Всё золото мира, или Отпуск в Зурбагане

Леонид Острецов
«Всё золото мира или Отпуск в Зурбагане». 2002 г.
Москва. Изд. «Вагриус». 2004 г.


«Сквайр Трелони, доктор Ливси и другие джентльмены, попросили меня написать всё, что я знаю об Острове Сокровищ. Им хочется, чтобы я рассказал всю историю, с самого начала до конца, не скрывая никаких подробностей, кроме географического положения острова».

Р. Л. Стивенсон «Остров Сокровищ»

«Никто не смеет нарушать волю богов и выдавать их тайны»!

                Н. А. Кун «Легенды и мифы древней Греции»




Глава 1.
В которой я лечу в Зурбаган


В мире не происходит ничего случайного. Я знаю это совершенно точно, ибо те удивительные со¬бытия, которые произошли со мной, трудно объяснить цепью простых совпадений. Судьба незаметно, шаг за шагом, случай за случаем втягивала нас в свой круговорот, увлекая необычностью происходящего.
В итоге череда случайностей изменила всю мою жизнь. С тех пор я понял, что случай – это не просто событие, возникающее в результате столкновения обстоятельств, рожденных нашей беспорядочной жизнедеятельностью. Случай – это винтик в механизме нашего бытия. Он подобен железнодорожной стрелке, направляющей локомотив жизни каждого из нас на тот единственный путь, по которому ему суждено пройти.

***

Я вспоминаю тот день, когда поднялся на борт огромного «Боинга» авиакомпании «Люфтганза», следующего по маршруту «Москва–Зурбаган». Настроение было превосходное, и его не портила ни вчерашняя усталость, ни давний страх перед авиаперелётами. Подумать только: мне наконец-то посчастливилось вырваться из суетной московской обыденности и вскоре предстоит погрузиться в непознанный, и тем самым манящий мир южной Европы. Целых два месяца я буду пребывать в Лилиане, любоваться морем, субтропической природой и незнакомыми городами со старинной архитектурой, всем тем, что так располагает к отдыху и творчеству.
Пройдя в салон одним из первых, я занял свое место у иллюминатора и с интересом стал рассматривать входящих следом за мной пассажиров. В основном это были прилично одетые люди, многие из которых уверенно проходили в салон бизнес–класса. Строгие костюмы, кожаные кейсы, холеные гладко выбритые лица резко контрастировали с моей джинсово-туристической внешностью. Наверняка эти пассажиры были бизнесменами, имеющими дела в Европе, что не удивительно, ибо Лилиана является одной из крупнейших офшорных зон, где зарегистрировано немало российских компаний. Кроме того, говорят, что среди россиян, которые покупают виллы в Средиземноморье, Лилиана в последнее время стала достаточно популярна.
Также места в салоне заполнялись людьми в разноцветных футболках и шортах, с фотоаппаратами и путеводителями. К концу августа курортный сезон в Лилиане был ещё в самом разгаре, но туристов почему-то было немного, и в самолете еще оставались пустые места. Возможно, сказывалось преддверие нового учебного года и начало осенней деловой активности.
Кое-где слышалась иностранная речь. Говорили в основном по-французски с примесью итальянских и английских слов. Наверняка это были лилианцы, известные своими наречиями, образовавшимися на основе французского, и элементов других европейских языков, и я порадовался за себя, что неплохо говорю по-французски, ибо еще в студенческие годы много времени уделял изучению этого языка, упражняясь в его разговорном варианте.
Рядом со мной сидел полненький смуглый человечек, который периодически суетливо оглядывался по сторонам. Прозвучала просьба пристегнуть ремни. Я снова вспомнил о своем страхе перед полетами и невольно напрягся, лихорадочно пытаясь сконцентрироваться на приятном. «Я лечу в Европу на два месяца, и мне на все наплевать», – подумал я и почувствовал, как самолет оторвался от земли. Подо мной пронеслась полоса аэродрома и наземные постройки. Когда в иллюминаторе осталось только чистое безоблачное небо, я расслабленно откинулся в кресло и предался воспоминаниям о том, как меня угораздило отправиться за границу.
Виной тому стал мой хороший друг и сокурс¬ник Сергей Строгов. Он был одним из немно¬гих сту¬дентов, кто после окончания университе¬та про¬дол¬жал заниматься тем, чему учился, а именно – изу¬чением средневековой истории. За время работы в Университете в должности младшего научного сотруд¬ни¬ка он собрал материал и написал очень инте¬рес-ный труд по медиевистики*, а потом защитил канди¬датскую.
Венцом его упорной научной деятельности было приглашение на работу в Лилиану, в историко-археологическую лабораторию известного журнала «Тайны истории», который был знаменит своими публикациями о малоизученных цивилизациях, Атлантиде, кумранских свитках,** рунических письменах, загадочных рисунках на плато Наска. В подобных исследованиях принимал участие и мой друг.
Говорят, у Сергея высокое жалование и дом на побережье, близ Зурбагана. Вот уже более четырёх лет он живет за границей и в Москве бывает довольно редко. С момента его отъезда мы совсем потеряли связь, как вдруг встретились, совершенно случайно, в метро и тут же договорились о скорой встрече у меня в мастерской, предвкушая интригующую новизну общения, которая может появиться после долгой разлуки старых приятелей.
Мой друг всегда был обязательным человеком и уже на следующий день он стоял у меня на пороге с бутылкой какого-то лилианского полусухого вина и полиэтиленовым пакетом, доверху набитым всякими колбасками, мясными нарезками - аналогами хамона, сырами и сладостями в вакуумных упаковках.
В ветхие деревянные окна задувал ветер, и в мастерской было холодно. Мы расположились напротив электрокамина, и Сергей стал рассказывать о жизни в Европе, а я о том, как живется художнику в России, если на его полотнах изображены не натюрморты или золотые купола с родными просторами, а нечто иное. Он с интересом рассматривал картины, сюжеты которых являлись данью моему историческому образованию. Моя мастерская пестрила средневековыми городами и замками, парусниками, деревенскими и морскими пейзажами в духе голландских и итальянских мастеров.
Я учился в аспирантуре и собирался писать диссертацию по истории европейской живописи, когда, вспомнив свое давнее увлечение рисованием, решил сам побывать в шкуре Каналетто и Рембранта. Мои способности неожиданно стали развиваться настолько успешно, что вскоре я без всякого сожаления бросил науку и переквалифицировался в живописца.
С тех пор я стал жить творчеством, хотя за¬ра¬ботки у меня были достаточно скромными. Я выставлялся в московских салонах и принял учас¬тие в нескольких выставках. Многим мои картины нравились, но покупали их не слишком активно. «У вас отличные стилизации под старых европейских мастеров, – сказал мне владелец одной из коммерческих галерей, – но богатые люди предпочитают подлинники, а все остальные – березки, да закаты над водой. Писали бы вы лучше русскую природу, и вашим работам цены бы не было».
Это был прожженный коммерсант, разбирающийся в конъюнктуре рынка живописи, и такое признание моего таланта было мне, в общем-то, приятно. После того, как три свеженаписанных волжских пейзажа были проданы в течение одной недели, я определился с тем, как буду зарабатывать деньги в дальнейшем.
Об этом я рассказывал Сергею, когда тот, оторвавшись от картин и набросков, сказал: «Знаешь что? Продать душу дьяволу ты всегда успеешь. Давай-ка, попробуем вывести твои пейзажи в Европу. У меня есть там один знакомый – некий месье Клевесси. У него своя галерейка в Зурбагане. Ты собери мне с пяток работ, а я их отвезу и выставлю у него. Он их даже в рамы оденет. Я уверен, что там они будут нарасхват».
У меня такой уверенности не было, но работ было много, а от предложения Сергея смутно веяло чем-то далеким и несбыточным. Я решил попробовать. Отобрав, на мой взгляд лучшее, я заказал срочные экспертизы на вывоз, и уже через несколько дней передал ему увесистую упаковку.
Сергей уехал, и три месяца я с ним не имел никакой связи, но в середине лета раздался телефонный звонок, и меня разбудил веселый голос моего друга: «Борька! Все твои работы продались! Все! Просят еще. Так что приезжай за деньгами – теперь есть на что, и оставайся у меня на месяц – другой отдохнуть. Заодно и поработаешь тут на пленэре. Возьмешь, так сказать, творческий отпуск. Ну что, вызов для визы присылать»?
Ну, Серега! Ну, молодец! Вот это подарочек! Тотчас после звонка у меня в голове вспыхнули ожившие юношеские фантазии о путешествиях и дальних странах, о неизведанном и непознанном. Раздумывал я недолго. Перспектива продлить себе лето, да еще за границей была крайне заманчивой. Тем более после недавнего развода со своей нервной женой мне просто необходима была смена обстановки и разрядка.

***

– Вы позволите? – прозвучал надо мной тихий мужской голос с легким французским акцентом.
Я отключился от воспоминаний и вновь стал различать гул двигателей. В кресле появился солидный мужчина лет пятидесяти с редкими, зачесанными на¬зад волосами, в светлом костюме. На коленях у не¬го лежал тонкий кожаный кейс.
– Ваш сосед настойчиво просил поменяться с ним местами, и я не смог отказать, – пояснил он, устраиваясь в кресле. Он был не доволен тем, что ему не досталось места возле иллюминатора. Как будто кроме облаков там видно что-нибудь еще. А мне все равно где сидеть, лишь бы полет прошел нормально, да в хорошей компании.
Я кивнул. Он явно не был настроен молчать всю дорогу.
– Меня зовут Александр фон Берг, – представился мой попутчик. – По-русски – Александр Горин. Александр Антонович.
– Так вы русский? – спросил я.
– Скорее немец. В Москве у меня живет двоюродный брат. Вот он действительно русский, потому что никогда не выезжал из России. Я был у него в гостях, совмещая личную поездку с де¬ловой.
– А почему Горин? – поинтересовался я, поняв, что он охотно будет отвечать на мои праздные вопросы.
– Берг по-немецки – гора, – охотно ответил он, - поэтому окрестили Горин, хотя вернее было бы Горский. Мы из русских немцев и жили в России еще с восемнадцатого века. Лишь я из всей нашей семьи родился на своей, как говорят у вас, исторической родине. Мои родители после войны эмигрировали в Европу.
– Наверно это было сложно в те годы, – предположил я, и спохватившись, что ничего не сообщил о себе, представился: – А меня зовут Борис… Серов.
– Вы к тому же и родственник известного художника? – спросил Горин.
– Почему к тому же? – удивился я.
– Но ведь вы художник? – спросил он.
Я сделал удивленное лицо, а Горин, предвосхищая мой вопрос, объяснил:
– У вас на пальцах следы въевшейся краски. Так вы родственник Серова или нет?
– Конечно, нет, – ответил я. – Просто однофамилец, а вы, случайно не полицейский?
– Нет, хотя моя профессия чем-то сходна с профессией полицейского, – сказал он, загадочно улыбаясь. – Вы намерены писать Зурбаган и окрестности, или так…, отдохнуть?
-   Я…
- Лилиана небольшая страна, но уникальная. Просто кладезь культурных ценностей, мекка для художника и историка.
– Вы ясновидящий? – спросил я. – Сначала угадали, что я художник, а теперь уверенно намекаете, что догадываетесь и о моей основной профессии.
– А вы историк?
– Как ни странно, – да.
Он улыбнулся.
– Нет, об этом я не догадывался - к слову пришлось. Кстати, я сам занимаюсь историей и мне приятно, что мы с вами можем говорить на одном языке.
– В таком случае расскажите, что посмотреть в Лилиане.
– С удовольствием. Вы остановитесь в отеле?
– Вообще-то я еду по приглашению своего друга. Он живет в Кунст-Фише. Кажется, это пригород Зурбагана. У него там дом, где, по-видимому, я и буду жить.
Горин на секунду задумался и открыл свой кейс.
– В таком случае, позвольте подарить вам вот это, – сказал он, достав сложенный глянцевый буклет. – Карта Лилианы. Я помечу карандашом места, которые рекомендую посетить.
Горин развернул ее передо мной. Лилиана занимала прибрежную полосу с большим заливом, на берегу которого находилась столица. На две равные части страну разделяла довольно широкая, впадающая в море река одноименного названия, берущая начало где-то в центральной Европе. В целом, территория страны напоминала треугольник, основание которого занимало побережье.
В течение последующего часа мой попутчик, отмечая на карте объекты природы и архитектуры, рассказывал мне о стране, демонстрируя при этом знания настоящего экскурсовода. За это время я получил представление не только о местах, которые могут интересовать меня как живописца, но и многое об истории Лилианы, с момента ее основания авантюристами из разных стран во времена крестовых походов, до обретения независимости после второй мировой войны.
– Вы поражаете меня своими знаниями, – сказал я, не скрывая свое восхищение.
– Я журналист, – ответил он. – Мне приходится много ездить по миру, поэтому моя голова, как и мой компьютер, напичкана всевозможной информацией.
Вновь прозвучала просьба пристегнуть ремни. Уши заложило от перепада давления. Когда самолет, несколько накренившись, стал заходить на посадку, я посмотрел в иллюминатор и успел увидеть в розовой дымке полосу моря, на берегу которого раскинулся Зурбаган. Сверху он напомнил мне Петербург на фотографиях, выполненных с высоты птичьего полета, только более холмистый и зеленый, нежели наша северная столица. Река, разливаясь на два рукава, делила город на три неравные части. Повсюду торчали остроконечные шпили и башни, кварталы тянулись многочисленными черепичными крышами, а вдалеке промелькнула группа небоскребов – видимо, деловой центр.
Вид Зурбагана поверг меня в трепет. Я вспомнил свои детские мечты о том, как хотел стать путешественником, еще не понимая, что для этого нужно обладать какой-либо профессией, связанной с путешествиями. В эту минуту я осо¬знал, что, в сущности, ею обладаю. Ведь я имею возможность не просто созерцать города и страны во время различных поездок, но и фиксировать то, что увидел, на холсте, пропуская увиденное через себя, творя и изменяя действительность, согласуясь лишь с собственными сокровенными представлениями о том, как должен быть устроен этот мир. Ах, если бы у меня было достаточно денег, чтобы потенциальные возможности стали реальными!
Посадка прошла мягко, и пассажиры захлопали в ладоши, выражая признательность пилотам за их профессиональное мастерство. Получив багаж и выйдя из суперсовременного здания аэропорта, я стал прощаться с моим попутчиком.
– Благодарен случаю, – сказал я, – что он свел меня с вами в этом самолете. Сомневаюсь, что где-нибудь еще узнал бы столько полезной информации.
– Случаю? – спросил Горин, изобразив на лице довольно искреннее удивление. – Вы наивно полагаете, что нас свел случай?
Я не нашел, что ответить.
– Нет, молодой человек, – продолжил он назидательным тоном, хитро глядя мне в глаза. – В жизни не происходит ничего случайного. Думаю, что и встреча наша не случайна, а если это так, то мы с вами будем иметь возможность в этом убедиться, даже если никогда больше не увидимся. Ну, прощайте!
Он протянул мне руку и, взяв свой чемодан, уверенной походкой направился к стоянке такси.
Из оцепенения меня вывел знакомый голос:
– Борька! Ты долго будешь там стоять?
Я обернулся и увидел приближающегося Сергея.



Глава 2.
В которой я становлюсь свидетелем странного события

Мы мчались на белом сверкающем «БМВ» по нескончаемой улице, напоминающей Невский проспект, только с более широкими тротуарами, с высаженными на них рядами пальм и кипарисов. Огромные дома с архитектурными изысками, толпы людей, несметное количество припаркованных машин, витрины ресторанов и магазинов – вот образ представшей передо мной лилианской столицы. Я жадно вглядывался в большой незнакомый город, автоматически высматривая сюжеты для своих будущих этюдов.
Сергей вел машину лихо, бросая из стороны в сторону, то резко вставая в автомобильный ряд, то выскакивая из него и обгоняя неспешных зурбаганских водителей. Я смотрел на него с нескрываемым восхищением. В нем совсем ничего не осталось от прежнего научного работника, этакого не от мира сего книжного очкарика, каким он казался раньше. Сейчас Сергей больше походил на молодого Джеймса Бонда: в сером деловом костюме и солнцезащитных очках, загорелый, с аккуратно подстриженными зализанными назад волосами.
– Куда мы сейчас едем? – спросил я, глядя из машины по сторонам на проплывающие мимо живописные старинные здания. Сергей не успел ответить. Раздался звонок мобильника, и мой друг заговорил по-немецки. Закончив разговор, он посмотрел на меня с сожалением.
– Ты, старик, не обижайся, но придется тебе несколько дней пожить одному, без меня, – произнес он. – Приключилась срочная работа и мне нужно уехать, так что уже через часок я тебя покину.
– Конечно, конечно, – сказал я, внутренне сожалея об этом известии. – Занимайся своими делами и не обращай на меня внимания.
– Максимум через неделю я появлюсь, – продолжил он с виноватым видом.
– А где я буду жить?
– Я забронировал тебе номер в гостинице. Ко мне домой ехать далековато, а у меня уже через полтора часа поезд. Сам же ты просто не найдешь дом, а найдешь – не откроешь. Там сложная сигнализация.
– Ничего, покуда я с удовольствием буду изучать Зурбаган и окрестности.
– К русским здесь относятся неплохо, – сказал Сергей. – В Зурбагане довольно большая русская диаспора – есть даже потомки дворян, эмигрировавших после революции, и конечно же много наших современных соотечественников живет в Лиссе и Сан-Риоле. Большей частью это бизнесмены, которые приносят в экономику этой страны приличные деньги и семьи тех, кто зарабатывает в России. Здесь большие налоговые льготы, что и привлекает российских буржуев.
– По виду ты тоже стал похож на буржуя, – заметил я.
– Д ладно…, я обычный научный работник, каких много. Просто кое-где заработки здесь несколько выше, чем в России. Раз в десять. Ничего, порисуешь тут картинки с месяц – другой, так понравится, что уезжать не захочешь! Кстати, не желаешь спросить, сколько ты заработал?
В связи с новыми впечатлениями я совершенно забыл спросить о моих доходах.
– Кстати да, сколько же?
– Пятнадцать тысяч.
– Сколько?! – воскликнул я. – Долларов?!
– Для тебя пока и ливров будет более чем достаточно.
– А сколько это в баксах?
– Около семи тысяч.
– Ух, ты! – выдохнул я. – Да я за год столько не зарабатываю! Ну, с меня причитается! Где у вас тут самый крутой ресторан?
– Во-первых, в самом крутом ресторане ты весь свой заработок оставишь за один вечер. Во-вторых, сегодня я уезжаю, потому деньги свои береги, и жди моего возвращения. Приеду, сам тебя свожу куда надо.
Номер находился на последнем, девятом этаже отеля, походившего на типовую российскую многоэтажку. Видимо, Серега выложил за него приличную сумму, так как оплатил аж неделю дней вперед.
– Красота! – протянул Сергей, когда мы вышли на балкон, – Лепота…
Перед нами раскинулась величественная панорама центральной части Зурбагана с нагромождениями домов и видневшимися прорезями улиц. Среди серой массы зданий выделялись серебристые купола храмов, шпили костёлов, скатные крыши дворцов, утопающих в зелени и башни средневековых замков, которые когда-то стояли особняком, а потом их поглотил разрастающийся город. Прямо перед нами раскинулось море изумрудно-голубого цвета, усеянное белым бисером яхт и мелких суденышек.
– Видишь собор Святого Павла, – продолжал Сергей. – Все, что находится вокруг него в радиусе нескольких километров – старый центр. Там все - от средневековья до прошлого века. Гуляй вдоль реки и Ангрского проспекта, по которому мы ехали. От гостиницы прямо до ратуши ведет Приморский бульвар. Ходи по нему, – не заблудишься. Там налево, – он развернул меня в противоположную сторону, – Кунст-Фиш. Только его не видно, потому что он вон за тем холмом. Вокруг холма, и дальше, где начинается Терринкурский национальный парк, расположены памятники античности – древнеримские развалины и всякое такое. Можешь туда сам доехать на автобусе, можешь взять экскурсию в любом уличном бюро. Прямо за нами, где город уходит в горы, жилые кварталы. Там ничего интересного. Все понял?
– Понял, – ответил я. – Наливай!
Мы выпили за мой приезд по бокалу терпкого красного вина под названием херам и, дав последние советы насчет гостиничных правил и цен в городских кафе, Сергей удалился, предоставив меня самому себе.
Спустя несколько минут появился молодой парень плутоватого вида, и принес мои вещи. Я полез было в карман за чаевыми, как вдруг заметил, что одна застежка моего чемодана отстегнута, и из него торчит край рубашки. Я поднял недоуменный взгляд на коридорного, но он уже опередил мой вопрос.
– Простите, месье, мою неловкость, – сказал он по-французски, с наигранным сожалением, – но ваш чемодан открылся, и я не смог удержать его. В следующий раз проверяйте, застегнуты ли замки, – заявил он нагло. – Посмотрите, пожалуйста, не потерялось ли чего?
Я совершенно точно помнил, что закрывал замки перед отъездом и больше чемодан ни разу не открывал. Наскоро перебрав вещи, я не обнаружил никакой пропажи и возмущаться не стал.

***

Оставшись один, я принялся изучать город. Стараясь увидеть как можно больше, я слонялся по его широким проспектам и лабиринтам узких средневековых улочек, которые кое-где крутыми лестницами спускались к морю. Ближе к центру улицы становились все шире, а архитектура все более вычурной. В целом, Зурбаган был похож на Петербург, местами и на Париж или Милан, хотя вряд ли уместно сравнивать его с городами, которые я видел только по картинам старых мастеров и фотографиям.
На следующий день я вышел на центральную городскую площадь, обрамленную с трех сторон старинными зданиями, а четвертой стороной выходящую прямо на морскую набережную. В центре, напротив колонн здания ратуши, возвышался памятник Александру Грину, именем которого именовалась и сама площадь. Грина лилианцы бесконечно уважают за то, что он воспел их страну в своих бессмертных произведениях. Писатель стоял во весь рост, почему-то в старинном распахнутом камзоле, с книгой в руке, и взгляд его был устремлен вдаль на морской горизонт.
На площади вокруг памятника сидели художники, рисующие туристов, и продающие им свои картины. Было людно и шумно. Кое-где играли уличные музыканты. Среди толпы бегали лицедеи и фокусники, заигрывающие с прохожими. Царила праздничная атмосфера, что напоминало ярмарку или какой-то фестиваль искусств. 
Прохаживаясь между рядами картин, я услышал родную речь и по-французски поинтересовался стоимостью какого-то морского пейзажа.
– Из России? – отрешенно спросил меня бледный молодой человек, вид которого никак не вязался со всеобщим весельем.
– Как вы догадались?
– Видно, – произнес он с сожалением. - Нашими работами интересуются лишь приезжие, а здешние покупают только в галереях. Хотите что-нибудь купить?
– Нет, спасибо, – ответил я и поспешил скрыться в толпе.
Продолжать беседу у меня не было настроения. Унылый вид уличного художника как-то нарушал мои представления о благополучной жизни российских эмигрантов, а разбивать свои иллюзии на этот счет мне не хотелось. Может быть потому, что после того, как я увидел Сергея, в голову закралась мысль о том, не попробовать ли мне остаться ли здесь на более длительный срок, нежели позволяет туристическая виза.
Последующие дни я активно работал, находя живописные места в городе и в основном на его окраинах. Среди холмов и на прибрежных скалах было разбросано множество стоящих особняком старинных развалин. Я с упоением бродил среди них, погружаясь в нетленный дух времени, ощущая себя странствующим рыцарем, возвращающимся из крестового похода и мечтающим найти приют в этой очаровательной сказочной стране.
Каждый день я писал один, а то и два этюда, выстаивая часами под палящим солнцем, и вскоре мой гостиничный номер стал превращаться в маленькую мастерскую. Горничная, убираясь в номере, недовольно ворчала, что запах краски якобы распространяется по всему коридору, но так как официальных претензий мне никто не высказывал, я не стал обращать на нее внимания.

                ***

На четвертый день я иссяк. Проснувшись утром и ощутив тяжесть в ногах после вчерашних лазаний по склонам вокруг Зурбагана, я понял, что мне необходима передышка. Я решил весь день посвятить отдыху в гостинице, а к концу дня, когда солнце будет палить не так сильно – на пляже.
Открыв бутылку красного сухого вина, я включил телевизор. Передавали новости. Загорелая милая девушка с не сходящей с лица улыбкой рассказывала о всяческих событиях, которые пережила Лилиана за последние дни. Она сообщила о том, что высокопоставленного чиновника из министерства юстиции уличили во взятке. Потом, на фоне кадров с белоснежными парусниками, рассказала об ограблении яхты местного миллионера и в заключение прокомментировала похороны какого-то известного писателя.
Ничего позитивного. Страна, производившая на меня впечатление «праздника, который всегда с тобой»,* жила невидимой для туристов обыденной жизнью со своими неприятностями и проблемами.
Я выключил телевизор и стал рассматривать работы, написанные мною за эти дни. Несколько морских пейзажей, вид города с Террингтонского холма, развалины средневекового замка и летнее кафе в солнечный день на фоне моря. Последний этюд напомнил мне полотно Клода Моне «Терраса в Сент-Андрессе». Этюд был настолько удачный, что мне немедленно захотелось спуститься в это кафе, которое размещалось на высокой террасе пристроенной к зданию гостиницы, и заказать себе обильный завтрак.
Я оделся и через десять минут сидел за столиком. Мне принесли заказ, состоявший из национального рыбного блюда с овощами под ароматным соусом со специями и бокала белого вина. Постепенно насытившись, я откинулся в удобном плетеном кресле и, потягивая вино, не спеша стал разглядывать посетителей заведения.
Некоторые из них уже успели мне примелькаться. Я заметил, что здесь любили проводить время не только жители гостиницы, но и местный люд, так как отель располагался среди приморских жилых кварталов, вдалеке от основных туристических комплексов.
За одним из столиков сидела прилично одетая пара средних лет. Он читал газеты, она – потертую книжку. Это были клиенты гостиницы, которых я часто встречал в вестибюле. В углу, у барной стойки, веселилась молодежная компания из четырех человек. Были пенсионеры, просиживающие за игрой в шахматы.
Но с наибольшим интересом я наблюдал за человеком, который сидел за столиком у самого парапета. Он листал какие-то альбомы, и что-то записывая в тетрадь. При этом он постоянно пил пиво и официант то и дело подносил ему новую порцию.
Это был лысоватый мужчина, лет пятидесяти пяти, высокий, статный, крепкого телосложения, с крупными чертами лица. Мое внимание он привлек не только тем, что сосредоточено что-то изучал вместо того, чтобы праздно проводить время, как это делали остальные посетители. Его лицо казалось мне знакомым. Он напоминал то ли известного актера, то ли политика. Знакома была его мимика и характерные повороты головы вокруг шеи, как часто делают после долгой работы с бумагами. Мой мозг автоматически перебирал портреты известных медийных личностей, на которых он мог быть похож. Наблюдая, как он делает головой круговые движения, я мучительно вспоминал, где уже мог его видеть, несмотря на то что логика мне подсказывала об очень малой вероятности встретить знакомого человека в чужой стране.
Вдруг, прямо на моих глазах, с этим человеком стало происходить нечто неожиданное. Он резко оторвался от чтения и схватился обеими руками за голову. Лицо его покраснело, он закатил кверху глаза и, судорожно цепляясь за столик, начал медленно сползать вниз. Через секунду он уже лежал на каменном полу, а на него посыпались журналы и тетради, в которые он только что был погружён.
Я впал в оцепенение, не сразу осознав, что произошло. Вокруг него собрались люди. Поддаваясь всеобщему движению, я тоже было вскочил в решимости оказать ему помощь, как вдруг меня словно током ударило, и я опустился обратно в кресло.
Я вспомнил этого человека! Вспомнил, и от этого мне стало не по себе. Не был он ни артистом, ни политиком. Он был… мертвецом! Этот человек умер у меня на глазах два года тому назад, и сомневаться в этом у меня не было никаких оснований.


Глава 3.
В которой я становлюсь шпионом

То, что произошло, было настолько неожиданным, что я так и остался сидеть в оцепенении. Собралась толпа. Официант убежал в гостиницу и вскоре привел врача, который принялся оказывать больному первую помощь.
Тем временем я несколько пришел в себя, и события двухлетней давности сами собой всплыли из памяти. Это, безусловно, был тот самый человек, которого несколько дней подряд я встречал в фондах Центрального художественного музея в Москве. То же самое лицо, тот же рост, та же привычка постоянно вертеть головой, а главное…
Да, это было ровно два года назад, когда я посещал платную студию, члена Союза художников России профессора Кротова, при Московском институте живописи. Я стал заниматься там, когда понял, что мне не хватает полноценного художественного образования и направляющей руки учителя. Занятия у нас, как правило, проходили в студии и на пленэре, но иногда Кротов договаривался с руководством музея, чтобы нам, разрешали писать копии с картин известных мастеров, в качестве необходимой практики.
В то время мы занимались в музее несколько дней подряд. Работали в зале библиотеки, потому что он был просторным и светлым. Помню нам вынесли пейзаж Пауля Поттера, с которого мы делали копии. Кроме нашей небольшой группы в помещении находились музейные работники, которые занимались своими делами. Среди них и был этот человек. Точно так же он сидел за столом, изучая какие-то альбомы и каталоги, постоянно записывая что-то в тетрадь. И точно такая же неприятность произошла с ним прямо на наших глазах! И главное, точно так же, как и в этот раз, он неожиданно схватился за голову и медленно свалился на пол. Когда приехала скорая, было уже поздно. Врачи констатировали смерть! Лежал он довольно долго, – пока не приехала милиция и не опросила всех свидетелей.
Потом выяснилось, что он не был сотрудником му¬зея, как мы думали раньше. Оказалось, что он ино¬стра¬нец, французский ученый, приехавший в Москву специально для работы в музейном архиве. Свидетелями этого грустного события была вся наша учебная группа, сотрудники музея, милиция и врачи. Мы долго потом обсуждали увиденное, сокрушаясь о том, как тонка и непрочна нить человеческой жизни.
Поэтому я должен был признать факт, что этот человек умер во второй раз и, по странному стечению обстоятельств, опять-таки на моих глазах. Тут же сама собой появилась мысль, что меня преследует привидение. Иначе как объяснить то невероятное совпадение, что призрак попался мне на глаза не где-нибудь в Москве, а именно здесь, в Лилиане, где я оказался в общем-то случайно.
Тем временем я обнаружил, что, к счастью, поторопился с оценкой происходящего. Мой таинственный незнакомец не умер! Благодаря усилиям врача он пришел в чувство, избежав того, что случилось с ним два года назад в Москве. Посетители кафе осторожно помогли ему встать на ноги, и повели в гостиничный холл, где было прохладно и можно было прилечь на мягкие сиденья. Официант наскоро собрал в охапку его вещи, рассыпавшиеся вокруг стола, и поспешил за ними.
Я тоже решил пойти следом, но вдруг мой взгляд привлек предмет, который неприметно остался лежать на полу между каменным парапетом и урной, стоявшей у столика.
Трудно сказать, что заставило меня через некоторое время подойти. Сделав вид, что обронил ключ от номера, я поднять этот предмет. Им оказалась компьютерная дискета белого цвета, слившаяся со светлым полом, почему её и не заметил официант. Несомненно, моими действиями, прежде всего, руководило желание получить как можно больше информации об этом странном человеке.
Убедившись, что на меня никто не обращает внимания, я медленным шагом вошел в холл гостиницы. Боль¬ного уже не было. Он куда-то ушел, хотя я не ви¬дел его выходящим из отеля. Надо отметить, что и сре¬ди жильцов он мне раньше не встречался. Ми¬нут десять – пятнадцать я посидел в холле, озираясь по сторонам и раздумывая: отдать свою находку официанту или портье, или оставить ее при себе. Последнее желание возобладало. В очередной раз осмотревшись, я подошел к лифту и нажал кнопку вызова.
В номере я улегся на кровать и осмотрел дискету. Дискета как дискета, с наклейкой, на которой когда-то была сделана надпись карандашом, но она была настолько затерта, что прочитать ее было невозможно.
Конечно, компьютера у меня не было, и где им можно было воспользоваться, я не имел представления. То есть компьютеров на самом деле вокруг было сколько угодно. Например, он был в фойе у администратора, да и наверняка в служебных помещениях гостиницы, но разве разумно было сунуться к ним с просьбой открыть дискету, которую я, можно сказать, украл? А что, если на ней имеется важная информация, и хозяин бросится ее искать, а меня поймают и уличат в воровстве?
Продолжая размышлять, я поймал себя на мысли, что определенно желал бы, чтобы на дискете оказалась действительно важная информация, которая помогла бы мне побольше узнать о незнакомце. Вероятность увлекательного приключения в этой романтической гриновской стране вдруг стала будоражить мою фантазию, и я ничего не мог с этим поделать.
Неожиданно зазвонил телефон, и я вздрогнул, подумав о хозяине дискеты. «На воре шапка горит, – прокомментировал я свой испуг. – Кто мне может сюда звонить? Ну, конечно же…!».
Я схватил трубку и услышал веселый голос Сергея:
– Борька! Ну, как ты там, еще не обалдел от скуки?
– Серега! Наконец-то! – радостно ответил я, – Ты откуда?
Его голос звучал так близко, словно он звонил из соседнего номера.
– Я из Лапландии, – ответил он. – Здесь жуткий холод и ни одного Санта-Клауса. Хотел сегодня выехать к тебе, но опять задержали дела, так что жди меня дня через три.
Я огорчился, но виду не подал. Через три так через три. Я решил ему пока не говорить о странном происшествии в кафе, ограничившись лишь коротким рассказом о том, где я был, что видел и что написал.
– Так значит, семь – восемь этюдов у тебя есть? – спросил он.
– Есть.
– Тогда сделай вот что. Слева от собора Святого Павла прямо к морю идет улица Якорей. Ну там еще стоит изваяние из трех каменных якорей.
– Помню, – сказал я. – Я проходил ми¬мо них.
– Ну вот… Не доходя до этих самых якорей, находится ресторан «Альфа». Ресторан старый и его все знают. А напротив него небольшая художественная галерея, где и продавались твои работы. Хозяин галереи – Жан Клевесси. Я вчера с ним разговаривал по телефону. Он о тебе помнит и ждет. Тащи ему все, что написал. Скажи, что ты Серов, от Строгова. Чем быстрее ты сдашь ему свои работы, тем быстрее они продадутся. Ну, не мне тебе объяснять.
Я был благодарен Сергею за его заботу и, закончив разговор, отобрал несколько наиболее приличных работ.

***

Утром следующего дня я решил отправиться в галерею, решив, на всякий случай, не брать с собой работы пока не переговорю с хозяином. Проснувшись, я оделся и первым делом побежал в кафе позавтракать. Также мне не терпелось посмотреть, не появится ли там мой вчерашний призрак. Именно такая характеристика мне приходила в голову, когда я думал об этом человеке.
Каково же было мое удивление, когда я увидел его в полном здравии, как ни в чем не бывало, сидящим за столиком и потребляющим обильный завтрак с пивом. Он выглядел абсолютно здоровым и бодрым. Никто бы не подумал, что вчера с ним произошел приступ. Закончив трапезу, он подозвал официанта и, встав из-за стола, начал расплачиваться, скрупулёзно отсчитывая деньги. При нем не было ни книг, ни тетрадей, ни каких других вещей.
Я, во что бы то ни стало, захотел узнать, куда он пойдет и с кем будет встречаться. Наскоро расплатившись с официантом и оставив недоеденным свой завтрак, я быстрым шагом последовал за ним.
Объект моей слежки все время шел пешком, не производя попыток поймать такси или воспользоваться городским транспортом. Призрак двигался твердой, уверенной походкой и было видно, что он не бесцельно слоняется по городу, а идет в какое-то конкретное место.
Пока я шёл за ним, у меня появился неизвестный мне доселе азарт преследователя. Я ощутил себя шпионом в чужой стране - Джеймсом Бондом, Штирлицем и Шерлоком Холмсом, вместе взятыми. Это было довольно забавно, и у меня появилось ощущение, что какой-то тайный смысл присутствует в игре, в которую я ввязывался незаметно для себя.
В подтверждение этому произошло следующее. Я потерял всяческие ориентиры, совершенно не представляя, по каким улицам пролегал наш путь. Когда мы прошли очередной лабиринт переулков и вышли на широкий бульвар, я увидел вдалеке каменное изваяние в виде трех якорей, красовавшееся на фоне моря.
«Все дороги ведут в Рим», – подумал я.
Когда незнакомец свернул в направлении моря, а на одном из фасадов стала видна большая надпись «Ресторан «Альфа», я уже почти не сомневался, что он зайдет в галерею Клевесси. Так и случилось!
Я подошел к дверям и, подождав несколько минут, тоже вошел внутрь. Галерея оказалась довольно просторной и состояла из двух залов. Там было тихо и прохладно, что в такую жару было просто спасением. Выставляться в таких салонах, наверное, было престижно. Картин много и вся экспозиция развешена профессионально. Полотна старых мастеров, реалистическая живопись, авангардная – все висело отдельно при соответствующем освещении.  За столом читал газету охранник, а к услугам клиентов были две симпатичные девицы, которые показывали экспозицию.
Мой преследуемый довольно быстро обошел все помещение, мельком поглядывая по сторонам, и остановился у стены с работами старых мастеров. Скрестив руки на груди, он принялся разглядывать кар¬ти¬ны. Некоторые рассматривал очень внимательно и по¬дол¬гу, словно играл в детскую игру «найди семь отличий».
Я осмелился подойти ближе и правильно сделал. Одна из девушек, закончив что-то объяснять другим посетителям, подошла к нему и с улыбкой спросила:
– Вас давно не было видно, месье Карье. Здравствуйте.
Он оглянулся и довольно сухо поздоровался, не реагируя на ясную девичью улыбку. Голос у него был сиплый и неблагозвучный. Приятных ноток в нем не звучало.
– Появилось много нового, месье Карье, – продолжала девушка. – Если Вас что-то заинтересует, то я к вашим услугам.
Он кивнул ей, не проронив ни слова, и вновь уставился в картины. Девушка удалилась, и я заметил, как дежурная улыбка моментально исчезла с ее лица.
Ну что же, теперь я знал его фамилию. Это уже кое-что.
Я стоял поодаль, искоса поглядывая на Карье, – я уже мог его так называть, – как увидел, что из-за перегородки вышел пожилой человек и направился к нему. Без всякого сомнения, это был хозяин галереи. Проходя, он с интересом посмотрел на меня, и я подумал, что теперь уйти, не поговорив с ним, будет неудобно. Пока он неспешно следовал к Карье, тот резко повернулся к выходу и быстро скрылся за дверьми галереи. Было похоже, что Карье заметил хозяина, но не желал с ним разговаривать.
Тут я решил прекратить слежку. Пожилой человек лениво развел руками. Повернувшись назад, он встретился со мной глазами, и я настроился на разговор с ним.
– Месье Клевесси? – спросил я.
– К вашим услугам, – ответил он, прищуриваясь и доставая из кармана очки.
– Я к вам от Сергея Строгова.
Клевесси быстро закивал головой.
– Вы господин Серов?
Я утвердительно кивнул.
– Это хорошо, очень хорошо! Ваши картины многим нравятся. Вы прямо из России? Принесли что-нибудь с собой? Вижу, что нет.
– Я не рискнул, прежде не договорившись с вами, –произнес я.
– Так несите же, несите! Сколько у вас работ?
– Семь небольших этюдов. Все виды Зурбагана и окрестностей, – уточнил я.
– Вы писали здесь, с натуры? Прекрасно! Вы знаете, – сказал он тоном заговорщика - сейчас почти никто не пишет с натуры. Никто. У вас в России пишут с натуры?
– Редко, – ответил я с пониманием.
– Да, да, видимо это всеобщая болезнь, – произнес он с неподдельной грустью. – Конечно, чего проще: сфотографировал и сиди – копируй. Настоящей живописи мало. Лично я вот это не люблю. – Он махнул головой на стену с абстрактными работами. – Разбираюсь, но не люблю. А многие из них и рисовать то толком не умеют. Что это за художник, который не умеет рисовать? Эти крестики-квадратики разве могут называться искусством? А вы как считаете?
– Совершенно согласен с вами, – ответил я.
– Это хорошо, очень хорошо...
Он повел меня по залу и стал рассказывать о достоинствах и недостатках каждого из местных художников, выставляющихся у него. Сначала мне было интересно, но спустя полчаса я уже мечтал, чтобы эта экскурсия поскорее закончилась. Девушки в зале с улыбкой сочувственно посматривали на меня. Видимо, Клевесси был большим любителем поговорить, и его сотрудникам это было хорошо известно.
Когда мы прощались, я решился спросить его о Карье.
– А… – протянул он без особого энтузиазма, – коллекционер. Похоже, что из прохиндеев, хотя точно не знаю. Покупают здесь, а перепродают в Штатах или в Южной Америке. Этим многие занимаются.
– Я спрашиваю потому, что мне тоже нравятся эти полотна, – попытался я объяснить мой интерес, указав на ту часть экспозиции, которую тот так пристально разглядывал.
– Разделяю ваш интерес, – произнес Клевесси, и на лице его отразилось восторженное оживление. – На этой стене только старые мастера. Обратите внимание на этот ряд. Ведь это Зурбаган. Да, да, средневековый Зурбаган в оригинале. Вот эти три пейзажа принадлежат кисти герцога Геркона. Семнадцатый век. Геркон был покровителем здешних живописцев того времени и, кроме того, сам брал в руки кисть. Это Сурет, а это Тренган – большая редкость, доложу я вам! В свободной продаже работы этих мастеров отыскать практически невозможно. Ведь эти полотна своего рода документ того времени. Как вы думаете, что это за место? – спросил он, указав на одну из картин, с улыбкой заглядывая мне в глаза.
Я пожал плечами. На картине был изобра¬жен ландшафт с перелесками. В центре возвышался замок, окруженный разбросанными средневековы¬ми строениями.
– Не догадываетесь? Сейчас это место узнать невозможно. А ведь это Ангрский проспект. Там, где он поворачивает в сторону моря, огибая замок. Это замок Грин-Скап. Если вы обратите внимание, он и сейчас в целости и сохранности, только вокруг все застроено, еще с начала девятнадцатого века.
– Поразительно! – воскликнул я. – Никогда бы не подумал.
Клевесси замолчал, умиленно уставившись в картину.
– Ну что ж, мне пора, – произнес я, выдержав паузу. – Так значит завтра я принесу вам свои работы. Прямо с утра.
Остаток дня я провел на пляже. Море было ласковое, теплое, народу немного. Я лежал на золотом песке и вспоминал, кого мне напоминает господин Клевесси. Потом понял. Он был похож на вождя мирового пролетариата, не столько внешне, сколько повадками и манерой говорить.
После того, как мне стало известно имя незнакомца, он стал гораздо менее таинственен, и мой интерес к нему заметно снизился. Тот факт, что его знают в галерее, говорил о том, что он, скорее всего, является жителем Зурбагана и находится, так сказать, «на легальном положении». Во всяком случае, ясно, что он никакой не шпион и уж, конечно, не призрак. Я даже почувствовал некоторое разочарование, ориентируясь на свой жизненный опыт, когда все интересное и неожиданное со временем становится обыденным и скучным. Не исключено, что и странное сходство с умершим два года назад иностранцем при дальнейшем пополнении информации будет объяснено каким-нибудь простым и обычным образом.
На следующий день с утра пораньше я снова был в галерее у Клевесси. Он внимательно рассматривал мои работы и удовлетворенно кивал. Потом он повел меня в свой кабинет, где сев за компьютер, стал заносить туда названия картин и их характеристики. В кабинете больше никого не было. Увидев компьютер, я вспомнил о дискете, которая была со мной. Клевесси производил впечатление доброго, простодушного человека, и я попросил разрешения воспользоваться его техникой, чтобы просмотреть и, если можно, распечатать пару своих файлов.
– Конечно, конечно, – получил я утвердительный ответ. – Помочь или справитесь сами?
– Справлюсь сам. Не стоит беспокоиться.
Через несколько минут он освободил мне место и удалился.
На дискете оказался всего один текстовый файл, напечатанный мелким кеглем, но довольно большой, страниц более ста. Читать и тем более распечатывать его весь, времени не было, да и не удобно было злоупотреблять добротой хозяина. Я послал в печать десять страниц, и принтер бесшумно вывел листы. Собрав их, я вышел в коридор и выглянул в зал. Клевесси был занят разговором с парой посетителей. Я быстро вернулся и распечатал еще десяток страниц. Потом вынул дискету и, свернув в трубочку свою добычу, довольный собой вышел из кабинета.
– Все в порядке? – поинтересовался Клевесси, когда я вышел из его кабинета.
– Да, большое спасибо!
Он пообещал позвонить Сергею или мне в гостиницу, если что-нибудь продастся. Я вновь поблагодарил его, и мы распрощались.
Вернувшись назад, я наскоро пообедал в кафе и с нетерпением поднялся в номер, чтобы прочитать то, что удалось распечатать. У меня была твердая уверенность, что здесь должна быть разгадка, которая объясняет все странности связанные с Карье.
Я открыл балкон, задернул шторы, налил себе вина и, завалившись на кровать, раскрыл листы с текстом. Напечатано было по-французски без всяких англо-итальянских примесей, свойственных лилианскому диалекту, и я в очередной раз порадовался за себя, что когда-то сподобился хорошо выучить этот язык.
Содержание текста явилось для меня довольно неожиданным. Это не было «секретным донесением в центр», компроматом на лилианского премьер-министра, или планом ограбления Национального Лилианского банка. В глаза бил многообещающий заголовок: «Все золото мира». Начав чтение, я с интересом осилил около половины текста, покуда меня не сморил сон.



     *Медиевистика – история средних веков (научный термин).
* Кумранские свитки – древние тексты иудейской секты ессеев найденные в 1946 году в местечке Хирбет Кумран на берегу Мертвого моря.
*  «Праздник, который всегда с тобой» – роман Э. Хемингуэя о Париже.



