Он давно был знаком с начальником медицинской службы госпиталя МВД, с которым его объединяло общее национальное происхождение. Так я стал военным врачом, и судьба привела меня в инфекционное отделение этого госпиталя.
Мне очень нравилась работа в госпитале: здесь была современная медицинская техника, в достатке лекарства, а санитарно-противоэпидемический режим поддерживался на высоком уровне. Единственным неудобством были военная дисциплина и субординация, но они компенсировались достойной зарплатой.
Особенно запомнился мне один случай, который произошёл знойным летом 1996 года. В приёмный покой госпиталя на машине скорой помощи был доставлен молодой и статный полковник, командир дивизии. Его мускулы говорили о физической силе и несгибаемой воле. Было известно, что его гвардейская мотострелковая дивизия в 1994 году вернулась из Германии, влившись в состав российских войск, и обрела свой новый дом в так называемых «Казачьих лагерях». Это место дышало историей, храня в себе отголоски военных сборов донских казаков, где испокон веков проверялась боевая готовность казачьих станиц и юные казачата обучались ратному делу. Именно это место, пропитанное духом казачества, дало имя и поселку, и военному городку, которые раскинулись вокруг.
Пациент находился в критическом состоянии, не приходя в сознание. Его крепкое здоровье было подорвано неизвестной болезнью, что стало неожиданным поворотом в его судьбе.
Несколько дней назад его жена заметила, что он стал более раздражительным, тревожным и страдал от бессонницы. Он отказывался от еды и питья, жалуясь на боль в левой руке. Три дня назад температура его тела поднялась до 38-39 градусов, появилась повышенная чувствительность к свету, звукам и прикосновениям, а также головная боль, слабость, утомляемость, нарушения сна и кошмарные сновидения.
Был вызван врач, который диагностировал тяжелый грипп и рекомендовал госпитализацию. Однако пациент категорически отказался от этой идеи и начал принимать противовирусные и жаропонижающие препараты дома. Сегодня утром он не проснулся и не отвечал на вопросы, что заставило его жену вызвать скорую помощь. Когда медики прибыли, они обнаружили его дома в постели без сознания. Его доставили в приемное отделение госпиталя МВД, где установили, что состояние полковника внушало серьезные опасения. Его сразу же поместили в отделение реанимации, где ведущие врачи госпиталя активно включились в борьбу за его жизнь, проводя тщательные обследования и лечебные мероприятия.
Его сильное тело находилось в критическом состоянии, а мозг отказывался реагировать на окружающий мир. В палате царила напряженная атмосфера: медсестры и врачи работали слаженно, надев маски и перчатки, предполагая наличие опасной инфекции. С момента поступления прошло уже несколько часов, в течение которых врачи пытались стабилизировать его состояние, прилагая все возможные усилия. Однако улучшения не наступало, и постепенно стало ясно, что диагноз остается неясным.
Все врачи госпиталя по очереди осматривали его. Полковник был бледен, пульс оставался ровным, давление было в норме, а зрачки неравномерно реагировали на свет. Быстро были проведены необходимые анализы и компьютерная томография головного мозга. Результаты оказались тревожными: признаки энцефалита. Лечение было организовано в отделении реанимации, в специальной изолированной палате.
В обследовании и лечении пациента принимали участие не только неврологи и реаниматологи, но и мой непосредственный начальник, подполковник Драган Петр Николаевич. Также были приглашены консультанты из штаба округа, которые привезли с собой профессора-невролога из областного центра. На этом врачебном консилиуме присутствовало много высокопоставленных медицинских специалистов. После бурного обсуждения мнения разделились. Одни считали, что необходимо интенсивное лечение с использованием новейших антибиотиков, другие — противовирусных препаратов, третьи же настаивали на более консервативном подходе, опасаясь побочных эффектов от агрессивной терапии.
Споры не утихали, каждый участник отстаивал свою точку зрения, подкрепляя её научными аргументами и ссылками на медицинскую литературу. В итоге, после долгих колебаний и дискуссий, было принято компромиссное решение: начать лечение с адекватных доз антибиотика и противовирусного средства, внимательно следя за малейшими изменениями в состоянии пациента.
Подполковник Драган, как лечащий врач, взял на себя ответственность за реализацию этого плана. В палате было установлено круглосуточное дежурство и организован пост профессиональной медсестры по уходу, чтобы вовремя заметить любые изменения. Напряжение нарастало с каждым часом, ведь от правильности выбранной тактики зависела жизнь пациента.