Поворот

В пылу утех свои проводим дни,
в страстях погрязнув, с рождества до гроба.
А между тем, вокруг, в густой тени
плетут интриги Зависть, Лесть и Злоба.
И что ж теперь, пасть ниц перед Судьбой?
Не слишком ли трусливы мы с тобой?
                Гильом дю Вентре

- Ну, все… хватит, Гильом…, перестань…, тебе пора уходить. Господи, уже полдень, время молитвы подходит к концу! Еще немного и тебе не уйти незамеченным!
Девушка вырвалась из объятий, поспешно облачилась в монашескую рясу и открыла ставни. Солнечный свет залил келью. Достав из-под подушки спрятанное зеркальце, она принялась собирать волосы.
Гильом молча любовался ее утонченными чертами лица, бездонными голубыми глазами и вьющимися золотыми локонами.
– Больше не приходи среди бела дня, – ворчала девушка, – это слишком опасно. Ночью у нас гораздо больше времени.
– Луиза, – воскликнул Гильом нарочито трагическим тоном. – Если бы я мог дождаться вечера. Нет, это выше моих сил!
– Ой-ой-ой, – ехидно проговорила Луиза. – Так я и поверила. Просто тебе стало скучно. А я могу пострадать из-за этого.
– Господи, милая! Как ты можешь так говорить! Разве я могу допустить…
– Тише! Кто-то идет. Быстрее одевайся и уходи.
За дверью кельи послышались шаги и голоса. Гильом вскочил и стал лихорадочно одеваться. Луиза открыла окно и выглянула наружу.
– Ну, вот. Теперь тебе уйти будет не просто. Посмотри.
Гильом аккуратно высунулся и увидел двух человек, которые неспешно прогуливались по садовой аллее и о чем-то разговаривали.
– Это аббат Ферье и настоятельница, – пояснила Луиза. – Господи, если бы она только знала, чем я занимаюсь во время полуденной молитвы. – Девушка хихикнула и, осекшись, сделала серьезное лицо, перекрестилась и скороговоркой начала причитать: – Господи! Прости дочь твою…
Гильом обнял ее и тихо проговорил:
– Луиза. Я вчера сочинил сонет и посвятил его тебе.
– Мне или твоей Маргарите?
– Ну конечно тебе! Причем тут Маргарита? Вот послушай.
– Не сейчас. «Смотри, – сказала она, глядя в окно, — они скрылись за деревьями». Прыгай, пока никого нет.
Гильом выглянул и, удостоверившись, что никого не видно, быстро натянул сапоги и полез в ок¬но.
– До встречи, любимая, – прошептал он, а она легонько подтолкнула своего кавалера.
Приземлившись на траву, Гильом послал наверх воздушный поцелуй и нырнул в густо растущие кусты. Это были насаждения шиповника и еще какого-то пышного экзотического кустарника, аккуратно подстриженного в виде треугольных пирамид, с высотой, почти достигающей человеческого роста. Спрятаться в такой растительности не составляло большого труда. Кустарники были рассажены вдоль садовых аллей и монастырской стены. Гильом быстро пробрался за крайнюю полосу насаждений, и уже собрался было перелезть через стену, как вдруг в конце аллеи послышались голоса. Он приподнялся и увидел аббата и настоятельницу, медленно направляющихся в его сторону. Гильом спрятался под сенью густой растительности от нещадно палящего солнца, решив переждать, пока они пройдут мимо.
Голоса приближались. Гильом затаил дыхание и закрыл глаза. Он был уверен, что заметить его невозможно и расслабился. В голове стали складываться рифмы очередного сонета. Но разговор двух духовных особ не давал ему сосредоточиться, а по мере их приближения, Гильом услышал нечто такое, что повергло его в немалое удивление.
Аббат довольно громко и с выражением декламировал сонет. Его сонет, который он сочинил более года назад, и из-за которого некоторые титулованные особы настойчиво порекомендовали ему покинуть Париж хотя бы на время.
Когда-нибудь все брошу и уеду –
По свету синюю страну искать,
Где нету ни солдат, ни людоедов,
Где никого не надо убивать.
Там не найдешь евангелий и библий,
И ни придворных нет, ни королей.
Попы там от безденежья погибли,
Зато Вентре в почете и Рабле.
Там в реках не вода течет, а вина;
На ветках – жареные каплуны
Висят, как яблоки… Париж покину,
Но не найду нигде такой страны!
А если б и нашел… вздыхаю с грустью:
Французов и ослов туда не пустят! * (Я. Харон, Ю. Вейнерт)

Сонет дошел до короля. Тот, говорят, долго смеялся и сказал, что не прочь взять Гильома к себе шутом, а вот кардинал был вне себя, заметив Его Величеству, что придворные распоясались, а тот слишком им потакает. Несмотря на спокойствие короля, Гильом все же решил покинуть столицу и пожить некоторое время в родовом поместье в Лилиане, тем паче, что подобных сочинений, гуляющих по веселым компаниям, у него было немало.
Сейчас, вновь услышав этот сонет из уст местного аббата, Гильому стало несколько не по себе. Он чувствовал, что ничего хорошего это сулить не могло, и аббат читал его стихи отнюдь не из любви к поэзии. Гильом осторожно поднялся с травы и стал прислушиваться к разговору.
– Простите за откровенность, святой отец, – размеренно говорила настоятельница, – но не могу не отметить, что написано превосходно, если, конечно, не брать во внимание содержание сонета.
– Вот именно, матушка, вот именно, – вдохновенно говорил аббат, – вполне превосходно. Именно это-то и настораживает. Одно дело, когда смеются над королем и духовенством на рыночной площади, где обычная ругань недовольных привычна для слуха и тонет в шуме толпы, и совсем другое, когда недовольство облечено в изящную форму. В таком виде этот вздор заставляет задуматься любого хоть немного мыслящего человека, и кто знает, скольких спящих врагов королевства можно пробудить этими стишками. А его картины? Вы бы только видели его картины! Там изображены одни лишь распутные девки, пиры на лоне природы и ни одного святого образа!
– Да, вы правы, преподобный отец, – задумчиво проговорила настоятельница. – Можно только удивляться, что король так спокойно относиться к подобным вольностям.
– Пора откровенно признаться, что наш монарх стареет и становится все менее способным управлять государством. Кто знает, где была бы сейчас Франция, если бы не господин Кольбер и духовники нашего ордена.
– Вы не боитесь…
– Не боюсь, сестра, не боюсь, – перебил ее аббат. – Мы ведь всегда с вами понимали друг друга, да и захоти вы кому-либо передать мои слова, вам все равно никто не поверит. А этот Вентре… Он, конечно, не бунтовщик, не шпион, вряд ли связан с врагами монархии, во всяком случае нам этого не известно, но его сонеты будоражат умы молодёжи и могут способствовать бунтарским настроениям. Их написано немало, и бродят они не только по Парижу - их декламируют в салонах, кабаках и даже на рыночных площадях Зурбагана. Я не говорю о бунте в масштабах всего государства, но в масштабах Лилианы может произойти все что угодно, пока здешний герцог тайно симпатизирует королю Вильгельму.*
– У вас достоверные сведения?
– Абсолютно достоверные. Есть свидетельства, – аббат понизил голос, – что Англия вынашивает планы отхватить Лилиану, и не без помощи нашего герцога. Вы можете себе представить, сколько проворовавшейся знати, гугенотов*, янсенистов* бежавших сюда от гнева короля, поддержат его кузена. А сколько здесь осело англичан и итальянцев, которые тайно симпатизируют своим соотечественникам? Потеря Лилианы будет для Франции большим ударом. Два крупных порта, одиннадцать крепостей, контролирующих побережье и внутренние земли. Этого нельзя допустить!
Все это время Гильом, затаив дыхание, осторожно пробирался вдоль кустов за медленно прогуливающимися аббатом и настоятельницей. Он весь превратился в слух, совсем не обращая внимания на то, что уже перепачкал травой новые атласные штаны, только вчера пошитые для него лучшим зурбаганским портным. Гильом был в шоке от услышанного. Он никогда не мог и подумать, что здесь, в Зурбагане, кто-то будет пытаться строить против него козни, используя при этом его творчество. А ведь из невинных, на его взгляд, стихов действительно можно состряпать политическое обвинение. Но зачем? Чем он, поэт и художник Гильом дю Вентре, не угодил этому аббату или кому-то еще? Вскоре услышал ответ и на этот вопрос.
– Но не кажется ли вам, дорогой брат, – произнесла настоятельница, – что в таком случае было бы гораздо правильней обратить свои усилия на то, чтобы упрятать в Бастилию не поэта дю Вентре, а самого герцога д’Альвару?
«Что? В Бастилию?! – пронеслось в голове у Гильома. – Меня хотят упрятать в Бастилию? Да за что?!».
– Не скрою, сестра, что для нас это было бы самым желаемым событием, но для этого нам нужно ещё подсобрать на него некоторые компрометирующие сведения.
– О связях с англичанами?
– Не только. – Аббат остановился и осмотрелся по сторонам. – Видите ли, нам совершенно точно известно, что герцог д’Альвара вот уже более двух лет запускает свои грязные руки в государственную казну.
Настоятельница ахнула, прикрыв рот ладонью.
– Да, да, – продолжал аббат. – Мы даже знаем точные суммы, которые он украл и в коих так нуждалась Франция в период зимних баталий на севере. Но пока у нас нет всех доказательств его вины…, да и время еще не пришло.
– И вы хотите начать с Вентре? – недоуменно спросила настоятельница. – Но ведь он даже не в свите герцога.
– Что касается Вентре, признаюсь, дело здесь не только политическое. Вам ведь известно, что его родовое поместье некогда было оплотом тамплиеров в Лилиане?
– Неужели вы думаете, что этот молодой поэт связан…?
– Связан или не связан, какая разница? – перебил ее аббат. – Ведь безумный дядюшка его еще жив, хотя и давно помилован за свои связи с заговорщиками – гугенотами. Кто знает, не передал ли он их тайны своему племяннику? Я буду откровенен с вами: ордену, членом которого я являюсь, угодно завладеть его поместьем, этим дьявольским гнездом, этим оплотом Люцифера и его секретов! Нашему ордену требуется хорошая база в Лилиане, и этот старый замок нам подходит как нельзя лучше. Богу угодно было сделать так, чтобы у молодого Вентре к настоящему времени еще не было наследников. Этот беспечный гуляка до сих пор не позаботился о том, чтобы связать себя узами брака и нарожать детей. Его брат, который живет в Генуе, от наследства отрешен их отцом, когда тот был жив. Его сестра – незаконнорожденная, и прав не имеет. Поэтому, уничтожив Вентре, мы имеем реальную возможность завладеть этим дьявольским гнездом. И мне кажется, матушка, что в этом наши с вами интересы совпадают?
– Мои интересы совпадают с вашими? – удивилась настоятельница. – Вы не ошиблись?
– Ну может быть, не лично ваши, а вашей обители. Вспомните, сколь долго вы хлопочете о расширении монастырских земель. Но это земли герцога, а он никогда не пожертвует вам свои лучшие охотничьи угодья. Но вот вам другое предложение. Земли Вентре, которые, кстати, подходят вплотную к монастырским владениям, не такие обширные, но не менее плодородные, богатые дичью и живностью. Если бы вы помогли мне в этом, то мы могли бы разделить их - нам бы достался замок в Кунст-Фише со всем его содержимым, а вашей обители – окрестные земли.
– Вашему коварству можно позавидовать, преподобный отец. Странно, что вы еще в таком низком духовном звании, – покачивая головой, произнесла настоятельница.
– Поверьте, мое звание в рядах нашего ордена гораздо выше.
– Право, то, что вы мне предлагаете, с одной стороны довольно низко, но… – настоятельница задумалась, – с другой стороны, если Богу угодно уничтожить дьявольское гнездо, а королю государственного изменника… Что я должна сделать?
– Я всегда знал, что с вами можно иметь дело, сестра, – удовлетворенно ответил аббат. – Вам нужно всего лишь вновь написать прошение герцогу на расширение монастырских владений, теперь уже за счет земель Кунст-Фиша. А остальное мое дело. Уж я-то найду слова, чтобы убедить д’Альвару в том, что Вентре своими сочинениями бросает на него тень.
- Но, насколько мне известно, Вентре и д’Альвара друзья?
- Дружба, скрепленная вином слаба, и вообще, в наше время, это понятие рациональное.
Дальше Гильом ползти уже не мог. Чувства тре¬воги и негодования смешались в нем. Он понял, что услышал все самое главное и обессиленный от длительного ползанья по траве растянулся под кустами шиповника. Аббат Ферье и настоятельница прошли дальше по аллее и вскоре скрылись за углом здания. Отдохнув несколько минут, Гильом убедился, что вокруг никого нет, поднялся с колен и полез на монастырскую стену.

***
После бутылки красного херама и жареной куропатки, которых Гильом отведал в придорожной таверне, мир вокруг него приобрел прежние очертания, став таким, каким был до подслушанного разговора. Аппетит у Гильома не пропадал никогда, несмотря ни на какие неприятности. Насытившись, он успокоился и вновь ощутил способность к размышлению.
Взвесив все возможные последствия, которые могут быть после того, как аббат начнет осуществлять свои планы, Гильом понял, что дело его плохо. Плохо настолько, что может кончиться Бастилией, или ещё чем похуже. Аббат Ферье был иезуит, знался с епископом, был вхож во дворец герцога и в дома других хозяев Лилианы. О его способностях плести интриги и влиять на сильных мира сего знали все, но из понятных опасений вслух недовольство свое не проявляли, разве что сторонились его по возможности. Потому Гильом мог быть уверен, что Ферье не оставит свои замыслы в забвении.
Первая мысль, которая пришла Гильому еще в монастырском саду, была о том, чтобы подкараулить этот огрызок святейшей инквизиции в темном зурбаганском переулке и проломить ему голову. Спасибо сказали бы многие. Во всяком случае, никто бы не огорчился.
Затем ему в голову пришла вторая, более благородная мысль: навязать аббату дуэль в темном переулке, несмотря на невозможность такового из-за его духовного сана. Интересно было бы посмотреть, как грузный аббат в длиннополой рясе прыгает со шпагой в руке. Правда не исключено, что он тоже умеет владеть оружием – за иезуитами это, говорят, водится, – но Гильом не сомневался в том, что одержит победу. И убийство тогда было бы не убийством, а честным поединком. Правда, опять же без свидетелей, но хотя бы перед Богом он будет чист, а это уже немало.
Поразмыслив еще, Гильом отверг эти мысли, сна¬чала посетовав, а потом внутренне возгордившись, что он все-таки не способен на такие низости.
Впрочем, оставалась одна надежда - на то, что у Ферье ничего не выйдет. Этой надеждой был его друг и учитель герцог д’Альвара. Жан-Батист Геркон д’Альвара, герцог Лилианский, двоюродный кузен короля, лучший зурбаганский живописец наверняка, получив прошение монастыря и выслушав доводы аббата, конечно же выдворит его за ворота. Ну, если не выдворит (для этого он, пожалуй, слишком осторожен), то хотя бы отвергнет все его поползновения.
Остановившись на этой мысли, Гильом бросил хозяину таверны несколько су, и вышел на улицу. Отвязав жующего солому Ориона, он в раздумьях отпустил послушного коня и побрел по пыльной дороге в направлении замка. Жеребец, фыркая, цокал копытами позади него.
С вершины зеленого холма Гильому открылся прекрасный вид на спокойное море и видневшиеся вдалеке стены и шпили Зурбагана. Прямо, в полумиле от него, среди зарослей небольшой рощи возвышалась главная башня старого фамильного замка.
Осмотревшись, Гильом в который раз посетовал на то, что так и не удосужился написать этот пейзаж, сочетающий в себе нежные весенние краски.
Он присел на траву на склоне холма и вновь задумался. Услышанная сегодня угроза его существованию так и не давала покоя. Он задался вопросом: что будет делать этот иезуит, когда герцог откажет ему? Неужели успокоится и перестанет посягать на Кунст-Фиш? Ответ был очевиден: такие как он никогда не успокаиваются.
Однако, если Богу угодно было чтобы ему, Гильому, стало известно об этом заговоре, то он должен что-то предпринять. Что нужно было сделать, он знал – предупредить дядюшку и герцога, а там как Бог распорядится.
Этот вывод был последним в его раздумьях. Гильом поднялся с травы и подозвал коня.

                ***
Дядюшка Гильома Амьель Экар дю Вентре происходил из старинного гасконского рода, владеющего некогда землями в Окситании,* неподалеку от Тулузы.
Эти владения в предгорьях Пиринеев расширил его славный предок маркиз Раймон дю Вентре, по возвращении из похода за гробом Господнем в 1148 году. Как и многие другие здешние сеньоры Раймон дю Вентре привез из Палестины несколько обозов восточного добра, сундук золота и странные манихейские* идеи, которые вскоре распространились по всей Окситании. В дальнейшем эти идеи, впрочем, как и приобретенные восточные богатства, стали причиной возвышения и впоследствии упадка рода Вентре.
Благодаря шелкам, пряностям и золоту маркиз Раймон увеличил свои владения, купил в Провансе несколько морских судов и основал две торговые фактории, одну в Лангедоке, а другую на отдаленном Лилианском побережье.
Из-за принадлежности к катарам* потомки его навлекли на себя гнев короля и папы, в результате чего потеряли все фамильные богатства, кроме небольшого владения в Лилиане. Сюда они бежали всем своим многочисленным семейством после неудачной обороны Монсегюра в 1244 году и это место стало их второй родиной.
Дом Вентре просуществовал безбедно при многих правителях. В 1601 году Лилиана вошла в состав Франции, и для Вентре все было превосходно вплоть до отмены в 1685 году Нантского эдикта о веротерпимости. По всему королевству начались гонения на гугенотов. Отец Гильома Жордан дю Вентре был упрям и принимать католичество не собирался. Ему повезло: он умер, не дождавшись королевского суда. А брат его – дядя Гильома – Экар перешел в иную веру с легким сердцем, на что у него были свои оправдания. Утверждая, что еще не выполнил на земле миссию, отведенную ему Господом, он любил повторять, что если есть Бог в душе, то на каком языке молиться ему, значения не имеет.
Тем не менее, это не спасло дом Вентре от упадка. Часть земель была отторгнута в пользу муниципалитета Зурбагана, а крупные корабли были конфискованы для нужд государства в войне с Испанией. Остались лишь рыбацкие суда, небольшие охотничьи угодья и земли двух деревень. Одна – деревня рыбаков, другая – виноградарей. На проценты от доходов рыбаков и производства вина и жили члены семейства Вентре к тому времени, когда Гильом оставил Париж и поселился в родовом поместье.
Экар дю Вентре был уже стар. В последние годы он совсем замкнулся, почти перестав покидать стены родового замка. Во всяком случае, за время своего пребывания в Лилиане Гильом ни разу не видел, чтобы дядюшка выходил за ворота. В свои семьдесят пять лет Экар дю Вентре был еще в здравом уме и светлой памяти. Голос его казался молодым, но ноги слушались все хуже, а спина распрямлялась все реже. Он еще занимался хозяйством, и каждое утро давал ценные указания управляющему Пьеру Бонне. Тот, вот уже более тридцати лет вел дела Кунста, и был на короткой ноге с хозяином. За дядюшкой ухаживала его племянница – старшая сестра Гильома Клеманс, послушница монастыря Святой Магдалины, живущая в миру. Кроме нее, Гильома, Бонне и слуг дядюшка ни с кем не общался.
Большую часть времени он проводил в своей комнате, где почти постоянно горел камин.  Старик часами просиживал у огня в окружении книг и старинных вещей, предаваясь воспоминаниям о своей бурной молодости. Иногда он делился некоторыми из них с Гильомом. Тот не противился и слушал внимательно, с большим интересом, представляя в отблесках огня, картины безвозвратно ушедшего прошлого.
А вспомнить было что: обучение в Норбонне, путешествие по Европе, службу во французской армии. После ранения в битве при Рокруа* Экар вернулся домой, где вопреки аристократическим традициям занялся хозяйством, а также увлекся науками и философией.
С тех пор вот уже около тридцати лет Экар дю Вентре жил в тихом зурбаганском предместье и старел, с каждым годом все более отдаляясь от мирской жизни. Он подолгу молчал, а иногда говорил странные вещи, в суть которых родственники не вникали. Многие дни он проводил в уединении, почти не выходя из своего жилища, иногда спускаясь в подвал, и рылся там в бесхозных фамильных вещах, собранных с давних времён.
Лишь раз в день перед закатом солнца с завидной регулярностью старик медленно поднимался по винтовой лестнице на башню, где дышал свежим воздухом и обозревал окрестности. Он подолгу всматривался вдаль, как будто кого-то ждал.

                ***
– Синьор только что отправился наверх, – произнес Бернар Камо, дядюшкин слуга, с которым Гильом столкнулся у дверей его комнаты.
Бернар служил оруженосцем у Экара дю Вентре, еще со времен Фронды, да так и остался у него на службе, став для старика реально близким человеком. Бернар был моложе дядюшки. Ему было пятьдесят лет. Он был ещё крепок, владел всеми видами оружия и был способен выполнять любую, даже самую тяжелую и опасную работу.
– Благодарю Бернар, я подожду.
Гильом вошел. Как всегда, здесь было темно и прохладно. Горел камин. Языки пламени отбрасывали причудливые тени на портьеры, отражались на старинных гравюрах, поигрывали на ножнах и стволах оружия, развешенного по стенам. Вокруг дядюшкиного кресла, на кушетках и по полу были разбросаны старые книги, большей частью писанные на латыни.
Гильом сел в одно из кресел и задумался о предстоящем разговоре. Старик с годами становился все более упрямым и тяжелым в общении. Было очевидно, что его нелегко будет уговорить покинуть своё уютное логово, чтобы предпринять те меры предосторожности, которые Гильом хотел предложить.
Через четверть часа наверху хлопнула дверь и послышались тяжелые дядюшкины шаги. Войдя в комнату, Экар дю Вентре краем глаза глянул на Гильома и прошаркал к своему креслу у камина. Усевшись в него, он завернулся в старое одеяло и ворчливо произнес:
– Раз пришел, значит чего-то нужно. Просто так ко мне уже никто не приходит.
– Так вы сами, дядюшка, никого не хотите видеть, – возразил Гильом. – Сидите тут как в берлоге, без света божьего.
– К тебе запреты не относятся. Ты ведь единственный наследник. Скоро умру. Кому это все достанется? Хоть бы пришел, выслушал пару советов как хозяйство вести. А свет божий я только что видел с башни. Луга не кошены, дамбу рыбацкую того и гляди смоет.
– Опять вы за свое. Несмотря на то, что в Лилиане дворянам не так зазорно заниматься хозяйством, вы ведь знаете, что это дело совершенно не по мне, – ответил Гильом. – Мне легче в два раза повысить жалование Бонне, чем подсчитывать доходы и убытки. Только хуже будет, если я тоже начну в это лезть.
– Бонне тоже стар, – продолжал дядюшка. – Хоть бы нового управляющего найти, молодого, да честного. Да где ж теперь такого сыскать?
Старик замолчал, смотря на огонь в камине. Помолчал и Гильом, задумавшись о том, что дядюшка, в сущности, прав, радея за будущее поместья. Старики – он и Бонне – давно не справлялись с хозяйством, и все вокруг действительно приходило в упадок. Эта мысль не раз посещала Гильома, когда он проходил через главные ворота замка. Некогда ухоженные цветочные клумбы и садовые аллеи, мощеные дорожки, по которым когда-то к центральному входу подъезжали богато украшенные экипажи зурбаганской знати, – все находилось в запустении. Аккуратно подстриженные кусты превратились в безобразно разросшиеся заросли всевозможных растений, из гущи которых торчали верхушки экзотических пальм, когда-то специально завезенных с африканского побережья. На дорожках между булыжниками пробивалась трава, а по парадной лестнице бродили гуси и куры. Весь замок представлял собой довольно грустное зрелище и разительно отличался от того, каким Гильом его помнил со времени своего детства.
– Ну говори, зачем пришел? – спросил дядюшка медленно, с расстановкой, как бы предчувствуя тревогу.
Помедлив, Гильом передал ему разговор между аббатом Ферье и настоятельницей монастыря Святой Магдалины.
– Так ты и бегаешь по девкам, вместо того, чтобы заняться чем-нибудь полезным, – проговорил Экар дю Вентре после продолжительной паузы и взял в руки какую-то книгу. – Вот если бы ты открыл Оригена*…
– Меня не интересуют теософские трактаты, дядюшка, – перебил его Гильом. – Моему сердцу более милы сочинения господ Мольера и Рабле, сонеты Камоэнеса, да мудрости Эразма из Роттердама. И вообще, сейчас не об этом. Речь идет о вашей безопасности. Или вы думаете, что слова этого иезуита ничего не значат?
– Не думаю, – произнес старик, откладывая книгу в сторону. – Подумать только, настоятельница поддалась на уговоры этого аббата? А твоя сестра Клеманс еще имеет постриг в этом борделе! Я знал, что они не оставят меня в покое. И что ты хочешь предложить мне? Сбежать в Англию или в Америку? Так это не для меня. Слишком стар я стал для побегов и переездов. Тем более, здесь у меня есть еще дела.
– Бонне…
– Я не говорю о хозяйстве, Гильом, – перебил его дядюшка. – Моя миссия еще не выполнена, потому я и должен быть здесь, в Зурбагане, покуда…
Экар дю Вентре замолчал и отвернулся к огню.
– Ну какая миссия? Перед кем? – с иронией спросил Гильом.
– Придет время, и ты все узнаешь, а пока потерпи.
– Откровенно говоря, я не очень страдаю нетерпением узнать ваши секреты, покрывшиеся толстым слоем пыли, – сказал Гильом. – Но, чтобы сохранить вашу жизнь, я предлагаю следующее…
Гильом предложил дядюшке переехать в Охотничий домик. Это была маленькая, некогда хорошо укрепленная крепостица, построенная еще при генуэзцах. Она находилась в нескольких милях от Кунст-Фиша, довольно высоко в Северных предгорьях. Когда-то крепость охраняла северные границы владений Вентре, перекрывая один из узких проходов в ущелье, которое соединяло районы побережья с горными долинами. С того времени как Лилиана вошла в состав Франции, крепость в горах утратила свое военное значение и стала использоваться как перевалочный пункт при проведении охоты в диких горных долинах.
Экар дю Вентре последний раз выезжал на охоту лет двадцать назад, а Гильом охотиться не любил. Охот¬ничий домик долгое время никак не использовался, покуда часть его не взял в аренду виллан* Генон, говорят, дальний родственник Вентре по какой-то побочной линии. Он рассадил на склоне вокруг дома небольшой виноградник, и вот уже более десяти лет исправно поставлял в Кунст прекрасный херам.
Охотничий домик был, несомненно, удобен для того, кто по тем или иным причинам желал уединиться от мирской жизни. Он был хорошо скрыт в горах, и о его существовании в Зурбагане мало кто знал. Опасной дорогой через ущелье давно никто не пользовался с тех пор, когда в начале столетия построили горный мост через Лилиану. Через него в долины вела хорошая дорога, по которой выезжал охотиться сам герцог и прочая зурбаганская знать.
Кроме того, из Охотничьего домика через ущелья и непроходимый лес вела обводная тайная тропа, обустроенная еще в те стародавние времена, когда дом был крепостью. Если един¬ственная дорога, которая вела к ней, перекрывалась неприятелем при осаде, гонец мог выбраться из крепости по этой тропе и сообщить о приближении врага. Тропа выходила где-то у берега моря в месте, неведомом Гильому. В случае реальной опасности ей вполне можно было бы воспользоваться, чтобы на одной из неприглядных рыбацких шхун отплыть, например, в Геную, к брату Гильома Арно.
Дядюшка выслушал Гильома, не перебивая.
– Что ж, горный воздух пошел бы мне на пользу, – произнес он после непродолжительной паузы. – Я согласен. Завтра Бернар поможет мне собрать вещи, и я буду готов. Только об этом никто ничего не должен знать, кроме Клеманс и Бонне.
– Само собой, – ответил Гильом, довольный и несколько удивленный тем, что старик не стал противиться и даже сам побеспокоился о мерах предосторожности.
– Но постоянно прятаться не выход. Что ты еще намерен предпринять? – спросил старик.
– Я пойду к герцогу, – сказал Гильом, – и рас¬скажу ему все, что рассказал вам. Он должен мне помочь. Ферье имеет зуб и на д’Альвару. А раз так, то в его собственных интересах заткнуть рот этому аббату. Как бы то ни было, вы можете по¬ка приготовиться к переезду. Завтра я буду у гер¬цога, а после разговора с ним мы примем решение.
Гильом поднялся и направился к выходу.
– А если герцог не поможет? – догнал его дядюшкин вопрос.
– Если не поможет герцог… – Гильом выдержал паузу и решительно произнес, – тогда нам поможет хороший удар моей шпаги. Я не намерен ждать, когда мы станем невинными жертвами в чьих-то политических играх.

***
Гильом и Луиза, высунувшись вдвоем в узкое окошко монастырской кельи, смотрели в мерцающую звездами темноту. Монастырь стоял на холме, и поверх его стен вдалеке виднелось море, над которым висела луна, заливая водную гладь холодным лиловым светом, посылая от горизонта к берегу световую дорожку. Внизу под окном в насаждениях монастырского парка поблескивали светляками и трещали цикады. Очарование было полное.
– Все-таки отец ко мне несправедлив, – с грустью произнесла Луиза. – Как можно лишить свободы единственную дочь, заточив ее в монастырь?
– Его можно понять, – ответил Гильом. – Просто он заботится о твоей безопасности. Ведь у графа здесь столько врагов.
– Просто он боится, что я без его согласия выйду за тебя замуж, – произнесла Луиза.
– Как, неужели ты способна на такое?!
– Конечно, если ты вдруг не передумаешь.
– Я передумаю?! После того что слышу, я еще больше уверяюсь в правильности своего выбора. Теперь я абсолютно спокоен за наше будущее и меня не пугает даже возможный отказ твоего отца, – воскликнул Гильом. – Кстати, когда он вернется в Зурбаган? Я уже давно полон решимости, явиться к нему с визитом, чтобы просить твоей руки.
– Смелое решение, – произнесла Луиза с иронией. – Что же подвигло тебя на это? Неужели опасность, которая исходит от аббата Ферье, так серьезна, что ты решил больше не откладывать такие важные дела?
– Ты напрасно смеешься. Как только род Вентре потерял влияние при дворе, сразу нашлись охотники заграбастать все, что еще у нас осталась. А если за дело взялись иезуиты, то можно не сомневаться, что опасность действительно велика.
– И что же ты собираешься делать? – уже с тревогой спросила девушка.
– Пойду к герцогу и расскажу ему все.
Луиза задумалась.
– Не думаю, что это хорошая идея, – сказала она. – Он все время так на меня смотрит…
– Д’Альвара – мой друг и потом, разве на те¬бя можно не смотреть? – перебил ее Гильом. - Мне все вокруг завидуют, что со мной рядом такая красавица.
– Вот именно, завидуют. Нет, уж лучше попросить о помощи моего отца.
– Графа Ла-Раме не станет помогать мне. По крайней мере, сначала я должен попросить у него твоей руки.
– Раз все так складывается, нужно просить у него и то и другое одновременно, – настойчиво сказала Луиза. – Во всяком случае, это в его силах. Ведь вернуться в Лилиану он должен королевским интендантом.* В конце концов, не откажет же он своей единственной дочери, если я попрошу у него поддержки?
– Чтобы ты просила за меня?!
– И что же? Неужели мне будет лучше, если моего любимого посадят в Бастилию? Нет, как только вернется отец, я сразу поговорю с ним об этом. А если он откажет мне, то я сама не выйду из этого монастыря ни за что на свете!
– Не выйдешь? Неужели ты думаешь, что мне будет лучше, если ты навеки останешься в заточении за этими стенами? – передразнил он ее.
Луиза улыбнулась.
– Тебе снова пора уходить, – ласково сказала она.
– Да, пожалуй. А сонет? – спохватился Гильом. – Я ведь так и не прочел тебе свой сонет! Слушай.
Чтоб в рай попасть мне – множество помех:
Лень, гордость, ненависть, чревоугодье,
Любовь к тебе и – самый тяжкий грех –
Неутолимая любовь к Свободе.
Ленив я. Каюсь: здесь моя вина.
Горд. Где найти смиренье дворянину?
Как обойтись французу без вина,
Когда он пил на собственных крестинах?
Любить врагов? Об этом умолчу!
С рожденья не умел. И не жалею.
В любви к тебе признаться? Не хочу:
Тебе признайся – будешь мучить злее.
Отречься от свободы? Ну уж нет:
Пусть лучше в пекле жарится поэт!*       (Я.Харон, Ю.Вейнерт) 

– Ах ты неблагодарный! – весело воскликнула Луиза. – Когда это я тебя мучила? И вообще, о какой свободе ты говоришь?
– Тихо, тихо! Этот сонет был написан сразу же после нашей недавней ссоры. Тогда ты меня и мучила. Во всяком случае я мучился, это уж точно. А свободу я совсем не ту имею в виду, о которой думаешь ты. В сонете я говорю о самой настоящей свободе, в прямом смысле этого слова.
– А я поняла, что ты говоришь о свободе от любви и брака, – не отставала Луиза, хитро заглядывая Гильому в глаза. – Глупый. Вот сейчас ты уйдешь от меня как будто на свободу, но на самом деле ты давно в моих кандалах.
– Увы, – наигранно вздохнул Гильом.

***

Гильом проспал до полудня. Проснувшись, он позавтракал и сразу же стал собираться к герцогу. Разговор предстоял серьезный и Гильом решил, что выглядеть нужно с достоинством, подобающим маркизу. Он тщательно подобрал гардероб, облачившись в короткий новомодный камзол, вышитый по бархату серебром, замшевые сапоги и легкую светлую шляпу с пышным белым пером. Отцовская шпага с фамильным гербом на черненом серебряном эфесе завершила его парадный костюм. Парик Гильом надевать не стал – жарко – и лишь сзади перевязал волосы хвостом. Не без удовольствия посмотрев на себя в зеркало, он подумал, что в таком же виде отправится просить руки Луизы к ее отцу.
Гильом въехал в город через ворота Ричарда. Говорят, что когда-то во времена крестовых походов здесь останавливался сам Ричард Львиное Сердце и его отряд защищал эти восточные ворота от нападения пиратов-магометан. Не исключено что так оно и было, ибо в этой части Зурбагана до сих пор проживает англоязычное население – потомки англичан – крестоносцев, обосновавшихся здесь несколько столетий назад.
Гильом не спешил. Он ехал длинной Виноградной улицей, в который раз любуясь густыми кудрями изумрудных лоз, сплошняком затянувших фасады и глухие стены домов. Виноград здесь принялись разводить издавна, с дохристианских времен, желая приглушить зной, исходящий продолжительным летом от каменных стен и мостовых. Мягкое солнце, необходимая влага и плодородная почва в узких уличных клумбах давали возможность винограду разрастаться повсюду, и вскоре он затянул весь квартал, перекидываясь на вновь строящиеся дома.
Через час, Гильом подъехал к замку герцога д’Альвара. Это был настоящий дворец, расположенный на возвышении над зурбаганской бухтой. Из окон его была видна колоннада на набережной, пристань, острова Ката-Гур и бесконечная морская даль.
– Герцог в студии, господин дю Вентре, – сообщил слуга у парадного входа. – Вы можете пройти к нему. Если желаете, я могу доложить.
– Он один? – спросил Гильом.
– Нет. У него господа де Виллар, Джеккенсон, де Майяр и де Гель.
– В таком случае я обойдусь без доклада.
Гильом поднялся по мраморной лестнице на третий этаж, в знакомую ему студию, где у герцога собирались друзья, в том числе и он, для занятий живописью.
Сам д’Альвара к своим сорока годам стал талантливым живописцем, пройдя обучение в столице, в мастерской Клода Лоррена. Его картинами восхищался не только Зурбаган, но и Париж. Сам король заказал ему два морских пейзажа за десять тысяч ливров, которые и по сей день украшают замок в Блуа.
Д’Альвара был не только талантлив, но и чертовски энергичен. Он успевал совмещать занятия живописью с бесконечными светскими развлечениями и государственными делами, представляя интересы провинции во Французской Вест-Индской компании. Это, безусловно, требовало коммерческой хватки и изворотливого политического мышления, чем он обладал в полной мере.
Недавно он прибыл с Мартиники, где про¬был два месяца, инспектируя колониальную торгов¬лю. После этого длительного путешествия художественная сту¬дия герцога украсилась различными экзотическими вещами, такими как засушенные тропические бабочки, панцирь огромной черепахи, деревянное индейское копье и многое другое. Но наибольшую ценность представляли неописуемой красоты золотые украшения ацтекских и инкских мастеров, конфискованные у испанцев во время военных действий. Различные бляхи и застежки, гребни и бро¬ши были сделаны так искусно, что не шли ни в какое сравнение с изделиями многих французских ювелиров.
Д’Альвара рассказывал, что испанцы переплавляют эти бесценные украшения в золотые слитки, для удобства в хранении и перевозки. «Дикари, ничего не смыслящие в прекрасном, – говорил он об испанцах. – Что можно ожидать от народа, излюбленное развлечение которого гоняться за быками только для того, чтобы, измучив бедную скотину, под крики толпы перерезать ей горло».
Одно из привезенных украшений д’Альвара подарил Гильому. Это была маленькая оправа для зеркальца, сделанная из золота. Говорят, что когда-то в нее была вставлена металлическая пластина, отполированная до зеркального блеска. Но зеркальная пластина была утеряна, и Гильом вставил в оправу написанную им миниатюру с портретом Луизы. У одного зурбаганского ювелира он заказал золотую цепочку и крышечку. Получился медальон, который Гильом повесил на шею и с тех пор никогда с ним не расставался.
Двери в студию были приоткрыты. Внутри раздавались вспышки веселого дружного смеха. Гильом вошел в большую просторную комнату с открытыми полукруглыми окнами, залитую ярким солнечным светом. Студия была заставлена мольбертами. У одного из них собралось несколько молодых людей. Они рассматривали картину и при этом громко смеялись.
Гильом поздоровался со всеми, и они весело приветствовали его. Герцог д’Альвара, высокий худой человек с маловыразительным лицом в костюме, испачканном краской, улыбаясь, повернулся к Гильому и протянул ему руку.
– Наконец-то ты появился, дорогой Гильом, – ве¬село воскликнул герцог. – Ты не был у меня три дня, оставив незаконченным свой последний пейзаж.
– Вчера мы писали такую прекрасную натуру, – поспешил сообщить Джеккенсон.
– Служанка де Геля, – пояснил де Виллар.
– Настоящая Венера, – воскликнул де Гель. – Посмотри!
Франсуа де Гель – молодой человек атлетического сложения с ниспадающими на лицо длинными каштановыми волосами – поднял драпировку с мольберта, на котором находилась свежая картина с изображением обнаженной девушки, с красивым ярким лицом и распущенными волосами.
– Ну как?
– Неплохо, – ответил Гильом, вглядываясь в картину. – Кажется, эта девица мне знакома. Не ее ли ты брал с собой на пикник в долину на прошлой неделе? Сначала она жарила нам куропаток, а потом ты удалился с ней собирать ягоду.
Вокруг раздался смех.
– Эх, Гильом, – с сожалением воскликнул д’Альвара, беря его за плечи и подводя к другому мольберту. На нем стояла картина, которая и была предметом обсуждения веселой компанией в тот момент, когда Гильом вошел в студию. – Ты много потерял за эти три дня. Позавчера мы писали прекрасное вечернее море прямо из окон студии, а вчера приезжал этот торговец Буше из Парижа и предлагал нам купить у него втридорога дюжину ужасных столичных картин.
– Почему ужасных? – спросил Гильом.
– Почему ужасных? – переспросил д’Аальвара. – Ну посмотри же сюда!
Он указал он на картину с изображением вычурного пейзажа с горами, лесами и облаками. Центральное место в нем занимал широко шагающий по дороге великан Орион с маленьким человеком на плечах и огромным луком в руке.
– Как ты думаешь, кто написал этот шедевр?
– Неужели Пуссен? – наугад ответил Гильом.
Вокруг раздались возгласы одобрения.
– Правильно, Пуссен. Правда, пейзаж 1658 года, но, к сожалению, с тех пор во французской живописи мало что изменилось.
Герцог жестом попросил де Майяра подать ему вина и, отхлебнув, продолжал:
– Ну, где ты видел такие деревья?
– Нигде, – ответил Гильом, начиная понимать, что имел в виду его собеседник.
– Конечно нигде! Таких деревьев не бывает! Все листья прописаны – пересчитать можно! Тоска! Природа не терпит одинаковости и однообразия, дорогой мой Гильом. А это что? Гора? Если это гора, то мы с вами, друзья, сейчас станем свидетелями ее падения. Посмотрите, как она покосилась!
Вокруг раздался смех.
– А это не облака, а скорее дым от пожара! – встрял де Майяр.
– Ну конечно, дым, – издеваясь, продолжал герцог. – И он идет, наверное, с моря, от горящих испанских галеонов после битвы у островов Ката-Гур!
Смех продолжался. Улыбался и Гильом.
– А Орион? Неужто нам так и не надоели эти античные сюжеты? Вокруг столько прекрасного и реального, достойного быть запечатленным на наших полотнах! Нет, друзья мои, французская живопись безнадежно отстала. То ли дело – голландцы! Во время моей поездки в Вест-Индию я вел дипломатические беседы с губернатором Кюросао и был у него в гостях. Он собирает живопись. С каждым рейсом из Европы ему привозят несколько свежих полотен. Боже мой, какая в них сила, какая независимость! Природа, такая, какая она есть! Люди, такие, какие они есть на самом деле, без прикрас! И никаких надоевших всем Орионов и сатиров с нимфами. Никто еще не создавал ничего подобного. У них даже размеры полотен стали другими - маленькими. И это правильно! Теперь их можно повесить в любом, даже небольшом доме. Это удобно и, кстати, способствует увеличению заказов для живописца.
Герцог отхлебнул вина и продолжал:
– Скоро де Гель плывет в Голландию. Он привезет нам пару десятков лучших полотен молодых голландских мастеров. Ты ведь поедешь, де Гель?
– Конечно, Ваше Высочество! – с энтузиазмом ответил де Гель.
– Если хочешь, Гильом, я и тебя пошлю с де Гелем. У тебя безупречный вкус, которому я полностью доверяюсь. О деньгах не беспокойся – я оплачиваю всю поездку.
– Соглашайся, Вентре! – поддержал де Гель.
– Благодарю вас, Ваше Высочество, благодарю вас, друзья, но, к сожалению, я должен отказаться, – ответил Гильом. – Слишком много дел накопилось в поместье.
– С каких это пор ты решил заняться хозяйством?
– С недавних, де Гель, но делать нечего: мой дядюшка уже стар, управляющий тоже, а мои занятия живописью, к сожалению, дохода почти не приносят. Придется и мне вникать в премудрости хозяйствования.
– Ну что ж, дело твое, Гильом, – сказал герцог. – Мы, к счастью, не в большой Франции, где тебя за это отлучили бы от высшего света. А теперь друзья, не пора ли нам приступать к занятиям? – произнес он, обращаясь ко всем.
Молодые люди, кивая, разошлись к своим мольбертам, а Гильом остался на месте и тихо сообщил герцогу, что намерен сказать нечто важное. Д’Альвара кивнул. Они вместе вышли, и спустились во внутренний дворик, засаженный низкими пальмами. Там никого не было и друзья, примостились в беседке под густым покровом виноградных лоз. Здесь Гильом поведал свою историю, которую он уже два раза рассказывал за предыдущие сутки.
Когда Гильом закончил, д’Альвара рассмеялся.
– Он так и сказал, что я вор и не раз залезал в государственную казну?
– Так и сказал, – подтвердил Гильом. – Но вы не думайте, я не поверил ни единому слову из того, что услышал. Мне известно кто такой аббат Ферье…
– Я знаю, Гильом. Не надо оправдываться. Ты никому не рассказывал об этом?
– Я рассказал лишь дядюшке и…
Гильом запнулся и понял, что сказал лишнего.
– Кому еще?
– И все. Больше никому, – соврал он.
– Это ничего, – задумчиво произнес герцог. – Надеюсь, больше никто ничего не узнает. Это может повредить нам, если придется противостоять Ферье более жесткими методами, нежели дипломатические беседы. Ты понимаешь меня?
Гильом кивнул.
– Ну что ж, мой друг, – улыбаясь, произнес герцог. – Я знаю, что нужно сделать уже сейчас. Подожди меня здесь. Я отдам некоторые распоряжения.
Герцог ушел и вернулся через четверть часа в сопровождении Строццио. Это был начальник его стражи. Огромного роста итальянец, длиннорукий, широкоплечий, молчаливый, со смуглым лицом и светлыми глазами. Он был хитер, подозрителен, Гильома недолюбливал, и эта неприязнь была у них взаимной.
Когда-то давно они повздорили из-за того, что Строццио, возомнив себя вторым хозяином в доме, не хотел пропускать Гильома к герцогу. Гильом посреди ночи пытался пройти к нему по какому-то важному делу на том основании, что его, как своего друга, д’Альвара распорядился пускать в любое время суток, если того требовали обстоятельства. Строццио же не впускал Гильома, не желал будить хозяина. Они повздорили у дверей спальни так, что дело могло бы кончиться дуэлью, если бы не проснулся д’Альвара и не заставил их примириться. Это недоразумение давно было забыто Гильомом, но Строццио до сих пор иногда бросал на него злобные взгляды несмотря на то, что внешне отношения у них были ровными.
– Ну вот, – весело сказал д’Альвара, возвратившись в сопровождении своего телохранителя, – думаю, что уже завтра мы получим кое-какие сведения о планах нашего недруга.
– Что вы предприняли?
– Завтра, Гильом, завтра… Я буду ждать тебя вечером к ужину, в восемь. Договорились? А сейчас нам лучше расстаться. Строццио проводит тебя через какой-нибудь другой выход. Я не хочу, чтобы сегодня тебя видело много народу, прогуливающегося перед замком. Подозреваю, что кое-кто из моей охраны шпионит за мной. Итак, завтра в восемь.
Попрощавшись, герцог удалился, а Строццио кивком указал Гильому следовать за ним. Они вошли в небольшую дверь на противоположной стороне дворика, которая вела в узкий длинный темный коридор. Он ступеньками спускался все ниже и ниже под землю. Пахло сыростью и рыбой. Вскоре в темноте забрезжил свет, который пробивался через приоткрытую массивную дверь в конце коридора.
– Через этот вход в дом вносят свежую рыбу, – пояснил Строццио, останавливаясь за несколько метров перед дверью и пропуская Гильома вперед. – Здесь вы выйдете прямо к бухте. Прощайте, господин дю Вентре.
– Прощайте, Строццио, – ответил Гильом и вышел.
Прежде чем он успел сообразить, что свет шел не с улицы, а из зарешеченного окна в стене под самым потолком, массивная дверь с шумом захлопнулась за его спиной. Вокруг не было ни бухты, ни набережной, а лишь высокие каменные стены. В окно под потолком дул ветер и оттуда слышался шум моря.





*Авторство сонетов, принадлежит Я.Харону и Ю.Вейнерту, а эпиграфы к главам – автору романа.
*Король Вильгельм – король Англии Вильгельм III Оранский (правивший 1688– 1702 гг.).
*Гугеноты – французские протестанты, составлявшие в XVII веке оппозицию французскому   католичеству и королевской власти.
*Янсенисты – оппозиционное религиозное течение, возникшее в недрах католической церкви (последователи голландского богослова Янсения).
*Иезуит – член реакционного католического Ордена Иезуитов, основанного Игнатием Лойолой в 1540 году.
*Окситания – старинное название области на юге Франции.
*Манихейские идеи – религиозно-мистические идеи, привнесенные в Европу с Востока во время крестовых походов. На их основе сформировались идеи альбигойцев и катаров.
*Катары – массовое религиозное христианское течение, возникшее на юге Франции (XII–XIII вв.). Катары были разгромлены французскими войсками и папой в 1244 году в битве при Монсегюре.
*Битва при Рокруа – одно из последних сражений Тридцатилетней войны (1618–1648), когда французы разбили испанцев в 1643 году.
*Ориген – христианский философ-мистик (III в. н. э.)
* Виллан – свободный крестьянин.
*Королевский интендант – назначаемые представители королевской власти во французских провинциях.




   Глава 4
В которой, у меня появляется новый интерес

Утром следующего дня я вновь сидел за столиком в кафе, пил апельсиновый сок и поджидал господина Карье. После прочитанного накануне текста для меня все начало вставать на свои места. Похоже, что этот человек – писатель, а на дискете был его видимо еще неизданный роман. Скорее всего, героем романа было реальное историческое лицо. Копаясь в укромных уголках памяти, я смутно вспоминал, что как будто слышал о европейском художнике с фамилией дю Вентре. Тогда можно было предполоржить, что в московском музее Карье занимался сбором и анализом искусствоведческой информации на эту тему.
Непонятным оставалось только одно – его загадочное воскресение из мертвых. Но я предполагал, что и этому вскоре найдется объяснение, особенно после того, как я спрошу об этом Карье напрямую. Именно так я и собирался сделать. Я решил вернуть ему дискету, не говоря о том, что читал ее содержимое. Если же у нас завяжется разговор, то я поинтересуюсь тем, что же все-таки произошло в Москве два года назад.
Вскоре появился сам Карье, как я и ожидал, в то же время, что и всегда. Он медленно подошел к столику и грузно плюхнулся в кресло. Подбежал официант. Карье что-то буркнул ему и отвернулся.
Выждав, когда он расправится со своим завтраком, я уже решился было подойти к нему, как вдруг, на лестнице, ведущей на площадку кафе, появилась невысокого роста девушка и направилась прямо к Карье. Она быстрым шагом подошла к нему и пренебрежительно бросила на столик жёлтый фирменный конверт, в каких отпускает отпечатанные фотографии фотоателье «Кодак». Карье при виде девушки весь преобразился. Он привстал из-за стола, не обращая внимания на конверт, схватил ее за руку и с широкой улыбкой на лице стал что-то тихо и быстро говорить ей. Было похоже, что он за что-то извиняется.
Девушка же явно была не довольна таким вниманием с его стороны. Она резко одернула руку и села за столик на соседнее кресло, закинув ногу на ногу и отведя презрительный взгляд в другую сторону.
Пока Карье что-то бормотал ей, я смог ее внимательно разглядеть. Она была красива и совершенно не похожа на местных девиц со смуглой итало-французской внешностью. Ее стройная фигура в коротком летнем платье, ровные загорелые ноги привлекали взгляд. У нее были черные вьющиеся волосы до плеч. Лицо девушки было довольно милым, с правильными чертами, но несколько грустным, если не сказать суровым. Она мне сразу понравилась - я всегда обращал внимание на такой тип женщин. Неудивительно, что Карье так лебезил перед ней.
Когда он умолк, она что-то сухо сказала, и, поднявшись с места, направилась к лестнице, спускающейся вниз на улицу. Карье бросил на стол несколько помятых купюр, взял со стола конверт и быстро устремился вслед за нею.
Мой интерес к происходящему вспыхнул с новой силой. Я обрадовался, что приключение еще не закончено, и, быстро расплатившись с официантом, пошел за ними.
Внизу меня постигло разочарование. На автомобильной парковке девушка села за руль красного автомобиля с открытым верхом. Карье последовал за ней.
Я осмотрелся вокруг и увидел, стоявшие в ряду припаркованных автомобилей, две машины такси и подбежал к первой их них.
– Свободен? – в забывчивости спросил я по-русски.
Но таксист меня понял и утвердительно кивнул головой. Я прыгнул на переднее сиденье и уже по-французски объяснил водителю, за какой машиной надо ехать. Таксист проводил взглядом девушку в отъезжающем красном фиате, и с пониманием покачав головой, что-то проговорил по-итальянски, как я понял, на тему любви. Он не спеша забросил кассету в магнитолу, и мы тронулись следом.
Таксист был среднего возраста, с курчавыми черными волосами и маленькими усиками. Он отлично знал свое дело, постоянно держась за красным фиатом, не приближаясь к нему, но и не отдаляясь на слишком большое расстояние. Когда мы сильно отставали, я инстинктивно подавался вперед. Таксист улыбнулся, обратив на это внимание.
– Не волнуйтесь, – успокоил он меня, – они от нас не уйдут! У меня большой опыт преследования. Еще два года назад я работал водителем в полиции, пока не попал в аварию, и мне не пришлось уволиться.
При этих словах он наклонил ко мне голову и, приподняв прядь волос, показал длинный шрам на лбу.
– Ух, ты…, – сочувственно протянул я. – Наверное, осколком лобового стекла?
– Точно! – ответил он. - Чуть полголовы не снесло. Но ничего, отремонтировали и даже работать разрешили.
– Ну что ж, – отреагировал я, – можно сказать, что с водителем мне повезло.
Таксист кивнул и стал подпевать Челентано, звучавшему из магнитолы.
Промчавшись по Приморскому бульвару, мы выехали на вспомогательную дорогу, ведущую вдоль моря. Она тянулась параллельно набережной, у кромки которой стояли яхты. Это была самая большая стоянка малогабаритных парусных судов, какую я только мог себе представить. Очаровательные белые парусники, словно дикие лебеди, один к одному выстроились вдоль нескончаемого парапета, устремившись бушпритами в море.
Я загляделся на яхты и не заметил, как мы остановились. Впереди стоял красный фиат, припаркованный рядом с небольшой красивой шхуной со спущенными парусами. Я увидел, как Карье вышел из машины и поднялся на яхту. Тут же заурчал мотор, и на борту показался человек в тельняшке, который отвязал швартовы и встал за штурвал. Яхта медленно отчалила и стала набирать ход. Я разобрал название на корме: «Надин».
– Будете выходить или подождем? – спросил таксист.
Девушка сидела в машине и, провожая взглядом яхту, разговаривала по мобильному телефону.
– Пока подождем, – ответил я.
Долго ждать не пришлось. Закончив разговаривать, девушка резко тронула машину с места. Автомобиль быстро набирал скорость, пренебрегая указанными ограничениями.
– Не волнуйтесь, догоним, – уверенно сказал таксист.
И действительно, мы догнали ее на первом же светофоре.
Через некоторое время мы выехали за черту городских кварталов на шоссе, которое петляло вдоль мо¬ря по склонам холмов. Вскоре фиат и мы вслед за ним притормозили перед большой придорожной вы¬веской с надписью: «Теринкурский природно-исторический национальный парк». Подъехав к маленькой застекленной будке, мой водитель протянул из окна руку с монетой и отдал ее человеку в фор¬ме.
– Здесь начинается Национальный парк, – пояснил он. – Проезд через него платный.
Вскоре мы снова мчались вслед за прекрасной незнакомкой по живописным прибрежным холмам. Дорога петляла вдоль лесистых склонов, извиваясь между скалистыми выступами и огромными, поросшими мхом валунами, то ныряя в короткие тоннели, то выходя на открытые пространства, с которых открывались прекрасные морские виды.
Фиат ехал довольно резво, почти не притормаживая на крутых поворотах, и постоянно обгоняя другие неспешно ползущие машины. Я подумал о том, что можно ожидать от женщины, которая так лихо водит машину. По моим наблюдениям водители женского пола более аккуратны за рулем, но за этим скрывается некоторая неуверенность, причиной которой зачастую является некоторое отсутствие логики. В данном же случае все представлялось наоборот. Видимо та особа, которую я преследовал, была уверена в себе, независима и тверда в своих решениях.
«И все-таки она едет рискованно», – подумал я.
То ли я накаркал, то ли неосознанно предугадал опасность. На очередном повороте из-под переднего левого колеса фиата раздался хлопок, и машина заюлила из стороны в сторону, резко сбросив скорость. Таксист, спешно притормаживая, выругался по-итальянски, а фиат, с трудом удержав дорогу, пересек разделительную полосу и мягко уткнулся носом в крутой каменистый склон холма.
Мой водитель проехал метров десять вперед и остановился у обочины.
– Надо бы проверить, что с ней, – спокойно произнес он, посмотрев на меня.
– Да уж, пожалуй, – согласился я, выходя из машины.
– Не торопитесь, – сказал он, выходя следом, – думаю, с ней все в порядке.
Я быстрым шагом пошел к «фиату», вокруг которого оседало облако пыли, поднятой с обочины. Приблизившись, я увидел, что с девушкой действительно все в порядке. Она вышла из машины, в сердцах хлопнув дверцей, и стала осматривать повреждения. Увидев меня, девушка откинула прядь волос и спросила:
– Хотите помочь?
Сказано было сухо и несколько язвительно, как будто я был уже не первым человеком на этой дороге, кто подходил к ней с предложением о помощи. Я неуверенно пожал плечами, несколько сконфуженный тоном ее вопроса, и обошел машину. Колесо было разорвано и восстановлению не подлежало. Бампер треснут. Стекло левой передней фары рассыпалось на мелкие осколки. Я сочувственно покачал головой. Следом подошел таксист.
– Нельзя так гнать, – назидательно проговорил он, осматривая повреждения. – Вы должны благодарить бога, синьорина, что лопнуло именно левое колесо. Если бы это случилось с правым, вы бы уже были на дне пропасти.
– Но, к счастью, лопнуло левое, – недовольным голосом ответила она и стала открывать багажник. – Помогите же мне достать запасное!
Ее резкость и неучтивость совсем не вязалось с милым внешним обликом и приятным голосом. Обычно после таких происшествий любой нормальный водитель, особенно если это женщина, хотя бы некоторое время приходит в себя. Она же была раздражена, но совершенно не испугана, что подтверждало мое предположение о твердости ее характера.
– Если бы я еще работал в полиции, то непременно бы вас оштрафовал за превышение скорости, – проворчал мой водитель недовольным тоном, и повернулся ко мне. – Я жду вас в машине, синьор. Надеюсь, справитесь сами.
Проезжавший мимо джип притормозил возле нас, но таксист махнул водителю, чтобы тот ехал дальше. Мне ничего не оставалось делать, как вытащить из багажника запаску и заняться заменой колеса. Девушка, прислонившись к крылу автомобиля, достала мобильник и стала куда-то звонить. Я молча возился с колесом, искоса поглядывая на ее стройные ноги, и думал, заговорить с ней или нет.
Она уже несколько раз набирала номер и раздраженно аллёкала в трубку, но связь не срабатывала. Потом она швырнула телефон на си¬денье автомобиля и выругалась. По-русски! Матом!
Я изумленно поднял голову.
– Ничего себе, – вырвалось у меня, естественно, тоже по-русски.
Девушка с удивлением посмотрела на меня.
– Ах, вот как! – произнесла она после секундной паузы. – Вы специально меня преследовали? Вы что, из клуба? – продолжала она с явным наездом, стоя в позе полицейского, расставив ноги на ширине плеч.
Это было уже слишком.
– Из какого клуба? Не из клуба я, и не из До¬ма Культуры! – вырвалось у меня с раздражением. – Видно, тяжело здесь живется выходцам из России, если они такие нервные. Лучше бы спасибо сказали за то, что все бросил и вожусь тут с вашим колесом. Весь перепачкался!
Я поднялся с колен, и бросил затягивающий ключ на землю. Девица внимательно посмотрела на меня и уставилась на мои перепачканные джинсы. Тут она впервые улыбнулась. Полицейская стойка сменилась на нормальную, девичью, хотя и несколько вульгарную.
– Так вы не здешний? – уже спокойно спросила она.
– Не здешний, – ответил я с наигранным недовольством. – Я, если хотите, «руссо туристо, облико морале», гость солнечной Лилианы, не имеющий членства ни в каких ваших клубах.
– Понятно, – произнесла она улыбаясь. – К счастью, я ошиблась. Подумала, что вы из русского клуба, где я имела глупость один раз появиться. Там собираются полные идиоты, которые слишком хорошо устроились в этой стране.
После этих слов она посмотрела на часы и быстро стала собирать с земли инструмент. Захлопнув багажник, она села за руль и завела машину. Мои надежды, что после удара автомобиль не заведется, не оправдались. Фиат заурчал с полоборота.
– Может быть познакомимся?  – наивно воскликнул я в растерянности пронзительным голосом, так, что мне сразу стало неловко.
– Спасибо за помощь, – сказала она, проигнорировав мое предложение, но все же наградив меня напоследок очаровательной улыбкой. Насмешки не чувствовалось.
Фиат резко сдал назад, с ревом тронулся с места и исчез за поворотом. Я остался стоять на обочине в клубах пыли. Под ногами лежал затягивающий ключ. «Прекрасно, – подумал я, подняв его. – Хороший повод продолжить преследование».
– Поговорили? – спросил таксист, когда я сел в машину. – Неласковая у тебя подружка. Поедем за ней дальше или вернемся?
Я посмотрел на счетчик. Там набежало шестьдесят пять ливров.
– Пока денег хватает, можно еще покататься, – ответил я.
Таксист одобрительно кивнул, и мы тронулись следом. Вскоре вдалеке мы вновь стали видеть красный фиат, который тут же скрывался за поворотами.
– Куда ведет эта дорога? – спросил я.
– Только прямо, через весь Национальный парк, – ответил таксист, понимая подтекст моего вопроса. – Населенных пунктов здесь нет. Разве что скоро будет заправочная станция и после нее съезд к морю. Там несколько богатых вилл на берегу. Это единственные жилые постройки на территории парка. Дальше миль пятьдесят пустая трасса, вплоть до самого Лисса.
Минут через десять дорога перестала петлять. Впереди я увидел автозаправку и съезжающий под горку красный автомобиль.
– Здесь придется задержаться, – сообщил таксист, когда мы подъехали к станции. – Надо заправиться. Вы пока можете выйти из машины и спуститься к обрыву. Оттуда все видно: и спуск к морю, и виллы.
Я вышел из машины, и подошел к узкому автомобильному съезду, по которому медленно двигался знакомый фиат. Вскоре он неожиданно свернул куда-то вправо и скрылся за деревьями. Приглядевшись, я увидел крышу, которая не сразу бросалась в глаза из-за своего зеленого цвета.
Пока я размышлял, что делать дальше, меня окликнул сверху мой водитель. Видимо его утомило это преследование, если не начало казаться подозрительным.
Я демонстративно махнул рукой и сел в машину. Когда мы отъезжали, я увидел узкий стеклянный павильон остановки автобуса с табличкой. Значит, сюда ходит автобус, отметил я про себя, и приехать можно, не общаясь ни с водителями такси, ни с кем другим. По пути назад нам действительно встретился пассажирский автобус, и я даже успел прочитать на нем надпись: «Площадь Святого Павла – Теринкур-2».

***
Я проснулся и посмотрел на часы. Было около десяти вечера. Выходит, я уснул и проспал более четырех часов, разморенный лилианским зноем.
Приключение этого дня не выходило у меня из головы. Я уже не думал ни о Карье, ни о его загадочном воскресении из мертвых, а только о девушке на красном фиате. Тот факт, что она оказалась моей соотечественницей, был в высшей степени примечателен. Но главное, она была чертовски привлекательна. Привлекательна настолько, что понравилась мне, как говорится, с первого взгляда, сочетая в своей внешности множество женских образов, некогда будораживших мое воображение. Я не могу похвастаться хорошей памятью на имена и лица, но эта девушка запомнилось мне сразу. Более того, у меня появилось ощущение, что я знаю ее не первый день.
Потом я подумал, что она была чем-то похожа на мою бывшую жену, с которой мы, к счастью, не успели нарожать детей. Только та была ангелом снаружи и стервой внутри, а в данном случае мне почему-то представлялось все наоборот.
Я вышел на балкон. Солнце почти село. Огромный город потускнел, но тьма не сокрыла его. В одночасье он вспыхнул многочисленными огнями и засветился сам собою так, что границы его стали еще более различимы, чем днем. Чем темнее становилось вокруг, тем ярче разгорался центр города. Подсвеченные замки и храмы, огни уличных фонарей, витрин и городских окон, летящие светляки автомобильных фар – все это мерцало и сливалось в единое ночное зарево. Днем в жару, несмотря на автомобильные пробки, Зурбаган казался пустоватым, но ночью он просыпался, и было видно, как живет и дышит огромный европейский мегаполис. Я смотрел сверху на это величественное зрелище, от которого веяло праздником, и мне захотелось с головой окунуться в этот манящий океан огней.
Быстро одевшись, я сунул в карман пачку денег и покинул свой номер. На улице жара спала, вечернее тепло было пронизано приятной морской свежестью.  Я зашагал вдоль набережной, а затем углубился в старинные аристократические кварталы и свернул на улицу Гардена. Это была пешеходная зона, похожая на московский Арбат, только цветущая, засаженная вдоль домов пахучими кустарниками, пальмами и апельсиновыми деревьями.
Улица, впрочем, как и весь город, была освещена высокими, стилизованными под старину, фонарями, светившими охристым светом, создававшим особое ощущение тепла и уюта. Фа¬сады домов, остроконечные крыши, уходившие в перспективу улицы, подсвеченные пальмы и сви¬сающий по стенам зданий плющ и виноград, – все это на-поминало город из старинной средневековой сказки.
По чистым кружевным плитам мостовой стучали и шаркали сотни башмаков, туфелек, кроссовок и сланцев. Казалось, все население Зурбагана вышло из своих домов и отелей, чтобы совершить этот ночной моцион в преддверии сладкого летнего сна. Я шел увлекаемый толпой, чувствуя себя маленькой частицей этого экзотического мира, и с интересом глазел по сторонам. Улица Гардена по обеим сторонам светилась огнями вывесок ресторанов и кафе. За стеклянными витринами, как на театральной сцене, сидели люди, поглощая изысканную пищу и прохладительные напитки. Над пешеходным променадом дугой светилась надпись, которая всё объясняла: "Зурбаган – город, который никогда не спит".
Я окончательно проголодался и принял решение зайти в один из этих ресторанчиков. Их было бесчисленное множество. Замедлив шаг, я стал выбирать место для вечерней трапезы, заглядывая в освещенные витрины и высматривая, что едят посетители. На столах можно было увидеть все что угодно: от каких-то бутербродов по типу типа испанских тапас, до различных экзотических блюд, обильно засыпанных зеленью.
Наконец-то я остановил свой выбор на небольшом ресторанчике с поэтическим и довольно типовым для Зурбагана названием: «Бегущая по волнам». Здесь не очень много посетителей - сидело несколько хорошо одетых, пар, некоторые из которых были с детьми. Я подумал, что там, куда водят детей, должно быть прилично и вкусно. Я постоял еще пару минут на улице, рассматривая через стекло обстановку и сидящих в зале людей, собираясь войти внутрь. Одна из посетительниц поднялась из-за своего столика и направилась к выходу. Когда я увидел ее лицо, меня бросило в жар от неожиданности.
Это была она! Сомнений не было – то же лицо, то же серо-голубое короткое платьице, те же стройные загорелые ноги. Мое сегодняшнее приключение, мой неожиданно возникший интерес. Вот она, не по¬знанная психологами интуиция! Вот оно, не покидающее меня весь вечер смутное чувство чего-то необычного, вызванное сказочным светящимся Зурбаганом!



Счастливый случай в аду

Неужто суждено мне умереть
Вдали от стен родного Зурбагана?
Предпочитая ласковую плеть,
Удару шпаги или ятагана…
Но если покорюсь Судьбе сейчас,
Когда ж наступит мести сладкий час?
Гильом дю Вентре
   
Гильом сидел у самого борта, за ногу прикованный цепью к опорному брусу. Ему повезло - у гребцов, которые сидели ближе к цент¬ру галеры, размах весла был гораздо шире, не¬жели у тех, кто находился у борта. Да и плеть аргузина* обжигала спину Гильома несколько реже. Эти мес¬та были привилегированными и туда иног¬да сажали каторжников благородных кровей. Ког¬да Гильома вывели из трюма на палубу, комит* – тоже француз, хоть и с Мальты, ос¬мот¬рев его с ног до головы, сжалился и отправил к ле-во¬му борту.
– Благодари бога, что на тебе сохранилось приличное дворянское одеяние, – снисходительно произнес он. – Хоть бы дотянул до конца плавания, – продолжил он, ворча, обращаясь к стоящему рядом, здоровенному аргузину. – Позарились на дешевых каторжников, а они мрут как мухи. Лучше бы купили несколько десятков турок или мавров в Валетте. Они крепкие, не то, что европейцы.
Место у борта – единственное, чем положение Гильома отличалось от участи других гребцов. До сего времени самым страшным моментом в его беспечной жизни была хмельная драка с мушкетёрами в парижской таверне два года назад. Даже не столько сама драка, сколько ощущение страха ее неизбежности. Мушкетеров было пятеро против двоих. Они были в меру пьяны и полны решимости посадить Гильома с товарищем «на вертел, как куропаток», так что исход драки был практически предрешен. Тогда Гильом испугался как никогда в жизни. Осознав, что его наверняка убьют и терять уже нечего, он все же сумел взять себя в руки, благодаря чему умудрился заколоть аж троих. Ему тоже досталось, и он едва выжил, оставшись с несколькими глубокими шрамами на теле и плохо сгибающейся левой рукой, которая с тех пор ныла в непогоду.
Тогда Гильом понял, что страх и паника – не лучшие помощники в трудных ситуациях. После этого случая, наняв учителя, он стал усердно заниматься фехтованием. Здесь, на галере, парижская драка вспоминалась ему легким приключением, на которое он с удовольствием променял бы свое нынешнее положение.
Прожигая жизнь то в Париже, то в Зурбагане, искушая судьбу бессмысленными дуэлями, предаваясь веселью и любовным утехам, сочиняя стихи и занимаясь живописью, Гильом не задумывался, что где-то есть и другая жизнь, полная физических и моральных лишений, отчаяния и страха перед неминуемой смертью. Теперь он, неожиданно для себя, смог ощутить это в полной мере.
Просыпаясь от барабанных ударов после короткого отдыха, ему каждый раз чудилось, что все происходящее не более чем страшный сон. Но это был не сон, и Гильом с каждым пробуждением не переставал ужасаться, понимая какую злую шутку сыграла с ним судьба.
Непомерная тяжесть весла, плети аргузина, мерзкая пища с плавающими в ней варёными червяками и отсутствие нормального сна не угнетали Гильома так, как осознание страшной обиды на то, что с ним сотворили. Каждый день под методичные удары барабанов, задававшие ритм гребной команде, в памяти Гильома всплывали картины последних событий, которые сделали его каторжником. Думая о том, что с ним произошло, он мучительно пытался понять, было ли это результатом удачных происков врагов, или же, страшно подумать, подлым предательством своего талантливого друга и учителя. Строццио или д’Альвара, стражник или господин? Чей приказ выполнял Строццио – герцога или аббата Ферье? А может быть, он действовал по собственной инициативе, памятуя старую обиду? Гильом постоянно думал об этом, как будто разрешение этого вопроса могло облегчить его участь. Каждый раз, вспоминая момент своего неожиданного пленения, он пытался найти хоть что-то, что могло подсказать ему ответ.
Вот за ним захлопнулась дверь. Осознав, что произошло, он пытается сдерживаться от криков, надеясь все-таки на то, что Строццио просто решил сыграть с ним изощрённую шутку. Вот спустя четверть часа он истошно кричит и ругается, в злобе молотя шпагой по дубовой двери и по каменным стенам, высекая искры, дождем сыплющиеся вокруг него. Дверь немного болтается, но не поддается. Гильом пытается протиснуть шпагу в узкую дверную щель, чтобы зацепить засов, но фамильная шпага ломается. Наконечник лезвия со звоном падает в глубокую щель в пороге между каменными плитами.
Вот он снова пытается успокоиться, осмыслить происходящее и предположить, чем же все это закончится. Осматриваясь по сторонам, он понимает, что помещение, куда его заперли, не было предназначено для заключенных. Похоже, здесь хранят свежую и соленую рыбу, так как вокруг множество полупустых бочек с рассолом, а от каменной стены веет холодом. Морские волны бьются прямо о стену. Их шум слышен через зарешеченное окно, находящееся высоко под потолком, и даже мелкие брызги иногда залетают внутрь.
То, что его заперли в холодильную башню для ры¬бы, говорит о том, что это было спонтанным решением. Значит, приказ отдал все-таки герцог, испугавшись, что от Гильома пойдут опасные слухи о нём. Значит, воровство, о котором говорил аббат, действительно имело место! Или Строциио запер его по собственной инициативе? Такое тоже ве¬роят¬но. Он, как никто знает все потайные помещения в огромном доме д’Альвары. К тому же итальянец – абсолютный дикарь и способен на что угодно.
Проходит время. В сыром помещении становится нестерпимо холодно. Гильом засыпает, когда с шумом резко отворяется дверь и на него накидываются двое. Один из них Строццио. Здоровенный детина бьет Гильома в челюсть с такой силой, что тот, ударившись головой о каменную стену, мгновенно теряет сознание.
Он приходит в себя весь в крови, со скованными ногами, в вонючем трюме среди копошащейся массы грязных людей. На палубу его выводят уже днем, когда слева по борту проплывают стены форта на острове Гур, а за кормой виднеются остающиеся вдали прибрежные строения Зурбагана. Потом его как других гребцов приковывают к своему месту.
Все-таки, герцог или Строццио? Нет, не может быть! Д’Альвара не мог так поступить. Он умный и рассудительный, ни разу не давал повода друзьям уличить себя в непорядочности.

***
Шли пятнадцатые или двадцатые сутки. Гильом потерял им счет. Нестерпимо палящее солнце, горящая от плетей спина (аргузин старался никого не забывать), ломота в руках – вот «прелести» новой жизни Гильома, к которым он, как ни странно, начал привыкать. Постепенно желание поесть и отдохнуть стало вытеснять ежедневные вспышки ненависти и отчаяния. Заметив отдаленное приближение к животному состоянию, Гильом, чтобы отвлечься, стал мысленно слагать стихи о своем ужасном положении и превратностях судьбы. Но вдохновения не было. Оставалось лишь ежедневное ожидание ночи, когда спадала палящая жара и зачастую усиливался бриз, наполняющий паруса и дающий гребцам долгожданный отдых.
Единственным утешением был медальон с портретом Луизы. Гильом успел спрятать его в складки широкого пояса штанов и теперь украдкой любовался им в минуты отдыха. Еще Гильома удивлял тот факт, что откуда-то у него ещё были силы, тогда как многие гребцы падали в обморок. Некоторые, совсем истощенные, безжизненно валились на скамью, и их стегали кнутом, потом поливали водой, давали отдохнуть, но, если гребец был так и не в состоянии взяться за вёсла, его могли запороть до смерти, после чего выбрасывали за борт.
Гильом попытался представить себе хоть какие-то способы избавления от этого кошмара. Их оказалось не так много: первый – дотянуть до порта, а там попытаться сбежать; второй – надеяться на то, что галеру захватят турки или пираты и, ограбив ее и истребив военную команду, бросят гребцов на произвол судьбы болтаться в море. Это дало бы малую надежду на спасение, если бы только удалось встретить европейское судно или пристать к какому-нибудь берегу, благо галеры всегда придерживались береговой линии. Третий способ был самым крайним – выброситься в море, не дожидаясь смерти от плетей аргузина. Всем трём способам мешало непреодолимое препятствие – кандалы, сковывающие правую ногу.
Как-то раз, рассматривая их, Гильом с удивлением обнаружил, что скоба, от которой тянулась цепь к его ноге, оказалась вбита в балку не слишком глубоко и даже еле заметно пошатывалась. Балка рассохлась, и в этом месте шла небольшая трещина. С легким трепетом в душе Гильом решил попробовать расшатать скобу. Это оказалось затруднительно, но все же почему бы ей рано или поздно не поддаться его стараниям? Он решил заниматься этим каждый день насколько позволяли появившиеся на ноге мозоли, и незаметно, руками, во время отдыха.
Гильом знал маршруты мальтийских галер. Как правило, на пути в Европу они шли с товаром прямиком, без остановок, а на обратном пути заходили в различные порты, где закупали на вырученные деньги другие товары. Судя по солнцу, галера шла на запад довольно долго и без единой остановки. Значит, скоро должен быть порт. Им мог оказаться Палос, Лиссабон, Ла-Рошель или Лондон. Значит, надо попытаться расшатать скобу до прихода галеры.
Появилась слабая надежда на избавление. Гильом стал читать молитвы, что делал в последнее время крайне редко. Он вспомнил почти все, что знал с детства. Читал по-французски, осмысливая слова, а после прочтения, как учила его сестра, благодарил Бога за все хорошее, что когда-то было у него в жизни и за то, что он еще жив.
Соседи Гильома по банке* были арабы или турки. Это было видно по их внешности и тарабарскому языку, на котором они переговаривались. Перекинуться словечком было не с кем. Лишь где-то на корме иногда слышалась родная французская речь. Впрочем по-французски, с некоторой примесью итальянских слов, разговаривали и сами мальтийские моряки, только толку от этого было мало. Разве что из обрывков их разговоров Гильом узнал о том, что судно идет в Лиссабон.
Перемещались по кораблю только вольнонаемные гребцы и то лишь во время хорошего ветра, когда судно летело под парусами. Им тоже, как и каторжникам, брили головы, но оставляли усы. Этим они от других гребцов и отличались. Гильому трудно было представить, какой же степени нужда довела свободных людей до того, чтобы добровольно отправиться в настоящее рабство.
Галера была большая – широкая и длинная. Греб¬цов на ней – человек двести, матросов – человек двадцать, да еще офицеры, да военная команда и ка¬нониры на случай нападения магометан и пиратов.
На крытой корме, на которую смотрел Гильом, под тентом, периодически восседал capitaine de galere**. Это был пожилой мальтийский рыцарь, видимо выходец из аристократического рода с немецким именем, не то Кенигсмарк, не то Кенигсберг. Он сидел за низким столиком и постоянно ел и пил, отдавая при этом команды офицерам и музыкантам.
Музыкальная команда располагалась там же, на корме. Помимо ритмичного боя в барабаны, скрипачи и флейтисты по первому требованию капитана начинали играть все, что тот им приказывал. Не оставляли музыкантов без внимания и другие офицеры галерной команды. Но игралось, как правило, все одно и то же, и Гильом никогда еще не чувствовал такого отвращения к высокому музыкальному искусству.
Через пару дней усердной работы по раскачке скобы Гильом уже не сомневался в том, что вскоре при желании сможет вытащить ее из треснувшей балки. Впереди, за пеленой горизонта забрезжила светлая, хотя еще невообразимо далекая цель – свобода. Настроение Гильома поднялось настолько, что холодная мучная похлебка, от которой его тошнило в первые дни заточения, неожиданно показалась ему довольно сносной. В голове вновь стали появляться строчки и, если бы его не сбивали звучащие с кормы идиотские менуэты, Гильом наверняка бы сочинил прекрасный сонет:

Не рано ли поэту умирать?
Еще не все написано, пропето!
Хотя б еще одним блеснуть сонетом –
И больше никогда пера не брать…*       (Я.Харон., Ю.Вейнерт)

Музыка наконец-то прекратилась. Остались лишь барабанные удары, под которые Гильому легче было сосредоточиться. Но вскоре прекратились и они. Появилось странное ощущение чего-то необычного.
Гильом вытер локтем пот со лба и поднял глаза. На корме вокруг капитана возникло людское движение. Тот даже покинул свое тронное кресло и в сопровождении группы офицеров направился к левому борту. Там они достали подзорные трубы и начали что-то высматривать в море. Потом он отдал какие-то распоряжения и тут началась вдруг такая суета, какой Гильом ни разу не наблюдал с самого начала плавания. Офицеры, крича, стали разбегаться кто куда, матросы кинулись к мачтам и принялись поднимать дополнительные паруса. Барабан вновь застучал, да в таком темпе, что гребцы стали сбиваться с ритма и некоторые весла начали трескаться друг о друга. Лишь плеть аргузина с трудом смогла выправить положение, и каторжники заработали веслами, что есть силы, более или менее слаженно.
Когда с нижней палубы наверх, под визгливые трели свистка начала выбегать на палубу военная команда, а канониры бросились к орудиям, Гильома осенила догадка о том, что происходит. Из-за высоких бортов не было видно, что делается на море. Гильом не выдержал и, рискуя быть до смерти запоротым аргузином, бросил весло и поднявшись во весь рост выглянул за борт.
Прямо на него с большой скоростью, под полными парусами надвигалось огромное изящное судно под красным флагом.* Гильом оглянулся и встретился со свирепым взглядом аргузина, который уже со всего размаху заносил на него кнут. Вдруг через голову Гильома пролетел какой-то предмет и упал под ноги надсмотрщику. Раздался шипящий взрыв и тот с занесенным назад кнутом рухнул на палубу. В эту же минуту с кормы галеры начали палить орудия. Но куда? Чужой корабль уже заходил слева – поди достань!
Чувство испуга смешалось у Гильома с чувством удивления и радости. Неужели Бог услышал его молитвы! Несомненно, это было пиратское судно, о появлении которого он мог только мечтать! Произошло самое настоящее чудо, вероятность которого была крайне мала!
Решив, что наступает долгожданный и, может быть, единственный момент, когда можно использовать возможность освободиться, Гильом наклонился и с невероятным напряжением стал дергать уже основательно расшатанную им ранее скобу. Сидевший рядом здоровенный мавр в недоумении смотрел то на надвигающийся корабль, то на неистово дергающего скобу Гильома.
Судно под красным флагом, спустив паруса, приближалось, постепенно сбавляя ход. Оно резко стало поворачивать вдоль левого борта галеры и высоко нависло над ней, словно исполин, закрывая своей массой лучи уже начавшего клониться к горизонту солнечного диска.
Гильом продолжал трясти скобу. Последнее усилие – и она все-таки поддалась, вылетев из балки! Буквально в ту же минуту длинные галерные весла начали ломаться под тяжестью проходящего по ним пиратского корабля. Тяжеловесные рукояти их с невероятной силой одна за другой ударяли по обессилевшим гребцам, сшибая их с банок, кому-то проламывая грудные клетки и черепа. Гильом успел сообразить, что происходит, и вскарабкался на высокий фальшборт.* Тотчас рукоять его весла резко дернулась и как малых детей сшибла оставшуюся на скамье пятерку крепких мужчин.
Гильом только и успел увидеть окровавленный череп своего соседа, как вновь в ужасе спрыгнул вниз и, согнувшись, прижался к самому борту. На галеру с корсарского судна полетели тяжеленные наточенные крючья. Один из них впился как раз в то место, откуда только что спрыгнул Гильом.
Дальше началось нечто невообразимое. С высокой палубы пиратского корабля с диким криком и улюлюканьем стали соскакивать ужасного вида головорезы. Они прыгали прямо на спины несчастных гребцов. Те, кто не пострадал от ударов рукоятей весел, пригнулись, но многим из них все равно досталось от размахивающих саблями пиратов.
Гильом отметил, что пираты кричали в основном на французском языке, а значит в большинстве своем были его соотечественниками, хотя и мало чем отличавшимися от настоящих дикарей. Они были разодеты в яркие и зачастую драные одежды, с повязанными на головах разноцветными платками. Тут и там мелькали размалеванные рожи, запущенные бороды и бритые, блестящие на солнце, затылки.
Пираты с невероятным натиском ринулись в бой. Удивительно, но опытная галерная команда, ничего не успела сделать. Матросы и вольнонаемные гребцы тут же отступили, побросав сабли, и сгрудились в кучу, запросив пощады.
Но бой не был решен лишь одним натиском. На место бросивших оружие дезертиров стеной выстроилась военная команда. Это были морские солдаты и мушкетеры, которые хладнокровно вступили в бой, разобщив нападающих на три отдельные группы. Гильом с восхищением смотрел как лихо орудуют саблями и кинжалами хорошо подготовленные защитники галеры. Сразу было видно, что они прекрасно обучены и занимаются своим привычным делом, ради которого здесь и находятся. Нападающим стало туго. Обе противоборствующие стороны сосредоточились на схватке. Пираты перестали орать. Стрельба прекратилась, и на палубе раздавался лишь леденящий душу звон и скрежет металла.
Спустя некоторое время пираты дрогнули и начали отступать. Вот упал один, второй, третий. Они безусловно проигрывали видавшим виды мальтийским фехтовальщикам, наверняка проводившим много времени в военной подготовке. Гильом очнулся от завораживающего зрелища боя. Победа галерщиков явно не входила в его планы. Более того, в этом случае ему, самовольно избавившемуся от кандалов, грозила неминуемая смерть. Боже, как изменчива фортуна! Какие зыбкие надежды она подает ему, несправедливо страдающему мученику. Неужели пиратский корабль – не следствие божьего провидения, а лишь последняя насмешка судьбы?
Что делать, Гильом решил тотчас, когда очередной размалеванный пират, вскинув руки, отбросил от себя шпагу и схватился за голову. Шпага с окровавленным клинком, сверкающая резным золоченым эфесом, упала недалеко от Гильома, между скамьей и балкой. Вот он – последний шанс, предоставляемый судьбой! Цепь, болтающаяся на ноге, была тонкой и большой тяжести не создавала. Замотав ее вокруг ноги, Гильом схватил шпагу и ринулся в толпу дерущихся.
После ежедневных упражнений с неприподъемным веслом, шпага показалась ему легкой как тростинка. Приятное ощущение легкости сменилось забытым за последнее время фехтовальным азартом.
Протиснувшись вперед сквозь группу отступающих пиратов, он встретился лицом к лицу с громадным верзилой – мальтийским военным офицером и, сделав резкий выпад, проткнул его насквозь. Тут же Гильом кинулся на помощь одному из пиратов, мокрому от пота, дравшемуся сразу с двумя солдатами в кирасах. Одолеть их было крайне сложно. Поняв это, Гильом быстро нашел уязвимые места. Одному он точно полоснул по незащищенному горлу, а другому, изловчившись, сунул шпагу в боковое отверстие в панцире, под плечо.
– Это еще кто такой? – услышал Гильом где-то рядом.
Пираты обратили на него внимание.
– Похоже, тут и без нас обойдутся! – прогремел откуда-то сверху сочный баритон.
Гильом, отскочив назад, обернулся. На борту притянутого к галере пиратского судна выстроились наизготовку еще два десятка головорезов. Пираты оказались не такими простаками. Это был резерв – свежая, еще не принимавшая участия в бою команда, которой в итоге и суждено было решить исход абордажа. Мальтийцы этого никак не ожидали. Пираты спрыгнули на палубу галеры и к каждой из трех сражающихся групп, присоединилось еще по пять-шесть человек.
– Не знаю кто ты такой, но позволь помочь тебе, – прозвучал рядом хриплый голос.
Это был тот самый пират, которому Гильом помог справиться с двумя солдатами. Пират направил на него пистолет. Гильом испугался, но тот опустил пистолет вниз и присел на колено. Подобрав цепь, которая болталась у Гильома на ноге, пират точно выстрелил, сильно погнув тонкий соединяющий штырь, после чего просунул в паз  толстое лезвие своего палаша, и немного поранив Гильому ногу, окончательно разломал штырь.  Браслет слетел с ноги.
Гильом взглянул ему в глаза и, кивнув, снова ринулся в гущу сражения. Приближение к свободе и злость к истязавшим его галерщикам только прибавляли сил. Его клинок как никогда резво играл перед лицами врагов, и они боялись его. Он чувствовал это, как и то, что пираты также видят его мастерство, пропуская его вперед.
Вдруг впереди мелькнул расшитый золотом красный кафтан и шляпа с яркими алыми перьями. Это был капитан, только что появившийся на поле боя. Гильом разыскал взглядом уже знакомого ему пирата и, с силой оттолкнув его противника, крикнул:
– Там капитан! Надо отвлечь его охрану.
Пират понял и последовал за Гильомом. Они протиснулись сквозь толпу дерущихся и оказались лицом к лицу с капитаном и двумя прикрывающими его офицерами. С одним офицером Гильом расправился быстро и скрестил шпаги с капитаном. Тот, будучи уже немолодым человеком, пыхтел и шевелился медленно. «Нечего тянуть», – решил Гильом и стал наседать на старика, но услышал уже знакомый хриплый голос:
– Не убивай его. Это выкуп!
Гильом понял и отработанным приемом выбил шпагу из руки капитана. На обезоруженного старика тут же накинулись двое пиратов и, оттеснив его к борту, стали вязать ему руки.
Бой заканчивался. После пленения капитана мальтийцы тут и там стали бросать оружие. Вскоре лязг клинков утих и отовсюду стали раздаваться победные кличи пиратов.
Оставшихся в живых плененных мальтийцев связали, согнали на нос галеры. Гребцов расковывать никто не собирался, и Гильом мысленно поблагодарил Бога за то, что тот дал ему возможность освободиться.
Почувствовав вдруг головокружение и невероятную усталость, Гильом выронил шпагу и обессилев опустился на палубу, прислонившись к грот-мачте.
– Надо бы накормить этого героя, – услышал он вновь сочный баритон.
К нему подошла группа пиратов во главе с высоким человеком, видимо вожаком, в черной лоснящейся одежде.
– Ты хорошо помог нам, – произнёс корсар, – кто ты, и за что в кандалах?
– Он уже не в кандалах, – с уважением сказал кто-то и тут же получил от вожака затрещину.
– Не перебивай капитана! – гаркнул он.
«Ну и нравы у них», – подумал Гильом, и назвал свое имя, предусмотрительно опустив приставку «дю», говорящую о его дворянском происхождении, дабы они не решили поиметь выкуп и за него.
– Дворянин? Аристократ?
Отпираться смысла не было, и Гильом сообщил о своем происхождении.
– А мне – все равно: дворянин ты или нет, как и то, за какие грехи ты оказался на галере. Раз ты в кандалах – значит взять с тебя уже нечего. Наверняка с тебя уже все поимели твои судьи!
Он громогласно рассмеялся, и смех робко поддержали окружающие его пираты.
– Ладно. Раз ты помогал нам, значит не прочь вступить в команду. Или желаешь разделить участь галерщиков? Отвечай быстро – времени нет!
Гильом попытался ответить, но сил не было, и он лишь утвердительно кивнул, чтобы было понятно его согласие.
– Понятно, – сказал капитан. – Кто-нибудь, перетащите его на нашу посудину, пока он не преставился от истощения!
Пират, который был партнером Гильома в бою, помог ему подняться. С его помощью он перелез на пиратское судно и прислонился к борту.
– Посиди здесь, пока не поднимем паруса - нужно все закончить с галерой, – сказал пират, и вернулся назад.
С высоты пиратского корабля Гильом наблюдал, что происходило на внизу. Капитан подошел к группе пленных и, быстро допросив их, приказал капитана галеры и еще одного, видимо знатного офицера, отвести на пиратское судно. Потом он в сопровождении свиты спустился в трюм осматривать и подсчитывать добычу. Остальные разделились на несколько команд и принялись за работу.
Одни стали оказывать помощь своим раненым. Другие – собирать оружие. Третьи – обирать пленных и мертвых мальтийцев. С них сдирали украшения и разные ценные вещи – кто сапоги, кто хорошую одежду. Все это пираты стаскивали к себе на корабль и снова возвращались на галеру.
Потом они принялись вытаскивать из трюма мешки с товаром. Один из помощников капитана вспорол кинжалом несколько мешков и вокруг распространились диковинные дурманящие запахи. Раздались радостные возгласы. Еще бы! В мешках были восточные пряности – ценнейшая добыча! В любом европейском порту за нее заплатят золотом и, даже если не торговаться, а сдать разом в полцены, довольна будет вся команда. Потом пираты стали перетаскивать мешки на свой корабль, пока квартирмейстер не остановил их, решив, что уже взяли всего достаточно.
В это время тут и там на галере раздавались возгласы прикованных гребцов. Они на разных языках просили об освобождении, но на их стоны никто не реагировал, покуда из трюма не поднялся сам капитан. Он в сопровождении боцмана стал обхаживать ряды гребцов и осматривать их. Выбирая самых крепких, он наскоро задавал им вопросы об их происхождении и профессии. Освобождали моряков и бывших солдат, плотников и прочих, способных держать в руках оружие. Но расковали не более дюжины человек – европейцев, примерно столько, сколько потеряли в бою пираты. Гребцы с мольбой тянули руки к капитану, но на лице его не отражалось никакой реакции, и вскоре он приказал всем своим покинуть галеру и поднимать паруса.
Пираты вскарабкались на свое судно, и Гильом в последний раз окинул взглядом свою бывшую плавучую тюрьму, на палубе которой копошились истерзанные окровавленные люди, так и не получившие свободы. «Впрочем, аргузина над ними больше нет, – подумал Гильом. – Может быть, им еще повезет, если кто-нибудь из раненых сумеет освободить остальных. Тогда у них будет возможность догрести до берега и обрести свободу».
В подтверждение его мыслей, когда пиратское судно расцепилось с галерой, боцман размахнулся и швырнул гребцам связку кандальных ключей и большие металлические кусачки. Проклятия, которые начали раздаваться с галеры, сменились возгласами благодарности.
Волны быстро разносили суда в разные стороны. Под трели боцманского свистка матросы полезли по вантам на мачты поднимать паруса. Поймав ветер, корабль резко дернулся, затем медленно, переваливаясь с бока на бок, выправился и начал набирать скорость. Впереди маяком светило алое вечернее солнце. Судно шло на запад.

***
Гильом наблюдал за суетой на палубе, когда к нему подошел уже знакомый пират и дал горсть сухарей, кусок солонины и пол¬бутылки вина.
– Меня зовут Ричард Гью. На – поешь, пока тут все не уляжется. Потом тебя определят.
Гильом поблагодарил его и набросился на еду.
Никогда еще корабельная солонина не казалась ему такой вкусной, а кислое «бордо» таким ароматным и приятным вином. Гильом ел и радовался своему чудесному спасению. Он думал о том, насколько в этом мире все зависит от случая, который, может быть, дается человеку один раз в жизни. И это – не богатство и удача, а избавление от смерти. Случай, ниспосланный провидением, вернувший его к свободе, а в конечном итоге и к жизни, которую он раньше так мало ценил.
Тем временем всю добычу кроме мешков с пряностями сложили у грот-мачты. Пока не зашло солнце, квартирмейстер и капитан с помощью нескольких матросов принялись за ее дележ, раскладывая деньги и вещи на множество кучек.
– Где плотник? – гаркнул капитан, вытаскивая из кучи принесенных с галеры вещей связку кандалов.
Рядом с ним тотчас появился пират с рыжей всклокоченной бородой.
– Вот, разжились браслетами, – сказал капитан, бросив кандалы ему под ноги. – Приведи мальтийцев и закуй хорошенько. Да вчерашних пленных тоже не забудь. К утру мы будем в Гибралтаре и сдадим их Просперо, – продолжал он, уже обращаясь к квартирмейстеру. – Он должен хорошо заплатить, не хуже, чем в прошлый раз.
– А пряности? – спросил тот.
– Ну уж нет, с Просперо хватит и пленных. Он и так хорошо за них получит, если не проиграет в кости, – ответил капитан. – Товар мы сдадим Гравье. Он за корицу и имбирь платит золотом.
Плотник разложил на палубе инструмент. К нему подвели захваченных мальтийцев, и он принялся за работу. Потом откуда-то из трюма вывели еще трех человек со связанными руками. Они выглядели ужасно. Некогда их шикарная одежда была изодрана в клочья, лица были в ссадинах и засохших кровоподтеках. Это были купцы с недавно захваченного пиратами судна. Двое из них были пожилыми людьми, а один выглядел довольно молодо. Он поднял голову, встряхнув упавшую на глаза прядь волос. Его лицо показалось Гильому знакомым. Приглядевшись, он ахнул. Это был Франсуа де Гель!


*  Аргузин – помошник комита, надзиратель на галере.
*  Комит – галерный пристав, выполняющий обязанности шкипера и боцмана.
* Банка – скамья для гребцов.
*   Саpitan de galere – капитан галеры (франц.).
*   Красный флаг – до начала ХVIII века многие пираты плавали под красным флагом. Как правило, под таким флагом часто ходили французские пираты.
• Фальшборт – выступающее по краям палубы продолжение борта. Палубное ограждение.