Следующим утром подполковник Драган оценил состояние пациента, тщательно изучил анализы и проконтролировал изменения. Малейшее отклонение от нормы фиксировалось и подвергалось пристальному вниманию. Он понимал, что в этой борьбе за жизнь мелочей не бывает, и любая деталь может оказаться решающей.
В госпитале царила атмосфера тревожного ожидания. Состояние командира дивизии ухудшалось, и все с замиранием сердца следили за его состоянием. Лечащий врач, следуя намеченному плану, неуклонно корректировал дозировку антибиотиков, добавлял поддерживающие препараты и, самое главное, не терял веры в успех. Он осознавал, что медицина — это не только наука, но и искусство, требующее интуиции, опыта и сострадания. Однако состояние пациента оставалось крайне тяжелым. Врачи боролись за его жизнь, не отходя от его постели ни на минуту. Надежда таяла с каждой минутой, но они не сдавались.
В это утро на планёрке Пётр Николаевич выглядел озабоченным. Он был рассеян и не мог сосредоточиться на заседании. После утреннего совещания он попросил меня остаться и помочь ему в диагностике болезни полковника. Пётр Николаевич сказал, что хочет увидеть ситуацию глазами гражданского врача.
Я несколько раз удивлял его своими знаниями и опытом в области клинической медицины. Как и он меня, например, когда точно диагностировал малярию у военнослужащего, который служил в Афганистане, или в случае лечения тяжёлого амебиаза печени.
Лично я продемонстрировал свои навыки в диагностике ботулизма, когда после новогодних праздников в больницу поступила семья с пищевой токсикоинфекцией. Эта семья каждый Новый год собиралась за праздничным столом. Их старший сын служил в Забайкалье, и они ехали на поезде. На одной из станций они купили лесные маринованные грибы, которые и стали причиной отравления. Я сразу же заподозрил ботулизм и незамедлительно направил всю семью в реанимацию: отца с женой, двух сыновей и их жён. Чтобы оценить степень отравления, я поднёс зажжённую спичку к губам каждого из них. Отец и один из сыновей не смогли задуть огонь, что свидетельствовало о поражении дыхательной мускулатуры и серьёзной угрозе остановки дыхания. В отделении реанимации пациентов с нарушениями дыхания подключили к аппарату искусственной вентиляции лёгких (ИВЛ), и всем членам семьи внутривенно ввели противоботулиническую сыворотку. К сожалению, двое из них скончались: мама и одна из жён сыновей. Они до последнего надеялись на лучшее и стойко переносили страдания, оставались дома, веря, что всё будет хорошо.
Эта благородная семья следовала высоким нравственным идеалам и традициям. Женщины в ней не употребляли алкоголь, заботясь о будущих поколениях. Погибшая невестка была беременна, таким образом в этой семье погибли три человека. Парадоксально, но алкоголь является антидотом к ботулотоксину, и погибли те, кто не употреблял алкоголь. Это вызывает глубокую печаль, но такова суровая реальность.
В данном случае Петр Николаевич обратился к моему врачебному опыту, несмотря на то что пациента осмотрели самые опытные специалисты.
Генеральская палата, в которой лежал наш пациент, представляет собой просторное помещение, оснащенное всем необходимым: душем, туалетом, столом для еды и раковиной. Здесь также имеется умывальник с зеркалом для утренних процедур.
Пациент лежал спокойно, его дыхание было ровным, и он не проявлял никакой реакции на осмотр. За ним ухаживала профессиональная сиделка в перчатках и маске, которая постоянно вытирала подтекающую слюну.
Я прочитал историю болезни, где был установлен диагноз «Анти-NMDA-рецепторный энцефалит». Это известное аутоиммунное заболевание мозга, причиной которого часто является латентная герпетическая инфекция. Анти-NMDA-рецепторный энцефалит — серьезная острая форма воспаления головного мозга, исход которого может быть различным: от летального исхода до быстрого выздоровления. Заболевание характеризуется появлением аутоантител, атакующих глутаматные рецепторы в головном мозге. Очевидно, что мои высокопоставленные коллеги уже проделали большую работу и максимально приблизились к постановке диагноза.
Я вошёл в палату и увидел функциональную кровать с высокими бортиками, на которой неподвижно лежал пациент. Вокруг него, словно заботливые стражи, работали профессионалы: опытная младшая медицинская сестра по уходу, процедурная и постовая медицинские сёстры под неусыпным контролем дежурного реаниматолога.