Глава 5
В которой я сильно испугался

"Случайность за случайностью, – подумал я, отрываясь от увлекательного чтения и невольно переключаясь на события вчерашнего дня, – вот и я, кажется, становлюсь объектом для игр каких-то потусторонних сил или винтиком в механизме божественного провидения. А как иначе объяснить эти странные совпадения, которые происходят со мной с момента прибытия в Лилиану? Как вообще случилось, что здесь, в Зурбагане, у черта на куличках, я наткнулся на этого Карье? Почему зов моего желудка привел меня именно в то кафе, где я снова встретил эту таинственную незнакомку, второй раз за один день, в чужом двухмиллионном городе? Интересно, как все это согласуется с теорией вероятности? Теперь мне понятно, что подвигло в свое время известного русского писателя создать столько увлекательных фееричных произведений о Лилиане. Не исключено, что причиной тому была здешняя таинственная, мистическая атмосфера, мало ощутимая за автомобильной гарью, биржевыми финансовыми сводками и Сан-Риольскими небоскребами, но иногда проявляющаяся для особо чувствительных и романтически настроенных людей, каким, наверное, являюсь и я."
День был уже в полном разгаре, но вставать еще не хотелось. Я продолжал валяться в постели и вспоминать подробности вчерашнего вечера, когда вновь увидел мою загадочную соотечественницу выходящей из кафе. Заговорить с ней я не решился, не найдя для этого достойного повода. Она не обратила на меня внимания и быстрым деловым шагом пошла в сторону к площади. Забыв о голоде и поддаваясь уже знакомому мене азарту преследователя, я последовал за девушкой.
Пока она шла по многолюдной пешеходной зоне, оставаться незамеченным мне не составляло особого труда. Но вскоре она свернула в один из переулков. Мне пришлось отстать на довольно большое расстояние, чтобы не привлечь ее внимание. Переулок превратился в совсем узкую улочку, которая длинной лентой уходила в дебри высоких каменных построек, пересекаясь с другими узкими проходами между зданиями. Мне приходилось постоянно отставать, ожидая, пока девушка не скроется за поворотом, а потом спешить к следующему углу, чтобы успеть увидеть, куда она свернет.
Эта внутренняя часть старинных городских кварталов резко отличалась от шикарных центральных улиц и освещенных бульваров. Шума толпы здесь не было слышно. Прохожие попадались редко. Освещение порой отсутствовало. Зачастую стройная фигурка девушки сливалась с темнотой закоулков и я, ступая за ней, ориентировался только по гулкому цокоту ее каблучков. Лишь над глухими дверями в стенах домов светились тусклые лампочки, что говорило о том, что здесь все-таки живут люди. Возможно, это были двери черных ходов и подсобных помещений домов, чьи фасады выходили на более широкие улицы. Одна дверь неожиданно раскрылась прямо передо мной. Из нее вывалились двое пьяных мужиков в расстегнутых рубашках, которые о чем-то горячо спорили друг с другом. Я быстро прошмыгнул мимо них и кажется вовремя: судя по всему, сзади началась драка.
Я совсем потерял ориентиры в нескончаемом лабиринте средневековых улочек, но девушка уверенно шла вперед, не обращая внимания на кромешную темноту. Наконец-то она свернула в маленький каменный дворик и подошла к двери, над которой тускло светил фонарь. Девушка достала из сумочки ключ, открыла дверь и вошла внутрь. Дверь захлопнулась. Единственное, что я успел заметить, было то, что внутри горел свет. Значит, в доме кто-то был.
 Прислонившись к холодной каменной стене, я постоял минут пятнадцать и понял, что совершенно напрасно лишил себя ужина. Наверное, эта ночная слежка была самым бесполезным моим поступком за сегодняшний день. Похоже, что обратно девушка выходить не собиралась, а если и вышла, то возможно через главный подъезд.
Где я нахожусь, я не имел ни малейшего представления. Вокруг не было никаких опознавательных знаков – ни названия переулка, ни номера дома. Во всяком случае, в темноте я ничего подобного не обнаружил.
"Ну, и на что ты рассчитывал, взявшись следить за этой девицей? – спросил я себя. – Хотел узнать, где она живет? И что дальше?» Что дальше – я не знал. Знал я лишь то, что после активных ночных гуляний у меня не на шутку разыгралось дикое чувство голода. «Все. Срочно назад, туда, где люди, в «Бегущую по волнам» или все равно куда, лишь бы поесть, сытно и вкусно", – сказал я себе и почти бегом двинулся обратно.
Я долго блуждал по каменному лабиринту, безуспешно пытаясь выйти на какую-нибудь более или менее освещенную городскую улицу. «Кто так строит?» – повторял я на ходу фразу из известного фильма. Сначала мне было интересно, потом стало смешно, потом, когда я неожиданно вступил в какую-то застоявшуюся грязь, меня начало все это раздражать. Остановившись, я посмотрел вверх. Над моей головой, в квадратном проеме, образованном высокими стенами домов, яркими звездами светилось ночное небо. Вот тебе и сказочный Зурбаган – город контрастов. Немного передохнув и успокоившись, я побрел дальше.
Только минут через двадцать я выбрался к людям. Большой город предстал передо мной в прежнем праздничном обличии. Ночные блуждания завели меня довольно далеко – на речную набережную, к третьему мосту через Лилиану. Повсюду также гулял народ, кое-где звучала музыка, продавалось мороженое и прохладительные напитки. Я вздохнул с облегчением и первым делом купил себе большой ход-дог.

Леонид Острецов
«Всё золото мира или Отпуск в Зурбагане». 2002 г.
Москва. Изд. «Вагриус». 2004 г.


«Сквайр Трелони, доктор Ливси и другие джентльмены, попросили меня написать всё, что я знаю об Острове Сокровищ. Им хочется, чтобы я рассказал всю историю, с самого начала до конца, не скрывая никаких подробностей, кроме географического положения острова».

Р. Л. Стивенсон «Остров Сокровищ»

«Никто не смеет нарушать волю богов и выдавать их тайны»!

                Н. А. Кун «Легенды и мифы древней Греции»




Глава 1.
В которой я лечу в Зурбаган


В мире не происходит ничего случайного. Я знаю это совершенно точно, ибо те удивительные со¬бытия, которые произошли со мной, трудно объяснить цепью простых совпадений. Судьба незаметно, шаг за шагом, случай за случаем втягивала нас в свой круговорот, увлекая необычностью происходящего.
В итоге череда случайностей изменила всю мою жизнь. С тех пор я понял, что случай – это не просто событие, возникающее в результате столкновения обстоятельств, рожденных нашей беспорядочной жизнедеятельностью. Случай – это винтик в механизме нашего бытия. Он подобен железнодорожной стрелке, направляющей локомотив жизни каждого из нас на тот единственный путь, по которому ему суждено пройти.

***

Я вспоминаю тот день, когда поднялся на борт огромного «Боинга» авиакомпании «Люфтганза», следующего по маршруту «Москва–Зурбаган». Настроение было превосходное, и его не портила ни вчерашняя усталость, ни давний страх перед авиаперелётами. Подумать только: мне наконец-то посчастливилось вырваться из суетной московской обыденности и вскоре предстоит погрузиться в непознанный, и тем самым манящий мир южной Европы. Целых два месяца я буду пребывать в Лилиане, любоваться морем, субтропической природой и незнакомыми городами со старинной архитектурой, всем тем, что так располагает к отдыху и творчеству.
Пройдя в салон одним из первых, я занял свое место у иллюминатора и с интересом стал рассматривать входящих следом за мной пассажиров. В основном это были прилично одетые люди, многие из которых уверенно проходили в салон бизнес–класса. Строгие костюмы, кожаные кейсы, холеные гладко выбритые лица резко контрастировали с моей джинсово-туристической внешностью. Наверняка эти пассажиры были бизнесменами, имеющими дела в Европе, что не удивительно, ибо Лилиана является одной из крупнейших офшорных зон, где зарегистрировано немало российских компаний. Кроме того, говорят, что среди россиян, которые покупают виллы в Средиземноморье, Лилиана в последнее время стала достаточно популярна.
Также места в салоне заполнялись людьми в разноцветных футболках и шортах, с фотоаппаратами и путеводителями. К концу августа курортный сезон в Лилиане был ещё в самом разгаре, но туристов почему-то было немного, и в самолете еще оставались пустые места. Возможно, сказывалось преддверие нового учебного года и начало осенней деловой активности.
Кое-где слышалась иностранная речь. Говорили в основном по-французски с примесью итальянских и английских слов. Наверняка это были лилианцы, известные своими наречиями, образовавшимися на основе французского, и элементов других европейских языков, и я порадовался за себя, что неплохо говорю по-французски, ибо еще в студенческие годы много времени уделял изучению этого языка, упражняясь в его разговорном варианте.
Рядом со мной сидел полненький смуглый человечек, который периодически суетливо оглядывался по сторонам. Прозвучала просьба пристегнуть ремни. Я снова вспомнил о своем страхе перед полетами и невольно напрягся, лихорадочно пытаясь сконцентрироваться на приятном. «Я лечу в Европу на два месяца, и мне на все наплевать», – подумал я и почувствовал, как самолет оторвался от земли. Подо мной пронеслась полоса аэродрома и наземные постройки. Когда в иллюминаторе осталось только чистое безоблачное небо, я расслабленно откинулся в кресло и предался воспоминаниям о том, как меня угораздило отправиться за границу.
Виной тому стал мой хороший друг и сокурс¬ник Сергей Строгов. Он был одним из немно¬гих сту¬дентов, кто после окончания университе¬та про¬дол¬жал заниматься тем, чему учился, а именно – изу¬чением средневековой истории. За время работы в Университете в должности младшего научного сотруд¬ни¬ка он собрал материал и написал очень инте¬рес-ный труд по медиевистики*, а потом защитил канди¬датскую.
Венцом его упорной научной деятельности было приглашение на работу в Лилиану, в историко-археологическую лабораторию известного журнала «Тайны истории», который был знаменит своими публикациями о малоизученных цивилизациях, Атлантиде, кумранских свитках,** рунических письменах, загадочных рисунках на плато Наска. В подобных исследованиях принимал участие и мой друг.
Говорят, у Сергея высокое жалование и дом на побережье, близ Зурбагана. Вот уже более четырёх лет он живет за границей и в Москве бывает довольно редко. С момента его отъезда мы совсем потеряли связь, как вдруг встретились, совершенно случайно, в метро и тут же договорились о скорой встрече у меня в мастерской, предвкушая интригующую новизну общения, которая может появиться после долгой разлуки старых приятелей.
Мой друг всегда был обязательным человеком и уже на следующий день он стоял у меня на пороге с бутылкой какого-то лилианского полусухого вина и полиэтиленовым пакетом, доверху набитым всякими колбасками, мясными нарезками - аналогами хамона, сырами и сладостями в вакуумных упаковках.
В ветхие деревянные окна задувал ветер, и в мастерской было холодно. Мы расположились напротив электрокамина, и Сергей стал рассказывать о жизни в Европе, а я о том, как живется художнику в России, если на его полотнах изображены не натюрморты или золотые купола с родными просторами, а нечто иное. Он с интересом рассматривал картины, сюжеты которых являлись данью моему историческому образованию. Моя мастерская пестрила средневековыми городами и замками, парусниками, деревенскими и морскими пейзажами в духе голландских и итальянских мастеров.
Я учился в аспирантуре и собирался писать диссертацию по истории европейской живописи, когда, вспомнив свое давнее увлечение рисованием, решил сам побывать в шкуре Каналетто и Рембранта. Мои способности неожиданно стали развиваться настолько успешно, что вскоре я без всякого сожаления бросил науку и переквалифицировался в живописца.
С тех пор я стал жить творчеством, хотя за¬ра¬ботки у меня были достаточно скромными. Я выставлялся в московских салонах и принял учас¬тие в нескольких выставках. Многим мои картины нравились, но покупали их не слишком активно. «У вас отличные стилизации под старых европейских мастеров, – сказал мне владелец одной из коммерческих галерей, – но богатые люди предпочитают подлинники, а все остальные – березки, да закаты над водой. Писали бы вы лучше русскую природу, и вашим работам цены бы не было».
Это был прожженный коммерсант, разбирающийся в конъюнктуре рынка живописи, и такое признание моего таланта было мне, в общем-то, приятно. После того, как три свеженаписанных волжских пейзажа были проданы в течение одной недели, я определился с тем, как буду зарабатывать деньги в дальнейшем.
Об этом я рассказывал Сергею, когда тот, оторвавшись от картин и набросков, сказал: «Знаешь что? Продать душу дьяволу ты всегда успеешь. Давай-ка, попробуем вывести твои пейзажи в Европу. У меня есть там один знакомый – некий месье Клевесси. У него своя галерейка в Зурбагане. Ты собери мне с пяток работ, а я их отвезу и выставлю у него. Он их даже в рамы оденет. Я уверен, что там они будут нарасхват».
У меня такой уверенности не было, но работ было много, а от предложения Сергея смутно веяло чем-то далеким и несбыточным. Я решил попробовать. Отобрав, на мой взгляд лучшее, я заказал срочные экспертизы на вывоз, и уже через несколько дней передал ему увесистую упаковку.
Сергей уехал, и три месяца я с ним не имел никакой связи, но в середине лета раздался телефонный звонок, и меня разбудил веселый голос моего друга: «Борька! Все твои работы продались! Все! Просят еще. Так что приезжай за деньгами – теперь есть на что, и оставайся у меня на месяц – другой отдохнуть. Заодно и поработаешь тут на пленэре. Возьмешь, так сказать, творческий отпуск. Ну что, вызов для визы присылать»?
Ну, Серега! Ну, молодец! Вот это подарочек! Тотчас после звонка у меня в голове вспыхнули ожившие юношеские фантазии о путешествиях и дальних странах, о неизведанном и непознанном. Раздумывал я недолго. Перспектива продлить себе лето, да еще за границей была крайне заманчивой. Тем более после недавнего развода со своей нервной женой мне просто необходима была смена обстановки и разрядка.

***

– Вы позволите? – прозвучал надо мной тихий мужской голос с легким французским акцентом.
Я отключился от воспоминаний и вновь стал различать гул двигателей. В кресле появился солидный мужчина лет пятидесяти с редкими, зачесанными на¬зад волосами, в светлом костюме. На коленях у не¬го лежал тонкий кожаный кейс.
– Ваш сосед настойчиво просил поменяться с ним местами, и я не смог отказать, – пояснил он, устраиваясь в кресле. Он был не доволен тем, что ему не досталось места возле иллюминатора. Как будто кроме облаков там видно что-нибудь еще. А мне все равно где сидеть, лишь бы полет прошел нормально, да в хорошей компании.
Я кивнул. Он явно не был настроен молчать всю дорогу.
– Меня зовут Александр фон Берг, – представился мой попутчик. – По-русски – Александр Горин. Александр Антонович.
– Так вы русский? – спросил я.
– Скорее немец. В Москве у меня живет двоюродный брат. Вот он действительно русский, потому что никогда не выезжал из России. Я был у него в гостях, совмещая личную поездку с де¬ловой.
– А почему Горин? – поинтересовался я, поняв, что он охотно будет отвечать на мои праздные вопросы.
– Берг по-немецки – гора, – охотно ответил он, - поэтому окрестили Горин, хотя вернее было бы Горский. Мы из русских немцев и жили в России еще с восемнадцатого века. Лишь я из всей нашей семьи родился на своей, как говорят у вас, исторической родине. Мои родители после войны эмигрировали в Европу.
– Наверно это было сложно в те годы, – предположил я, и спохватившись, что ничего не сообщил о себе, представился: – А меня зовут Борис… Серов.
– Вы к тому же и родственник известного художника? – спросил Горин.
– Почему к тому же? – удивился я.
– Но ведь вы художник? – спросил он.
Я сделал удивленное лицо, а Горин, предвосхищая мой вопрос, объяснил:
– У вас на пальцах следы въевшейся краски. Так вы родственник Серова или нет?
– Конечно, нет, – ответил я. – Просто однофамилец, а вы, случайно не полицейский?
– Нет, хотя моя профессия чем-то сходна с профессией полицейского, – сказал он, загадочно улыбаясь. – Вы намерены писать Зурбаган и окрестности, или так…, отдохнуть?
-   Я…
- Лилиана небольшая страна, но уникальная. Просто кладезь культурных ценностей, мекка для художника и историка.
– Вы ясновидящий? – спросил я. – Сначала угадали, что я художник, а теперь уверенно намекаете, что догадываетесь и о моей основной профессии.
– А вы историк?
– Как ни странно, – да.
Он улыбнулся.
– Нет, об этом я не догадывался - к слову пришлось. Кстати, я сам занимаюсь историей и мне приятно, что мы с вами можем говорить на одном языке.
– В таком случае расскажите, что посмотреть в Лилиане.
– С удовольствием. Вы остановитесь в отеле?
– Вообще-то я еду по приглашению своего друга. Он живет в Кунст-Фише. Кажется, это пригород Зурбагана. У него там дом, где, по-видимому, я и буду жить.
Горин на секунду задумался и открыл свой кейс.
– В таком случае, позвольте подарить вам вот это, – сказал он, достав сложенный глянцевый буклет. – Карта Лилианы. Я помечу карандашом места, которые рекомендую посетить.
Горин развернул ее передо мной. Лилиана занимала прибрежную полосу с большим заливом, на берегу которого находилась столица. На две равные части страну разделяла довольно широкая, впадающая в море река одноименного названия, берущая начало где-то в центральной Европе. В целом, территория страны напоминала треугольник, основание которого занимало побережье.
В течение последующего часа мой попутчик, отмечая на карте объекты природы и архитектуры, рассказывал мне о стране, демонстрируя при этом знания настоящего экскурсовода. За это время я получил представление не только о местах, которые могут интересовать меня как живописца, но и многое об истории Лилианы, с момента ее основания авантюристами из разных стран во времена крестовых походов, до обретения независимости после второй мировой войны.
– Вы поражаете меня своими знаниями, – сказал я, не скрывая свое восхищение.
– Я журналист, – ответил он. – Мне приходится много ездить по миру, поэтому моя голова, как и мой компьютер, напичкана всевозможной информацией.
Вновь прозвучала просьба пристегнуть ремни. Уши заложило от перепада давления. Когда самолет, несколько накренившись, стал заходить на посадку, я посмотрел в иллюминатор и успел увидеть в розовой дымке полосу моря, на берегу которого раскинулся Зурбаган. Сверху он напомнил мне Петербург на фотографиях, выполненных с высоты птичьего полета, только более холмистый и зеленый, нежели наша северная столица. Река, разливаясь на два рукава, делила город на три неравные части. Повсюду торчали остроконечные шпили и башни, кварталы тянулись многочисленными черепичными крышами, а вдалеке промелькнула группа небоскребов – видимо, деловой центр.
Вид Зурбагана поверг меня в трепет. Я вспомнил свои детские мечты о том, как хотел стать путешественником, еще не понимая, что для этого нужно обладать какой-либо профессией, связанной с путешествиями. В эту минуту я осо¬знал, что, в сущности, ею обладаю. Ведь я имею возможность не просто созерцать города и страны во время различных поездок, но и фиксировать то, что увидел, на холсте, пропуская увиденное через себя, творя и изменяя действительность, согласуясь лишь с собственными сокровенными представлениями о том, как должен быть устроен этот мир. Ах, если бы у меня было достаточно денег, чтобы потенциальные возможности стали реальными!
Посадка прошла мягко, и пассажиры захлопали в ладоши, выражая признательность пилотам за их профессиональное мастерство. Получив багаж и выйдя из суперсовременного здания аэропорта, я стал прощаться с моим попутчиком.
– Благодарен случаю, – сказал я, – что он свел меня с вами в этом самолете. Сомневаюсь, что где-нибудь еще узнал бы столько полезной информации.
– Случаю? – спросил Горин, изобразив на лице довольно искреннее удивление. – Вы наивно полагаете, что нас свел случай?
Я не нашел, что ответить.
– Нет, молодой человек, – продолжил он назидательным тоном, хитро глядя мне в глаза. – В жизни не происходит ничего случайного. Думаю, что и встреча наша не случайна, а если это так, то мы с вами будем иметь возможность в этом убедиться, даже если никогда больше не увидимся. Ну, прощайте!
Он протянул мне руку и, взяв свой чемодан, уверенной походкой направился к стоянке такси.
Из оцепенения меня вывел знакомый голос:
– Борька! Ты долго будешь там стоять?
Я обернулся и увидел приближающегося Сергея.



Глава 2.
В которой я становлюсь свидетелем странного события

Мы мчались на белом сверкающем «БМВ» по нескончаемой улице, напоминающей Невский проспект, только с более широкими тротуарами, с высаженными на них рядами пальм и кипарисов. Огромные дома с архитектурными изысками, толпы людей, несметное количество припаркованных машин, витрины ресторанов и магазинов – вот образ представшей передо мной лилианской столицы. Я жадно вглядывался в большой незнакомый город, автоматически высматривая сюжеты для своих будущих этюдов.
Сергей вел машину лихо, бросая из стороны в сторону, то резко вставая в автомобильный ряд, то выскакивая из него и обгоняя неспешных зурбаганских водителей. Я смотрел на него с нескрываемым восхищением. В нем совсем ничего не осталось от прежнего научного работника, этакого не от мира сего книжного очкарика, каким он казался раньше. Сейчас Сергей больше походил на молодого Джеймса Бонда: в сером деловом костюме и солнцезащитных очках, загорелый, с аккуратно подстриженными зализанными назад волосами.
– Куда мы сейчас едем? – спросил я, глядя из машины по сторонам на проплывающие мимо живописные старинные здания. Сергей не успел ответить. Раздался звонок мобильника, и мой друг заговорил по-немецки. Закончив разговор, он посмотрел на меня с сожалением.
– Ты, старик, не обижайся, но придется тебе несколько дней пожить одному, без меня, – произнес он. – Приключилась срочная работа и мне нужно уехать, так что уже через часок я тебя покину.
– Конечно, конечно, – сказал я, внутренне сожалея об этом известии. – Занимайся своими делами и не обращай на меня внимания.
– Максимум через неделю я появлюсь, – продолжил он с виноватым видом.
– А где я буду жить?
– Я забронировал тебе номер в гостинице. Ко мне домой ехать далековато, а у меня уже через полтора часа поезд. Сам же ты просто не найдешь дом, а найдешь – не откроешь. Там сложная сигнализация.
– Ничего, покуда я с удовольствием буду изучать Зурбаган и окрестности.
– К русским здесь относятся неплохо, – сказал Сергей. – В Зурбагане довольно большая русская диаспора – есть даже потомки дворян, эмигрировавших после революции, и конечно же много наших современных соотечественников живет в Лиссе и Сан-Риоле. Большей частью это бизнесмены, которые приносят в экономику этой страны приличные деньги и семьи тех, кто зарабатывает в России. Здесь большие налоговые льготы, что и привлекает российских буржуев.
– По виду ты тоже стал похож на буржуя, – заметил я.
– Д ладно…, я обычный научный работник, каких много. Просто кое-где заработки здесь несколько выше, чем в России. Раз в десять. Ничего, порисуешь тут картинки с месяц – другой, так понравится, что уезжать не захочешь! Кстати, не желаешь спросить, сколько ты заработал?
В связи с новыми впечатлениями я совершенно забыл спросить о моих доходах.
– Кстати да, сколько же?
– Пятнадцать тысяч.
– Сколько?! – воскликнул я. – Долларов?!
– Для тебя пока и ливров будет более чем достаточно.
– А сколько это в баксах?
– Около семи тысяч.
– Ух, ты! – выдохнул я. – Да я за год столько не зарабатываю! Ну, с меня причитается! Где у вас тут самый крутой ресторан?
– Во-первых, в самом крутом ресторане ты весь свой заработок оставишь за один вечер. Во-вторых, сегодня я уезжаю, потому деньги свои береги, и жди моего возвращения. Приеду, сам тебя свожу куда надо.
Номер находился на последнем, девятом этаже отеля, походившего на типовую российскую многоэтажку. Видимо, Серега выложил за него приличную сумму, так как оплатил аж неделю дней вперед.
– Красота! – протянул Сергей, когда мы вышли на балкон, – Лепота…
Перед нами раскинулась величественная панорама центральной части Зурбагана с нагромождениями домов и видневшимися прорезями улиц. Среди серой массы зданий выделялись серебристые купола храмов, шпили костёлов, скатные крыши дворцов, утопающих в зелени и башни средневековых замков, которые когда-то стояли особняком, а потом их поглотил разрастающийся город. Прямо перед нами раскинулось море изумрудно-голубого цвета, усеянное белым бисером яхт и мелких суденышек.
– Видишь собор Святого Павла, – продолжал Сергей. – Все, что находится вокруг него в радиусе нескольких километров – старый центр. Там все - от средневековья до прошлого века. Гуляй вдоль реки и Ангрского проспекта, по которому мы ехали. От гостиницы прямо до ратуши ведет Приморский бульвар. Ходи по нему, – не заблудишься. Там налево, – он развернул меня в противоположную сторону, – Кунст-Фиш. Только его не видно, потому что он вон за тем холмом. Вокруг холма, и дальше, где начинается Терринкурский национальный парк, расположены памятники античности – древнеримские развалины и всякое такое. Можешь туда сам доехать на автобусе, можешь взять экскурсию в любом уличном бюро. Прямо за нами, где город уходит в горы, жилые кварталы. Там ничего интересного. Все понял?
– Понял, – ответил я. – Наливай!
Мы выпили за мой приезд по бокалу терпкого красного вина под названием херам и, дав последние советы насчет гостиничных правил и цен в городских кафе, Сергей удалился, предоставив меня самому себе.
Спустя несколько минут появился молодой парень плутоватого вида, и принес мои вещи. Я полез было в карман за чаевыми, как вдруг заметил, что одна застежка моего чемодана отстегнута, и из него торчит край рубашки. Я поднял недоуменный взгляд на коридорного, но он уже опередил мой вопрос.
– Простите, месье, мою неловкость, – сказал он по-французски, с наигранным сожалением, – но ваш чемодан открылся, и я не смог удержать его. В следующий раз проверяйте, застегнуты ли замки, – заявил он нагло. – Посмотрите, пожалуйста, не потерялось ли чего?
Я совершенно точно помнил, что закрывал замки перед отъездом и больше чемодан ни разу не открывал. Наскоро перебрав вещи, я не обнаружил никакой пропажи и возмущаться не стал.

***

Оставшись один, я принялся изучать город. Стараясь увидеть как можно больше, я слонялся по его широким проспектам и лабиринтам узких средневековых улочек, которые кое-где крутыми лестницами спускались к морю. Ближе к центру улицы становились все шире, а архитектура все более вычурной. В целом, Зурбаган был похож на Петербург, местами и на Париж или Милан, хотя вряд ли уместно сравнивать его с городами, которые я видел только по картинам старых мастеров и фотографиям.
На следующий день я вышел на центральную городскую площадь, обрамленную с трех сторон старинными зданиями, а четвертой стороной выходящую прямо на морскую набережную. В центре, напротив колонн здания ратуши, возвышался памятник Александру Грину, именем которого именовалась и сама площадь. Грина лилианцы бесконечно уважают за то, что он воспел их страну в своих бессмертных произведениях. Писатель стоял во весь рост, почему-то в старинном распахнутом камзоле, с книгой в руке, и взгляд его был устремлен вдаль на морской горизонт.
На площади вокруг памятника сидели художники, рисующие туристов, и продающие им свои картины. Было людно и шумно. Кое-где играли уличные музыканты. Среди толпы бегали лицедеи и фокусники, заигрывающие с прохожими. Царила праздничная атмосфера, что напоминало ярмарку или какой-то фестиваль искусств. 
Прохаживаясь между рядами картин, я услышал родную речь и по-французски поинтересовался стоимостью какого-то морского пейзажа.
– Из России? – отрешенно спросил меня бледный молодой человек, вид которого никак не вязался со всеобщим весельем.
– Как вы догадались?
– Видно, – произнес он с сожалением. - Нашими работами интересуются лишь приезжие, а здешние покупают только в галереях. Хотите что-нибудь купить?
– Нет, спасибо, – ответил я и поспешил скрыться в толпе.
Продолжать беседу у меня не было настроения. Унылый вид уличного художника как-то нарушал мои представления о благополучной жизни российских эмигрантов, а разбивать свои иллюзии на этот счет мне не хотелось. Может быть потому, что после того, как я увидел Сергея, в голову закралась мысль о том, не попробовать ли мне остаться ли здесь на более длительный срок, нежели позволяет туристическая виза.
Последующие дни я активно работал, находя живописные места в городе и в основном на его окраинах. Среди холмов и на прибрежных скалах было разбросано множество стоящих особняком старинных развалин. Я с упоением бродил среди них, погружаясь в нетленный дух времени, ощущая себя странствующим рыцарем, возвращающимся из крестового похода и мечтающим найти приют в этой очаровательной сказочной стране.
Каждый день я писал один, а то и два этюда, выстаивая часами под палящим солнцем, и вскоре мой гостиничный номер стал превращаться в маленькую мастерскую. Горничная, убираясь в номере, недовольно ворчала, что запах краски якобы распространяется по всему коридору, но так как официальных претензий мне никто не высказывал, я не стал обращать на нее внимания.

***

На четвертый день я иссяк. Проснувшись утром и ощутив тяжесть в ногах после вчерашних лазаний по склонам вокруг Зурбагана, я понял, что мне необходима передышка. Я решил весь день посвятить отдыху в гостинице, а к концу дня, когда солнце будет палить не так сильно – на пляже.
Открыв бутылку красного сухого вина, я включил телевизор. Передавали новости. Загорелая милая девушка с не сходящей с лица улыбкой рассказывала о всяческих событиях, которые пережила Лилиана за последние дни. Она сообщила о том, что высокопоставленного чиновника из министерства юстиции уличили во взятке. Потом, на фоне кадров с белоснежными парусниками, рассказала об ограблении яхты местного миллионера и в заключение прокомментировала похороны какого-то известного писателя.
Ничего позитивного. Страна, производившая на меня впечатление «праздника, который всегда с тобой»,* жила невидимой для туристов обыденной жизнью со своими неприятностями и проблемами.
Я выключил телевизор и стал рассматривать работы, написанные мною за эти дни. Несколько морских пейзажей, вид города с Террингтонского холма, развалины средневекового замка и летнее кафе в солнечный день на фоне моря. Последний этюд напомнил мне полотно Клода Моне «Терраса в Сент-Андрессе». Этюд был настолько удачный, что мне немедленно захотелось спуститься в это кафе, которое размещалось на высокой террасе пристроенной к зданию гостиницы, и заказать себе обильный завтрак.
Я оделся и через десять минут сидел за столиком. Мне принесли заказ, состоявший из национального рыбного блюда с овощами под ароматным соусом со специями и бокала белого вина. Постепенно насытившись, я откинулся в удобном плетеном кресле и, потягивая вино, не спеша стал разглядывать посетителей заведения.
Некоторые из них уже успели мне примелькаться. Я заметил, что здесь любили проводить время не только жители гостиницы, но и местный люд, так как отель располагался среди приморских жилых кварталов, вдалеке от основных туристических комплексов.
За одним из столиков сидела прилично одетая пара средних лет. Он читал газеты, она – потертую книжку. Это были клиенты гостиницы, которых я часто встречал в вестибюле. В углу, у барной стойки, веселилась молодежная компания из четырех человек. Были пенсионеры, просиживающие за игрой в шахматы.
Но с наибольшим интересом я наблюдал за человеком, который сидел за столиком у самого парапета. Он листал какие-то альбомы, и что-то записывая в тетрадь. При этом он постоянно пил пиво и официант то и дело подносил ему новую порцию.
Это был лысоватый мужчина, лет пятидесяти пяти, высокий, статный, крепкого телосложения, с крупными чертами лица. Мое внимание он привлек не только тем, что сосредоточено что-то изучал вместо того, чтобы праздно проводить время, как это делали остальные посетители. Его лицо казалось мне знакомым. Он напоминал то ли известного актера, то ли политика. Знакома была его мимика и характерные повороты головы вокруг шеи, как часто делают после долгой работы с бумагами. Мой мозг автоматически перебирал портреты известных медийных личностей, на которых он мог быть похож. Наблюдая, как он делает головой круговые движения, я мучительно вспоминал, где уже мог его видеть, несмотря на то что логика мне подсказывала об очень малой вероятности встретить знакомого человека в чужой стране.
Вдруг, прямо на моих глазах, с этим человеком стало происходить нечто неожиданное. Он резко оторвался от чтения и схватился обеими руками за голову. Лицо его покраснело, он закатил кверху глаза и, судорожно цепляясь за столик, начал медленно сползать вниз. Через секунду он уже лежал на каменном полу, а на него посыпались журналы и тетради, в которые он только что был погружён.
Я впал в оцепенение, не сразу осознав, что произошло. Вокруг него собрались люди. Поддаваясь всеобщему движению, я тоже было вскочил в решимости оказать ему помощь, как вдруг меня словно током ударило, и я опустился обратно в кресло.
Я вспомнил этого человека! Вспомнил, и от этого мне стало не по себе. Не был он ни артистом, ни политиком. Он был… мертвецом! Этот человек умер у меня на глазах два года тому назад, и сомневаться в этом у меня не было никаких оснований.


Глава 3.
В которой я становлюсь шпионом

То, что произошло, было настолько неожиданным, что я так и остался сидеть в оцепенении. Собралась толпа. Официант убежал в гостиницу и вскоре привел врача, который принялся оказывать больному первую помощь.
Тем временем я несколько пришел в себя, и события двухлетней давности сами собой всплыли из памяти. Это, безусловно, был тот самый человек, которого несколько дней подряд я встречал в фондах Центрального художественного музея в Москве. То же самое лицо, тот же рост, та же привычка постоянно вертеть головой, а главное…
Да, это было ровно два года назад, когда я посещал платную студию, члена Союза художников России профессора Кротова, при Московском институте живописи. Я стал заниматься там, когда понял, что мне не хватает полноценного художественного образования и направляющей руки учителя. Занятия у нас, как правило, проходили в студии и на пленэре, но иногда Кротов договаривался с руководством музея, чтобы нам, разрешали писать копии с картин известных мастеров, в качестве необходимой практики.
В то время мы занимались в музее несколько дней подряд. Работали в зале библиотеки, потому что он был просторным и светлым. Помню нам вынесли пейзаж Пауля Поттера, с которого мы делали копии. Кроме нашей небольшой группы в помещении находились музейные работники, которые занимались своими делами. Среди них и был этот человек. Точно так же он сидел за столом, изучая какие-то альбомы и каталоги, постоянно записывая что-то в тетрадь. И точно такая же неприятность произошла с ним прямо на наших глазах! И главное, точно так же, как и в этот раз, он неожиданно схватился за голову и медленно свалился на пол. Когда приехала скорая, было уже поздно. Врачи констатировали смерть! Лежал он довольно долго, – пока не приехала милиция и не опросила всех свидетелей.
Потом выяснилось, что он не был сотрудником му¬зея, как мы думали раньше. Оказалось, что он ино¬стра¬нец, французский ученый, приехавший в Москву специально для работы в музейном архиве. Свидетелями этого грустного события была вся наша учебная группа, сотрудники музея, милиция и врачи. Мы долго потом обсуждали увиденное, сокрушаясь о том, как тонка и непрочна нить человеческой жизни.
Поэтому я должен был признать факт, что этот человек умер во второй раз и, по странному стечению обстоятельств, опять-таки на моих глазах. Тут же сама собой появилась мысль, что меня преследует привидение. Иначе как объяснить то невероятное совпадение, что призрак попался мне на глаза не где-нибудь в Москве, а именно здесь, в Лилиане, где я оказался в общем-то случайно.
Тем временем я обнаружил, что, к счастью, поторопился с оценкой происходящего. Мой таинственный незнакомец не умер! Благодаря усилиям врача он пришел в чувство, избежав того, что случилось с ним два года назад в Москве. Посетители кафе осторожно помогли ему встать на ноги, и повели в гостиничный холл, где было прохладно и можно было прилечь на мягкие сиденья. Официант наскоро собрал в охапку его вещи, рассыпавшиеся вокруг стола, и поспешил за ними.
Я тоже решил пойти следом, но вдруг мой взгляд привлек предмет, который неприметно остался лежать на полу между каменным парапетом и урной, стоявшей у столика.
Трудно сказать, что заставило меня через некоторое время подойти. Сделав вид, что обронил ключ от номера, я поднять этот предмет. Им оказалась компьютерная дискета белого цвета, слившаяся со светлым полом, почему её и не заметил официант. Несомненно, моими действиями, прежде всего, руководило желание получить как можно больше информации об этом странном человеке.
Убедившись, что на меня никто не обращает внимания, я медленным шагом вошел в холл гостиницы. Боль¬ного уже не было. Он куда-то ушел, хотя я не ви¬дел его выходящим из отеля. Надо отметить, что и сре¬ди жильцов он мне раньше не встречался. Ми¬нут десять – пятнадцать я посидел в холле, озираясь по сторонам и раздумывая: отдать свою находку официанту или портье, или оставить ее при себе. Последнее желание возобладало. В очередной раз осмотревшись, я подошел к лифту и нажал кнопку вызова.
В номере я улегся на кровать и осмотрел дискету. Дискета как дискета, с наклейкой, на которой когда-то была сделана надпись карандашом, но она была настолько затерта, что прочитать ее было невозможно.
Конечно, компьютера у меня не было, и где им можно было воспользоваться, я не имел представления. То есть компьютеров на самом деле вокруг было сколько угодно. Например, он был в фойе у администратора, да и наверняка в служебных помещениях гостиницы, но разве разумно было сунуться к ним с просьбой открыть дискету, которую я, можно сказать, украл? А что, если на ней имеется важная информация, и хозяин бросится ее искать, а меня поймают и уличат в воровстве?
Продолжая размышлять, я поймал себя на мысли, что определенно желал бы, чтобы на дискете оказалась действительно важная информация, которая помогла бы мне побольше узнать о незнакомце. Вероятность увлекательного приключения в этой романтической гриновской стране вдруг стала будоражить мою фантазию, и я ничего не мог с этим поделать.
Неожиданно зазвонил телефон, и я вздрогнул, подумав о хозяине дискеты. «На воре шапка горит, – прокомментировал я свой испуг. – Кто мне может сюда звонить? Ну, конечно же…!».
Я схватил трубку и услышал веселый голос Сергея:
– Борька! Ну, как ты там, еще не обалдел от скуки?
– Серега! Наконец-то! – радостно ответил я, – Ты откуда?
Его голос звучал так близко, словно он звонил из соседнего номера.
– Я из Лапландии, – ответил он. – Здесь жуткий холод и ни одного Санта-Клауса. Хотел сегодня выехать к тебе, но опять задержали дела, так что жди меня дня через три.
Я огорчился, но виду не подал. Через три так через три. Я решил ему пока не говорить о странном происшествии в кафе, ограничившись лишь коротким рассказом о том, где я был, что видел и что написал.
– Так значит, семь – восемь этюдов у тебя есть? – спросил он.
– Есть.
– Тогда сделай вот что. Слева от собора Святого Павла прямо к морю идет улица Якорей. Ну там еще стоит изваяние из трех каменных якорей.
– Помню, – сказал я. – Я проходил ми¬мо них.
– Ну вот… Не доходя до этих самых якорей, находится ресторан «Альфа». Ресторан старый и его все знают. А напротив него небольшая художественная галерея, где и продавались твои работы. Хозяин галереи – Жан Клевесси. Я вчера с ним разговаривал по телефону. Он о тебе помнит и ждет. Тащи ему все, что написал. Скажи, что ты Серов, от Строгова. Чем быстрее ты сдашь ему свои работы, тем быстрее они продадутся. Ну, не мне тебе объяснять.
Я был благодарен Сергею за его заботу и, закончив разговор, отобрал несколько наиболее приличных работ.

***

Утром следующего дня я решил отправиться в галерею, решив, на всякий случай, не брать с собой работы пока не переговорю с хозяином. Проснувшись, я оделся и первым делом побежал в кафе позавтракать. Также мне не терпелось посмотреть, не появится ли там мой вчерашний призрак. Именно такая характеристика мне приходила в голову, когда я думал об этом человеке.
Каково же было мое удивление, когда я увидел его в полном здравии, как ни в чем не бывало, сидящим за столиком и потребляющим обильный завтрак с пивом. Он выглядел абсолютно здоровым и бодрым. Никто бы не подумал, что вчера с ним произошел приступ. Закончив трапезу, он подозвал официанта и, встав из-за стола, начал расплачиваться, скрупулёзно отсчитывая деньги. При нем не было ни книг, ни тетрадей, ни каких других вещей.
Я, во что бы то ни стало, захотел узнать, куда он пойдет и с кем будет встречаться. Наскоро расплатившись с официантом и оставив недоеденным свой завтрак, я быстрым шагом последовал за ним.
Объект моей слежки все время шел пешком, не производя попыток поймать такси или воспользоваться городским транспортом. Призрак двигался твердой, уверенной походкой и было видно, что он не бесцельно слоняется по городу, а идет в какое-то конкретное место.
Пока я шёл за ним, у меня появился неизвестный мне доселе азарт преследователя. Я ощутил себя шпионом в чужой стране - Джеймсом Бондом, Штирлицем и Шерлоком Холмсом, вместе взятыми. Это было довольно забавно, и у меня появилось ощущение, что какой-то тайный смысл присутствует в игре, в которую я ввязывался незаметно для себя.
В подтверждение этому произошло следующее. Я потерял всяческие ориентиры, совершенно не представляя, по каким улицам пролегал наш путь. Когда мы прошли очередной лабиринт переулков и вышли на широкий бульвар, я увидел вдалеке каменное изваяние в виде трех якорей, красовавшееся на фоне моря.
«Все дороги ведут в Рим», – подумал я.
Когда незнакомец свернул в направлении моря, а на одном из фасадов стала видна большая надпись «Ресторан «Альфа», я уже почти не сомневался, что он зайдет в галерею Клевесси. Так и случилось!
Я подошел к дверям и, подождав несколько минут, тоже вошел внутрь. Галерея оказалась довольно просторной и состояла из двух залов. Там было тихо и прохладно, что в такую жару было просто спасением. Выставляться в таких салонах, наверное, было престижно. Картин много и вся экспозиция развешена профессионально. Полотна старых мастеров, реалистическая живопись, авангардная – все висело отдельно при соответствующем освещении.  За столом читал газету охранник, а к услугам клиентов были две симпатичные девицы, которые показывали экспозицию.
Мой преследуемый довольно быстро обошел все помещение, мельком поглядывая по сторонам, и остановился у стены с работами старых мастеров. Скрестив руки на груди, он принялся разглядывать кар¬ти¬ны. Некоторые рассматривал очень внимательно и по¬дол¬гу, словно играл в детскую игру «найди семь отличий».
Я осмелился подойти ближе и правильно сделал. Одна из девушек, закончив что-то объяснять другим посетителям, подошла к нему и с улыбкой спросила:
– Вас давно не было видно, месье Карье. Здравствуйте.
Он оглянулся и довольно сухо поздоровался, не реагируя на ясную девичью улыбку. Голос у него был сиплый и неблагозвучный. Приятных ноток в нем не звучало.
– Появилось много нового, месье Карье, – продолжала девушка. – Если Вас что-то заинтересует, то я к вашим услугам.
Он кивнул ей, не проронив ни слова, и вновь уставился в картины. Девушка удалилась, и я заметил, как дежурная улыбка моментально исчезла с ее лица.
Ну что же, теперь я знал его фамилию. Это уже кое-что.
Я стоял поодаль, искоса поглядывая на Карье, – я уже мог его так называть, – как увидел, что из-за перегородки вышел пожилой человек и направился к нему. Без всякого сомнения, это был хозяин галереи. Проходя, он с интересом посмотрел на меня, и я подумал, что теперь уйти, не поговорив с ним, будет неудобно. Пока он неспешно следовал к Карье, тот резко повернулся к выходу и быстро скрылся за дверьми галереи. Было похоже, что Карье заметил хозяина, но не желал с ним разговаривать.
Тут я решил прекратить слежку. Пожилой человек лениво развел руками. Повернувшись назад, он встретился со мной глазами, и я настроился на разговор с ним.
– Месье Клевесси? – спросил я.
– К вашим услугам, – ответил он, прищуриваясь и доставая из кармана очки.
– Я к вам от Сергея Строгова.
Клевесси быстро закивал головой.
– Вы господин Серов?
Я утвердительно кивнул.
– Это хорошо, очень хорошо! Ваши картины многим нравятся. Вы прямо из России? Принесли что-нибудь с собой? Вижу, что нет.
– Я не рискнул, прежде не договорившись с вами, –произнес я.
– Так несите же, несите! Сколько у вас работ?
– Семь небольших этюдов. Все виды Зурбагана и окрестностей, – уточнил я.
– Вы писали здесь, с натуры? Прекрасно! Вы знаете, – сказал он тоном заговорщика - сейчас почти никто не пишет с натуры. Никто. У вас в России пишут с натуры?
– Редко, – ответил я с пониманием.
– Да, да, видимо это всеобщая болезнь, – произнес он с неподдельной грустью. – Конечно, чего проще: сфотографировал и сиди – копируй. Настоящей живописи мало. Лично я вот это не люблю. – Он махнул головой на стену с абстрактными работами. – Разбираюсь, но не люблю. А многие из них и рисовать то толком не умеют. Что это за художник, который не умеет рисовать? Эти крестики-квадратики разве могут называться искусством? А вы как считаете?
– Совершенно согласен с вами, – ответил я.
– Это хорошо, очень хорошо...
Он повел меня по залу и стал рассказывать о достоинствах и недостатках каждого из местных художников, выставляющихся у него. Сначала мне было интересно, но спустя полчаса я уже мечтал, чтобы эта экскурсия поскорее закончилась. Девушки в зале с улыбкой сочувственно посматривали на меня. Видимо, Клевесси был большим любителем поговорить, и его сотрудникам это было хорошо известно.
Когда мы прощались, я решился спросить его о Карье.
– А… – протянул он без особого энтузиазма, – коллекционер. Похоже, что из прохиндеев, хотя точно не знаю. Покупают здесь, а перепродают в Штатах или в Южной Америке. Этим многие занимаются.
– Я спрашиваю потому, что мне тоже нравятся эти полотна, – попытался я объяснить мой интерес, указав на ту часть экспозиции, которую тот так пристально разглядывал.
– Разделяю ваш интерес, – произнес Клевесси, и на лице его отразилось восторженное оживление. – На этой стене только старые мастера. Обратите внимание на этот ряд. Ведь это Зурбаган. Да, да, средневековый Зурбаган в оригинале. Вот эти три пейзажа принадлежат кисти герцога Геркона. Семнадцатый век. Геркон был покровителем здешних живописцев того времени и, кроме того, сам брал в руки кисть. Это Сурет, а это Тренган – большая редкость, доложу я вам! В свободной продаже работы этих мастеров отыскать практически невозможно. Ведь эти полотна своего рода документ того времени. Как вы думаете, что это за место? – спросил он, указав на одну из картин, с улыбкой заглядывая мне в глаза.
Я пожал плечами. На картине был изобра¬жен ландшафт с перелесками. В центре возвышался замок, окруженный разбросанными средневековы¬ми строениями.
– Не догадываетесь? Сейчас это место узнать невозможно. А ведь это Ангрский проспект. Там, где он поворачивает в сторону моря, огибая замок. Это замок Грин-Скап. Если вы обратите внимание, он и сейчас в целости и сохранности, только вокруг все застроено, еще с начала девятнадцатого века.
– Поразительно! – воскликнул я. – Никогда бы не подумал.
Клевесси замолчал, умиленно уставившись в картину.
– Ну что ж, мне пора, – произнес я, выдержав паузу. – Так значит завтра я принесу вам свои работы. Прямо с утра.
Остаток дня я провел на пляже. Море было ласковое, теплое, народу немного. Я лежал на золотом песке и вспоминал, кого мне напоминает господин Клевесси. Потом понял. Он был похож на вождя мирового пролетариата, не столько внешне, сколько повадками и манерой говорить.
После того, как мне стало известно имя незнакомца, он стал гораздо менее таинственен, и мой интерес к нему заметно снизился. Тот факт, что его знают в галерее, говорил о том, что он, скорее всего, является жителем Зурбагана и находится, так сказать, «на легальном положении». Во всяком случае, ясно, что он никакой не шпион и уж, конечно, не призрак. Я даже почувствовал некоторое разочарование, ориентируясь на свой жизненный опыт, когда все интересное и неожиданное со временем становится обыденным и скучным. Не исключено, что и странное сходство с умершим два года назад иностранцем при дальнейшем пополнении информации будет объяснено каким-нибудь простым и обычным образом.
На следующий день с утра пораньше я снова был в галерее у Клевесси. Он внимательно рассматривал мои работы и удовлетворенно кивал. Потом он повел меня в свой кабинет, где сев за компьютер, стал заносить туда названия картин и их характеристики. В кабинете больше никого не было. Увидев компьютер, я вспомнил о дискете, которая была со мной. Клевесси производил впечатление доброго, простодушного человека, и я попросил разрешения воспользоваться его техникой, чтобы просмотреть и, если можно, распечатать пару своих файлов.
– Конечно, конечно, – получил я утвердительный ответ. – Помочь или справитесь сами?
– Справлюсь сам. Не стоит беспокоиться.
Через несколько минут он освободил мне место и удалился.
На дискете оказался всего один текстовый файл, напечатанный мелким кеглем, но довольно большой, страниц более ста. Читать и тем более распечатывать его весь, времени не было, да и не удобно было злоупотреблять добротой хозяина. Я послал в печать десять страниц, и принтер бесшумно вывел листы. Собрав их, я вышел в коридор и выглянул в зал. Клевесси был занят разговором с парой посетителей. Я быстро вернулся и распечатал еще десяток страниц. Потом вынул дискету и, свернув в трубочку свою добычу, довольный собой вышел из кабинета.
– Все в порядке? – поинтересовался Клевесси, когда я вышел из его кабинета.
– Да, большое спасибо!
Он пообещал позвонить Сергею или мне в гостиницу, если что-нибудь продастся. Я вновь поблагодарил его, и мы распрощались.
Вернувшись назад, я наскоро пообедал в кафе и с нетерпением поднялся в номер, чтобы прочитать то, что удалось распечатать. У меня была твердая уверенность, что здесь должна быть разгадка, которая объясняет все странности связанные с Карье.
Я открыл балкон, задернул шторы, налил себе вина и, завалившись на кровать, раскрыл листы с текстом. Напечатано было по-французски без всяких англо-итальянских примесей, свойственных лилианскому диалекту, и я в очередной раз порадовался за себя, что когда-то сподобился хорошо выучить этот язык.
Содержание текста явилось для меня довольно неожиданным. Это не было «секретным донесением в центр», компроматом на лилианского премьер-министра, или планом ограбления Национального Лилианского банка. В глаза бил многообещающий заголовок: «Все золото мира». Начав чтение, я с интересом осилил около половины текста, покуда меня не сморил сон.



     *Медиевистика – история средних веков (научный термин).
* Кумранские свитки – древние тексты иудейской секты ессеев найденные в 1946 году в местечке Хирбет Кумран на берегу Мертвого моря.
*  «Праздник, который всегда с тобой» – роман Э. Хемингуэя о Париже.


Поворот

В пылу утех свои проводим дни,
в страстях погрязнув, с рождества до гроба.
А между тем, вокруг, в густой тени
плетут интриги Зависть, Лесть и Злоба.
И что ж теперь, пасть ниц перед Судьбой?
Не слишком ли трусливы мы с тобой?
                Гильом дю Вентре

- Ну, все… хватит, Гильом…, перестань…, тебе пора уходить. Господи, уже полдень, время молитвы подходит к концу! Еще немного и тебе не уйти незамеченным!
Девушка вырвалась из объятий, поспешно облачилась в монашескую рясу и открыла ставни. Солнечный свет залил келью. Достав из-под подушки спрятанное зеркальце, она принялась собирать волосы.
Гильом молча любовался ее утонченными чертами лица, бездонными голубыми глазами и вьющимися золотыми локонами.
– Больше не приходи среди бела дня, – ворчала девушка, – это слишком опасно. Ночью у нас гораздо больше времени.
– Луиза, – воскликнул Гильом нарочито трагическим тоном. – Если бы я мог дождаться вечера. Нет, это выше моих сил!
– Ой-ой-ой, – ехидно проговорила Луиза. – Так я и поверила. Просто тебе стало скучно. А я могу пострадать из-за этого.
– Господи, милая! Как ты можешь так говорить! Разве я могу допустить…
– Тише! Кто-то идет. Быстрее одевайся и уходи.
За дверью кельи послышались шаги и голоса. Гильом вскочил и стал лихорадочно одеваться. Луиза открыла окно и выглянула наружу.
– Ну, вот. Теперь тебе уйти будет не просто. Посмотри.
Гильом аккуратно высунулся и увидел двух человек, которые неспешно прогуливались по садовой аллее и о чем-то разговаривали.
– Это аббат Ферье и настоятельница, – пояснила Луиза. – Господи, если бы она только знала, чем я занимаюсь во время полуденной молитвы. – Девушка хихикнула и, осекшись, сделала серьезное лицо, перекрестилась и скороговоркой начала причитать: – Господи! Прости дочь твою…
Гильом обнял ее и тихо проговорил:
– Луиза. Я вчера сочинил сонет и посвятил его тебе.
– Мне или твоей Маргарите?
– Ну конечно тебе! Причем тут Маргарита? Вот послушай.
– Не сейчас. «Смотри, – сказала она, глядя в окно, — они скрылись за деревьями». Прыгай, пока никого нет.
Гильом выглянул и, удостоверившись, что никого не видно, быстро натянул сапоги и полез в ок¬но.
– До встречи, любимая, – прошептал он, а она легонько подтолкнула своего кавалера.
Приземлившись на траву, Гильом послал наверх воздушный поцелуй и нырнул в густо растущие кусты. Это были насаждения шиповника и еще какого-то пышного экзотического кустарника, аккуратно подстриженного в виде треугольных пирамид, с высотой, почти достигающей человеческого роста. Спрятаться в такой растительности не составляло большого труда. Кустарники были рассажены вдоль садовых аллей и монастырской стены. Гильом быстро пробрался за крайнюю полосу насаждений, и уже собрался было перелезть через стену, как вдруг в конце аллеи послышались голоса. Он приподнялся и увидел аббата и настоятельницу, медленно направляющихся в его сторону. Гильом спрятался под сенью густой растительности от нещадно палящего солнца, решив переждать, пока они пройдут мимо.
Голоса приближались. Гильом затаил дыхание и закрыл глаза. Он был уверен, что заметить его невозможно и расслабился. В голове стали складываться рифмы очередного сонета. Но разговор двух духовных особ не давал ему сосредоточиться, а по мере их приближения, Гильом услышал нечто такое, что повергло его в немалое удивление.
Аббат довольно громко и с выражением декламировал сонет. Его сонет, который он сочинил более года назад, и из-за которого некоторые титулованные особы настойчиво порекомендовали ему покинуть Париж хотя бы на время.
Когда-нибудь все брошу и уеду –
По свету синюю страну искать,
Где нету ни солдат, ни людоедов,
Где никого не надо убивать.
Там не найдешь евангелий и библий,
И ни придворных нет, ни королей.
Попы там от безденежья погибли,
Зато Вентре в почете и Рабле.
Там в реках не вода течет, а вина;
На ветках – жареные каплуны
Висят, как яблоки… Париж покину,
Но не найду нигде такой страны!
А если б и нашел… вздыхаю с грустью:
Французов и ослов туда не пустят! * (Я. Харон, Ю. Вейнерт)

Сонет дошел до короля. Тот, говорят, долго смеялся и сказал, что не прочь взять Гильома к себе шутом, а вот кардинал был вне себя, заметив Его Величеству, что придворные распоясались, а тот слишком им потакает. Несмотря на спокойствие короля, Гильом все же решил покинуть столицу и пожить некоторое время в родовом поместье в Лилиане, тем паче, что подобных сочинений, гуляющих по веселым компаниям, у него было немало.
Сейчас, вновь услышав этот сонет из уст местного аббата, Гильому стало несколько не по себе. Он чувствовал, что ничего хорошего это сулить не могло, и аббат читал его стихи отнюдь не из любви к поэзии. Гильом осторожно поднялся с травы и стал прислушиваться к разговору.
– Простите за откровенность, святой отец, – размеренно говорила настоятельница, – но не могу не отметить, что написано превосходно, если, конечно, не брать во внимание содержание сонета.
– Вот именно, матушка, вот именно, – вдохновенно говорил аббат, – вполне превосходно. Именно это-то и настораживает. Одно дело, когда смеются над королем и духовенством на рыночной площади, где обычная ругань недовольных привычна для слуха и тонет в шуме толпы, и совсем другое, когда недовольство облечено в изящную форму. В таком виде этот вздор заставляет задуматься любого хоть немного мыслящего человека, и кто знает, скольких спящих врагов королевства можно пробудить этими стишками. А его картины? Вы бы только видели его картины! Там изображены одни лишь распутные девки, пиры на лоне природы и ни одного святого образа!
– Да, вы правы, преподобный отец, – задумчиво проговорила настоятельница. – Можно только удивляться, что король так спокойно относиться к подобным вольностям.
– Пора откровенно признаться, что наш монарх стареет и становится все менее способным управлять государством. Кто знает, где была бы сейчас Франция, если бы не господин Кольбер и духовники нашего ордена.
– Вы не боитесь…
– Не боюсь, сестра, не боюсь, – перебил ее аббат. – Мы ведь всегда с вами понимали друг друга, да и захоти вы кому-либо передать мои слова, вам все равно никто не поверит. А этот Вентре… Он, конечно, не бунтовщик, не шпион, вряд ли связан с врагами монархии, во всяком случае нам этого не известно, но его сонеты будоражат умы молодёжи и могут способствовать бунтарским настроениям. Их написано немало, и бродят они не только по Парижу - их декламируют в салонах, кабаках и даже на рыночных площадях Зурбагана. Я не говорю о бунте в масштабах всего государства, но в масштабах Лилианы может произойти все что угодно, пока здешний герцог тайно симпатизирует королю Вильгельму.*
– У вас достоверные сведения?
– Абсолютно достоверные. Есть свидетельства, – аббат понизил голос, – что Англия вынашивает планы отхватить Лилиану, и не без помощи нашего герцога. Вы можете себе представить, сколько проворовавшейся знати, гугенотов*, янсенистов* бежавших сюда от гнева короля, поддержат его кузена. А сколько здесь осело англичан и итальянцев, которые тайно симпатизируют своим соотечественникам? Потеря Лилианы будет для Франции большим ударом. Два крупных порта, одиннадцать крепостей, контролирующих побережье и внутренние земли. Этого нельзя допустить!
Все это время Гильом, затаив дыхание, осторожно пробирался вдоль кустов за медленно прогуливающимися аббатом и настоятельницей. Он весь превратился в слух, совсем не обращая внимания на то, что уже перепачкал травой новые атласные штаны, только вчера пошитые для него лучшим зурбаганским портным. Гильом был в шоке от услышанного. Он никогда не мог и подумать, что здесь, в Зурбагане, кто-то будет пытаться строить против него козни, используя при этом его творчество. А ведь из невинных, на его взгляд, стихов действительно можно состряпать политическое обвинение. Но зачем? Чем он, поэт и художник Гильом дю Вентре, не угодил этому аббату или кому-то еще? Вскоре услышал ответ и на этот вопрос.
– Но не кажется ли вам, дорогой брат, – произнесла настоятельница, – что в таком случае было бы гораздо правильней обратить свои усилия на то, чтобы упрятать в Бастилию не поэта дю Вентре, а самого герцога д’Альвару?
«Что? В Бастилию?! – пронеслось в голове у Гильома. – Меня хотят упрятать в Бастилию? Да за что?!».
– Не скрою, сестра, что для нас это было бы самым желаемым событием, но для этого нам нужно ещё подсобрать на него некоторые компрометирующие сведения.
– О связях с англичанами?
– Не только. – Аббат остановился и осмотрелся по сторонам. – Видите ли, нам совершенно точно известно, что герцог д’Альвара вот уже более двух лет запускает свои грязные руки в государственную казну.
Настоятельница ахнула, прикрыв рот ладонью.
– Да, да, – продолжал аббат. – Мы даже знаем точные суммы, которые он украл и в коих так нуждалась Франция в период зимних баталий на севере. Но пока у нас нет всех доказательств его вины…, да и время еще не пришло.
– И вы хотите начать с Вентре? – недоуменно спросила настоятельница. – Но ведь он даже не в свите герцога.
– Что касается Вентре, признаюсь, дело здесь не только политическое. Вам ведь известно, что его родовое поместье некогда было оплотом тамплиеров в Лилиане?
– Неужели вы думаете, что этот молодой поэт связан…?
– Связан или не связан, какая разница? – перебил ее аббат. – Ведь безумный дядюшка его еще жив, хотя и давно помилован за свои связи с заговорщиками – гугенотами. Кто знает, не передал ли он их тайны своему племяннику? Я буду откровенен с вами: ордену, членом которого я являюсь, угодно завладеть его поместьем, этим дьявольским гнездом, этим оплотом Люцифера и его секретов! Нашему ордену требуется хорошая база в Лилиане, и этот старый замок нам подходит как нельзя лучше. Богу угодно было сделать так, чтобы у молодого Вентре к настоящему времени еще не было наследников. Этот беспечный гуляка до сих пор не позаботился о том, чтобы связать себя узами брака и нарожать детей. Его брат, который живет в Генуе, от наследства отрешен их отцом, когда тот был жив. Его сестра – незаконнорожденная, и прав не имеет. Поэтому, уничтожив Вентре, мы имеем реальную возможность завладеть этим дьявольским гнездом. И мне кажется, матушка, что в этом наши с вами интересы совпадают?
– Мои интересы совпадают с вашими? – удивилась настоятельница. – Вы не ошиблись?
– Ну может быть, не лично ваши, а вашей обители. Вспомните, сколь долго вы хлопочете о расширении монастырских земель. Но это земли герцога, а он никогда не пожертвует вам свои лучшие охотничьи угодья. Но вот вам другое предложение. Земли Вентре, которые, кстати, подходят вплотную к монастырским владениям, не такие обширные, но не менее плодородные, богатые дичью и живностью. Если бы вы помогли мне в этом, то мы могли бы разделить их - нам бы достался замок в Кунст-Фише со всем его содержимым, а вашей обители – окрестные земли.
– Вашему коварству можно позавидовать, преподобный отец. Странно, что вы еще в таком низком духовном звании, – покачивая головой, произнесла настоятельница.
– Поверьте, мое звание в рядах нашего ордена гораздо выше.
– Право, то, что вы мне предлагаете, с одной стороны довольно низко, но… – настоятельница задумалась, – с другой стороны, если Богу угодно уничтожить дьявольское гнездо, а королю государственного изменника… Что я должна сделать?
– Я всегда знал, что с вами можно иметь дело, сестра, – удовлетворенно ответил аббат. – Вам нужно всего лишь вновь написать прошение герцогу на расширение монастырских владений, теперь уже за счет земель Кунст-Фиша. А остальное мое дело. Уж я-то найду слова, чтобы убедить д’Альвару в том, что Вентре своими сочинениями бросает на него тень.
- Но, насколько мне известно, Вентре и д’Альвара друзья?
- Дружба, скрепленная вином слаба, и вообще, в наше время, это понятие рациональное.
Дальше Гильом ползти уже не мог. Чувства тре¬воги и негодования смешались в нем. Он понял, что услышал все самое главное и обессиленный от длительного ползанья по траве растянулся под кустами шиповника. Аббат Ферье и настоятельница прошли дальше по аллее и вскоре скрылись за углом здания. Отдохнув несколько минут, Гильом убедился, что вокруг никого нет, поднялся с колен и полез на монастырскую стену.

***
После бутылки красного херама и жареной куропатки, которых Гильом отведал в придорожной таверне, мир вокруг него приобрел прежние очертания, став таким, каким был до подслушанного разговора. Аппетит у Гильома не пропадал никогда, несмотря ни на какие неприятности. Насытившись, он успокоился и вновь ощутил способность к размышлению.
Взвесив все возможные последствия, которые могут быть после того, как аббат начнет осуществлять свои планы, Гильом понял, что дело его плохо. Плохо настолько, что может кончиться Бастилией, или ещё чем похуже. Аббат Ферье был иезуит, знался с епископом, был вхож во дворец герцога и в дома других хозяев Лилианы. О его способностях плести интриги и влиять на сильных мира сего знали все, но из понятных опасений вслух недовольство свое не проявляли, разве что сторонились его по возможности. Потому Гильом мог быть уверен, что Ферье не оставит свои замыслы в забвении.
Первая мысль, которая пришла Гильому еще в монастырском саду, была о том, чтобы подкараулить этот огрызок святейшей инквизиции в темном зурбаганском переулке и проломить ему голову. Спасибо сказали бы многие. Во всяком случае, никто бы не огорчился.
Затем ему в голову пришла вторая, более благородная мысль: навязать аббату дуэль в темном переулке, несмотря на невозможность такового из-за его духовного сана. Интересно было бы посмотреть, как грузный аббат в длиннополой рясе прыгает со шпагой в руке. Правда не исключено, что он тоже умеет владеть оружием – за иезуитами это, говорят, водится, – но Гильом не сомневался в том, что одержит победу. И убийство тогда было бы не убийством, а честным поединком. Правда, опять же без свидетелей, но хотя бы перед Богом он будет чист, а это уже немало.
Поразмыслив еще, Гильом отверг эти мысли, сна¬чала посетовав, а потом внутренне возгордившись, что он все-таки не способен на такие низости.
Впрочем, оставалась одна надежда - на то, что у Ферье ничего не выйдет. Этой надеждой был его друг и учитель герцог д’Альвара. Жан-Батист Геркон д’Альвара, герцог Лилианский, двоюродный кузен короля, лучший зурбаганский живописец наверняка, получив прошение монастыря и выслушав доводы аббата, конечно же выдворит его за ворота. Ну, если не выдворит (для этого он, пожалуй, слишком осторожен), то хотя бы отвергнет все его поползновения.
Остановившись на этой мысли, Гильом бросил хозяину таверны несколько су, и вышел на улицу. Отвязав жующего солому Ориона, он в раздумьях отпустил послушного коня и побрел по пыльной дороге в направлении замка. Жеребец, фыркая, цокал копытами позади него.
С вершины зеленого холма Гильому открылся прекрасный вид на спокойное море и видневшиеся вдалеке стены и шпили Зурбагана. Прямо, в полумиле от него, среди зарослей небольшой рощи возвышалась главная башня старого фамильного замка.
Осмотревшись, Гильом в который раз посетовал на то, что так и не удосужился написать этот пейзаж, сочетающий в себе нежные весенние краски.
Он присел на траву на склоне холма и вновь задумался. Услышанная сегодня угроза его существованию так и не давала покоя. Он задался вопросом: что будет делать этот иезуит, когда герцог откажет ему? Неужели успокоится и перестанет посягать на Кунст-Фиш? Ответ был очевиден: такие как он никогда не успокаиваются.
Однако, если Богу угодно было чтобы ему, Гильому, стало известно об этом заговоре, то он должен что-то предпринять. Что нужно было сделать, он знал – предупредить дядюшку и герцога, а там как Бог распорядится.
Этот вывод был последним в его раздумьях. Гильом поднялся с травы и подозвал коня.

***
Дядюшка Гильома Амьель Экар дю Вентре происходил из старинного гасконского рода, владеющего некогда землями в Окситании,* неподалеку от Тулузы.
Эти владения в предгорьях Пиринеев расширил его славный предок маркиз Раймон дю Вентре, по возвращении из похода за гробом Господнем в 1148 году. Как и многие другие здешние сеньоры Раймон дю Вентре привез из Палестины несколько обозов восточного добра, сундук золота и странные манихейские* идеи, которые вскоре распространились по всей Окситании. В дальнейшем эти идеи, впрочем, как и приобретенные восточные богатства, стали причиной возвышения и впоследствии упадка рода Вентре.
Благодаря шелкам, пряностям и золоту маркиз Раймон увеличил свои владения, купил в Провансе несколько морских судов и основал две торговые фактории, одну в Лангедоке, а другую на отдаленном Лилианском побережье.
Из-за принадлежности к катарам* потомки его навлекли на себя гнев короля и папы, в результате чего потеряли все фамильные богатства, кроме небольшого владения в Лилиане. Сюда они бежали всем своим многочисленным семейством после неудачной обороны Монсегюра в 1244 году и это место стало их второй родиной.
Дом Вентре просуществовал безбедно при многих правителях. В 1601 году Лилиана вошла в состав Франции, и для Вентре все было превосходно вплоть до отмены в 1685 году Нантского эдикта о веротерпимости. По всему королевству начались гонения на гугенотов. Отец Гильома Жордан дю Вентре был упрям и принимать католичество не собирался. Ему повезло: он умер, не дождавшись королевского суда. А брат его – дядя Гильома – Экар перешел в иную веру с легким сердцем, на что у него были свои оправдания. Утверждая, что еще не выполнил на земле миссию, отведенную ему Господом, он любил повторять, что если есть Бог в душе, то на каком языке молиться ему, значения не имеет.
Тем не менее, это не спасло дом Вентре от упадка. Часть земель была отторгнута в пользу муниципалитета Зурбагана, а крупные корабли были конфискованы для нужд государства в войне с Испанией. Остались лишь рыбацкие суда, небольшие охотничьи угодья и земли двух деревень. Одна – деревня рыбаков, другая – виноградарей. На проценты от доходов рыбаков и производства вина и жили члены семейства Вентре к тому времени, когда Гильом оставил Париж и поселился в родовом поместье.
Экар дю Вентре был уже стар. В последние годы он совсем замкнулся, почти перестав покидать стены родового замка. Во всяком случае, за время своего пребывания в Лилиане Гильом ни разу не видел, чтобы дядюшка выходил за ворота. В свои семьдесят пять лет Экар дю Вентре был еще в здравом уме и светлой памяти. Голос его казался молодым, но ноги слушались все хуже, а спина распрямлялась все реже. Он еще занимался хозяйством, и каждое утро давал ценные указания управляющему Пьеру Бонне. Тот, вот уже более тридцати лет вел дела Кунста, и был на короткой ноге с хозяином. За дядюшкой ухаживала его племянница – старшая сестра Гильома Клеманс, послушница монастыря Святой Магдалины, живущая в миру. Кроме нее, Гильома, Бонне и слуг дядюшка ни с кем не общался.
Большую часть времени он проводил в своей комнате, где почти постоянно горел камин.  Старик часами просиживал у огня в окружении книг и старинных вещей, предаваясь воспоминаниям о своей бурной молодости. Иногда он делился некоторыми из них с Гильомом. Тот не противился и слушал внимательно, с большим интересом, представляя в отблесках огня, картины безвозвратно ушедшего прошлого.
А вспомнить было что: обучение в Норбонне, путешествие по Европе, службу во французской армии. После ранения в битве при Рокруа* Экар вернулся домой, где вопреки аристократическим традициям занялся хозяйством, а также увлекся науками и философией.
С тех пор вот уже около тридцати лет Экар дю Вентре жил в тихом зурбаганском предместье и старел, с каждым годом все более отдаляясь от мирской жизни. Он подолгу молчал, а иногда говорил странные вещи, в суть которых родственники не вникали. Многие дни он проводил в уединении, почти не выходя из своего жилища, иногда спускаясь в подвал, и рылся там в бесхозных фамильных вещах, собранных с давних времён.
Лишь раз в день перед закатом солнца с завидной регулярностью старик медленно поднимался по винтовой лестнице на башню, где дышал свежим воздухом и обозревал окрестности. Он подолгу всматривался вдаль, как будто кого-то ждал.

***
– Синьор только что отправился наверх, – произнес Бернар Камо, дядюшкин слуга, с которым Гильом столкнулся у дверей его комнаты.
Бернар служил оруженосцем у Экара дю Вентре, еще со времен Фронды, да так и остался у него на службе, став для старика реально близким человеком. Бернар был моложе дядюшки. Ему было пятьдесят лет. Он был ещё крепок, владел всеми видами оружия и был способен выполнять любую, даже самую тяжелую и опасную работу.
– Благодарю Бернар, я подожду.
Гильом вошел. Как всегда, здесь было темно и прохладно. Горел камин. Языки пламени отбрасывали причудливые тени на портьеры, отражались на старинных гравюрах, поигрывали на ножнах и стволах оружия, развешенного по стенам. Вокруг дядюшкиного кресла, на кушетках и по полу были разбросаны старые книги, большей частью писанные на латыни.
Гильом сел в одно из кресел и задумался о предстоящем разговоре. Старик с годами становился все более упрямым и тяжелым в общении. Было очевидно, что его нелегко будет уговорить покинуть своё уютное логово, чтобы предпринять те меры предосторожности, которые Гильом хотел предложить.
Через четверть часа наверху хлопнула дверь и послышались тяжелые дядюшкины шаги. Войдя в комнату, Экар дю Вентре краем глаза глянул на Гильома и прошаркал к своему креслу у камина. Усевшись в него, он завернулся в старое одеяло и ворчливо произнес:
– Раз пришел, значит чего-то нужно. Просто так ко мне уже никто не приходит.
– Так вы сами, дядюшка, никого не хотите видеть, – возразил Гильом. – Сидите тут как в берлоге, без света божьего.
– К тебе запреты не относятся. Ты ведь единственный наследник. Скоро умру. Кому это все достанется? Хоть бы пришел, выслушал пару советов как хозяйство вести. А свет божий я только что видел с башни. Луга не кошены, дамбу рыбацкую того и гляди смоет.
– Опять вы за свое. Несмотря на то, что в Лилиане дворянам не так зазорно заниматься хозяйством, вы ведь знаете, что это дело совершенно не по мне, – ответил Гильом. – Мне легче в два раза повысить жалование Бонне, чем подсчитывать доходы и убытки. Только хуже будет, если я тоже начну в это лезть.
– Бонне тоже стар, – продолжал дядюшка. – Хоть бы нового управляющего найти, молодого, да честного. Да где ж теперь такого сыскать?
Старик замолчал, смотря на огонь в камине. Помолчал и Гильом, задумавшись о том, что дядюшка, в сущности, прав, радея за будущее поместья. Старики – он и Бонне – давно не справлялись с хозяйством, и все вокруг действительно приходило в упадок. Эта мысль не раз посещала Гильома, когда он проходил через главные ворота замка. Некогда ухоженные цветочные клумбы и садовые аллеи, мощеные дорожки, по которым когда-то к центральному входу подъезжали богато украшенные экипажи зурбаганской знати, – все находилось в запустении. Аккуратно подстриженные кусты превратились в безобразно разросшиеся заросли всевозможных растений, из гущи которых торчали верхушки экзотических пальм, когда-то специально завезенных с африканского побережья. На дорожках между булыжниками пробивалась трава, а по парадной лестнице бродили гуси и куры. Весь замок представлял собой довольно грустное зрелище и разительно отличался от того, каким Гильом его помнил со времени своего детства.
– Ну говори, зачем пришел? – спросил дядюшка медленно, с расстановкой, как бы предчувствуя тревогу.
Помедлив, Гильом передал ему разговор между аббатом Ферье и настоятельницей монастыря Святой Магдалины.
– Так ты и бегаешь по девкам, вместо того, чтобы заняться чем-нибудь полезным, – проговорил Экар дю Вентре после продолжительной паузы и взял в руки какую-то книгу. – Вот если бы ты открыл Оригена*…
– Меня не интересуют теософские трактаты, дядюшка, – перебил его Гильом. – Моему сердцу более милы сочинения господ Мольера и Рабле, сонеты Камоэнеса, да мудрости Эразма из Роттердама. И вообще, сейчас не об этом. Речь идет о вашей безопасности. Или вы думаете, что слова этого иезуита ничего не значат?
– Не думаю, – произнес старик, откладывая книгу в сторону. – Подумать только, настоятельница поддалась на уговоры этого аббата? А твоя сестра Клеманс еще имеет постриг в этом борделе! Я знал, что они не оставят меня в покое. И что ты хочешь предложить мне? Сбежать в Англию или в Америку? Так это не для меня. Слишком стар я стал для побегов и переездов. Тем более, здесь у меня есть еще дела.
– Бонне…
– Я не говорю о хозяйстве, Гильом, – перебил его дядюшка. – Моя миссия еще не выполнена, потому я и должен быть здесь, в Зурбагане, покуда…
Экар дю Вентре замолчал и отвернулся к огню.
– Ну какая миссия? Перед кем? – с иронией спросил Гильом.
– Придет время, и ты все узнаешь, а пока потерпи.
– Откровенно говоря, я не очень страдаю нетерпением узнать ваши секреты, покрывшиеся толстым слоем пыли, – сказал Гильом. – Но, чтобы сохранить вашу жизнь, я предлагаю следующее…
Гильом предложил дядюшке переехать в Охотничий домик. Это была маленькая, некогда хорошо укрепленная крепостица, построенная еще при генуэзцах. Она находилась в нескольких милях от Кунст-Фиша, довольно высоко в Северных предгорьях. Когда-то крепость охраняла северные границы владений Вентре, перекрывая один из узких проходов в ущелье, которое соединяло районы побережья с горными долинами. С того времени как Лилиана вошла в состав Франции, крепость в горах утратила свое военное значение и стала использоваться как перевалочный пункт при проведении охоты в диких горных долинах.
Экар дю Вентре последний раз выезжал на охоту лет двадцать назад, а Гильом охотиться не любил. Охот¬ничий домик долгое время никак не использовался, покуда часть его не взял в аренду виллан* Генон, говорят, дальний родственник Вентре по какой-то побочной линии. Он рассадил на склоне вокруг дома небольшой виноградник, и вот уже более десяти лет исправно поставлял в Кунст прекрасный херам.
Охотничий домик был, несомненно, удобен для того, кто по тем или иным причинам желал уединиться от мирской жизни. Он был хорошо скрыт в горах, и о его существовании в Зурбагане мало кто знал. Опасной дорогой через ущелье давно никто не пользовался с тех пор, когда в начале столетия построили горный мост через Лилиану. Через него в долины вела хорошая дорога, по которой выезжал охотиться сам герцог и прочая зурбаганская знать.
Кроме того, из Охотничьего домика через ущелья и непроходимый лес вела обводная тайная тропа, обустроенная еще в те стародавние времена, когда дом был крепостью. Если един¬ственная дорога, которая вела к ней, перекрывалась неприятелем при осаде, гонец мог выбраться из крепости по этой тропе и сообщить о приближении врага. Тропа выходила где-то у берега моря в месте, неведомом Гильому. В случае реальной опасности ей вполне можно было бы воспользоваться, чтобы на одной из неприглядных рыбацких шхун отплыть, например, в Геную, к брату Гильома Арно.
Дядюшка выслушал Гильома, не перебивая.
– Что ж, горный воздух пошел бы мне на пользу, – произнес он после непродолжительной паузы. – Я согласен. Завтра Бернар поможет мне собрать вещи, и я буду готов. Только об этом никто ничего не должен знать, кроме Клеманс и Бонне.
– Само собой, – ответил Гильом, довольный и несколько удивленный тем, что старик не стал противиться и даже сам побеспокоился о мерах предосторожности.
– Но постоянно прятаться не выход. Что ты еще намерен предпринять? – спросил старик.
– Я пойду к герцогу, – сказал Гильом, – и рас¬скажу ему все, что рассказал вам. Он должен мне помочь. Ферье имеет зуб и на д’Альвару. А раз так, то в его собственных интересах заткнуть рот этому аббату. Как бы то ни было, вы можете по¬ка приготовиться к переезду. Завтра я буду у гер¬цога, а после разговора с ним мы примем решение.
Гильом поднялся и направился к выходу.
– А если герцог не поможет? – догнал его дядюшкин вопрос.
– Если не поможет герцог… – Гильом выдержал паузу и решительно произнес, – тогда нам поможет хороший удар моей шпаги. Я не намерен ждать, когда мы станем невинными жертвами в чьих-то политических играх.

***
Гильом и Луиза, высунувшись вдвоем в узкое окошко монастырской кельи, смотрели в мерцающую звездами темноту. Монастырь стоял на холме, и поверх его стен вдалеке виднелось море, над которым висела луна, заливая водную гладь холодным лиловым светом, посылая от горизонта к берегу световую дорожку. Внизу под окном в насаждениях монастырского парка поблескивали светляками и трещали цикады. Очарование было полное.
– Все-таки отец ко мне несправедлив, – с грустью произнесла Луиза. – Как можно лишить свободы единственную дочь, заточив ее в монастырь?
– Его можно понять, – ответил Гильом. – Просто он заботится о твоей безопасности. Ведь у графа здесь столько врагов.
– Просто он боится, что я без его согласия выйду за тебя замуж, – произнесла Луиза.
– Как, неужели ты способна на такое?!
– Конечно, если ты вдруг не передумаешь.
– Я передумаю?! После того что слышу, я еще больше уверяюсь в правильности своего выбора. Теперь я абсолютно спокоен за наше будущее и меня не пугает даже возможный отказ твоего отца, – воскликнул Гильом. – Кстати, когда он вернется в Зурбаган? Я уже давно полон решимости, явиться к нему с визитом, чтобы просить твоей руки.
– Смелое решение, – произнесла Луиза с иронией. – Что же подвигло тебя на это? Неужели опасность, которая исходит от аббата Ферье, так серьезна, что ты решил больше не откладывать такие важные дела?
– Ты напрасно смеешься. Как только род Вентре потерял влияние при дворе, сразу нашлись охотники заграбастать все, что еще у нас осталась. А если за дело взялись иезуиты, то можно не сомневаться, что опасность действительно велика.
– И что же ты собираешься делать? – уже с тревогой спросила девушка.
– Пойду к герцогу и расскажу ему все.
Луиза задумалась.
– Не думаю, что это хорошая идея, – сказала она. – Он все время так на меня смотрит…
– Д’Альвара – мой друг и потом, разве на те¬бя можно не смотреть? – перебил ее Гильом. - Мне все вокруг завидуют, что со мной рядом такая красавица.
– Вот именно, завидуют. Нет, уж лучше попросить о помощи моего отца.
– Графа Ла-Раме не станет помогать мне. По крайней мере, сначала я должен попросить у него твоей руки.
– Раз все так складывается, нужно просить у него и то и другое одновременно, – настойчиво сказала Луиза. – Во всяком случае, это в его силах. Ведь вернуться в Лилиану он должен королевским интендантом.* В конце концов, не откажет же он своей единственной дочери, если я попрошу у него поддержки?
– Чтобы ты просила за меня?!
– И что же? Неужели мне будет лучше, если моего любимого посадят в Бастилию? Нет, как только вернется отец, я сразу поговорю с ним об этом. А если он откажет мне, то я сама не выйду из этого монастыря ни за что на свете!
– Не выйдешь? Неужели ты думаешь, что мне будет лучше, если ты навеки останешься в заточении за этими стенами? – передразнил он ее.
Луиза улыбнулась.
– Тебе снова пора уходить, – ласково сказала она.
– Да, пожалуй. А сонет? – спохватился Гильом. – Я ведь так и не прочел тебе свой сонет! Слушай.
Чтоб в рай попасть мне – множество помех:
Лень, гордость, ненависть, чревоугодье,
Любовь к тебе и – самый тяжкий грех –
Неутолимая любовь к Свободе.
Ленив я. Каюсь: здесь моя вина.
Горд. Где найти смиренье дворянину?
Как обойтись французу без вина,
Когда он пил на собственных крестинах?
Любить врагов? Об этом умолчу!
С рожденья не умел. И не жалею.
В любви к тебе признаться? Не хочу:
Тебе признайся – будешь мучить злее.
Отречься от свободы? Ну уж нет:
Пусть лучше в пекле жарится поэт!*       (Я.Харон, Ю.Вейнерт) 

– Ах ты неблагодарный! – весело воскликнула Луиза. – Когда это я тебя мучила? И вообще, о какой свободе ты говоришь?
– Тихо, тихо! Этот сонет был написан сразу же после нашей недавней ссоры. Тогда ты меня и мучила. Во всяком случае я мучился, это уж точно. А свободу я совсем не ту имею в виду, о которой думаешь ты. В сонете я говорю о самой настоящей свободе, в прямом смысле этого слова.
– А я поняла, что ты говоришь о свободе от любви и брака, – не отставала Луиза, хитро заглядывая Гильому в глаза. – Глупый. Вот сейчас ты уйдешь от меня как будто на свободу, но на самом деле ты давно в моих кандалах.
– Увы, – наигранно вздохнул Гильом.

***

Гильом проспал до полудня. Проснувшись, он позавтракал и сразу же стал собираться к герцогу. Разговор предстоял серьезный и Гильом решил, что выглядеть нужно с достоинством, подобающим маркизу. Он тщательно подобрал гардероб, облачившись в короткий новомодный камзол, вышитый по бархату серебром, замшевые сапоги и легкую светлую шляпу с пышным белым пером. Отцовская шпага с фамильным гербом на черненом серебряном эфесе завершила его парадный костюм. Парик Гильом надевать не стал – жарко – и лишь сзади перевязал волосы хвостом. Не без удовольствия посмотрев на себя в зеркало, он подумал, что в таком же виде отправится просить руки Луизы к ее отцу.
Гильом въехал в город через ворота Ричарда. Говорят, что когда-то во времена крестовых походов здесь останавливался сам Ричард Львиное Сердце и его отряд защищал эти восточные ворота от нападения пиратов-магометан. Не исключено что так оно и было, ибо в этой части Зурбагана до сих пор проживает англоязычное население – потомки англичан – крестоносцев, обосновавшихся здесь несколько столетий назад.
Гильом не спешил. Он ехал длинной Виноградной улицей, в который раз любуясь густыми кудрями изумрудных лоз, сплошняком затянувших фасады и глухие стены домов. Виноград здесь принялись разводить издавна, с дохристианских времен, желая приглушить зной, исходящий продолжительным летом от каменных стен и мостовых. Мягкое солнце, необходимая влага и плодородная почва в узких уличных клумбах давали возможность винограду разрастаться повсюду, и вскоре он затянул весь квартал, перекидываясь на вновь строящиеся дома.
Через час, Гильом подъехал к замку герцога д’Альвара. Это был настоящий дворец, расположенный на возвышении над зурбаганской бухтой. Из окон его была видна колоннада на набережной, пристань, острова Ката-Гур и бесконечная морская даль.
– Герцог в студии, господин дю Вентре, – сообщил слуга у парадного входа. – Вы можете пройти к нему. Если желаете, я могу доложить.
– Он один? – спросил Гильом.
– Нет. У него господа де Виллар, Джеккенсон, де Майяр и де Гель.
– В таком случае я обойдусь без доклада.
Гильом поднялся по мраморной лестнице на третий этаж, в знакомую ему студию, где у герцога собирались друзья, в том числе и он, для занятий живописью.
Сам д’Альвара к своим сорока годам стал талантливым живописцем, пройдя обучение в столице, в мастерской Клода Лоррена. Его картинами восхищался не только Зурбаган, но и Париж. Сам король заказал ему два морских пейзажа за десять тысяч ливров, которые и по сей день украшают замок в Блуа.
Д’Альвара был не только талантлив, но и чертовски энергичен. Он успевал совмещать занятия живописью с бесконечными светскими развлечениями и государственными делами, представляя интересы провинции во Французской Вест-Индской компании. Это, безусловно, требовало коммерческой хватки и изворотливого политического мышления, чем он обладал в полной мере.
Недавно он прибыл с Мартиники, где про¬был два месяца, инспектируя колониальную торгов¬лю. После этого длительного путешествия художественная сту¬дия герцога украсилась различными экзотическими вещами, такими как засушенные тропические бабочки, панцирь огромной черепахи, деревянное индейское копье и многое другое. Но наибольшую ценность представляли неописуемой красоты золотые украшения ацтекских и инкских мастеров, конфискованные у испанцев во время военных действий. Различные бляхи и застежки, гребни и бро¬ши были сделаны так искусно, что не шли ни в какое сравнение с изделиями многих французских ювелиров.
Д’Альвара рассказывал, что испанцы переплавляют эти бесценные украшения в золотые слитки, для удобства в хранении и перевозки. «Дикари, ничего не смыслящие в прекрасном, – говорил он об испанцах. – Что можно ожидать от народа, излюбленное развлечение которого гоняться за быками только для того, чтобы, измучив бедную скотину, под крики толпы перерезать ей горло».
Одно из привезенных украшений д’Альвара подарил Гильому. Это была маленькая оправа для зеркальца, сделанная из золота. Говорят, что когда-то в нее была вставлена металлическая пластина, отполированная до зеркального блеска. Но зеркальная пластина была утеряна, и Гильом вставил в оправу написанную им миниатюру с портретом Луизы. У одного зурбаганского ювелира он заказал золотую цепочку и крышечку. Получился медальон, который Гильом повесил на шею и с тех пор никогда с ним не расставался.
Двери в студию были приоткрыты. Внутри раздавались вспышки веселого дружного смеха. Гильом вошел в большую просторную комнату с открытыми полукруглыми окнами, залитую ярким солнечным светом. Студия была заставлена мольбертами. У одного из них собралось несколько молодых людей. Они рассматривали картину и при этом громко смеялись.
Гильом поздоровался со всеми, и они весело приветствовали его. Герцог д’Альвара, высокий худой человек с маловыразительным лицом в костюме, испачканном краской, улыбаясь, повернулся к Гильому и протянул ему руку.
– Наконец-то ты появился, дорогой Гильом, – ве¬село воскликнул герцог. – Ты не был у меня три дня, оставив незаконченным свой последний пейзаж.
– Вчера мы писали такую прекрасную натуру, – поспешил сообщить Джеккенсон.
– Служанка де Геля, – пояснил де Виллар.
– Настоящая Венера, – воскликнул де Гель. – Посмотри!
Франсуа де Гель – молодой человек атлетического сложения с ниспадающими на лицо длинными каштановыми волосами – поднял драпировку с мольберта, на котором находилась свежая картина с изображением обнаженной девушки, с красивым ярким лицом и распущенными волосами.
– Ну как?
– Неплохо, – ответил Гильом, вглядываясь в картину. – Кажется, эта девица мне знакома. Не ее ли ты брал с собой на пикник в долину на прошлой неделе? Сначала она жарила нам куропаток, а потом ты удалился с ней собирать ягоду.
Вокруг раздался смех.
– Эх, Гильом, – с сожалением воскликнул д’Альвара, беря его за плечи и подводя к другому мольберту. На нем стояла картина, которая и была предметом обсуждения веселой компанией в тот момент, когда Гильом вошел в студию. – Ты много потерял за эти три дня. Позавчера мы писали прекрасное вечернее море прямо из окон студии, а вчера приезжал этот торговец Буше из Парижа и предлагал нам купить у него втридорога дюжину ужасных столичных картин.
– Почему ужасных? – спросил Гильом.
– Почему ужасных? – переспросил д’Аальвара. – Ну посмотри же сюда!
Он указал он на картину с изображением вычурного пейзажа с горами, лесами и облаками. Центральное место в нем занимал широко шагающий по дороге великан Орион с маленьким человеком на плечах и огромным луком в руке.
– Как ты думаешь, кто написал этот шедевр?
– Неужели Пуссен? – наугад ответил Гильом.
Вокруг раздались возгласы одобрения.
– Правильно, Пуссен. Правда, пейзаж 1658 года, но, к сожалению, с тех пор во французской живописи мало что изменилось.
Герцог жестом попросил де Майяра подать ему вина и, отхлебнув, продолжал:
– Ну, где ты видел такие деревья?
– Нигде, – ответил Гильом, начиная понимать, что имел в виду его собеседник.
– Конечно нигде! Таких деревьев не бывает! Все листья прописаны – пересчитать можно! Тоска! Природа не терпит одинаковости и однообразия, дорогой мой Гильом. А это что? Гора? Если это гора, то мы с вами, друзья, сейчас станем свидетелями ее падения. Посмотрите, как она покосилась!
Вокруг раздался смех.
– А это не облака, а скорее дым от пожара! – встрял де Майяр.
– Ну конечно, дым, – издеваясь, продолжал герцог. – И он идет, наверное, с моря, от горящих испанских галеонов после битвы у островов Ката-Гур!
Смех продолжался. Улыбался и Гильом.
– А Орион? Неужто нам так и не надоели эти античные сюжеты? Вокруг столько прекрасного и реального, достойного быть запечатленным на наших полотнах! Нет, друзья мои, французская живопись безнадежно отстала. То ли дело – голландцы! Во время моей поездки в Вест-Индию я вел дипломатические беседы с губернатором Кюросао и был у него в гостях. Он собирает живопись. С каждым рейсом из Европы ему привозят несколько свежих полотен. Боже мой, какая в них сила, какая независимость! Природа, такая, какая она есть! Люди, такие, какие они есть на самом деле, без прикрас! И никаких надоевших всем Орионов и сатиров с нимфами. Никто еще не создавал ничего подобного. У них даже размеры полотен стали другими - маленькими. И это правильно! Теперь их можно повесить в любом, даже небольшом доме. Это удобно и, кстати, способствует увеличению заказов для живописца.
Герцог отхлебнул вина и продолжал:
– Скоро де Гель плывет в Голландию. Он привезет нам пару десятков лучших полотен молодых голландских мастеров. Ты ведь поедешь, де Гель?
– Конечно, Ваше Высочество! – с энтузиазмом ответил де Гель.
– Если хочешь, Гильом, я и тебя пошлю с де Гелем. У тебя безупречный вкус, которому я полностью доверяюсь. О деньгах не беспокойся – я оплачиваю всю поездку.
– Соглашайся, Вентре! – поддержал де Гель.
– Благодарю вас, Ваше Высочество, благодарю вас, друзья, но, к сожалению, я должен отказаться, – ответил Гильом. – Слишком много дел накопилось в поместье.
– С каких это пор ты решил заняться хозяйством?
– С недавних, де Гель, но делать нечего: мой дядюшка уже стар, управляющий тоже, а мои занятия живописью, к сожалению, дохода почти не приносят. Придется и мне вникать в премудрости хозяйствования.
– Ну что ж, дело твое, Гильом, – сказал герцог. – Мы, к счастью, не в большой Франции, где тебя за это отлучили бы от высшего света. А теперь друзья, не пора ли нам приступать к занятиям? – произнес он, обращаясь ко всем.
Молодые люди, кивая, разошлись к своим мольбертам, а Гильом остался на месте и тихо сообщил герцогу, что намерен сказать нечто важное. Д’Альвара кивнул. Они вместе вышли, и спустились во внутренний дворик, засаженный низкими пальмами. Там никого не было и друзья, примостились в беседке под густым покровом виноградных лоз. Здесь Гильом поведал свою историю, которую он уже два раза рассказывал за предыдущие сутки.
Когда Гильом закончил, д’Альвара рассмеялся.
– Он так и сказал, что я вор и не раз залезал в государственную казну?
– Так и сказал, – подтвердил Гильом. – Но вы не думайте, я не поверил ни единому слову из того, что услышал. Мне известно кто такой аббат Ферье…
– Я знаю, Гильом. Не надо оправдываться. Ты никому не рассказывал об этом?
– Я рассказал лишь дядюшке и…
Гильом запнулся и понял, что сказал лишнего.
– Кому еще?
– И все. Больше никому, – соврал он.
– Это ничего, – задумчиво произнес герцог. – Надеюсь, больше никто ничего не узнает. Это может повредить нам, если придется противостоять Ферье более жесткими методами, нежели дипломатические беседы. Ты понимаешь меня?
Гильом кивнул.
– Ну что ж, мой друг, – улыбаясь, произнес герцог. – Я знаю, что нужно сделать уже сейчас. Подожди меня здесь. Я отдам некоторые распоряжения.
Герцог ушел и вернулся через четверть часа в сопровождении Строццио. Это был начальник его стражи. Огромного роста итальянец, длиннорукий, широкоплечий, молчаливый, со смуглым лицом и светлыми глазами. Он был хитер, подозрителен, Гильома недолюбливал, и эта неприязнь была у них взаимной.
Когда-то давно они повздорили из-за того, что Строццио, возомнив себя вторым хозяином в доме, не хотел пропускать Гильома к герцогу. Гильом посреди ночи пытался пройти к нему по какому-то важному делу на том основании, что его, как своего друга, д’Альвара распорядился пускать в любое время суток, если того требовали обстоятельства. Строццио же не впускал Гильома, не желал будить хозяина. Они повздорили у дверей спальни так, что дело могло бы кончиться дуэлью, если бы не проснулся д’Альвара и не заставил их примириться. Это недоразумение давно было забыто Гильомом, но Строццио до сих пор иногда бросал на него злобные взгляды несмотря на то, что внешне отношения у них были ровными.
– Ну вот, – весело сказал д’Альвара, возвратившись в сопровождении своего телохранителя, – думаю, что уже завтра мы получим кое-какие сведения о планах нашего недруга.
– Что вы предприняли?
– Завтра, Гильом, завтра… Я буду ждать тебя вечером к ужину, в восемь. Договорились? А сейчас нам лучше расстаться. Строццио проводит тебя через какой-нибудь другой выход. Я не хочу, чтобы сегодня тебя видело много народу, прогуливающегося перед замком. Подозреваю, что кое-кто из моей охраны шпионит за мной. Итак, завтра в восемь.
Попрощавшись, герцог удалился, а Строццио кивком указал Гильому следовать за ним. Они вошли в небольшую дверь на противоположной стороне дворика, которая вела в узкий длинный темный коридор. Он ступеньками спускался все ниже и ниже под землю. Пахло сыростью и рыбой. Вскоре в темноте забрезжил свет, который пробивался через приоткрытую массивную дверь в конце коридора.
– Через этот вход в дом вносят свежую рыбу, – пояснил Строццио, останавливаясь за несколько метров перед дверью и пропуская Гильома вперед. – Здесь вы выйдете прямо к бухте. Прощайте, господин дю Вентре.
– Прощайте, Строццио, – ответил Гильом и вышел.
Прежде чем он успел сообразить, что свет шел не с улицы, а из зарешеченного окна в стене под самым потолком, массивная дверь с шумом захлопнулась за его спиной. Вокруг не было ни бухты, ни набережной, а лишь высокие каменные стены. В окно под потолком дул ветер и оттуда слышался шум моря.