Приступив к работе, я направился к раковине, чтобы обработать руки перед осмотром пациента. Однако, как только я открыл кран и вода коснулась эмали, тело больного содрогнулось, и я услышал скрип зубов. В моей памяти мгновенно всплыл зловещий симптом — гидрофобия, безошибочный признак бешенства, болезни, передающейся через укус заражённого животного.
Кадры из обучающего фильма, продемонстрированного экспертами противочумного института, оставили глубокий след в моей памяти. Это было во время подготовки к рабочей поездке в Дагестан, где в 1994 году свирепствовала эпидемия холеры. Та вспышка холеры оказалась самой обширной и сильной за всё время седьмой пандемии на территории России, и я стал непосредственным свидетелем и участником тех событий.
Я осмотрел пациента на предмет укусов животных, но не нашёл их. Затем я взял полотенце, смочил его водой и взмахнул им перед лицом больного. Его тело снова передернуло судорогой. Это была аэрофобия — судороги от малейшего дуновения ветра. Вместе с судорогой отмечалась задержка дыхания, и волна мышечных сокращений прокатилась сверху вниз, пароксизм сопровождался судорогами мышц глотки, гортани и диафрагмы.
Кожа пациента была влажной и горячей. В лёгких было прерывистое шумное везикулярное дыхание. Тоны сердца были приглушены, но ритмичные. Пульс учащён, давление нормальное. Живот без особенностей. Стул задержан, мочеиспускание редкое. Изо рта постоянно выделялась жидкая слюна, которую пациент не выплевывал, на инъекции не реагировал. Активных движений не было. На коже выступил холодный пот.
Тогда я попросил медсестру пригласить жену пациента для беседы. Постовая медицинская сестра сказала, что она уже вторые сутки не покидает коридор, не ест и не пьёт.
Действительно, на жёсткой кушетке перед входом в отделение реанимации я увидел женщину, которая выглядела очень измученной и заплаканной. Она была среднего роста, стройная, с тёмными волосами, аккуратно уложенными на затылке. Одежда на ней была не из дешёвых. Её тонкие аристократические пальцы нервно сжимали небольшую кожаную сумочку. Взгляд был устремлён вдаль, словно она не замечала ни снующих мимо врачей, ни обеспокоенных родственников других пациентов.
В её глазах читалась глубокая, всепоглощающая печаль, смешанная с надеждой. Надеждой на то, что дверь реанимации скоро распахнётся, и врач произнесёт слова, которые она так отчаянно хотела услышать. Слова, которые вернут ей мир и покой, отнятые внезапной болезнью близкого человека. Время тянулось мучительно медленно, каждая минута казалась вечностью.
Я представился и кратко изложил цель своего визита. Однако обстановка в коридоре не располагала к беседе, и я предложил ей переместиться в столовую на первом этаже, где как раз приготовлен комплексный обед. Она с радостью приняла моё предложение.
Я начал расспрашивать её о жизни. «Черная полоса…» — прошептала она с горечью в голосе. «Мы служили в Группе войск в Германии. Он был командиром дивизии, и работа занимала все его время. Казалось, мы жили в благополучии, но затем грянул гром — решение о выводе войск».
На том роковом заседании её муж осмелился выступить, аргументированно доказывая, что вывод войск — это ошибка. Окончив с отличием Академию Генерального Штаба, он получил военную и политическую закалку. Он долго готовился к своему выступлению, тщательно взвешивая каждое слово. Однако его доводы о том, что вывод войск приблизит НАТО к границам СССР, остались неуслышанными. После заседания её мужа, словно обухом по голове, отстранили от должности и отправили в «казачьи лагеря».
Я осторожно затронул тему общения с животными. «У нас был дог, огромный чёрный пёс, — ответила она, — мы привезли его из Германии. Муж его обожал, гулял с ним каждое утро и вечер — это была своего рода зарядка для них обоих. Но месяц назад он умер, прожив двенадцать лет…»
«А не кусала ли собака вашего мужа?» — спросил я. Она на мгновение задумалась. «За неделю до смерти укусила… в левую кисть. Рана не глубокая, царапина, долго не заживала, краснела. К врачам он не пошёл, работал как одержимый. Мазали йодом, и через пару недель всё зажило. В травмпункт он не обращался…»
Она с жадностью съела весь наш немудрёный, но питательный обед. Я проводил её до отделения реанимации, где она заняла свой рубеж в неравной схватке с болезнью.