*Авторство сонетов, принадлежит Я.Харону и Ю.Вейнерту, а эпиграфы к главам – автору романа.
*Король Вильгельм – король Англии Вильгельм III Оранский (правивший 1688– 1702 гг.).
*Гугеноты – французские протестанты, составлявшие в XVII веке оппозицию французскому   католичеству и королевской власти.
*Янсенисты – оппозиционное религиозное течение, возникшее в недрах католической церкви (последователи голландского богослова Янсения).
*Иезуит – член реакционного католического Ордена Иезуитов, основанного Игнатием Лойолой в 1540 году.
*Окситания – старинное название области на юге Франции.
*Манихейские идеи – религиозно-мистические идеи, привнесенные в Европу с Востока во время крестовых походов. На их основе сформировались идеи альбигойцев и катаров.
*Катары – массовое религиозное христианское течение, возникшее на юге Франции (XII–XIII вв.). Катары были разгромлены французскими войсками и папой в 1244 году в битве при Монсегюре.
*Битва при Рокруа – одно из последних сражений Тридцатилетней войны (1618–1648), когда французы разбили испанцев в 1643 году.
*Ориген – христианский философ-мистик (III в. н. э.)
* Виллан – свободный крестьянин.
*Королевский интендант – назначаемые представители королевской власти во французских провинциях.




   Глава 4
В которо, у меня появляется новый интерес

Утром следующего дня я вновь сидел за столиком в кафе, пил апельсиновый сок и поджидал господина Карье. После прочитанного накануне текста для меня все начало вставать на свои места. Похоже, что этот человек – писатель, а на дискете был его видимо еще неизданный роман. Скорее всего, героем романа было реальное историческое лицо. Копаясь в укромных уголках памяти, я смутно вспоминал, что как будто слышал о европейском художнике с фамилией дю Вентре. Тогда можно было предполоржить, что в московском музее Карье занимался сбором и анализом искусствоведческой информации на эту тему.
Непонятным оставалось только одно – его загадочное воскресение из мертвых. Но я предполагал, что и этому вскоре найдется объяснение, особенно после того, как я спрошу об этом Карье напрямую. Именно так я и собирался сделать. Я решил вернуть ему дискету, не говоря о том, что читал ее содержимое. Если же у нас завяжется разговор, то я поинтересуюсь тем, что же все-таки произошло в Москве два года назад.
Вскоре появился сам Карье, как я и ожидал, в то же время, что и всегда. Он медленно подошел к столику и грузно плюхнулся в кресло. Подбежал официант. Карье что-то буркнул ему и отвернулся.
Выждав, когда он расправится со своим завтраком, я уже решился было подойти к нему, как вдруг, на лестнице, ведущей на площадку кафе, появилась невысокого роста девушка и направилась прямо к Карье. Она быстрым шагом подошла к нему и пренебрежительно бросила на столик жёлтый фирменный конверт, в каких отпускает отпечатанные фотографии фотоателье «Кодак». Карье при виде девушки весь преобразился. Он привстал из-за стола, не обращая внимания на конверт, схватил ее за руку и с широкой улыбкой на лице стал что-то тихо и быстро говорить ей. Было похоже, что он за что-то извиняется.
Девушка же явно была не довольна таким вниманием с его стороны. Она резко одернула руку и села за столик на соседнее кресло, закинув ногу на ногу и отведя презрительный взгляд в другую сторону.
Пока Карье что-то бормотал ей, я смог ее внимательно разглядеть. Она была красива и совершенно не похожа на местных девиц со смуглой итало-французской внешностью. Ее стройная фигура в коротком летнем платье, ровные загорелые ноги привлекали взгляд. У нее были черные вьющиеся волосы до плеч. Лицо девушки было довольно милым, с правильными чертами, но несколько грустным, если не сказать суровым. Она мне сразу понравилась - я всегда обращал внимание на такой тип женщин. Неудивительно, что Карье так лебезил перед ней.
Когда он умолк, она что-то сухо сказала, и, поднявшись с места, направилась к лестнице, спускающейся вниз на улицу. Карье бросил на стол несколько помятых купюр, взял со стола конверт и быстро устремился вслед за нею.
Мой интерес к происходящему вспыхнул с новой силой. Я обрадовался, что приключение еще не закончено, и, быстро расплатившись с официантом, пошел за ними.
Внизу меня постигло разочарование. На автомобильной парковке девушка села за руль красного автомобиля с открытым верхом. Карье последовал за ней.
Я осмотрелся вокруг и увидел, стоявшие в ряду припаркованных автомобилей, две машины такси и подбежал к первой их них.
– Свободен? – в забывчивости спросил я по-русски.
Но таксист меня понял и утвердительно кивнул головой. Я прыгнул на переднее сиденье и уже по-французски объяснил водителю, за какой машиной надо ехать. Таксист проводил взглядом девушку в отъезжающем красном фиате, и с пониманием покачав головой, что-то проговорил по-итальянски, как я понял, на тему любви. Он не спеша забросил кассету в магнитолу, и мы тронулись следом.
Таксист был среднего возраста, с курчавыми черными волосами и маленькими усиками. Он отлично знал свое дело, постоянно держась за красным фиатом, не приближаясь к нему, но и не отдаляясь на слишком большое расстояние. Когда мы сильно отставали, я инстинктивно подавался вперед. Таксист улыбнулся, обратив на это внимание.
– Не волнуйтесь, – успокоил он меня, – они от нас не уйдут! У меня большой опыт преследования. Еще два года назад я работал водителем в полиции, пока не попал в аварию, и мне не пришлось уволиться.
При этих словах он наклонил ко мне голову и, приподняв прядь волос, показал длинный шрам на лбу.
– Ух, ты…, – сочувственно протянул я. – Наверное, осколком лобового стекла?
– Точно! – ответил он. - Чуть полголовы не снесло. Но ничего, отремонтировали и даже работать разрешили.
– Ну что ж, – отреагировал я, – можно сказать, что с водителем мне повезло.
Таксист кивнул и стал подпевать Челентано, звучавшему из магнитолы.
Промчавшись по Приморскому бульвару, мы выехали на вспомогательную дорогу, ведущую вдоль моря. Она тянулась параллельно набережной, у кромки которой стояли яхты. Это была самая большая стоянка малогабаритных парусных судов, какую я только мог себе представить. Очаровательные белые парусники, словно дикие лебеди, один к одному выстроились вдоль нескончаемого парапета, устремившись бушпритами в море.
Я загляделся на яхты и не заметил, как мы остановились. Впереди стоял красный фиат, припаркованный рядом с небольшой красивой шхуной со спущенными парусами. Я увидел, как Карье вышел из машины и поднялся на яхту. Тут же заурчал мотор, и на борту показался человек в тельняшке, который отвязал швартовы и встал за штурвал. Яхта медленно отчалила и стала набирать ход. Я разобрал название на корме: «Надин».
– Будете выходить или подождем? – спросил таксист.
Девушка сидела в машине и, провожая взглядом яхту, разговаривала по мобильному телефону.
– Пока подождем, – ответил я.
Долго ждать не пришлось. Закончив разговаривать, девушка резко тронула машину с места. Автомобиль быстро набирал скорость, пренебрегая указанными ограничениями.
– Не волнуйтесь, догоним, – уверенно сказал таксист.
И действительно, мы догнали ее на первом же светофоре.
Через некоторое время мы выехали за черту городских кварталов на шоссе, которое петляло вдоль мо¬ря по склонам холмов. Вскоре фиат и мы вслед за ним притормозили перед большой придорожной вы¬веской с надписью: «Теринкурский природно-исторический национальный парк». Подъехав к маленькой застекленной будке, мой водитель протянул из окна руку с монетой и отдал ее человеку в фор¬ме.
– Здесь начинается Национальный парк, – пояснил он. – Проезд через него платный.
Вскоре мы снова мчались вслед за прекрасной незнакомкой по живописным прибрежным холмам. Дорога петляла вдоль лесистых склонов, извиваясь между скалистыми выступами и огромными, поросшими мхом валунами, то ныряя в короткие тоннели, то выходя на открытые пространства, с которых открывались прекрасные морские виды.
Фиат ехал довольно резво, почти не притормаживая на крутых поворотах, и постоянно обгоняя другие неспешно ползущие машины. Я подумал о том, что можно ожидать от женщины, которая так лихо водит машину. По моим наблюдениям водители женского пола более аккуратны за рулем, но за этим скрывается некоторая неуверенность, причиной которой зачастую является некоторое отсутствие логики. В данном же случае все представлялось наоборот. Видимо та особа, которую я преследовал, была уверена в себе, независима и тверда в своих решениях.
«И все-таки она едет рискованно», – подумал я.
То ли я накаркал, то ли неосознанно предугадал опасность. На очередном повороте из-под переднего левого колеса фиата раздался хлопок, и машина заюлила из стороны в сторону, резко сбросив скорость. Таксист, спешно притормаживая, выругался по-итальянски, а фиат, с трудом удержав дорогу, пересек разделительную полосу и мягко уткнулся носом в крутой каменистый склон холма.
Мой водитель проехал метров десять вперед и остановился у обочины.
– Надо бы проверить, что с ней, – спокойно произнес он, посмотрев на меня.
– Да уж, пожалуй, – согласился я, выходя из машины.
– Не торопитесь, – сказал он, выходя следом, – думаю, с ней все в порядке.
Я быстрым шагом пошел к «фиату», вокруг которого оседало облако пыли, поднятой с обочины. Приблизившись, я увидел, что с девушкой действительно все в порядке. Она вышла из машины, в сердцах хлопнув дверцей, и стала осматривать повреждения. Увидев меня, девушка откинула прядь волос и спросила:
– Хотите помочь?
Сказано было сухо и несколько язвительно, как будто я был уже не первым человеком на этой дороге, кто подходил к ней с предложением о помощи. Я неуверенно пожал плечами, несколько сконфуженный тоном ее вопроса, и обошел машину. Колесо было разорвано и восстановлению не подлежало. Бампер треснут. Стекло левой передней фары рассыпалось на мелкие осколки. Я сочувственно покачал головой. Следом подошел таксист.
– Нельзя так гнать, – назидательно проговорил он, осматривая повреждения. – Вы должны благодарить бога, синьорина, что лопнуло именно левое колесо. Если бы это случилось с правым, вы бы уже были на дне пропасти.
– Но, к счастью, лопнуло левое, – недовольным голосом ответила она и стала открывать багажник. – Помогите же мне достать запасное!
Ее резкость и неучтивость совсем не вязалось с милым внешним обликом и приятным голосом. Обычно после таких происшествий любой нормальный водитель, особенно если это женщина, хотя бы некоторое время приходит в себя. Она же была раздражена, но совершенно не испугана, что подтверждало мое предположение о твердости ее характера.
– Если бы я еще работал в полиции, то непременно бы вас оштрафовал за превышение скорости, – проворчал мой водитель недовольным тоном, и повернулся ко мне. – Я жду вас в машине, синьор. Надеюсь, справитесь сами.
Проезжавший мимо джип притормозил возле нас, но таксист махнул водителю, чтобы тот ехал дальше. Мне ничего не оставалось делать, как вытащить из багажника запаску и заняться заменой колеса. Девушка, прислонившись к крылу автомобиля, достала мобильник и стала куда-то звонить. Я молча возился с колесом, искоса поглядывая на ее стройные ноги, и думал, заговорить с ней или нет.
Она уже несколько раз набирала номер и раздраженно аллёкала в трубку, но связь не срабатывала. Потом она швырнула телефон на си¬денье автомобиля и выругалась. По-русски! Матом!
Я изумленно поднял голову.
– Ничего себе, – вырвалось у меня, естественно, тоже по-русски.
Девушка с удивлением посмотрела на меня.
– Ах, вот как! – произнесла она после секундной паузы. – Вы специально меня преследовали? Вы что, из клуба? – продолжала она с явным наездом, стоя в позе полицейского, расставив ноги на ширине плеч.
Это было уже слишком.
– Из какого клуба? Не из клуба я, и не из До¬ма Культуры! – вырвалось у меня с раздражением. – Видно, тяжело здесь живется выходцам из России, если они такие нервные. Лучше бы спасибо сказали за то, что все бросил и вожусь тут с вашим колесом. Весь перепачкался!
Я поднялся с колен, и бросил затягивающий ключ на землю. Девица внимательно посмотрела на меня и уставилась на мои перепачканные джинсы. Тут она впервые улыбнулась. Полицейская стойка сменилась на нормальную, девичью, хотя и несколько вульгарную.
– Так вы не здешний? – уже спокойно спросила она.
– Не здешний, – ответил я с наигранным недовольством. – Я, если хотите, «руссо туристо, облико морале», гость солнечной Лилианы, не имеющий членства ни в каких ваших клубах.
– Понятно, – произнесла она улыбаясь. – К счастью, я ошиблась. Подумала, что вы из русского клуба, где я имела глупость один раз появиться. Там собираются полные идиоты, которые слишком хорошо устроились в этой стране.
После этих слов она посмотрела на часы и быстро стала собирать с земли инструмент. Захлопнув багажник, она села за руль и завела машину. Мои надежды, что после удара автомобиль не заведется, не оправдались. Фиат заурчал с полоборота.
– Может быть познакомимся?  – наивно воскликнул я в растерянности пронзительным голосом, так, что мне сразу стало неловко.
– Спасибо за помощь, – сказала она, проигнорировав мое предложение, но все же наградив меня напоследок очаровательной улыбкой. Насмешки не чувствовалось.
Фиат резко сдал назад, с ревом тронулся с места и исчез за поворотом. Я остался стоять на обочине в клубах пыли. Под ногами лежал затягивающий ключ. «Прекрасно, – подумал я, подняв его. – Хороший повод продолжить преследование».
– Поговорили? – спросил таксист, когда я сел в машину. – Неласковая у тебя подружка. Поедем за ней дальше или вернемся?
Я посмотрел на счетчик. Там набежало шестьдесят пять ливров.
– Пока денег хватает, можно еще покататься, – ответил я.
Таксист одобрительно кивнул, и мы тронулись следом. Вскоре вдалеке мы вновь стали видеть красный фиат, который тут же скрывался за поворотами.
– Куда ведет эта дорога? – спросил я.
– Только прямо, через весь Национальный парк, – ответил таксист, понимая подтекст моего вопроса. – Населенных пунктов здесь нет. Разве что скоро будет заправочная станция и после нее съезд к морю. Там несколько богатых вилл на берегу. Это единственные жилые постройки на территории парка. Дальше миль пятьдесят пустая трасса, вплоть до самого Лисса.
Минут через десять дорога перестала петлять. Впереди я увидел автозаправку и съезжающий под горку красный автомобиль.
– Здесь придется задержаться, – сообщил таксист, когда мы подъехали к станции. – Надо заправиться. Вы пока можете выйти из машины и спуститься к обрыву. Оттуда все видно: и спуск к морю, и виллы.
Я вышел из машины, и подошел к узкому автомобильному съезду, по которому медленно двигался знакомый фиат. Вскоре он неожиданно свернул куда-то вправо и скрылся за деревьями. Приглядевшись, я увидел крышу, которая не сразу бросалась в глаза из-за своего зеленого цвета.
Пока я размышлял, что делать дальше, меня окликнул сверху мой водитель. Видимо его утомило это преследование, если не начало казаться подозрительным.
Я демонстративно махнул рукой и сел в машину. Когда мы отъезжали, я увидел узкий стеклянный павильон остановки автобуса с табличкой. Значит, сюда ходит автобус, отметил я про себя, и приехать можно, не общаясь ни с водителями такси, ни с кем другим. По пути назад нам действительно встретился пассажирский автобус, и я даже успел прочитать на нем надпись: «Площадь Святого Павла – Теринкур-2».

***
Я проснулся и посмотрел на часы. Было около десяти вечера. Выходит, я уснул и проспал более четырех часов, разморенный лилианским зноем.
Приключение этого дня не выходило у меня из головы. Я уже не думал ни о Карье, ни о его загадочном воскресении из мертвых, а только о девушке на красном фиате. Тот факт, что она оказалась моей соотечественницей, был в высшей степени примечателен. Но главное, она была чертовски привлекательна. Привлекательна настолько, что понравилась мне, как говорится, с первого взгляда, сочетая в своей внешности множество женских образов, некогда будораживших мое воображение. Я не могу похвастаться хорошей памятью на имена и лица, но эта девушка запомнилось мне сразу. Более того, у меня появилось ощущение, что я знаю ее не первый день.
Потом я подумал, что она была чем-то похожа на мою бывшую жену, с которой мы, к счастью, не успели нарожать детей. Только та была ангелом снаружи и стервой внутри, а в данном случае мне почему-то представлялось все наоборот.
Я вышел на балкон. Солнце почти село. Огромный город потускнел, но тьма не сокрыла его. В одночасье он вспыхнул многочисленными огнями и засветился сам собою так, что границы его стали еще более различимы, чем днем. Чем темнее становилось вокруг, тем ярче разгорался центр города. Подсвеченные замки и храмы, огни уличных фонарей, витрин и городских окон, летящие светляки автомобильных фар – все это мерцало и сливалось в единое ночное зарево. Днем в жару, несмотря на автомобильные пробки, Зурбаган казался пустоватым, но ночью он просыпался, и было видно, как живет и дышит огромный европейский мегаполис. Я смотрел сверху на это величественное зрелище, от которого веяло праздником, и мне захотелось с головой окунуться в этот манящий океан огней.
Быстро одевшись, я сунул в карман пачку денег и покинул свой номер. На улице жара спала, вечернее тепло было пронизано приятной морской свежестью.  Я зашагал вдоль набережной, а затем углубился в старинные аристократические кварталы и свернул на улицу Гардена. Это была пешеходная зона, похожая на московский Арбат, только цветущая, засаженная вдоль домов пахучими кустарниками, пальмами и апельсиновыми деревьями.
Улица, впрочем, как и весь город, была освещена высокими, стилизованными под старину, фонарями, светившими охристым светом, создававшим особое ощущение тепла и уюта. Фа¬сады домов, остроконечные крыши, уходившие в перспективу улицы, подсвеченные пальмы и сви¬сающий по стенам зданий плющ и виноград, – все это на-поминало город из старинной средневековой сказки.
По чистым кружевным плитам мостовой стучали и шаркали сотни башмаков, туфелек, кроссовок и сланцев. Казалось, все население Зурбагана вышло из своих домов и отелей, чтобы совершить этот ночной моцион в преддверии сладкого летнего сна. Я шел увлекаемый толпой, чувствуя себя маленькой частицей этого экзотического мира, и с интересом глазел по сторонам. Улица Гардена по обеим сторонам светилась огнями вывесок ресторанов и кафе. За стеклянными витринами, как на театральной сцене, сидели люди, поглощая изысканную пищу и прохладительные напитки. Над пешеходным променадом дугой светилась надпись, которая всё объясняла: "Зурбаган – город, который никогда не спит".
Я окончательно проголодался и принял решение зайти в один из этих ресторанчиков. Их было бесчисленное множество. Замедлив шаг, я стал выбирать место для вечерней трапезы, заглядывая в освещенные витрины и высматривая, что едят посетители. На столах можно было увидеть все что угодно: от каких-то бутербродов по типу типа испанских тапас, до различных экзотических блюд, обильно засыпанных зеленью.
Наконец-то я остановил свой выбор на небольшом ресторанчике с поэтическим и довольно типовым для Зурбагана названием: «Бегущая по волнам». Здесь не очень много посетителей - сидело несколько хорошо одетых, пар, некоторые из которых были с детьми. Я подумал, что там, куда водят детей, должно быть прилично и вкусно. Я постоял еще пару минут на улице, рассматривая через стекло обстановку и сидящих в зале людей, собираясь войти внутрь. Одна из посетительниц поднялась из-за своего столика и направилась к выходу. Когда я увидел ее лицо, меня бросило в жар от неожиданности.
Это была она! Сомнений не было – то же лицо, то же серо-голубое короткое платьице, те же стройные загорелые ноги. Мое сегодняшнее приключение, мой неожиданно возникший интерес. Вот она, не по¬знанная психологами интуиция! Вот оно, не покидающее меня весь вечер смутное чувство чего-то необычного, вызванное сказочным светящимся Зурбаганом!



Счастливый случай в аду

Неужто суждено мне умереть
Вдали от стен родного Зурбагана?
Предпочитая ласковую плеть,
Удару шпаги или ятагана…
Но если покорюсь Судьбе сейчас,
Когда ж наступит мести сладкий час?
Гильом дю Вентре
   
Гильом сидел у самого борта, за ногу прикованный цепью к опорному брусу. Ему повезло - у гребцов, которые сидели ближе к цент¬ру галеры, размах весла был гораздо шире, не¬жели у тех, кто находился у борта. Да и плеть аргузина* обжигала спину Гильома несколько реже. Эти мес¬та были привилегированными и туда иног¬да сажали каторжников благородных кровей. Ког¬да Гильома вывели из трюма на палубу, комит* – тоже француз, хоть и с Мальты, ос¬мот¬рев его с ног до головы, сжалился и отправил к ле-во¬му борту.
– Благодари бога, что на тебе сохранилось приличное дворянское одеяние, – снисходительно произнес он. – Хоть бы дотянул до конца плавания, – продолжил он, ворча, обращаясь к стоящему рядом, здоровенному аргузину. – Позарились на дешевых каторжников, а они мрут как мухи. Лучше бы купили несколько десятков турок или мавров в Валетте. Они крепкие, не то, что европейцы.
Место у борта – единственное, чем положение Гильома отличалось от участи других гребцов. До сего времени самым страшным моментом в его беспечной жизни была хмельная драка с мушкетёрами в парижской таверне два года назад. Даже не столько сама драка, сколько ощущение страха ее неизбежности. Мушкетеров было пятеро против двоих. Они были в меру пьяны и полны решимости посадить Гильома с товарищем «на вертел, как куропаток», так что исход драки был практически предрешен. Тогда Гильом испугался как никогда в жизни. Осознав, что его наверняка убьют и терять уже нечего, он все же сумел взять себя в руки, благодаря чему умудрился заколоть аж троих. Ему тоже досталось, и он едва выжил, оставшись с несколькими глубокими шрамами на теле и плохо сгибающейся левой рукой, которая с тех пор ныла в непогоду.
Тогда Гильом понял, что страх и паника – не лучшие помощники в трудных ситуациях. После этого случая, наняв учителя, он стал усердно заниматься фехтованием. Здесь, на галере, парижская драка вспоминалась ему легким приключением, на которое он с удовольствием променял бы свое нынешнее положение.
Прожигая жизнь то в Париже, то в Зурбагане, искушая судьбу бессмысленными дуэлями, предаваясь веселью и любовным утехам, сочиняя стихи и занимаясь живописью, Гильом не задумывался, что где-то есть и другая жизнь, полная физических и моральных лишений, отчаяния и страха перед неминуемой смертью. Теперь он, неожиданно для себя, смог ощутить это в полной мере.
Просыпаясь от барабанных ударов после короткого отдыха, ему каждый раз чудилось, что все происходящее не более чем страшный сон. Но это был не сон, и Гильом с каждым пробуждением не переставал ужасаться, понимая какую злую шутку сыграла с ним судьба.
Непомерная тяжесть весла, плети аргузина, мерзкая пища с плавающими в ней варёными червяками и отсутствие нормального сна не угнетали Гильома так, как осознание страшной обиды на то, что с ним сотворили. Каждый день под методичные удары барабанов, задававшие ритм гребной команде, в памяти Гильома всплывали картины последних событий, которые сделали его каторжником. Думая о том, что с ним произошло, он мучительно пытался понять, было ли это результатом удачных происков врагов, или же, страшно подумать, подлым предательством своего талантливого друга и учителя. Строццио или д’Альвара, стражник или господин? Чей приказ выполнял Строццио – герцога или аббата Ферье? А может быть, он действовал по собственной инициативе, памятуя старую обиду? Гильом постоянно думал об этом, как будто разрешение этого вопроса могло облегчить его участь. Каждый раз, вспоминая момент своего неожиданного пленения, он пытался найти хоть что-то, что могло подсказать ему ответ.
Вот за ним захлопнулась дверь. Осознав, что произошло, он пытается сдерживаться от криков, надеясь все-таки на то, что Строццио просто решил сыграть с ним изощрённую шутку. Вот спустя четверть часа он истошно кричит и ругается, в злобе молотя шпагой по дубовой двери и по каменным стенам, высекая искры, дождем сыплющиеся вокруг него. Дверь немного болтается, но не поддается. Гильом пытается протиснуть шпагу в узкую дверную щель, чтобы зацепить засов, но фамильная шпага ломается. Наконечник лезвия со звоном падает в глубокую щель в пороге между каменными плитами.
Вот он снова пытается успокоиться, осмыслить происходящее и предположить, чем же все это закончится. Осматриваясь по сторонам, он понимает, что помещение, куда его заперли, не было предназначено для заключенных. Похоже, здесь хранят свежую и соленую рыбу, так как вокруг множество полупустых бочек с рассолом, а от каменной стены веет холодом. Морские волны бьются прямо о стену. Их шум слышен через зарешеченное окно, находящееся высоко под потолком, и даже мелкие брызги иногда залетают внутрь.
То, что его заперли в холодильную башню для ры¬бы, говорит о том, что это было спонтанным решением. Значит, приказ отдал все-таки герцог, испугавшись, что от Гильома пойдут опасные слухи о нём. Значит, воровство, о котором говорил аббат, действительно имело место! Или Строциио запер его по собственной инициативе? Такое тоже ве¬роят¬но. Он, как никто знает все потайные помещения в огромном доме д’Альвары. К тому же итальянец – абсолютный дикарь и способен на что угодно.
Проходит время. В сыром помещении становится нестерпимо холодно. Гильом засыпает, когда с шумом резко отворяется дверь и на него накидываются двое. Один из них Строццио. Здоровенный детина бьет Гильома в челюсть с такой силой, что тот, ударившись головой о каменную стену, мгновенно теряет сознание.
Он приходит в себя весь в крови, со скованными ногами, в вонючем трюме среди копошащейся массы грязных людей. На палубу его выводят уже днем, когда слева по борту проплывают стены форта на острове Гур, а за кормой виднеются остающиеся вдали прибрежные строения Зурбагана. Потом его как других гребцов приковывают к своему месту.
Все-таки, герцог или Строццио? Нет, не может быть! Д’Альвара не мог так поступить. Он умный и рассудительный, ни разу не давал повода друзьям уличить себя в непорядочности.

***
Шли пятнадцатые или двадцатые сутки. Гильом потерял им счет. Нестерпимо палящее солнце, горящая от плетей спина (аргузин старался никого не забывать), ломота в руках – вот «прелести» новой жизни Гильома, к которым он, как ни странно, начал привыкать. Постепенно желание поесть и отдохнуть стало вытеснять ежедневные вспышки ненависти и отчаяния. Заметив отдаленное приближение к животному состоянию, Гильом, чтобы отвлечься, стал мысленно слагать стихи о своем ужасном положении и превратностях судьбы. Но вдохновения не было. Оставалось лишь ежедневное ожидание ночи, когда спадала палящая жара и зачастую усиливался бриз, наполняющий паруса и дающий гребцам долгожданный отдых.
Единственным утешением был медальон с портретом Луизы. Гильом успел спрятать его в складки широкого пояса штанов и теперь украдкой любовался им в минуты отдыха. Еще Гильома удивлял тот факт, что откуда-то у него ещё были силы, тогда как многие гребцы падали в обморок. Некоторые, совсем истощенные, безжизненно валились на скамью, и их стегали кнутом, потом поливали водой, давали отдохнуть, но, если гребец был так и не в состоянии взяться за вёсла, его могли запороть до смерти, после чего выбрасывали за борт.
Гильом попытался представить себе хоть какие-то способы избавления от этого кошмара. Их оказалось не так много: первый – дотянуть до порта, а там попытаться сбежать; второй – надеяться на то, что галеру захватят турки или пираты и, ограбив ее и истребив военную команду, бросят гребцов на произвол судьбы болтаться в море. Это дало бы малую надежду на спасение, если бы только удалось встретить европейское судно или пристать к какому-нибудь берегу, благо галеры всегда придерживались береговой линии. Третий способ был самым крайним – выброситься в море, не дожидаясь смерти от плетей аргузина. Всем трём способам мешало непреодолимое препятствие – кандалы, сковывающие правую ногу.
Как-то раз, рассматривая их, Гильом с удивлением обнаружил, что скоба, от которой тянулась цепь к его ноге, оказалась вбита в балку не слишком глубоко и даже еле заметно пошатывалась. Балка рассохлась, и в этом месте шла небольшая трещина. С легким трепетом в душе Гильом решил попробовать расшатать скобу. Это оказалось затруднительно, но все же почему бы ей рано или поздно не поддаться его стараниям? Он решил заниматься этим каждый день насколько позволяли появившиеся на ноге мозоли, и незаметно, руками, во время отдыха.
Гильом знал маршруты мальтийских галер. Как правило, на пути в Европу они шли с товаром прямиком, без остановок, а на обратном пути заходили в различные порты, где закупали на вырученные деньги другие товары. Судя по солнцу, галера шла на запад довольно долго и без единой остановки. Значит, скоро должен быть порт. Им мог оказаться Палос, Лиссабон, Ла-Рошель или Лондон. Значит, надо попытаться расшатать скобу до прихода галеры.
Появилась слабая надежда на избавление. Гильом стал читать молитвы, что делал в последнее время крайне редко. Он вспомнил почти все, что знал с детства. Читал по-французски, осмысливая слова, а после прочтения, как учила его сестра, благодарил Бога за все хорошее, что когда-то было у него в жизни и за то, что он еще жив.
Соседи Гильома по банке* были арабы или турки. Это было видно по их внешности и тарабарскому языку, на котором они переговаривались. Перекинуться словечком было не с кем. Лишь где-то на корме иногда слышалась родная французская речь. Впрочем по-французски, с некоторой примесью итальянских слов, разговаривали и сами мальтийские моряки, только толку от этого было мало. Разве что из обрывков их разговоров Гильом узнал о том, что судно идет в Лиссабон.
Перемещались по кораблю только вольнонаемные гребцы и то лишь во время хорошего ветра, когда судно летело под парусами. Им тоже, как и каторжникам, брили головы, но оставляли усы. Этим они от других гребцов и отличались. Гильому трудно было представить, какой же степени нужда довела свободных людей до того, чтобы добровольно отправиться в настоящее рабство.
Галера была большая – широкая и длинная. Греб¬цов на ней – человек двести, матросов – человек двадцать, да еще офицеры, да военная команда и ка¬нониры на случай нападения магометан и пиратов.
На крытой корме, на которую смотрел Гильом, под тентом, периодически восседал capitaine de galere**. Это был пожилой мальтийский рыцарь, видимо выходец из аристократического рода с немецким именем, не то Кенигсмарк, не то Кенигсберг. Он сидел за низким столиком и постоянно ел и пил, отдавая при этом команды офицерам и музыкантам.
Музыкальная команда располагалась там же, на корме. Помимо ритмичного боя в барабаны, скрипачи и флейтисты по первому требованию капитана начинали играть все, что тот им приказывал. Не оставляли музыкантов без внимания и другие офицеры галерной команды. Но игралось, как правило, все одно и то же, и Гильом никогда еще не чувствовал такого отвращения к высокому музыкальному искусству.
Через пару дней усердной работы по раскачке скобы Гильом уже не сомневался в том, что вскоре при желании сможет вытащить ее из треснувшей балки. Впереди, за пеленой горизонта забрезжила светлая, хотя еще невообразимо далекая цель – свобода. Настроение Гильома поднялось настолько, что холодная мучная похлебка, от которой его тошнило в первые дни заточения, неожиданно показалась ему довольно сносной. В голове вновь стали появляться строчки и, если бы его не сбивали звучащие с кормы идиотские менуэты, Гильом наверняка бы сочинил прекрасный сонет:

Не рано ли поэту умирать?
Еще не все написано, пропето!
Хотя б еще одним блеснуть сонетом –
И больше никогда пера не брать…*       (Я.Харон., Ю.Вейнерт)

Музыка наконец-то прекратилась. Остались лишь барабанные удары, под которые Гильому легче было сосредоточиться. Но вскоре прекратились и они. Появилось странное ощущение чего-то необычного.
Гильом вытер локтем пот со лба и поднял глаза. На корме вокруг капитана возникло людское движение. Тот даже покинул свое тронное кресло и в сопровождении группы офицеров направился к левому борту. Там они достали подзорные трубы и начали что-то высматривать в море. Потом он отдал какие-то распоряжения и тут началась вдруг такая суета, какой Гильом ни разу не наблюдал с самого начала плавания. Офицеры, крича, стали разбегаться кто куда, матросы кинулись к мачтам и принялись поднимать дополнительные паруса. Барабан вновь застучал, да в таком темпе, что гребцы стали сбиваться с ритма и некоторые весла начали трескаться друг о друга. Лишь плеть аргузина с трудом смогла выправить положение, и каторжники заработали веслами, что есть силы, более или менее слаженно.
Когда с нижней палубы наверх, под визгливые трели свистка начала выбегать на палубу военная команда, а канониры бросились к орудиям, Гильома осенила догадка о том, что происходит. Из-за высоких бортов не было видно, что делается на море. Гильом не выдержал и, рискуя быть до смерти запоротым аргузином, бросил весло и поднявшись во весь рост выглянул за борт.
Прямо на него с большой скоростью, под полными парусами надвигалось огромное изящное судно под красным флагом.* Гильом оглянулся и встретился со свирепым взглядом аргузина, который уже со всего размаху заносил на него кнут. Вдруг через голову Гильома пролетел какой-то предмет и упал под ноги надсмотрщику. Раздался шипящий взрыв и тот с занесенным назад кнутом рухнул на палубу. В эту же минуту с кормы галеры начали палить орудия. Но куда? Чужой корабль уже заходил слева – поди достань!
Чувство испуга смешалось у Гильома с чувством удивления и радости. Неужели Бог услышал его молитвы! Несомненно, это было пиратское судно, о появлении которого он мог только мечтать! Произошло самое настоящее чудо, вероятность которого была крайне мала!
Решив, что наступает долгожданный и, может быть, единственный момент, когда можно использовать возможность освободиться, Гильом наклонился и с невероятным напряжением стал дергать уже основательно расшатанную им ранее скобу. Сидевший рядом здоровенный мавр в недоумении смотрел то на надвигающийся корабль, то на неистово дергающего скобу Гильома.
Судно под красным флагом, спустив паруса, приближалось, постепенно сбавляя ход. Оно резко стало поворачивать вдоль левого борта галеры и высоко нависло над ней, словно исполин, закрывая своей массой лучи уже начавшего клониться к горизонту солнечного диска.
Гильом продолжал трясти скобу. Последнее усилие – и она все-таки поддалась, вылетев из балки! Буквально в ту же минуту длинные галерные весла начали ломаться под тяжестью проходящего по ним пиратского корабля. Тяжеловесные рукояти их с невероятной силой одна за другой ударяли по обессилевшим гребцам, сшибая их с банок, кому-то проламывая грудные клетки и черепа. Гильом успел сообразить, что происходит, и вскарабкался на высокий фальшборт.* Тотчас рукоять его весла резко дернулась и как малых детей сшибла оставшуюся на скамье пятерку крепких мужчин.
Гильом только и успел увидеть окровавленный череп своего соседа, как вновь в ужасе спрыгнул вниз и, согнувшись, прижался к самому борту. На галеру с корсарского судна полетели тяжеленные наточенные крючья. Один из них впился как раз в то место, откуда только что спрыгнул Гильом.
Дальше началось нечто невообразимое. С высокой палубы пиратского корабля с диким криком и улюлюканьем стали соскакивать ужасного вида головорезы. Они прыгали прямо на спины несчастных гребцов. Те, кто не пострадал от ударов рукоятей весел, пригнулись, но многим из них все равно досталось от размахивающих саблями пиратов.
Гильом отметил, что пираты кричали в основном на французском языке, а значит в большинстве своем были его соотечественниками, хотя и мало чем отличавшимися от настоящих дикарей. Они были разодеты в яркие и зачастую драные одежды, с повязанными на головах разноцветными платками. Тут и там мелькали размалеванные рожи, запущенные бороды и бритые, блестящие на солнце, затылки.
Пираты с невероятным натиском ринулись в бой. Удивительно, но опытная галерная команда, ничего не успела сделать. Матросы и вольнонаемные гребцы тут же отступили, побросав сабли, и сгрудились в кучу, запросив пощады.
Но бой не был решен лишь одним натиском. На место бросивших оружие дезертиров стеной выстроилась военная команда. Это были морские солдаты и мушкетеры, которые хладнокровно вступили в бой, разобщив нападающих на три отдельные группы. Гильом с восхищением смотрел как лихо орудуют саблями и кинжалами хорошо подготовленные защитники галеры. Сразу было видно, что они прекрасно обучены и занимаются своим привычным делом, ради которого здесь и находятся. Нападающим стало туго. Обе противоборствующие стороны сосредоточились на схватке. Пираты перестали орать. Стрельба прекратилась, и на палубе раздавался лишь леденящий душу звон и скрежет металла.
Спустя некоторое время пираты дрогнули и начали отступать. Вот упал один, второй, третий. Они безусловно проигрывали видавшим виды мальтийским фехтовальщикам, наверняка проводившим много времени в военной подготовке. Гильом очнулся от завораживающего зрелища боя. Победа галерщиков явно не входила в его планы. Более того, в этом случае ему, самовольно избавившемуся от кандалов, грозила неминуемая смерть. Боже, как изменчива фортуна! Какие зыбкие надежды она подает ему, несправедливо страдающему мученику. Неужели пиратский корабль – не следствие божьего провидения, а лишь последняя насмешка судьбы?
Что делать, Гильом решил тотчас, когда очередной размалеванный пират, вскинув руки, отбросил от себя шпагу и схватился за голову. Шпага с окровавленным клинком, сверкающая резным золоченым эфесом, упала недалеко от Гильома, между скамьей и балкой. Вот он – последний шанс, предоставляемый судьбой! Цепь, болтающаяся на ноге, была тонкой и большой тяжести не создавала. Замотав ее вокруг ноги, Гильом схватил шпагу и ринулся в толпу дерущихся.
После ежедневных упражнений с неприподъемным веслом, шпага показалась ему легкой как тростинка. Приятное ощущение легкости сменилось забытым за последнее время фехтовальным азартом.
Протиснувшись вперед сквозь группу отступающих пиратов, он встретился лицом к лицу с громадным верзилой – мальтийским военным офицером и, сделав резкий выпад, проткнул его насквозь. Тут же Гильом кинулся на помощь одному из пиратов, мокрому от пота, дравшемуся сразу с двумя солдатами в кирасах. Одолеть их было крайне сложно. Поняв это, Гильом быстро нашел уязвимые места. Одному он точно полоснул по незащищенному горлу, а другому, изловчившись, сунул шпагу в боковое отверстие в панцире, под плечо.
– Это еще кто такой? – услышал Гильом где-то рядом.
Пираты обратили на него внимание.
– Похоже, тут и без нас обойдутся! – прогремел откуда-то сверху сочный баритон.
Гильом, отскочив назад, обернулся. На борту притянутого к галере пиратского судна выстроились наизготовку еще два десятка головорезов. Пираты оказались не такими простаками. Это был резерв – свежая, еще не принимавшая участия в бою команда, которой в итоге и суждено было решить исход абордажа. Мальтийцы этого никак не ожидали. Пираты спрыгнули на палубу галеры и к каждой из трех сражающихся групп, присоединилось еще по пять-шесть человек.
– Не знаю кто ты такой, но позволь помочь тебе, – прозвучал рядом хриплый голос.
Это был тот самый пират, которому Гильом помог справиться с двумя солдатами. Пират направил на него пистолет. Гильом испугался, но тот опустил пистолет вниз и присел на колено. Подобрав цепь, которая болталась у Гильома на ноге, пират точно выстрелил, сильно погнув тонкий соединяющий штырь, после чего просунул в паз  толстое лезвие своего палаша, и немного поранив Гильому ногу, окончательно разломал штырь.  Браслет слетел с ноги.
Гильом взглянул ему в глаза и, кивнув, снова ринулся в гущу сражения. Приближение к свободе и злость к истязавшим его галерщикам только прибавляли сил. Его клинок как никогда резво играл перед лицами врагов, и они боялись его. Он чувствовал это, как и то, что пираты также видят его мастерство, пропуская его вперед.
Вдруг впереди мелькнул расшитый золотом красный кафтан и шляпа с яркими алыми перьями. Это был капитан, только что появившийся на поле боя. Гильом разыскал взглядом уже знакомого ему пирата и, с силой оттолкнув его противника, крикнул:
– Там капитан! Надо отвлечь его охрану.
Пират понял и последовал за Гильомом. Они протиснулись сквозь толпу дерущихся и оказались лицом к лицу с капитаном и двумя прикрывающими его офицерами. С одним офицером Гильом расправился быстро и скрестил шпаги с капитаном. Тот, будучи уже немолодым человеком, пыхтел и шевелился медленно. «Нечего тянуть», – решил Гильом и стал наседать на старика, но услышал уже знакомый хриплый голос:
– Не убивай его. Это выкуп!
Гильом понял и отработанным приемом выбил шпагу из руки капитана. На обезоруженного старика тут же накинулись двое пиратов и, оттеснив его к борту, стали вязать ему руки.
Бой заканчивался. После пленения капитана мальтийцы тут и там стали бросать оружие. Вскоре лязг клинков утих и отовсюду стали раздаваться победные кличи пиратов.
Оставшихся в живых плененных мальтийцев связали, согнали на нос галеры. Гребцов расковывать никто не собирался, и Гильом мысленно поблагодарил Бога за то, что тот дал ему возможность освободиться.
Почувствовав вдруг головокружение и невероятную усталость, Гильом выронил шпагу и обессилев опустился на палубу, прислонившись к грот-мачте.
– Надо бы накормить этого героя, – услышал он вновь сочный баритон.
К нему подошла группа пиратов во главе с высоким человеком, видимо вожаком, в черной лоснящейся одежде.
– Ты хорошо помог нам, – произнёс корсар, – кто ты, и за что в кандалах?
– Он уже не в кандалах, – с уважением сказал кто-то и тут же получил от вожака затрещину.
– Не перебивай капитана! – гаркнул он.
«Ну и нравы у них», – подумал Гильом, и назвал свое имя, предусмотрительно опустив приставку «дю», говорящую о его дворянском происхождении, дабы они не решили поиметь выкуп и за него.
– Дворянин? Аристократ?
Отпираться смысла не было, и Гильом сообщил о своем происхождении.
– А мне – все равно: дворянин ты или нет, как и то, за какие грехи ты оказался на галере. Раз ты в кандалах – значит взять с тебя уже нечего. Наверняка с тебя уже все поимели твои судьи!
Он громогласно рассмеялся, и смех робко поддержали окружающие его пираты.
– Ладно. Раз ты помогал нам, значит не прочь вступить в команду. Или желаешь разделить участь галерщиков? Отвечай быстро – времени нет!
Гильом попытался ответить, но сил не было, и он лишь утвердительно кивнул, чтобы было понятно его согласие.
– Понятно, – сказал капитан. – Кто-нибудь, перетащите его на нашу посудину, пока он не преставился от истощения!
Пират, который был партнером Гильома в бою, помог ему подняться. С его помощью он перелез на пиратское судно и прислонился к борту.
– Посиди здесь, пока не поднимем паруса - нужно все закончить с галерой, – сказал пират, и вернулся назад.
С высоты пиратского корабля Гильом наблюдал, что происходило на внизу. Капитан подошел к группе пленных и, быстро допросив их, приказал капитана галеры и еще одного, видимо знатного офицера, отвести на пиратское судно. Потом он в сопровождении свиты спустился в трюм осматривать и подсчитывать добычу. Остальные разделились на несколько команд и принялись за работу.
Одни стали оказывать помощь своим раненым. Другие – собирать оружие. Третьи – обирать пленных и мертвых мальтийцев. С них сдирали украшения и разные ценные вещи – кто сапоги, кто хорошую одежду. Все это пираты стаскивали к себе на корабль и снова возвращались на галеру.
Потом они принялись вытаскивать из трюма мешки с товаром. Один из помощников капитана вспорол кинжалом несколько мешков и вокруг распространились диковинные дурманящие запахи. Раздались радостные возгласы. Еще бы! В мешках были восточные пряности – ценнейшая добыча! В любом европейском порту за нее заплатят золотом и, даже если не торговаться, а сдать разом в полцены, довольна будет вся команда. Потом пираты стали перетаскивать мешки на свой корабль, пока квартирмейстер не остановил их, решив, что уже взяли всего достаточно.
В это время тут и там на галере раздавались возгласы прикованных гребцов. Они на разных языках просили об освобождении, но на их стоны никто не реагировал, покуда из трюма не поднялся сам капитан. Он в сопровождении боцмана стал обхаживать ряды гребцов и осматривать их. Выбирая самых крепких, он наскоро задавал им вопросы об их происхождении и профессии. Освобождали моряков и бывших солдат, плотников и прочих, способных держать в руках оружие. Но расковали не более дюжины человек – европейцев, примерно столько, сколько потеряли в бою пираты. Гребцы с мольбой тянули руки к капитану, но на лице его не отражалось никакой реакции, и вскоре он приказал всем своим покинуть галеру и поднимать паруса.
Пираты вскарабкались на свое судно, и Гильом в последний раз окинул взглядом свою бывшую плавучую тюрьму, на палубе которой копошились истерзанные окровавленные люди, так и не получившие свободы. «Впрочем, аргузина над ними больше нет, – подумал Гильом. – Может быть, им еще повезет, если кто-нибудь из раненых сумеет освободить остальных. Тогда у них будет возможность догрести до берега и обрести свободу».
В подтверждение его мыслей, когда пиратское судно расцепилось с галерой, боцман размахнулся и швырнул гребцам связку кандальных ключей и большие металлические кусачки. Проклятия, которые начали раздаваться с галеры, сменились возгласами благодарности.
Волны быстро разносили суда в разные стороны. Под трели боцманского свистка матросы полезли по вантам на мачты поднимать паруса. Поймав ветер, корабль резко дернулся, затем медленно, переваливаясь с бока на бок, выправился и начал набирать скорость. Впереди маяком светило алое вечернее солнце. Судно шло на запад.

***
Гильом наблюдал за суетой на палубе, когда к нему подошел уже знакомый пират и дал горсть сухарей, кусок солонины и пол¬бутылки вина.
– Меня зовут Ричард Гью. На – поешь, пока тут все не уляжется. Потом тебя определят.
Гильом поблагодарил его и набросился на еду.
Никогда еще корабельная солонина не казалась ему такой вкусной, а кислое «бордо» таким ароматным и приятным вином. Гильом ел и радовался своему чудесному спасению. Он думал о том, насколько в этом мире все зависит от случая, который, может быть, дается человеку один раз в жизни. И это – не богатство и удача, а избавление от смерти. Случай, ниспосланный провидением, вернувший его к свободе, а в конечном итоге и к жизни, которую он раньше так мало ценил.
Тем временем всю добычу кроме мешков с пряностями сложили у грот-мачты. Пока не зашло солнце, квартирмейстер и капитан с помощью нескольких матросов принялись за ее дележ, раскладывая деньги и вещи на множество кучек.
– Где плотник? – гаркнул капитан, вытаскивая из кучи принесенных с галеры вещей связку кандалов.
Рядом с ним тотчас появился пират с рыжей всклокоченной бородой.
– Вот, разжились браслетами, – сказал капитан, бросив кандалы ему под ноги. – Приведи мальтийцев и закуй хорошенько. Да вчерашних пленных тоже не забудь. К утру мы будем в Гибралтаре и сдадим их Просперо, – продолжал он, уже обращаясь к квартирмейстеру. – Он должен хорошо заплатить, не хуже, чем в прошлый раз.
– А пряности? – спросил тот.
– Ну уж нет, с Просперо хватит и пленных. Он и так хорошо за них получит, если не проиграет в кости, – ответил капитан. – Товар мы сдадим Гравье. Он за корицу и имбирь платит золотом.
Плотник разложил на палубе инструмент. К нему подвели захваченных мальтийцев, и он принялся за работу. Потом откуда-то из трюма вывели еще трех человек со связанными руками. Они выглядели ужасно. Некогда их шикарная одежда была изодрана в клочья, лица были в ссадинах и засохших кровоподтеках. Это были купцы с недавно захваченного пиратами судна. Двое из них были пожилыми людьми, а один выглядел довольно молодо. Он поднял голову, встряхнув упавшую на глаза прядь волос. Его лицо показалось Гильому знакомым. Приглядевшись, он ахнул. Это был Франсуа де Гель!


*  Аргузин – помошник комита, надзиратель на галере.
*  Комит – галерный пристав, выполняющий обязанности шкипера и боцмана.
* Банка – скамья для гребцов.
*   Саpitan de galere – капитан галеры (франц.).
*   Красный флаг – до начала ХVIII века многие пираты плавали под красным флагом. Как правило, под таким флагом часто ходили французские пираты.
• Фальшборт – выступающее по краям палубы продолжение борта. Палубное ограждение.




Глава 5
                В которой я сильно испугался

"Случайность за случайностью, – подумал я, отрываясь от увлекательного чтения и невольно переключаясь на события вчерашнего дня, – вот и я, кажется, становлюсь объектом для игр каких-то потусторонних сил или винтиком в механизме божественного провидения. А как иначе объяснить эти странные совпадения, которые происходят со мной с момента прибытия в Лилиану? Как вообще случилось, что здесь, в Зурбагане, у черта на куличках, я наткнулся на этого Карье? Почему зов моего желудка привел меня именно в то кафе, где я снова встретил эту таинственную незнакомку, второй раз за один день, в чужом двухмиллионном городе? Интересно, как все это согласуется с теорией вероятности? Теперь мне понятно, что подвигло в свое время известного русского писателя создать столько увлекательных фееричных произведений о Лилиане. Не исключено, что причиной тому была здешняя таинственная, мистическая атмосфера, мало ощутимая за автомобильной гарью, биржевыми финансовыми сводками и Сан-Риольскими небоскребами, но иногда проявляющаяся для особо чувствительных и романтически настроенных людей, каким, наверное, являюсь и я."
День был уже в полном разгаре, но вставать еще не хотелось. Я продолжал валяться в постели и вспоминать подробности вчерашнего вечера, когда вновь увидел мою загадочную соотечественницу выходящей из кафе. Заговорить с ней я не решился, не найдя для этого достойного повода. Она не обратила на меня внимания и быстрым деловым шагом пошла в сторону к площади. Забыв о голоде и поддаваясь уже знакомому мене азарту преследователя, я последовал за девушкой.
Пока она шла по многолюдной пешеходной зоне, оставаться незамеченным мне не составляло особого труда. Но вскоре она свернула в один из переулков. Мне пришлось отстать на довольно большое расстояние, чтобы не привлечь ее внимание. Переулок превратился в совсем узкую улочку, которая длинной лентой уходила в дебри высоких каменных построек, пересекаясь с другими узкими проходами между зданиями. Мне приходилось постоянно отставать, ожидая, пока девушка не скроется за поворотом, а потом спешить к следующему углу, чтобы успеть увидеть, куда она свернет.
Эта внутренняя часть старинных городских кварталов резко отличалась от шикарных центральных улиц и освещенных бульваров. Шума толпы здесь не было слышно. Прохожие попадались редко. Освещение порой отсутствовало. Зачастую стройная фигурка девушки сливалась с темнотой закоулков и я, ступая за ней, ориентировался только по гулкому цокоту ее каблучков. Лишь над глухими дверями в стенах домов светились тусклые лампочки, что говорило о том, что здесь все-таки живут люди. Возможно, это были двери черных ходов и подсобных помещений домов, чьи фасады выходили на более широкие улицы. Одна дверь неожиданно раскрылась прямо передо мной. Из нее вывалились двое пьяных мужиков в расстегнутых рубашках, которые о чем-то горячо спорили друг с другом. Я быстро прошмыгнул мимо них и кажется вовремя: судя по всему, сзади началась драка.
Я совсем потерял ориентиры в нескончаемом лабиринте средневековых улочек, но девушка уверенно шла вперед, не обращая внимания на кромешную темноту. Наконец-то она свернула в маленький каменный дворик и подошла к двери, над которой тускло светил фонарь. Девушка достала из сумочки ключ, открыла дверь и вошла внутрь. Дверь захлопнулась. Единственное, что я успел заметить, было то, что внутри горел свет. Значит, в доме кто-то был.
 Прислонившись к холодной каменной стене, я постоял минут пятнадцать и понял, что совершенно напрасно лишил себя ужина. Наверное, эта ночная слежка была самым бесполезным моим поступком за сегодняшний день. Похоже, что обратно девушка выходить не собиралась, а если и вышла, то возможно через главный подъезд.
Где я нахожусь, я не имел ни малейшего представления. Вокруг не было никаких опознавательных знаков – ни названия переулка, ни номера дома. Во всяком случае, в темноте я ничего подобного не обнаружил.
"Ну, и на что ты рассчитывал, взявшись следить за этой девицей? – спросил я себя. – Хотел узнать, где она живет? И что дальше?» Что дальше – я не знал. Знал я лишь то, что после активных ночных гуляний у меня не на шутку разыгралось дикое чувство голода. «Все. Срочно назад, туда, где люди, в «Бегущую по волнам» или все равно куда, лишь бы поесть, сытно и вкусно", – сказал я себе и почти бегом двинулся обратно.
Я долго блуждал по каменному лабиринту, безуспешно пытаясь выйти на какую-нибудь более или менее освещенную городскую улицу. «Кто так строит?» – повторял я на ходу фразу из известного фильма. Сначала мне было интересно, потом стало смешно, потом, когда я неожиданно вступил в какую-то застоявшуюся грязь, меня начало все это раздражать. Остановившись, я посмотрел вверх. Над моей головой, в квадратном проеме, образованном высокими стенами домов, яркими звездами светилось ночное небо. Вот тебе и сказочный Зурбаган – город контрастов. Немного передохнув и успокоившись, я побрел дальше.
Только минут через двадцать я выбрался к людям. Большой город предстал передо мной в прежнем праздничном обличии. Ночные блуждания завели меня довольно далеко – на речную набережную, к третьему мосту через Лилиану. Повсюду также гулял народ, кое-где звучала музыка, продавалось мороженое и прохладительные напитки. Я вздохнул с облегчением и первым делом купил себе большой ход-дог.

На следующий день я проспал до полудня. Ноги гудели после вчерашних хождений, но в целом я чувствовал себя бодро. Я решил не расслабляться и оставшуюся часть дня вновь посвятить творчеству.
Размышляя куда отправиться писать, я вспомнил о том, какой красивый вид на побережье открылся мне в Теринкурском парке, где я высматривал красный фиат. А почему бы и нет? Побывав там, я смог бы написать пару этюдов и заодно понаблюдать за тем местом, где скрылась моя незнакомка.
Автобус доставил меня к автозаправке, где была его конечная остановка. Выйдя, я разглядел зеленую крышу дома, по направлению к которому двигался вчера красный фиат. Высмотрев место откуда, как мне показалось, должен быть хорошо виден и дом с зеленой крышей, и перспектива уходящего вдаль побережья, я решительно начал спускаться вниз по крутому каменистому склону.
Через четверть часа, преодолевая склоны, заросшие кустарником и сосновыми деревьями, прыгая, как горный козел, с камня на камень, я взобрался на холм, который круто обрывался над морем. Отсюда открывался прекрасный вид, как нельзя более подходящий для написания хорошего этюда. Солнце уже начало опускаться к горам, но до полного заката было еще далеко. Уходящие в перспективу холмистые склоны были окрашены в оранжевый цвет, а перелески и скалистые обнажения отбрасывали в сторону моря длинные тени. Все изобиловало цветовыми контрастами, что являлось хорошей основой для яркого, колоритного пейзажа.
Также хорошо вписывался в композицию дом с зеленой крышей. Он находился подо мной и был виден как на ладони. Это была довольно большая двухэтажная вилла, задняя часть которой скрывалась в зарослях. Все владение было окружено невысокой каменной стеной, увенчанной по всей длине чередой круглых фонарей. За воротами, на открытой асфальтированной площадке стояли два автомобиля. Один, черного цвета, издалека походил на «мерседес» или «БМВ», другой был красный «фиат».
Я решил, что сегодня мои наблюдения будут исключительно пассивными и ничто не заставит меня сорваться с этого места, пока я не закончу этюд. Но, человек предполагает, а Бог располагает. Я в очередной раз имел возможность убедиться в истинности этой поговорки.
Разложив этюдник, я принялся за работу. Чем дальше я увлекался, тем больше радовался тому, что мое внимание ничто не отвлекает. Через полчаса моя поспешная мазня стала оформляться в подобие этюда, а еще через полчаса этюд начал превращаться в готовую самодостаточную картину, достойную продажи без дополнительных доработок.
Вдруг меня ослепил солнечный зайчик. Через минуту еще раз. Погруженный в работу, я не сразу понял, что это было. Выйдя из творческого транса, я оторвался от холста и осмотрелся. На скалистом обрывистом берегу по диагонали от виллы что-то блеснуло. Солнечные лучи, сместившись вправо, осветили часть берега, которая ранее была в тени, и я ясно различил между скалами две темные фигурки.
Это были первые люди, которых я увидел за все время моего пребывания в этом месте. Я не сразу осознал, что они делали над крутым обрывом среди скал. Когда солнечные отблески повторились снова, я все-таки догадался об их происхождении. Это был бинокль или подзорная труба, что, собственно, не имело значения. Важно было то, что кто-то, как и я, интересуется этой виллой! Тот факт, что эти люди забрались в такое малодоступное место и были оснащены при этом оптикой, говорил о серьезности их намерений.
Я стал внимательно всматриваться в ту сторону и вскоре заметил еще кое-что. Внизу, в тени под скалой, где находились эти неизвестные наблюдатели, на волнах покачивался небольшой катер. Я удивился, что раньше не обратил на него внимания, впрочем как и на этих людей. Увлекшись изображением общего вида побережья, я не обращал внимания на многие частности.
Все это было крайне интересно. Кто бы ни были хозяева этой виллы, они вызывали к себе не только мой, праздный, интерес, но и, похоже, чей-то интерес профессиональный, что могло иметь отношение как к полицейским, так и к жуликам.
Наконец произошло движение на территории виллы. Открылась центральная дверь, и из нее вышли двое. Один из них был похож на Карье. Они медленно подошли к черному автомобилю и остановились около него, о чем-то разговаривая. Человек, похожий на Карье, стоял ко мне спиной, готовясь сесть в машину, а второй был развернут ко мне лицом, которого я, конечно же, разглядеть не мог.
Вдруг он неожиданно сделал шаг назад и резко выставил правую руку в мою сторону.
Я не сразу понял, что произошло, а осознав – не сразу поверил. Внизу раздался глухой хлопок. Почти одновременно, в метре от меня от скалистого выступа в разные стороны посыпались мелкие камешки.
Я неподвижно стоял на своем месте, смотря вниз и в недоумении наблюдая за тем, как человек, похожий на Карье, запрыгивает в машину. Другой поспешно открыл ему ворота и опять вскинул руку. Когда раздался еще один хлопок, а под моими ногами вновь посыпались камешки, я осознал, что это были выстрелы! Поверить в это оказалось не так-то просто, так как ничего подобного в жизни со мной еще не случалось. Осознав, что стреляли именно в меня, я пришел в ужас!
Дальше сработал инстинкт самосохранения, и я не очень отчетливо помню все детали моего бегства. Каким-то образом я умудрился спешно собрать этюдник и, прихватив его, пулей спуститься в овраг с противоположной стороны холма. Я бежал сквозь колючие заросли кустарников, не разбирая дороги, куда-нибудь подальше от этого злополучного места.
Кросс по пересеченной местности длился минут десять. За это время, с этюдником подмышкой, я успел преодолеть довольно большое расстояние. Обливаясь потом, я выбежал на дорогу. Автобусная остановка осталась далеко позади. Сил больше не было. Опасаясь преследования, я забрался в придорожные заросли, чтобы отдышаться. Начинало темнеть. Придя через некоторое время в себя и несколько успокоившись, я двинулся по направлению к городу.



      Глава 6
                В которой я попадаю в светское общество

Блаженное чувство безопасности посетило меня, когда на следующее утро я проснулся в своем гостиничном номере живым и здоровым. Оно укрепилось еще больше, когда открылась дверь и передо мной наконец-то появился Сергей.
Пока я раздумывал, не рассказать ли ему немедленно обо всех странностях, что произошли со мной за последнее время, мы уже мчались в белом БМВ в неизвестном направлении.
– Теперь будешь жить у меня дома, в человеческих условиях, – сообщил Сергей, – но прибудем мы туда лишь поздно вечером.
Охотно покорившись мягкому движению автомобиля, я ощущал радость избавления от одиночества и был готов к любым предложениям со стороны моего друга, даже самым авантюрным.
Вскоре Сергей сообщил мне о наших планах. Дело оказалось в том, что его (а с ним как бы и меня) пригласили на открытие выставки частной коллекции живописи уже знакомого мне Жана Клевесси.
– Он не просто держатель галереи, – рассказывал Сергей, лихо разруливая по зурбаганским закоулкам. – Он еще известный коллекционер в Лилиане. Собирает исключительно старых мастеров. Чего у него только нет: и Рембрант, и Эль-Греко, и Каналетто, и Гольбейн, и даже Веласкес, по-моему. В общем, тебе понравится. Это первый публичный показ его коллекции – большое событие в культурной жизни Зурбагана, между прочим. Даже телевидение будет. А насчет себя не беспокойся – ты как клиент хозяина и мой друг в числе приглашенных.
– Представляю, какие люди там соберутся, – озадаченно произнес я.
– Еще бы! Весь свет! Политики, артисты, художники, коллекционеры и миллионеры. Поэтому тебе надо быть в костюме.
–И где же мне его взять? Твои костюмы мне явно не подойдут по размеру.
– Где взять? Купить, конечно. Это будет тебе от меня подарок.
– Ты уже оплатил мне проживание в отеле, – попытался возразить я.
– Вопрос решен, – улыбаясь, отрезал Сергей. – Надо же мне куда-то тратить свое огромное жалование.
Я знал, что подобные «жесты доброй воли» порой доставляют ему удовольствие, и не стал возражать.
Вскоре Сергей остановил машину у небольшого магазинчика с вывеской «Модели от Кронзеро». Лишь только мы вошли внутрь, как к нему с вытянутой рукой и широченной улыбкой кинулся высокий смуглый человек. Сергей представил меня. Человек окинул мою фигуру внимательным профессиональным взглядом и вынес три строгих костюма разных оттенков. Примеряя их, я удивился, что все костюмы были сшиты по мне, как на заказ. Я выбрал легкий серый костюм, который тут же отпарили, и вынесли к нему пару туфель, которые также оказались мне впору. Джинсы и футболку упаковали в пакет и донесли до машины. В новом одеянии я ощутил себя совершенно другим человеком – полным уверенности и готовым к любым подвигам и приключениям.
Потом мы поехали в какой-то небольшой ресторанчик, в котором ели суп, похожий на солянку и ветчину, запеченную с овощами в тесте – нечто похожее на пиццу. За обедом меня все время подмывало рассказать Сергею о том, что происходило со мной в его отсутствие, но он все время смотрел на часы, будучи явно сосредоточен на том, чтобы не опоздать на открытие выставки, и я не стал торопить события.
Я удивился, когда мы проехали улицу Якорей и галерею Клевесси. Петляющими закоулками Сергей вывел машину к морю, на одну из дальних набережных и припарковался на небольшой парковке у пирса среди нескольких десятков дорогих автомобилей.
Мы вышли из машины, и моему взору предстала довольно необычная картина. Прямо напротив набережной, в море, примерно в полукилометре от берега находился небольшой островок, судя по всему, искусственного происхождения. На нем возвышалось двухэтажное сооружение современного вида из камня и стекла. Между островом и берегом курсировал прогулочный катер, который перевозил людей туда и обратно.
– Вот здесь и обитает господин Клевесси, – пояснил Сергей, прочитав удивление на моем лице. – Галерея, где ты был – просто магазин, а здесь его дом и настоящий музей, содержимое которого выставляется впервые.
– Собственный остров? Так он настоящий богатей! – воскликнул я, восхищенно вглядываясь вдаль.
– А я что говорил! – ответил Сергей. – О, это целая фантастическая история. Сейчас расскажу.
Мы подошли к пирсу и, пока ожидали катер, Сергей успел мне рассказать действительно необычную историю удивительной жизни Жана Клевесси, которую я не могу не привести ниже в полном объеме.

***
Жан Клевесси был коренным жителем Лисса и происходил из семьи бедного клерка. Ему было семь, когда началась вторая мировая война и Лилиана попала под протекторат фашистской Германии. Его отец стал бойцом Сопротивления, и с тех пор Жан никогда больше не видел его. Мать после войны вышла замуж за довольно состоятельного грека, благодаря чему смогла оплатить обучение сына в Зурбаганском университете.
Жан тянулся к знаниям и прилежно учился, покуда не случилось несчастье: мать скоропостижно скончалась от сердечного приступа. Её супруг продал дом и отбыл к себе на родину в Грецию, прекратив оплачивать обучение юноши. В свои неполные двадцать лет молодой человек остался без средств существования и без какого-либо жилья.
Однажды после очередной неудачной попытки найти какую-нибудь работу Жан забрел на приморскую окраину Зурбагана, чтобы подобрать себе место на ночлег среди развалин немецких складов, разрушенных в 1945 году английской авиацией. Слоняясь по берегу, он обратил внимание на большую бетонную площадку в море, где во время войны располагались немецкие артиллеристские орудия, защищавшие зурбаганскую бухту. Разглядывая ее, его неожиданно посетила идея обосноваться на этой территории, построив там жилище из обломков каменной стены, некогда ограждающей площадку.
Преуспев за время учебы в университете в изучении права, Жан поразмыслил и пришел к выводу, что если он станет единоличным хозяином этой ничейной территории посреди моря, то у зурбаганских властей не будет никаких оснований отторгнуть её у него.
Воплощать задуманное он начал на следующий же день, раздобыв на берегу старую брошенную лодку. Высадившись на плите, Жан осмотрел объем работ и на обороте титульного листа университетского учебника по юриспруденции начертил план своего будущего жилища. Все последующее время он посвятил работам по обустройству площадки, и жизнь его приобрела смысл.
В порту он воровал цемент, а среди прибрежных развалин подбирал кирпичи, доски и перевозил их на свой остров. Разобрав разломанную крышу какого-то брошенного склада, он вновь собрал её над своим сооружением. Через три месяца на бесхозной плите вырос настоящий дом, хотя и несколько корявый.
А потом началась непременная полоса везения, возданная Господом за упорный труд. Как только дом был построен, на острове тут же высадился представитель муниципалитета с предписанием покинуть площадку. В противном случае муниципалитет пригрозил отторгнуть ее через суд. Начались месяцы противостояния с муниципалитетом, которые чуть было не закончились принудительным сносом островного жилища. Но Жан не собирался сдаваться. Посоветовавшись со своими бывшими сокурсниками, продолжающими изучать в университете право, он сам подал в суд на муниципалитет.
Результаты суда были ошеломляющими. Зурбаганская Фемида постановила, что все притязания муниципалитета на плиту незаконны, так как она была признана бесхозной до занятия ее Жаном Клевесси. Он же признавался ее полноправным владельцем на основании статьи № 63/2 Лилианского хозяйственно-административного кодекса «по праву первого собственника бесхозного объекта», тем более что «объект» не являлся земельным участком.
Но самое удивительное было в том, что судья, покоренный блестящем выступлением истца, присудил муниципалитету выплату моральной компенсации в полном объеме. Сумма компенсации была внушительных размеров: Жан затребовал ее скорее для проформы, нежели в надежде получить.
Получив деньги, Жан Клевесси восстановился в университете и полностью достроил свой дом на острове. Закончив обучение с отличием, он занялся адвокатской практикой, устроившись на работу в государственную юридическую контору. Первое же дело, которое ему досталось, определило всю его дальнейшую судьбу.
В 1955 году в Зурбагане шел закрытый процесс над лилианцами, сотрудничавшими в годы оккупации с немецкими и итальянскими фашистами. Начинающего адвоката назначили в защиту одному морскому офицеру, который служил у немцев на военном судне.
Несмотря на все сложности дела Жан сумел доказать, что офицер служил по принуждению и даже был членом лилианского движения Сопротивления, и принимал участие в потоплении немецкого эсминца в прибрежных водах.
После окончания процесса реабилитированный офицер неожиданно появился у Жана Клевесси на острове, и в знак благодарности за спасенную свободу, а может быть и жизнь, поведал ему неожиданную тайну. Она состояла в том, что этот офицер принимал участие в перевозке и погрузке на немецкий эсминец, на котором он служил, большого количества груза в герметичных металлических ящиках. Груз ушел на дно вместе с судном, которое он сам и навел на прибрежные рифы. Офицер знал точное место, где затонул корабль, и догадывался, что это был за груз. В герметичных ящиках были награбленные фашистами культурные ценности, подготовленные к отправке в неизвестном направлении.
Решительная и авантюристическая натура Жана Клевесси не позволила ему скептически отнестись к данной информации. Наведя справки и придя к выводу, что информация имеет высокую степень достоверности, Жан снова встретился с офицером, и они заключили друг с другом тайный союз, целью которого был поиск этих сокровищ. Вследствие активных поисков, компаньонам удалось отыскать в горах склад, где некогда хранились ценности, но никаких ящиков там не оказалось. Вывод напрашивался один: все что было в наличии, находится на дне моря.
Следопыты не отчаялись – место, где лежит потопленное судно, известно и нанесено офицером на карту с максимальной точностью. Но где достать средства, необходимые для выполнения подводных работ? И тут Жан придумывает выход. Он обходит богатые фирмы Зурбагана и Сан-Риоля. Предъявив доказательства о наличии потопленных сокровищ за исключением местоположения корабля, Клевесси предлагает их руководителям хотя бы ради саморекламы создать акционерное общество по подъему награбленных фашистами ценностей.
Идея выстрелила: большинство фирм вложилось в предприятие, несмотря на то что по лилианским законам тому, кто найдет какие-либо сокровища на территории страны, полагается лишь пятнадцать процентов. Рекламная отдача от подобного предприятия, виделась гораздо большей, нежели коммерческая. Акционерное общество было создано и приступило к работе.
Работы по подъему ценностей прошли более чем успешно. Большинство ценностей сохранилось в хорошем состоянии, благодаря специальной герметичной упаковке, предусмотрительно сделанной немцами. В Зурбаганской ратуше, при большом количестве приглашенных знаменитостей, миру, а точнее многим частным владельцам, сумевшим доказать свои права на сокровища, были возвращены древнегреческие диадемы, перстни и ожерелья европейских коронованных особ, столовое серебро, фарфор и уникальные предметы обихода, выполненные искусными средневековыми мастерами, и даже полотна Ренуара и Дега, Веласкеса и Порселлиса.
Оговоренная акционерным договором доля Жана и его компаньона из выплаченных государственных средств составила вполне приличную сумму, хотя и не совсем ту, на которую они изначально рассчитывали.
Но после роспуска акционерного общества деньги полились с совершенно неожиданной стороны. Несколько богатеев из Лилианы и Франции обратились к Жану Клевесси с предложением заняться поисками их фамильных ценностей и сокровищ из частных коллекций, утерянных во время войны.
С этого времени началась новая жизнь удачливого Клевесси. Он со своим компаньоном создает частное сыскное агентство под названием «Аурум», которое стало специализироваться по поиску украденных культурных ценностей. Дела пошли настолько успешно, что за насколько лет агентство обросло штатом профессиональных сотрудников и даже открыло представительства в Англии, США, Аргентине, Бразилии, Австрии и Австралии. Сам Клевесси стал известным человеком в области сыска пропавших культурных ценностей. Он лично участвовал в раскрытии многих преступлений, оставив следы своей успешной деятельности во многих странах Европы, Азии и Юж¬ной Америки.
Разъездная работа не помешала ему создать семью и завести троих детей. Когда Клевесси исполнилось шестьдесят, он оставил активную деятельность и открыл собственную галерею в Зурбагане. За годы охоты за культурными ценностями ему удалось скопить собственную коллекцию живописи из полотен старых мастеров, честно купленных на свои гонорары, или так и не нашедших своих законных владельцев. Эту коллекцию он впервые выставляет сегодня на показ мировой общественности.

***
Вскоре подошел катер, и Сергей показал матросу приглашения. Вместе с группой пассажиров мы загрузились в судно и вскоре высадились на бетонном острове.
При ближайшем рассмотрении сооружение оказалось гораздо более крупным, чем виделось с берега. В воду спускалась широкая металлическая лестница с перилами, переходящими в ограждение вокруг всего острова. На площадке перед каменным зданием с большими тонированными окнами, будто по корабельной палубе, чинно, парами прогуливались мужчины в смокингах и женщины в вечерних платьях. Звучала классическая музыка. Начало смеркаться, и на перилах зажглись фонари, отражения которых заиграли на воде.
В определённое время двери открылись, и публика медленно стала просачиваться внутрь. Зашли и мы. В обширном зале по стенам и на стендах, установленных в центре, были развешены картины. В помещении царил теплый и приглушенный свет, но каждая картина была искусно подсвечена. Это создавало особый колорит и усиливало восприятие от просмотра.
Я был поражён увиденным. Господи, чего здесь только не было! Мне в глаза сразу же бро¬силось несколько полотен Рембрандта, Веласкеса и Гейнсборо, которые я встречал в каталогах неизменно под грифом «в частной коллекции». Как правило, хозяева таких картин всегда оставались в тени, а оригиналы этих шедевров увидеть было практически невозможно.
Вскоре музыка стихла. В центре зала появился Клевесси в белом костюме, и стал говорить о том, что ему очень приятно наконец-то представить общественности… и тому подобное.
Я не слушал его, а, оторвавшись от толпы, с жадностью разглядывал картины. Здесь были редчайшие полотна Эль-Греко на библейские сюжеты, и неизвестные никому кварталы средневековых городов Каналетто, триптих Тициана и икона Кривелли, портреты кисти Паоло Веронезе и Ганса Гольбейна младшего. Создавалось впечатление будто все, что не попало в фонды мировых музеев, имеется в коллекции Жана Клевесси.
Как завороженный я обошел зал, внимательно осмотрев всю экспозицию, пока меня не окликнул Сергей.
– Ну как? Впечатляет? – спросил он.
– Нет слов!
– А теперь пойдем, я покажу тебе местное население и познакомлю с некоторыми аборигенами, – сказал Сергей и повел меня в самую гущу гостей.
Я наконец-то обратил внимание на публику. Людей оказалось не так-то много для крупнейшего события в культурной жизни Лилианы – человек, может быть, сто. Все они являлись представителями высшего света, что было видно по холеным лицам мужчин и изысканным туалетам их дам.
Пока мы прохаживались по залу, Сергей пояснял мне, кто есть кто.
– Посмотри вон на того низенького толстяка с высокой блондинкой под руку, – говорил он вполголоса. – Это министр культуры, собственной персоной. А вон туда посмотри. Узнаешь?!
– Да это же Пьер Ришар! – не удержался я от громкого восклицания, увидев знакомое лицо. – Он-то как сюда попал?
– Ришар путешествует на своей яхте вдоль побережья и как раз в это время оказался в Зурбагане. Вот они его и затащили на мероприятие. Но вообще-то он здесь не самая главная фигура.
– А кто же самая главная? – поинтересовался я.
– Секунду… – сказал Сергей и с улыбкой кивнул двум симпатичным девицам, идущим нам навстречу. – Идем, я тебя познакомлю.
Мы подошли к ним и поздоровались. Девицы были похожи одна на другую и показались мне уже знакомыми. Обе - брюнетки, с короткими стрижками и большими глазами. Одну из них Сергей по-свойски прижал к себе и быстро поцеловал в губы.
– Это Жанна, а это Кларисса, – представил он их мне, с неохотой отпуская Клариссу от себя.
– Вы Борис? – улыбаясь, спросила Кларисса низким музыкальным голосом.
Я смущенно кивнул.
– Серж мне рассказывал о вас.
– А мне нет, – хитро заявила Жанна.
– Он сам расскажет о себе, если вы его разговорите, – сказал Сергей. – Борька очень стеснительный.
– Ну не настолько, – проговорил я, и вдруг вспомнил, где видел этих девушек. – Вы работаете в галерее господина Клевесси? Или я ошибаюсь?
Девушки улыбнулись.
– Ты совершенно прав, дружище, – вставил Сергей. – Но надо отметить, что эти девушки не просто работают у господина Клевесси, но и по совместительству являются его родными дочерьми, а между собой соответственно сестрами.
– Вот оно что! – вырвалось у меня. – Теперь понятно, кому мы обязаны тем, что здесь оказались. А ты ничего не рассказывал мне.
– Прости, не успел, – ответил Сергей.
– Пойдемте пить шампанское, – предложила Жанна.
Мы вчетвером направились к длинной барной стойке в глубине зала, где стало собираться все большее количество народа. Люди пили шампанское и оживленно разговаривали. У стен с картинами публики становилось все меньше, и я подумал о том, что и здесь, в просвещенной Европе, не так-то много истинных ценителей искусства. Нам с Сергеем тоже налили шампанского, и мы разговорились.
– Расскажите о России, – произнесла Жанна, и улыбнулась мне такой милой и очаровательной улыбкой, что я несколько растерялся.
- Разве Сергей вам ничего не рассказывал? – спросил я и вопросительно посмотрел на него.
- Да из него слова не вытянешь, хотя с виду такой болтун, – сказала Кларисса. – Мы знаем, что у вас в стране многое изменилось за последнее время.
– Изменилось, – ответил я, – Хотя, к лучшему или нет, пока трудно судить.
– Здесь, в Европе, многим импонирует независимая российская политика, – сообщила Жанна.
– Мне как художнику трудно говорить о политике, так как на мое творчество она никак не влияет, – сказал я.
– На твое не влияет, а вот фигура пострадавшая от нее, – воскликнул Сергей, неохотно протягивая руку подошедшему к нам высокому жгучему брюнету, по виду итальянцу, с брильянтовым перстнем на правой руке.
– Политика – действительно больная для меня тема, – произнес брюнет со странным акцентом и первым делом бросился целовать дамам ручки, а затем поздоровался с Сергеем и со мной.
Лишь только Сергей представил ему меня, как брюнет скупо улыбнулся и проговорил на чистом русском языке:
– Значит, российская диаспора пополняется!
Итальянец, к моему удивлению, оказался чеченцем с московским университетским образованием. Как я понял, он был из наших опальных олигархов и скрывался здесь то ли от воинствующих конкурентов, то ли от избирательного ока российского правосудия. Девушки называли его Хенк, а Сергей представил мне его Ханом, то бишь Зелемханом.
– В России стало трудно работать, – пояснил он с сожалением. – Благодаря нынешним властям приходиться прозябать здесь и общаться с родиной только удалённо.
Ко мне он особого интереса не проявил, зато стал по-русски рассказывать Сергею про индекс Доу-Джонса и котировки нефтяных акций, сожалея о том, что чеченская нефть для него потеряна навсегда.
Опальный олигарх вдруг замедлил речь, отвернувшись в сторону.
– Какая женщина! – воскликнул он. – Я вас покину.
Я посмотрел в сторону, куда он направился и вздрогнул. Ну вот, пожалуйста: опять она, – в открытом бордовом вечернем платье с тонкими меховыми отворотами. Просто наваждение какое-то!
– Кто это? – медленно спросил я у Сергея.
Он пожал плечами.
– Свалил, и слава Богу. Эти мафиози на отдыхе слишком утомительны.
– Запомни эту женщину, – сказал я, – Она часть моих здешних приключений.
Сергей удивленно посмотрел на меня и покачал головой, явно предположив не то, что я имел в виду.
Чеченец подошел к ней, расшаркавшись в приветствиях, но она сдержанно сказала ему несколько слов и, не останавливаясь, прошла мимо.
Не отдавая себе отчета в действиях, я направился следом, желая во что бы то ни стало попасться ей на глаза. Она осматривала стенды с картинами в центре зала, а я встал у нее на пути, тупо уставившись в одно из полотен и делая вид, что внимательно разглядываю его.
– Здравствуйте, – услышал я через минуту ее голос, хотя и не очень-то рассчитывал, что она заговорит со мной, если узнает вообще. Обернувшись, я открыл было рот, чтобы изобразить удивление, но она продолжала: – Я была слишком резка с вами тогда на дороге. Извините, если обидела вас. Позвоните мне, если хотите. Здесь номер.
Она быстро достала из сумочки визитку, сунула мне в руку, и улыбнувшись прошла мимо. Мне показалось, что она торопилась, не желая обращать внимание окружающих на то, что разговаривала со мной.
-На визитке было написано по-французски: «Надин Зорин К. т. +940-11-856-73-69»
Сергей вывел меня из оцепенения, и я вновь стал различать шум зала и музыку.
– А ты неплохо проводил здесь время, как выясняется! – заметил он.
– Во всяком случае – интересно.
На другом конце зала, у входа, произошло движение, и из толпы вышел Клевесси под руку с каким-то человеком, возрастом лет за пятьдесят. Он был низкого роста, но достаточно импозантной наружности, седеющий, с правильными нордическими чертами лица. Рассмотрев его, я сразу предположил, что он значительная фигура. Они подошли к вышеупомянутой французской кинозвезде и некоторое время непринужденно беседовали. Я заметил, что многие из толпы искоса наблюдают за ними. Расставшись с Ришаром, они медленно двинулись по залу, рассматривая картины.
– А вот и появилась главная фигура сегодняшнего вечера, – вполголоса сказал Сергей. – Это Арроуз Кренган. Один из самых богатых людей в Лилиане, владелец всемирно известного фармацевтического концерна «Броккус Холд».
– Да ну? Того самого, что производит витаминные спецкомплексы и «экспортирует здоровье»? – процитировал я фразу из набившей оскомину телевизионной рекламы.
– Совершенно, верно!
– Куда я попал!
– В высшее общество, дорогой мой друг. Ты уже более часа здесь находишься – пора бы и привыкнуть. Кренган - главный, так сказать, спонсор выставки. Хитрый Клевесси прознал о его новом увлечении – коллекционировании живописи, ну и раскрутил на все это шоу. Оформление зала, свет, шампанское и все такое прочее, плюс оплата выставочного турне в Париж, Лондон, Вену и еще куда-то – все на его деньги. Не падай в обморок, но, по-моему, Клевесси ведет его к нам.
И действительно они шли в нашу сторону. Подойдя, Клевесси поздоровался с Сергеем, как со старым знакомым и, улыбаясь, стал трясти мою руку, как будто я был самым ценным его клиентом. Он представил своему спутнику Сергея как доктора философии, а затем меня, как известного русского художника.
Каменное выражение лица миллионера не совсем соотносилось с праздничным настроением вечера. Он выдавил из себя принужденную улыбку и пожал мне руку.
– Хочу сообщить вам, месье Серов, – радостно сказал Клевесси, – что господин Кренган вчера с удовольствием приобрел у меня вашу работу.
– Благодарю вас…, – проговорил я, еле справляясь с осознанием неожиданной информации. – Это большая честь…
Я запнулся, не успевая сообразить, как построить фразу.
– Люблю стилизации под старину, – довольно сухо произнес миллионер. – Ваш пейзаж с видом на Кунст-Фиш просто очаровал меня. Но самое главное, что он понравился моей жене.
Тут он огляделся вокруг и воскликнул довольно громко:
– Надин, дорогая! Подойди, я познакомлю тебя с твоими соотечественниками!



                Единственное предложение Судьбы

Клыки штормов нам рвали паруса,
Во тьме зажглись огни Святого Эльма.
И Южный Крест, сверкая в небесах,
Указывал пути в чужие земли.
Нам черт не брат. Здесь пастырь нам не нужен.
Лишь ностальгия гложет наши души.
Гильом дю Вентре

– Поздравляю, господа! Для вас обоих сегодня воистину счастливый день, – торжественно сообщил капитан, обращаясь к Гильому и Франсуа де Гелю.
Они сидели в мягких засаленных креслах, в каюте, которая представляла собой склад награбленных ценностей. Пол в ней был застелен дорогим персидским ковром, а стены завешаны гобеленами и оружием. Повсюду находились безвкусно расставленные предметы роскоши, относящиеся к разным странам и эпохам.
Всем своим видом капитан напоминал Гильому одного актера, которого он видел в парижском театре Пале-Рояль, в одной из пьес господина де Мольера.  Звали капитана Оливье Бреа. Это был высокий сильный человек с выразительным скуластым лицом, хитрыми глубоко посажеными глазами и длинными чёрными засаленными волосами, забранными на затылке. Он оказался выскочкой и позером, утверждающим, что двадцать лет назад получил образование в Сорбонне и лишь тяжелые жизненные обстоятельства заставили его сбиться с пути истинного и встать на стезю морского разбоя. Сидя за большим столом, капитан пытался походить на первого министра государства, но картину портили разбросанные на столе игральные кости, грязные бокалы и замызганные, закапанные воском судовые журналы.
– Прошу вас, господа, ознакомиться с этим документом и скрепить его подписями, здесь и здесь, – размеренно продекламировал Бреа, указывая концом пера в пожелтевший лист бумаги. – Благодарю. Отныне, – вы оба полноправные члены нашего корабельного флибустьерского* братства!
Текст соглашения гласил, что «все члены экипажа вольного судна «Фортуна» вступают в Береговое братство** и обязуются друг перед другом…». Дальше перечислялись правила жизни на корабле, дележа добычи и тому подобное. Соглашение заканчивалось длинным списком подписей и крестиков. Около половины имен было вычеркнуто красными чернилами. Это были пираты, погибшие в абордажных схватках.
– Благодаря этому документу мне будет не так одиноко болтаться не рее военного корвета, – цинично сообщил капитан. – Теперь и вы, господа, связаны с нами одним шкотом***.
Гильом и де Гель переглянулись.
– А вы, господин Вентре, – продолжал капитан, – распишитесь еще вот здесь. Выкуп за Франсуа де Геля мог бы составить порядка двух тысяч ливров. Так как он, по вашему настоянию, становится членом команды, то эту сумму придется восполнить из вашей же будущей доли. Сумма немалая, потому рекомендую вам, господа, разделить её на двоих. Впрочем, это как вам будет угодно.
Вскоре Бреа устал изображать из себя благочестивого чиновника.
– Difficilis est ars regendi rem publicam,* – продемонстрировал он свою образованность и грязно выругался. – С моими болванами стало трудно справляться.
Многие из моих товарищей с Тортуги побывали в петле, и сейчас скормлены акулам. Какие были специалисты своего дела! Сейчас Тортуга далеко, а на судне людей не больше сотни и среди них много новичков. Все жаждут богатства, но ничего толком не умеют. Нам не хватает знатоков военного дела, Вентре, – прошипел он, глядя Гильому в глаза и выдерживая театральную паузу. – Ты возьмешь на себя обучение абордажной команды! Ты и твой дружок. Вы аристократы, состояли на военной солужбе, учились у лучших французских фехтовальщиков…
– Но я никогда не занимался обучением… – попытался возразить Гильом, в то же время понимая, что именно умению фехтовать он обязан своим освобождением.
– У нас на корабле все заняты делом, – повышая голос, перебил его Бреа. – А вы, господа, вряд ли знаете навигацию, или умеете заниматься еще чем-нибудь полезным, кроме как махать шпагами. Поэтому ты, Вентре, отберешь самых способных и будешь дрессировать их каждый день. Твой друг тоже отлично дрался, когда мы вчера брали эту голландскую кофу*. Вся команда сдалась сразу, без сопротивления, лишь он один схватился за шпагу, да еще сумел уложить одного моего молодца. Тебе, де Гель, придется восполнить собой эту потерю.
Капитан понизил голос, вновь приняв образ степенного чиновника, и напоследок сообщил, что он ценит полезных людей и потому включает Гильома и де Геля в «офицерский состав судна» и выделяет им отдельную двухместную каюту.

***
– Не могу поверить, что я стал пиратом! – сокрушался де Гель.
– Во всяком случае, это лучше, чем быть проигранным в кости каким-то Просперо. Нет никакой гарантии, что дело дошло бы до твоего выкупа.
Друзья сидели в своей «отдельной каюте» – небольшом грязном помещении на корме, с боковым окном и двумя деревянными кроватями, прибитыми к полу.
Уже успев ранее коротко рассказать де Гелю о своих злоключениях, Гильом наконец-то задал ему вопрос, который не удалось задать в первые минуты их неожиданной встречи. Что же произошло дома после его исчезновения?
– Я до последней минуты не верил, что ты мог это сделать, Гильом, – помедлив, ответил де Гель, – и сейчас вижу, как оказался прав, что не взял на свою совесть грех поверить этим жирным боровам из интендантского суда.
– Что сделать?! О каком суде ты говоришь? – спросил Гильом, предчувствуя, что рассказ будет таким, каким он менее всего желал его услышать.
И де Гель поведал Гильому следующее. На другой день после того как Гильома видели в мастерской у герцога, по Зурбагану разнеслась весть об убийстве лилианского коадьютора* Общества Иисуса, аббата Ферье. Он был заколот обломанной шпагой на территории женского монастыря, где гостил у настоятельницы. Прибывший на место убийства командир муниципального гвардейского гарнизона Дейнс Баррингтон по гербу на эфесе без труда определил, что шпага принадлежит кому-то из Вентре, а кому именно сразу стало понятно. Об этом Баррингтон немедленно доложил герцогу. Тот, говорят, выразил недоумение по поводу случившегося, хотя и признал, что сломанная шпага определённо принадлежит Гильому дю Вентре. Также он сообщил, что вечером Вентре будет у него на ужине и наверняка даст все необходимые объяснения. Когда к вечеру Гильом у д’Альвары не появился, то по требованию епископа в Кунст-Фиш был направлен гвардейский патруль во главе с Баррингтоном. Там был лишь старик Вентре, который утверждал, что не знает, где находится его племянник и сам выражал беспокойство по поводу его исчезновения. Последующие два дня гвардейцы повсюду искали предполагаемого убийцу, объезжая дома тех, с кем знался Гильом, и выставив посты на дорогах в окрестностях Зурбагана.
А вскоре герцог получил прошение от обители Святой Магдалины на расширение монастырских земель за счет владений Кунст-Фиша. И тут все закрутилось с неимоверной быстротой. После наскоро проведенного расследования состоялся суд, на который пригласили и герцога. Тот подтвердил показания других о том, что Гильом дю Вентре часто бывал в монастыре Святой Магдалины у известной особы. Потом привели какого-то нищего, который постоянно просит милостыню у монастырских ворот. Он сообщил, что вечером в день убийства видел, как человек, по описанию похожий на Гильома, перелазил через стену, так как ворота уже закрылись на ночь.
После недолгого совещания судья заочно зачитал приговор, который гласил, что Гильом дю Вентре признается виновным в убийстве преподобного отца и объявляется государственным преступником. Так как он является основным держателем родового владения, то большая часть его конфисковывается и передается в ведение зурбаганского муниципалитета для дальнейшего распределения.
Членам семьи Вентре судом была оставлена лишь седьмая доля всего совокупного имущества в составе личных фамильных вещей, земель виноградарской деревеньки Ле-Ге и отдельными охотничьими строениями. По словам де Геля, дядюшка Гильома, Экар дю Вентре, с племянницей и слугами туда и переехал. Де Гель пытался навестить его в их деревенском доме, дабы разобраться в происходящем, но Клеманс дю Вентре сообщила ему, что дядюшка покинул Зурбаган и уехал в сопровождении слуги в неизвестном ей направлении.
Впоследствии де Гель узнал, что часть родовых земель Вентре была передана во владение герцогства, а в замке планируется разместить гарнизон королевских гвардейцев, которые прибыли вместе с новым интендантом – графом Ла-Раме. Другую часть земель, включая рыбацкую деревню, отписали монастырю.
– Все-таки я рад, что герцог отправил меня в Голландию, да именно на этом судне, – за¬ключил де Гель свой рассказ. – Иначе и я, и ты так и не узнали бы всей правды о том, что произошло, да и о нашем милом друге и учителе герцоге д’Альваре. Каков же негодяй! Кто бы мог подумать?!
– Я уничтожу его! – в негодовании воскликнул Гильом. – Я уничтожу его! Господи, как я был слеп! – Он вскочил со стула и стал расхаживать по каюте из стороны в сторону. – Выходит то, что го¬ворил о нем аббат, – абсолютная правда! Значит д’Альвара действительно вор, который не раз запускал в казну свои грязные лапы. Конечно, его доходное место в Вест-Индской компании – простор для любых махинаций. А я, глупец, сам подписал себе приговор, рассказав ему о подслушанном раз¬говоре. Успокаивает лишь то, что дядюшка скрылся от их глаз, и только я и Клеманс знаем, где он находится. Надеюсь, что этот негодяй не сможет до него добраться.
– Ты можешь полностью рассчитывать на меня, Гильом, как только мы сбежим от этого сброда, – доверительно сообщил де Гель.
– Да, да, благодарю, Франсуа, – успокоившись, произнёс Гильом. – Только, думаю, рано нам бежать с этого корабля, да и бежать-то некуда. Море вокруг. Да и что я могу сделать один, без денег и честного имени? Доказать свою невиновность теперь непросто. Герцога охраняет целый отряд гвардейцев, а если он узнает, что я жив и на свободе, то сделает все, чтобы меня уничтожить.