Я отправился к своему непосредственному начальнику, чтобы доложить о результатах осмотра. Войдя в кабинет Петра Николаевича, я произнёс слова, которые звучали как приговор: «Это бешенство». Кроме моего начальника, в кабинете находились ещё два врача в звании полковников. В воздухе повисла тяжёлая, гнетущая тишина. Все трое были инфекционистами и знали, какой ужасный финал ожидает при этой болезни.
Мой начальник сдержанно поблагодарил меня и попросил внести запись в историю болезни. Я взял медицинский документ и вышел в соседнюю комнату, но не успел даже прикоснуться к перу, как из кабинета донёсся приглушённый шум. В дверях появился один из полковников и молча выхватил историю болезни из моих рук, словно крамольную улику.
Через полчаса Пётр Николаевич вышел из кабинета и коротко сообщил: «Начальник медицинской службы приказал — отправляйтесь на полигон».
Я переоделся в полевую форму, получил видавшую виды сумку скорой помощи и сел в подоспевший УАЗ-452 — легендарную «таблетку», неутомимого труженика военной медицины. Через два часа я уже докладывал о прибытии начальнику полигона, назначенным дежурным врачом на учебных танковых стрельбах.
Стрельбы шли полным ходом. Танки, словно стальные гиганты, с ревом выползали на огневые позиции, извергая пламя и грохот, а затем, отступив, исчезали из виду. Земля содрогалась под ногами, воздух был пропитан едким запахом пороха и раскалённого металла. Солдаты, как муравьи, сновали вокруг, готовя технику к новым залпам.
Наблюдая за этой отлаженной машиной войны, я не мог не восхищаться мощью нашей армии. Однако, как врач, я видел и обратную сторону медали — скрытую опасность. Малейшая оплошность, любая техническая неисправность могли привести к непоправимой трагедии. Поэтому я не отрывал глаз от происходящего, готовый в любой момент прийти на помощь.
День выдался знойным, раскалённым, словно горн. К полудню лица бойцов, измученных жарой и напряжением, покрылись испариной. Начальник полигона объявил перерыв, и танкисты, словно выбираясь из раскалённых железных чудовищ, потянулись к манящему дымку полевой кухни. В поисках спасения от безжалостного солнца я присел в тени брезентового навеса, наслаждаясь оживленной перекличкой солдатских голосов, их грубоватым, но искренним товариществом.
Внезапно тишину пронзил резкий, визгливый скрежет металла, за которым последовал громкий крик. Все замерли, словно поражённые громом. Отчаянный, полный боли крик разорвал повисшую тишину. Сердце бешено заколотилось в груди, и я, схватив сумку, сорвался с места, помчавшись в сторону танков.
Это было ужасно, как будто кошмар воплотился в реальность. Один танк на огромной скорости проехал рядом с другим, стоявшим неподвижно, в опасной близости. У гусеницы первого танка стоял его молодой командир, ожидавший своей очереди. Теперь он лежал на земле, корчась от боли. Его отбросило ударом о броню второго танка.
Не теряя ни секунды, я подбежал к месту происшествия. Из люка выбирались перепуганные танкисты, а их командир, окровавленный, судорожно держался за броню своего танка, пытаясь встать и прижимая к себе повреждённую левую руку. Командир должен сохранять авторитет и уверенность в глазах своей команды в любых обстоятельствах.
Я помог ему подняться, и тут же подъехала моя санитарная машина. Мы уложили его на носилки. Беглый осмотр подтвердил мои худшие опасения: перелом левого предплечья, множественные переломы ребер… У него был травматический шок. Не теряя времени, я ввёл обезболивающее, наложил шину и начал противошоковые мероприятия.
Погрузив его в салон санитарной машины, мы помчались в госпиталь. Я отчаянно молился, чтобы всё обошлось. Война — это страшно, невыносимо страшно. Но ещё страшнее, когда она настигает не на поле боя, а здесь, на мирном полигоне, где люди просто выполняют свою работу, доверяя друг другу свои жизни.
Спустя долгих сорок минут я снова стоял на полигоне, оставив раненого на попечение моих опытных коллег. Когда я подъехал, то увидел черную «Волгу» командира госпиталя. Рядом с ней стоял молодой хирург Сергей Самойлов. «Меня направили сюда, — выпалил он, — а вам приказано немедленно прибыть в госпиталь. Больного эвакуируют в Москву». Я молча кивнул и сел в салон «Волги». Сергей, взяв санитарную сумку, отправился на свой пост на полигоне.
Автомобиль рванул с места, поднимая клубы пыли. Всю дорогу до госпиталя мы ехали в тишине. Я размышлял о случившемся, прокручивая в голове каждый момент предстоящей транспортировки. В госпитале царила суета. Я прошел в отделение реанимации, где уже вовсю шла подготовка к эвакуации. Раненый лежал на реанимационной каталке, подключенный к аппаратам. Его лицо было бледным, но он был жив, хотя и без сознания.
«Его состояние стабильное», — сказал мне реаниматолог, — но динамика отрицательная. Нужна срочная эвакуация в Москву, в институт нейроинфекций». Я поблагодарил его и подошел к каталке. Пациент лежал без движений. Санитары покатили каталку вниз и погрузили в санитарную машину.
Это был реанимобиль САРЗ-2925 — госпиталь на колесах, выделявшийся своей высокой стеклопластиковой крышей с редкими небольшими окошками. Внутри, как в операционной, размещался стол с амортизаторами, и салазками для носилок, удобное поворотное кресло, скромная мебель, умывальник и автономный отопитель, дарящий спасительное тепло. Этот высокоспециализированный автомобиль был настоящим чудом техники, оснащенным по последнему слову медицинской науки. Дыхание поддерживал аппарат ИВЛ, работу сердца отслеживал ЭКГ, электрокардиостимулятор был готов вступить в борьбу за жизнь, а кардиомонитор неустанно следил за каждым ударом. Вакуумные шины, вакуумные матрасы, дефибриллятор и полный арсенал инструментов для искусственной вентиляции легких — все было под рукой. Кислородный резерв обеспечивал десять часов непрерывной поддержки. В нашей бригаде были инфекционист, реаниматолог и медицинская сестра — каждый был готов к любым неожиданностям.
Я, не теряя ни секунды, сел в кабину и скомандовал водителю: «На аэродром!» Но вместо привычного пути он повел машину в другую сторону, объяснив, что военно-транспортный гигант Ил-76 приземлился прямо на федеральной трассе, надежно перекрытой военной автоинспекцией.
Спустя пять минут я был ошеломлён, увидев на трассе огромный десантный самолёт, который возвышался над землёй, словно гигантский кит. Грузовой люк был открыт, словно пасть, а широкая рампа приглашала внутрь.
Мы въехали в тёмное чрево самолёта. Техники, словно опытные мастера, ловко закрепили наш реанимобиль, и самолёт, взревев моторами, устремился ввысь.
Спустя час и сорок пять минут мы уже были на земле, в Москве. Вечерний город окутывал нас, но нас уже ждала специализированная бригада. Состояние больного оставалось стабильным, и, слава богу, за время этой необычной транспортировки не потребовалось никакого вмешательства. Мы доставили пациента в Главный военно-клинический госпиталь внутренних войск МВД России.
Ночь мы провели в местной гостинице, а утром выехали домой своим ходом по трассе. Время в пути составило 14 часов.
Бешенство — страшное вирусное заболевание, которое практически всегда заканчивается смертью. Если признаки болезни уже проявились, шансов на выздоровление почти нет. Специализированных методов лечения бешенства не существует; применяется лишь поддерживающая терапия: лекарства против судорог, снотворные, витамины, питательные вещества, искусственная поддержка дыхания. Наш пациент около месяца был подключен к аппарату ИВЛ, после чего его отключили. Его похоронили с почестями на родине, в Саратове, отметив его заслуги перед страной.
Как предотвратить заражение бешенством?
Важно избегать контакта с дикими и бездомными животными. Регулярно прививайте своих домашних любимцев и проявляйте осторожность при общении с незнакомыми животными.
Если вас укусило животное или на вас попала его слюна, тщательно промойте рану водой с мылом не менее 15 минут. Обработайте края раны антисептиком, например, спиртом или йодом, наложите стерильную повязку и немедленно обратитесь за медицинской помощью.
В таких случаях проводится вакцинация КОКАВ, которая доказала свою эффективность. В некоторых случаях может потребоваться введение антирабического иммуноглобулина.
Помните, что единственный способ избежать развития болезни — это своевременная вакцинация сразу после контакта с возможным источником заражения.
Полковник из штаба, забравший у меня историю болезни, сам сделал в ней запись о диагнозе. Он извинился, объяснив это необходимостью поддержания порядка и субординации в армии. Я не стал спорить, понимая важность этих принципов.