***
Корабль замедлил ход, а через открытое окно послышались разговоры. Гильом высунулся в темноту и разглядел внизу на волнах большую лодку, притянутую к борту. В тусклом свете фонаря он разглядел как на лодку по веревочной лестнице спустились несколько человек, подгоняемые окриками пиратов. Это были пленные, которых продавали гибралтарским перекупщикам.
– Среди них мог бы быть и ты, – шепотом сказал он де Гелю. – Дай Бог, чтобы их все-таки вернули домой.
Отчалив, лодка взяла курс на далекий маяк. Судно вновь стало набирать ход, и вскоре огонек маяка остался позади. Поигрывающее на волнах отражение кормового фонаря исчезло. Проходили форты Гибралтара и на корабле погасили все огни. Вскоре прошли еще один далекий маяк, а потом еще. Когда темная полоса берега начала сливаться с чернотой ночи, Гильом понял, что «Фортуна» вышла в Атлантику.

После многодневных бессонных мучений на галере и испытаний последнего дня Гильом спал как убитый. Проснулся он, когда солнце уже перевалило зенит и нещадно било ему в закрытые глаза через небольшое окно каюты.
– Ну и дисциплина на этом корыте, – ворчал де Гель, блаженно потягиваясь на грязном матрасе. – Уже за полдень, а нас никто не собирается будить.
Когда друзья вышли на палубу, они сразу поняли, что вчера им повезло вдвойне. Их принятие в команду и включение в состав офицеров произошло в минуты капитанского просветления между запоями. Взорам Гильома и Франсуа предстал Оливье Бреа, который в полной прострации шатался от борта к борту с недопитой бутылкой рома в руке. Он никого не узнавал и орал какую-то матросскую песню, слова которой трудно было разобрать. Куда только делось его аристократическое позерство?
Матросы смиренно обходили капитана стороной. При повороте судно накренилось и Бреа, не удержавшись, отлетел к противоположному борту.
– Теперь раньше завтрашнего утра не просохнет, – произнес уже знакомый Гильому Ричард Гью.
– И часто он у вас так? – спросил де Гель.
– Часто. Как только капитан запьет, тут же напивается боцман, а за ним и полкоманды ползают как одуревшие. Хорошо, когда без драк обходится. Как-то Бреа проснулся и сразу троих не досчитался, – перерезали друг друга за игрой в карты.
– И кто же командует судном в отсутствие капитана? – спросил Гильом.
– Я и командую. Штурман я тут. Кроме меня курс никто не проложит. Да еще Жан Карстен, квартирмейстер наш. Хорошо, что капитан не напился сразу после абордажа и успел поселить вас в отдельную каюту, а не то спать бы вам в вонючем матросском кубрике в обнимку с тараканами.
С этими словами Гью подошел к капитану и, приподняв, потащил в его каюту. Гильом помог ему. После того как бесчувственное тело Бреа бросили на кровать, Гью привел друзей в какую-то кладовую, которая была доверху набита всякой одеждой, видимо, снятой с убитых и пленных, и разрешил подобрать себе что-нибудь поприличнее.
– Капитан успел сообщить, что вы у нас новый командир абордажной команды, – сказал штурман. – Тяжело вам будет с этими тюфяками. Но ничего, к завтрашнему утру ребята протрезвеют и рому больше не получат. Так что вы сможете начать отбор.
После того как Гильом и де Гель переоделись, Гью предложил им ознакомиться с кораблем и командой.
«Фортуна» оказалась довольно большим современным трехпалубным тридцатипушечным галеоном,* несколько лет назад захваченным у испанцев около берегов Юкатана. В отличие от старых громоздких галеонов, какие строили до 1640 года, этот, по словам Гью, был меньшего водоизмещения, более скоростной и маневренный.
Судно поразило Гильома своими размерами и сложностью устройства. Высоченные мачты, отовсюду свисающие снасти, в хитросплетениях которых непонятно как разбираются матросы, запутанные помещения нижних палуб и шикарный ахтеркастель*, где располагались каюты – все это представляло собой единый скрипучий организм, в котором кипела своя корабельная жизнь.
Показав палубу от юта* до бака*, штурман повел их вниз, в недра корабля. Там перед Гильомом и Франсуа, единой картиной предстала флибустьерская жизнь во всей своей красе. В длинном темном кубрике была грязища, воздух затхлый, застоявшийся, с примесью запахов табака, соленой рыбы и плесени. В развешанных гамаках покачивались полуспящие матросы. Кто храпел, а кто стонал, пораженный распространенным корабельным недугом – цингой. Повсюду ползали многочисленные тараканы и иногда, совершенно не стесняясь, под ногами пробегали наглые крысы.
В других помещениях некоторые члены команды занимались какими-то хозяйственными делами, но все же большей частью играли в карты да в кости, подливая себе ром в глиняные кружки. Впечатление было удручающее.
Лишь на камбузе* было чисто и ухоженно. Корабельный кок* – Луиджи Молла, чернявый толстый итальянец, покрикивая на своих помощников, сортировал изысканные съестные припасы, добытые на мальтийской галере. Завидев шкипера и двух новых членов команды, он вежливо пригласил их за стол, подав каждому по огромной порции странного корабельного винегрета под названием «сальмаганди». Блюдо состояло из мелко нарубленного соленого и копченого мяса, перемешанного с нарезанными маринованными овощами, зеленью, апельсинами, маслинами и сваренными вкрутую яйцами. Все это было приправлено острым соусом со специями и благоухало удивительным ароматом.
– Надо отметить ваше чудесное спасение, синьоры, – улыбаясь, воскликнул он и достал из шкафчика пузатую бутылку каберне. – Храню для подобного случая. Наши неотесанные головорезы пьют только ром, а мне приходится страдать из-за недостатка приличной компании настоящих ценителей хорошего вина. Каберне как нельзя лучше подходит к сальмаганди.
– Невообразимо вкусно! – воскликнул Гильом, уминая за обе щеки пиратский винегрет, – хотя и немного остро.
– Острая приправа в сочетании с овощами предохраняет от цинги, – пояснил кок, щедро наливая в бокалы вино.
– Лучше всего от цинги помогает хорошее питание и врач, – пробурчал де Гель, – а у многих из вас, как я понял, нет ни малейшего представления о медицине, коль вы перевязываете раненых грязными тряпками.
– Был у нас лекарь, да разорвало его ядром, – с сожалением в голосе произнес Гью.
– Соблюдай чистоту и тебе не потребуется никакого лекаря, – поучительно сказал кок. – Вот у меня на камбузе даже тараканов нет, хотя и всюду съестное.
Выпив вина, пираты завели долгий разговор о своих делах. Из него Гильом узнал, что не все на корабле бывшие каторжники и приговоренные к смерти убийцы, которым удалось скрыться от правосудия. Многие члены команды когда-то были портовыми бродягами и нищими, а большинство – матросами, дезертировавшими с военных кораблей, спасаясь от непомерного офицерского гнета. От Ричарда Гью Гильом впервые услышал поговорку: «Лучше болтаться в петле, чем служить во флоте». Шкипер рассказал о том, как его во время службы на военном судне за мелкую дисциплинарную провинность подвергли публичной порке и на трое суток заковали в кандалы без пищи и питья. После этого он сбежал на Тортугу, где присоединился к флибустьерам.
Кроме этого, Гильом узнал, что сейчас в Вест-Индии у пиратов дела обстоят плохо и некогда сильное Береговое братство, которое более полувека наводило ужас на испанские колонии в Америке, уже практически развалилось. А виной всему был установившийся мир с Испанией, когда французское и английское правительства не только перестали поддерживать антильских корсаров, но и начали направлять против них свои военные суда. Поэтому «Фортуна», как и многие другие пиратские корабли, вынуждена была покинуть воды Карибского моря и переместиться на другую сторону Атлантики.
Правда, капитана Бреа собеседники хвалили, несмотря на то что он был горьким пьяницей и порядочной скотиной. Хвалили его за то, что был он все-таки не дурак и обладал редким чутьем на добычу, хотя многие олухи из команды этого не понимают или не хотят понимать.
Слушая разговор шкипера и кока, Гильом подумал, что «Фортуна» походила на маленькое корабельное государство, отделенное волнами от остального мира, со своей внутренней политикой и противоречиями, законами и правилами. Все было в этом государстве. Все, кроме аристократии. И Гильому пришла в голову мысль: почему бы ему и де Гелю не занять это место. Ведь среди пиратов наверняка есть более или менее приличные люди. Почему бы в процессе подготовки абордажной команды не собрать отряд своих сторонников, которые впоследствии помогут ему добраться до герцога и вернуть свое честное имя и имущество? Гильом понимал, что подобная перспектива достаточно туманна, но, тем не менее, впоследствии, он поделился этой мыслью со своим другом. Будучи большим скептиком, де Гель неожиданно для Гильома эту идею поддержал.

***
Вспоминая свою службу в полку королевских гвардейцев в Париже, Гильом не смог припомнить такого отсутствия дисциплины, как здесь, на «Фортуне». Для того, чтобы собрать «славных флибустьеров» на палубе, шкиперу пришлось потратить более получаса.
Из всех щелей и закоулков корабля, один за другим, медленно вылезали недовольные заспанные рожи со стеклянными глазами в сопровождении страшного запаха алкогольного перегара. Щурясь от дневного света, они, вальяжно покачиваясь из стороны в сторону, разбрелись по шканцам, * надменно посматривая на своих новых учителей.
Собралось более шестидесяти человек – тех, кто постоянно принимал участие в абордажных схватках. Узнав о цели их сбора, многие стали недовольно ворчать, что до сих пор обходились без учителей и не нуждаются в советах чопорных новичков, еще не нюхавших пороха.
Из толпы вразвалочку вышел молодой здоровенный верзила с кривыми зубами, который больше других высказывал недовольство.
– Ребятам не нравится не то, что их намерены учить фехтовать, – шепотом пояснил Гью, – а то, что вас уже возвели в офицерский ранг, в то время как некоторые из них давно претендуют на руководящие роли. Например, этот – Пьер Пальме, – ред¬кост¬ный болван и настоящий зверь, но дерется отменно и метит в капитаны. С ним мало кто связывается.
Пират обнажил шпагу, и совершив ею в воздухе несколько лихих пируэтов, какими развлекаются королевские драгуны, встал в позицию.
– Поучи меня драться, приятель, – произнес он с издевкой, обращаясь к Гильому, – только не обижайся, если я ненароком проткну тебе брюхо.
– Похоже, он не шутит, – прошептал Гью. – будь осторожен.
Стоял Пальме коряво, растопырив ноги, оставив уязвимой левую часть корпуса. Гильом понял, что хороших учителей у того никогда не было и, скорее всего он брал только ростом и силой. И еще Гильом понял, что надо либо уклониться от драки, либо преподать этому выскочке, как и всем остальным, хороший урок. Он был уверен в себе и обнажил шпагу.
Пальме скривил страшную рожу и с ревом кинулся на Гильома. Лишь раз звякнула сталь и кривозубый верзила, захрипев, повалился на палубу. Гильом заметил, как постепенно менялись выражения лиц у наблюдающих эту сцену пиратов. Приготовившись к долгому зрелищу, они даже не успели понять, как все произошло. Пьер Пальме с выпученными от удивления глазами, схватившись за бок, корчился от боли. Двое его товарищей довольно лениво принялись оказывать ему первую помощь. Гью присвистнул от восхищения.
Гильом мысленно поблагодарил своих парижских учителей. У него их было трое. Каждый обучил его своим секретным ударам, которые Гильом старался использовать в самых крайних случаях. Сейчас он использовал удар Картье, – своего второго учителя, которого нанял после драки с мушкетерами в парижской таверне. Удар отличался молниеносностью и тем, что никто не успевал разглядеть последовательность движений, во всяком случае, с первого раза. Эффект оказался поразительным.
– Кто еще желает проверить мою способность фехтовать? – осмелев, поинтересовался Гильом.
Вокруг воцарилась гробовая тишина.
– Я наблюдал, как вы дрались на галере, – продолжил он. – Вы дрались бездарно! Если бы не поддержка резервной команды, мальтийцы искромсали бы вас на кусочки и скормили акулам. В следующий раз такое несомненно произойдет, если вы не займетесь хорошей подготовкой. Мы с де Гелем передадим вам свои секреты. Каждый из вас будет забирать у противника по две – три жизни. А те, кто и без того уверен в себе, могут удалиться.
– Как бы не так! – прозвучал зычный баритон капитана.
Он протрезвел и, как оказалось давно стоял на мостике, наблюдая за происходящим.
– Удалятся только те, кому я укажу!
Он спустился вниз и стал отсчитывать тех, кто, по его мнению, должен был занять место в абордажной команде. Бреа грубо хватал их за шиворот, вытаскивая из толпы, и ему никто не возражал. Его боялись, и это было видно. Отсчитав сорок человек, этот любитель бюрократии приказал вынести перо и бумагу и взялся их переписывать.
Непосредственно к обучению приступили только на следующее утро, и с тех пор это стало основным и ежедневным занятием Гильома и де Геля. Гильом произвел смотр способностей своих учеников, разделив их по парам. Дрались все жестко и, в общем-то, неплохо, но фехтованием как искусством не владел никто. Многие тут же изранили друг друга, не будучи в состоянии рассчитать силу ударов. Такая манера драться была выработана в ходе многолюдных абордажных схваток, когда оправдана необходимость размахивать во все стороны саблей, круша все вокруг. В индивидуальном же бою большинство пиратов были слабы.
Всю команду разделили на две части. Полтора десятка крепких и способных к сабельному бою парней снабдили абордажными саблями. Ими занялся де Гель. До недавнего времени он служил в кавалерийском сопровождении герцога и принимал участие в зурбаганских сабельных турнирах, которые любил устраивать д’Альвара.
За остальных взялся Гильом, обучая их фехтовальным навыкам, перенятым от своих учителей и приобретенным на собственном опыте. При этом наставник старался доходчиво объяснять механизм движений всем вместе и каждому в отдельности.
На флибустьеров, привыкших к постоянной ругани и к жестким командам капитана и боцмана, учтивые и терпеливые пояснения Гильома произвели неизгладимое впечатление. С ними редко кто разговаривал по-человечески, и они постепенно стали все более внимать стараниям их учителя.
Результаты не заставили себя долго ждать. Уже через несколько дней среди обучающихся наметились лучшие, которым Гильом стал уделять особое внимание. По его задумке из общего числа подготовленной абордажной команды необходимо было сформировать небольшую ударную группу. Такая группа должна была прикрывать самого лучшего бойца (например, его, Гильома), а также глубоко проникать в плотные ряды противника с целью уничтожения или пленения их капитана.
Гильом отобрал шесть человек. Выбирал не только по способностям, но и учитывая их расположение к нему. Кто знает, может быть, в будущем они составят костяк его личной гвардии. Он стал заниматься с каждым из них по отдельности, обучая особым тонкостям фехтовального мастерства.
Франсуа де Гель тренировал свою часть абордажной команды. У шкипера в бездонных кладовых он отыскал два десятка поблекших кирас и шлемов. Флибустьеры ими пренебрегали и, по мнению Франсуа, совершенно напрасно. Он приказал их вычистить до блеска и снабдил ими всех своих учеников. С этих пор де Гель тренировал свою команду только в полном боевом облачении.
Со временем, посовещавшись с де Гелем, Гильом принял решение проводить занятия во время устойчивого ветра, на качающейся палубе. По его мнению, выработав такую привычку, у команды появится большое преимущество перед противником, которое дало бы возможность нападать на корабли во время качки. До этого зачастую неприятельское судно долго преследовали, дожидаясь подходящей погоды.
«Liscio di spada e cavare alla vita» любил повторять Гильом фразу, которую узнал от своего третьего учителя фехтования, итальянца Томазо Буотти. «Проворство шпаги спасает жизнь» – этот девиз хорошо усвоила вся абордажная команда.

***
Вот уже около месяца на корабле раздавался звонкий лязг металла, к которому давно привык весь экипаж «Фортуны». Штурман – Ричард Гью был доволен, что с того момента как команда стала регулярно заниматься делом, на судне сократилось количество пьянок и драк.
К своему постоянному занятию, как и к жизни на корабле, стал привыкать и Гильом. Их общая с де Гелем каюта со временем приобрела довольно приличный вид. Страдающий по аристократическим изыскам Франсуа завел дружбу со шкипером – Рене Сидоном. Это был сморщенный, маленького роста человек – бывший школьный учитель из Гавра, отправившийся искать счастье в Новом Свете и нашедший его на борту пиратского корабля. Он открыл в де Геле хорошего собеседника, заводя с ним занудные разговоры о Вергилии* и Лукреции**, а также об искусстве лицедейства и живописи. Де Гель в этих беседах упоенно упражнялся в риторике, поражая Сидона своими знаниями в науках и искусствах.
Занимался он этим отнюдь не бескорыстно. Шкипер распоряжался хозяйством на корабле. В его ведении находилось все имущество, в том числе и награбленное добро, не подлежащее общему разделу. Постепенно в каюте появилось много полезных вещей. На пол лег ворсистый арабский ковер, дощатые стенные перегородки преобразились, одевшись в старинные шотландские гобелены. Нашлась даже пара белых простыней с вензелями и старые атласные покрывала для кроватей.
Вечерами у Гильома и Франсуа стала собираться теплая компания в составе Сидона, Гью и Луиджи Молла. Кок всегда приносил непонятно откуда берущееся вино, и все играли в кости, сопровождая игру задушевными ностальгическими беседами.
Пираты окончательно признали в Вентре и де Геле корабельных офицеров и вскоре, у них появилось немало приятелей, особенно из состава абордажной команды. Но были нажиты и враги.
Пьер Пальме, подраненный Гильомом в первый же день фехтовальной подготовки, не смог пережить позора и, быстро поправившись, постоянно грозился поквитаться с ним. На стороне верзилы оказалось немало сторонников из числа недовольных капитаном и заодно всем корабельным начальством. Гильом не раз слышал разговоры о том, что надобно переизбрать капитана, но, как пояснил Гью, у Пальме и его дружков не хватало голосов, а главное клинков, поэтому никто из них не решался на открытое противостояние.
Капитана боялись все. Больше, чем Пальме, боцмана и кого бы то ни было. Гью рассказывал, как еще в Карибском море Бреа демонстрировал чудеса жестокости, без лишних разбирательств простреливая головы недовольным.
– Мне тоже не нравится капитан, – говорил Гью. – Но я понимаю, что больше некому занять его место. Только он может держать в узде наших головорезов. Кроме того, он хорошо знает морское дело, чем не могут похвастаться другие. Остальные – балласт. Настоящих матросов на «Фортуне» не более трех десятков человек, а если убрать капитана, боцмана и меня заодно, то некому будет даже довести корабль до ближайшего берега.
– Но главное не в этом, – вторил штурману Сидон. – Главное в том, что Бреа чует добычу. Хорошую добычу!
– Или знает, где ее настигнуть, что, собственно, неважно, – продолжал Гью. – А важно то, что мы за этот год захватили три судна на пути в Старый Свет. И заметьте, в их трюмах были не те товары, что еще надо умудриться сбыть, да в полцены – дороже никто не возьмет. Там золото и серебро в слитках, в монетах, да в украшениях всяких. Кто бережлив, не пропьет все зараз, тот после нескольких таких походов может смело покупать себе поместье где-нибудь в Лилиане и удаляться на покой. Правда, такая добыча попадается нечасто, но ведь попадается! А этим болванам не нравится, что капитан велит пропускать мелкие торговые суда. Он бережет силы для крупной добычи, да их паршивые жизни заодно.
– Да, Бреа не просто болтается по морю, – подтвердил шкипер. – Он старая акула и знает, где искать большую рыбу, хоть и не дал бы я за его жизнь и ломаного гроша.
После этих пояснений Гильому стало понятно, отчего их корабль вот уже более двух недель идет норд-вестом, пропустив мимо два неизвестных торговых судна. По словам Гью, «Фортуна» шла к Азорским островам. Там корабли, идущие из Нового Света, пополняют запасы продовольствия и пресной воды. Потому в этих водах можно встретить хорошую добычу.
В подтверждение последних разговоров на судне чуть не произошла смена власти. Утром, когда на горизонте в серой дымке показались далекие вершины Азорских островов, на палубе раздался выстрел, а потом долгий звон корабельного колокола. Одевшись и выйдя на палубу, Гильом увидел следующую картину.
У грот-мачты собралось человек пятьдесят, увешанных оружием. Они негромко спорили. В центре находился Пальме и что-то им доказывал. Среди них был Гью, Сидон и де Гель. Завидев Гильома, Франсуа отделился от толпы и подошел к нему.
– Сейчас будет жарко, – проговорил он в полголоса. – Этому долговязому скотине не нравится капитан, а заодно и мы с тобой. Он со своими дружками собрал общую сходку. Капитану передали ультиматум. Если примут решение его скинуть, то нам можно будет надеяться только на поддержку наших сторонников из абордажной команды, да на милость Божью.
– Вот и проверим, много ли сторонников мы себе приобрели за время наших занятий, – резюмировал Гильом. – Надо бы поговорить с Гью.
– Уже поговорил. Рекомендует быть начеку и держаться стороной, а в случае заварухи принимать сторону капитана.
Тут появился капитан в сопровождении квартирмейстера и десятка своих людей, вооруженных до зубов. Настроен он был решительно. Высокий, весь в черном, с парой пистолетов за поясом, он вышел вперед и прямым бесстрашным взглядом провел по толпе недовольных. Вид его мог бы смутить многих – настоящий дьявол! Даже у Гильома, стоящего поодаль, пробежал холодок по спине.
Многие из пиратов опустили глаза. От толпы у грот-мачты отделилась большая группа во главе с Гью. Они отошли к правому фальшборту, демонстративно заняв наблюдательную позицию. Гильом внутренне успокоился. Это были те, кто держал нейтралитет. По количеству их набралось почти столько же, сколько и недовольных.
– Вот и правильно, – одобрительно воскликнул Бреа. – Эти парни дождутся своего часа. Еще один – два корабля с американским золотом и все они в скором времени станут «дворянами мантии»*, эсквайрами*, судовладельцами и вообще кем захотят, потому что у них будет столько денег, сколько при всем желании не удастся просадить на выпивку.
– А вот другая половина команды в этом сомневается! – выкрикнул из толпы верзила Пальме.
– Половина команды – еще не вся команда! – парировал капитан, глядя ему в глаза, сверлящим взглядом. – Я знаю, что ты метишь в капитаны, дружок. Но ты забыл, что твой сундук почти доверху наполнен золотом, как и сундуки каждого из вас. А разве ты привел нас к этому золоту?! Разве ты, великий мореплаватель, вычислил северный участок пути Золотого флота?!* Разве ты приводил нас к судам – одиночкам, идущим без конвоя?!
Пальме молчал, не находя что ответить, и краснел от злости. Вокруг воцарилась мертвая тишина. Бреа вытащил из рукава свернутый лист бумаги, и развернув его, помахал перед всеми.
– Вы мне тут задаете глупые вопросы! Вы говорите, что у нас нет равенства в принятии решений? Если бы вы в детстве изучали грамоту, то могли бы каждый раз на ночь, вместо библии перечитывать наши правила, которые не я придумал и под которыми все вы когда-то ставили крестики. В законах Берегового братства сказано, что все решения принимает капитан, избранный корабельной сходкой. А большинство из вас сами выбрали меня капитаном еще на Тортуге, или вы запамятовали это знаменательное событие?! Вы ставите мне в вину, что мы ушли в Атлантику? Вы забыли, что стало с нашими братьями, когда нас вышвырнули из Вест-Индии королевские корветы?! Вспомните, где сейчас богатенький Граммон? Пропал! А где Ле Саж со своим стопушечным галеоном? Кормит акул! А Фокар болтается в петле! Стоит ли дальше перечислять?!
Всё больше распаляясь, Бреа подошёл вплотную к потупившимся сторонникам Пальме, и смело заглядывал каждому в глаза.
– А мы с вами, между прочим, живы и военные корветы нас здесь не преследуют! Вы жалуетесь, что у нас мало добычи? А как же три галеона, груженые золотом? Да, мы пропустили много торговых судов, но кто из вас знает, чем забиты были их трюмы? Может быть тряпками, а может быть красным деревом, которое приходится сбывать за бесценок в Плимуте, опасаясь, как бы покупатели не доложили о нас местному шерифу, чтобы вообще ничего не платить. Разве можно поставить всего три абордажа и гарантированную богатую добычу против двадцати абордажей и множества загубленных жизней?! А как вы думаете, зачем мы подошли к Азорам? Не догадываетесь? Так я вам скажу… В это время здесь должны пройти суда с Кубы. На Сан-Мигеле у меня есть человек в порту, который доложит, когда «золотые» галеоны зайдут на остров за пресной водой и свежей провизией. Что будет дальше – несложно предположить, если, конечно, вы не решите выбрать другого капитана.
Бреа замолчал, вернувшись к группе своих людей. Аргументы были весомыми, и возражения найти было трудно. Пираты, примкнувшие к Пальме, стояли молча, искоса поглядывая друг на друга. Не хватало какого-нибудь действия, которое переломило бы ситуацию в пользу капитана. Гильом понял это и, хлопнув де Геля по плечу, демонстративно подошел к Бреа и встал рядом. Де Гель последовал за ним. Из группы наблюдающих к ним присоединился Гью, а следом вышли шесть человек – ударная абордажная группа, которою готовил Гильом. Потом на сторону капитана перешло подавляющее большинство, в том числе многие из сторонников Пальме, почувствовавшие за Бреа грозную силу.
Пальме, стиснув зубы, с полутора десятком своих дружков удалился на ют. Конфликт был разрешен.
– Если бы не ты, – сказал Гью, – не миновать хорошей драки, и неизвестно кто бы вышел из нее победителем.
Когда все разошлись, к Гильому подошел Бернар Гранет – один из шестерых абордажников.
– Хочу сказать вам, месье, что мы все – Кретьен, Вепре, Тотель, Эрроуз, Сед и я, всегда будем к вашим услугам, если вы того пожелаете.
Он удалился, не дожидаясь ответа, а Гильом мысленно поздравил себя с таким достижением.
Тем временем «Фортуна» перешла на правый галс,* и стала обходить приближающийся остров. В подзорную трубу уже можно было разглядеть поросшие лесом берега и серые горные вершины. Судно довольно долго шло вдоль пустынного берега, покуда не вошло в небольшую уютную бухту, удачно закрытую от северных ветров длинным скалистым мысом. За штурвалом стоял сам капитан. Видимо, он хорошо знал эти воды, так как уверенно провел корабль между скал.
Бросив якорь, спустили две шлюпки с пустыми бочками под пресную воду. В одну из них сел Бреа, а с ним три человека, один из которых был португалец Ромегас. Вернулась назад лишь одна шлюпка со свежей водой. Другая осталась на берегу ждать капитана, который в сопровождении португальца отправился в порт искать своего осведомителя.
День подходил к концу, когда на море разгулялся норд – ост. Начинался шторм, но в укромной бухте было на редкость спокойно. Несмотря на сильный порывистый ветер и мелкий дождь Гильом, завернувшись в плащ, вышел на палубу, переваривая события сегодняшнего дня. Он с упоением наблюдал за разбушевавшейся стихией. Вдруг над головой что-то затрещало. Гильом поднял голову и на верхушках мачт увидел яркие искрящиеся огни.
– Огни Святого Эльма, – заорал вахтенный, и принялся как бешеный звонить в колокол.
Команда высыпала под дождь, на палубу и все завораживающе уставились вверх.
Кто-то крестился, а кто-то принялся читать молитвы.
– Увидеть огни на мачтах – к большой удаче, – пояснил Гью.
Когда все разошлись, Гильом еще остался на палубе. В голове складывались строчки:
Осенний ветер шевелит устало
Насквозь промокший парус корабля.
А ночь темна, как совесть кардинала, –
Не различишь матроса у руля.
О Франция, прощай! Прости поэта!
В изгнание несет меня волна.
На небесах – ни признака рассвета,
И ночь глухим отчаяньем полна.
Но я вернусь!.. А если не придется –
Мой гневный стих во Францию вернется!      (Я.Харон, ЮВейнерт)
Удовлетворенный своим сочинением, Гильом вернулся в каюту и, несмотря на сильную качку, заснул крепким сном. Разбудил его опять звон колокола и истошный крик вахтенного:
– Человек за бортом!!!




* Флибустьёры – название Карибских пиратов ХVII века.
* Береговое братство – неформальное объединение карибских пиратов и буканьёров – охотников с Антильских островов, занимавшихся заготовкой буканины (копчёного мяса) для экипажей пиратских кораблей. Также буканьёры сами занимались пиратством.
*    Шкот – корабельная снасть для натягивания паруса.
* Difficilis est ars regendi rem publikam – Сложное искусство - управлять государством. (лат.).
*    Кофа – голландское торговое судно.
*   Коадьютор – духовный ранг в Ордене Иезуитов.
* Галеон – крупное парусное судно ХVII века.
*    Ахтеркастель – палуба и надстройка кормы судна.
* Ют – носовая часть верхней палубы.
*   Бак – кормовая часть верхней палубы.
* Камбуз – судовая кухня.
*    Кок – корабельный повар.
*    Шканцы – часть верхней палубы, между грот и бизань-мачтами.
* Вергилий – древнеримский поэт.
*    Лукреций – древнеримский поэт, известный своей поэмой «О природе вещей».
* Дворяне мантии – французские дворяне, купившие звание за деньги.
*    Эсквайр – крупный английский землевладелец.
*    Золотой флот – испанские флотилии кораблей, перевозившие в Испанию золото и серебро из американских колоний.
*    Галс – курс судна по ветру.



    Глава 7.

В которой происходит нечто мистическое

– Ты уверен, что стреляли именно в тебя? – задумчиво спросил Сергей, дождавшись, пока я дочитаю очередную главу.
– Ты уже спрашивал, а я отвечал: уверен.
Отложив текст в сторону, я подлил себе в кофе молока.
– Интересно! – произнес Сергей. – Хоть и не наше это дело, но все это действительно интересно.
Было позднее утро. После вчерашнего у меня немного гудела голова. Развалившись в шезлонгах на тенистой веранде серегиного особняка, мы отпивались бодрящим ароматным напитком и вспоминали события минувшего дня.
В район, где жил Сергей, мы прибыли, когда уже стемнело. Это был уютный массив частных домов, расположенный на длинном пологом склоне, который спускался к самому морю.
– Вот это и есть Кунст-Фиш, – пояснил Сергей. – Когда-то в старину так назывался то ли один из здешних феодальных замков, то ли деревня. А сейчас название распространилось на всю городскую окраину. Кстати, это одно из самых престижных местечек.
– В восемнадцатом веке так назывался один из замков, который, как я понимаю, сейчас находится на территории национального парка, – блеснул я своими знаниями.
– В очередной раз убеждаюсь, что ты зря время не терял, пока я отсутствовал, – с удивлением произнес Сергей. – И откуда ты знаешь, что замок находится на территории парка?
– Этот самый Кренган сказал, что купил мою работу с видом на Кунст-Фиш. А на картине я изобразил какие-то монументальные старинные развалины, на которые набрел на склоне одного из Терринкурских холмов. Значит, это и есть тот самый замок.
– Железная логика.
– А вот ты хорош. Не мог узнать в этой девице жену миллионера.
– Откуда я знал? Его самого я вижу второй раз в жизни, причем первый раз увидел на экране телевизора. Если бы не моя Кларисса…, кстати, как она тебе?
– Нет слов.
– Если бы не она, то второго раза бы не было. И кстати, тебя бы в Зурбагане не было вместе с твоими картинами. Ты знаешь, – продолжал он, перейдя на доверительный тон, – не исключено, что я скоро женюсь.
– Не может быть! Вот это новость. Памятуя твою давнюю страсть к женскому полу, даже не знаю: радоваться за тебя или нет.
– Наверное, радоваться, – подумав, произнес Сергей. – Пожалуй, я несколько изменился за эти годы. То ли среда влияет, то ли… старею. А вот и мой дом. Готовься к дегустации вин и к подробному рассказу о своих приключениях.
По узкой хорошо освещенной улочке мы подъехали к металлическим воротам, которые Сергей открыл с помощью пульта дистанционного управления. Одноэтажный коттедж, с выступающей вперед верандой, стоял на склоне, в центре небольшого участка, огороженного декоративным забором.
Внутри дом оказался очаровательным. Весь отделанный деревом, он состоял из просторной гостиной, двух комнат и низкой мансарды. Именно о таком доме я мечтал, когда мечтал о чем-нибудь подобном.
Сергей открыл стеклянные двери на веранду и в комнату ворвался запах моря вперемешку с ароматом цветущих садовых растений.
– Мечта поэта, – воскликнул я, – погружаясь в мягкое кресло. – Остаюсь у тебя навсегда!
– Живи, не жалко, – сказал Сергей. – Спальню тебе выделю, а наверху, под крышей, можешь устроить мастерскую. Там светло, пусто и просторно. Если все-таки женюсь, то все равно придется перебираться в Зурбаган. Я серьезно. Вдруг надумаешь продать Родину, чем черт не шутит!
На выставке у Клевесси было только шампанское и не одного бутерброда. Мы зверски проголодались, и Сергей принялся разогревать какие-то полуфабрикаты из мяса и овощей. На сковороде что-то забулькало и затрещало. Ароматы летней ночи перебили запахи оливкового масла и специй. Вскоре на столе появилась ветчина, копченая рыба, красная икра, зелень, шоколад и целая батарея винных бутылок.
– Ждал тебя, ни одну не открывал, – сказал он. – Здесь пять сортов вина с местных горных виноградников.
За ужином Сергей поведал мне сначала о взаимоотношениях с Клариссой, а потом о своей работе. Он достал с полки последний номер журнала «Тайны истории», на обложке которого красовалась увеличенная фотография НЛО. Журнал этот в России достать было трудно, но Сергей присылал мне несколько номеров, которые я прочел с превеликим удовольствием. Это было научное-популярное издание, отличающееся довольно серьезным подходом к проблемам, которые зачастую игнорируются академической наукой.
– Результаты того, чем занимается наша лаборатория, можно найти здесь, – сказал Сергей, указав на стопу журналов, стоящих на полке. – В общем-то, обычное историческое дознание: архивы, экспедиции, радиоуглеродные анализы. То же, что и везде, разве что предметы исследований гораздо интересней, чем традиционные исторические проблемы. Ну да ладно. Давай-ка теперь ты рассказывай, чего тут с тобой приключилось.
Насытившись и развалившись в кресле, я собрался с мыслями и во всех подробностях рассказал моему другу о воскресшем Карье, о дискете, о слежке за незнакомкой и неожиданном покушении на меня.
К моему удивлению, Сергей слушал внимательно, не проявляя ни тени скепсиса. Повертел в руках визитную карточку супруги миллионера и полистал распечатанный текст с дискеты.
– Похоже на литературное произведение, – произнес он, когда я закончил.
– Да не похоже, а оно и есть, – подтвердил я. – Я уже прочитал половину. Интересно. Нечто авантюрное, с местным колоритом. Этот Вентре кажется художник конца XVII – начала XVIII века.
– По-моему, это лилианский поэт, – неуверенно произнес Сергей.
– Из текста видно, что мы говорим об одном и том же человеке.
– Надо думать, что самый интересный объект для тебя не столько воскресший Карье, сколько жена Кренгана, – предположил Сергей.
– Была самым интересным объектом до сегодняшнего вечера, пока я не узнал, что она его жена.
– Как правило, – продолжал он, – самое загадочное, а в данном случае это Карье, зачастую разрешается вполне банальным образом, в то время, как многие малозначимые на первый взгляд вещи, впоследствии могут представиться в неожиданном свете.
– Например, какие?
– Ну, например, твоя Надин или это литературное произведение. Но что, безусловно, заслуживает внимания во всей этой истории, так это выстрелы в тебя и слежка неизвестных личностей за домом Кренгана. А это дом именно Кренгана, а не Карье и ни чей другой. Я знаю от Клариссы, что у него вилла на Терринкурском побережье.
– Значит, кто-то следит за его домом. Возможно, конкуренты, а может быть и полиция. Он не может быть жуликом?
– Все миллионеры, в определенном смысле, жулики. Но полиция вряд ли. Он слишком крупная фигура, чтобы с ним обходиться таким образом. Здесь не Россия: без веских улик никто не может вторгнуться в частную жизнь. Но ясно одно: обитатели этого дома знают, что за ними следят и опасаются этих людей. Иначе бы они в тебя не стреляли.
– Ты считаешь, что меня спутали с ними?
– Наверняка.
– Ну а Карье? Что ты, все-таки, думаешь о нем и его воскресении? – спросил я.
– Единственное, что об этом можно предположить, так это то, что тогда, в Москве, скончался его брат – близнец.
– Я думал об этом, но абсолютно одинаковые симптомы их припадков, да и род занятий…
– А что род занятий? То, что они оба чего-то изучали, еще не о чем не говорит, – прервал меня Сергей. – Может быть, один из них писатель, другой искусствовед, или вообще оба занимаются одним делом. Ну, да Бог с ним, с Карье. Все это, так сказать, пока в тени занавеса. Но факт пальбы настораживает. Вдруг они тебя запомнили?
– Спасибо, успокоил, – произнес я, поймав себя на мысли, что ни разу не задумался об этом. – Не хватало, чтобы меня прибили тут вместо какого-нибудь гангстера.
– Надеюсь, до этого не дойдет. Хотя странно все это. Понимаешь, здесь не Россия, не Чикаго и не Сицилия. Лилиана страна хоть и южная, но богатая и респектабельная. Кровавые разборки давно заменены играми на фондовой бирже. Тем более такой богатей как Арроуз Кренган…
– Раз он богатей, чего же тогда живет в таком скромном жилище?
– Ты что, думаешь, это его единственный дом? – с ухмылкой спросил Сергей. – Это так, дачка. У него целый замок в центре Зурбагана, дома в Риоле и Париже, ранчо в Техасе и фактория в Гель-Гью. А ты как думал? Несколько фармацевтических фабрик, представительства во многих странах мира, а самое главное – крупнейшая лаборатория по созданию новейших лекарственных препаратов. Говорят, не сегодня – завтра он получит лекарства от рака и СПИДА, если уже не получил и не придерживает, до поры до времени. В общем, он король, во всяком случае в масштабах этой страны. Кого ему бояться? И вдруг паническая стрельба около его дома. Они явно сами тебя испугались, тем более что этот Карье смылся на машине. Странно, странно...
– Странно, – подтвердил я.
Мы помолчали.
– Ладно. Позвонишь своей миллионерше. Глядишь, чего-нибудь и прояснится, – сказал Сергей.
– Ты думаешь, стоит? – неуверенно спро¬сил я.
– Ну, уж сам решай. А пока давай-ка лучше перейдем к более крепким напиткам, да поговорим о чем-нибудь другом. У меня есть настоящий портвейн, из Португалии. Не какой-нибудь «Агдам». Кстати, по-моему, ты понравился Жанне.

***
Зазвонил телефон. Сергей взял трубку. Судя по разговору, звонили из салона Клевесси и приглашали получить гонорар за проданную картину – аж две тысячи ливров!
– Ну что, идем за деньгами, а потом на экскурсию по местам боевой славы римских легионеров и крестоносцев. Не забудь свою «мыльницу». Уверен, что ты еще толком ничего здесь не видел.
Через полчаса мы прибыли в салон. Нас встретила Жанна, одетая в нечто короткое и вызывающе прозрачное. Выдавая деньги, девушка загадочно посмотрела на меня и спросила с придыханием:
– Так, когда же мы, наконец, услышим рассказы о России?
– Если успеем вернуться сегодня к вечеру, то обязательно позвоним вам с Клариссой и поужинаем в «Альфе», – выручил меня Сергей.
– Далеко едете?
– В горы, на экскурсию.
– Мы будем надеяться на ваше скорейшее возвращение, – произнесла Жанна, недвусмысленно взглянув мне в глаза.
Я пересчитал деньги, и мы распрощались.
– Я дал тебе фору, – сообщил Сергей, когда мы сели в машину. – Мы вернемся, конечно же, сегодня, но для нее это может произойти когда угодно, по твоему усмотрению.
– Посмотрим по настроению, – пробормотал я, поймав себя на мысли, что неосознанно думаю о моем возможном звонке Надин.
А потом Сергей провел показательную экскурсию по Зурбагану.
Мы оставили машину, и пешком прошлись неизвестными улицами, где редко ходят туристы. Я видел дом, где жила Эдит Пиаф, ел изумительное мороженое в старинном кафе, куда некогда захаживал Жюль Верн, и наблюдал вид средневекового города, изображенный на известном полотне Каналетто, сохранившийся до наших дней совершенно без изменений.
Затем мы попали на огромный городской рынок, погрузившись в крики торговцев, в запахи рыбы, специй и томящегося на решетках мяса.
Я увидел памятник Колумбу, могилу Сен-Жермена* и работающий «вечный двигатель» – странный механизм, который изобрел местный старик – изобретатель Морсон. Он выставил его на всеобщее обозрение на застекленном балконе своего дома, никому, не раскрывая секрета изобретения до дня собственной смерти.
Вернувшись к машине, мы поехали за город, смотреть развалины древнеримского храма и амфитеатр, где в настоящее время проводятся театрализованные постановки гладиаторских боев. Потом, петляющим серпантином поднялись в горы и остановились у подножия небольшой средневековой крепости. Я добрался до ее руин по узкой крутой тропе и сделал оттуда уйму прекрасных фотоснимков.
Когда мы проголодались, Сергей сообщил, что на этот счет все предусмотрено. В подтверждение своих слов он привез меня в небольшую деревушку, расположенную в цветущей горной долине, пологие склоны которой были сплошь засажены виноградниками.
В большом уютном доме, обставленным в простом крестьянском стиле, нас принял приветливый человек в засаленной джинсовой одежде с длинными черными волосами, бородой и глубоко посаженными, смеющимися глазами. Он оказался хозяином здешних виноградников. У него было странное имя – Лостер Кригус.
Усадив нас за широкий деревянный стол, он подал обед, состоящий из удивительных крестьянских блюд. Среди них была наша русская репа, которую я пробовал первый раз в жизни, фасоль, кукуруза и огромные куски баранины. Все это было обжарено в каких-то ароматных соусах и приправлено разнообразными специями.
К столу были поданы вина в глиняных кувшинах, о которых хозяин принялся рассказывать с большим увлечением.
– Но самая большая моя гордость, – торжественно произнес Кригус, разливая в бокалы густоватое красное вино – это, конечно же, херам. Не могу не похвастаться: на выставке этого года в Дубровнике мое вино заняло первое место.
Виноградарь поднялся с места и достал с полки деревянного буфета стеклянную коробочку и последний номер «Лилиан-пресс». В коробочке оказалась золотая медаль победителя выставки, а в газете – большая статья о нем и его винодельческом хозяйстве.
В знак уважения я открыл статью и стал просматривать ее с наигранным интересом. Мой взгляд упал ниже, и в рубрике «Разное» я прочитал:
«Зурбаганское литературное общество установило вознаграждение в размере 60 000 ливров нашедшему рукопись романа недавно ушедшего от нас Симона Дювентре «Все золото мира» или тому, кто укажет ее местонахождение. Анонимность гарантируется. Это последнее неопубликованное произведение Дювентре, представляющее ценность как литературное наследие известного лилиансокго беллетриста».
Меня аж в жар бросило. Я подвинул газету Сергею и ткнул пальцем в заметку. Он быстро пробежал ее глазами, не подав никакого виду. Только посмотрел на часы и, поймав паузу в нескончаемых речах Кригуса, сообщил, что нам, к сожалению, пора уезжать.
Получив в дорогу две пузатых бутылки с херамом, мы распрощались.
– Шестьдесят тысяч ливров это что – двадцать тысяч долларов, что ли?! – спросил я Сергея, когда мы сели в машину.
– Размечтался уже!
– Почему бы нет. Во всяком случае, теперь все понятно. Этот Дювентре, наверняка дю Вентре, – произнес я с расстановкой. – Дворянская приставка объединилась с фамилией. Вот кто настоящий автор, написавший роман о своем предке, а совсем не Карье! Я вспомнил, что видел репортаж о его похоронах по телевизору в гостинице. А ты опять отличился, – упрекнул я Сергея с иронией в голосе. – Знаток лилианской истории и культуры не знает имени известного писателя.
– Попрошу без упреков. Делать мне больше нечего, как читать местную беллетристику! Я который год собираюсь «Войну и мир» перечесть, так все времени не хватает.
– Ну, так что делать будем?
– Имей в виду. Я в анонимность не очень-то верю. Они наверняка заявили о пропаже в полицию, которая может проверить, не вор ли ты сам.
– Но я же не вор! Какое отношение я, приезжий, имею к писателю Дювентре. Не терять же нам такие деньги. Причем нас, в данном случае, не должно волновать, украл ли дискету Карье, или потерял по дороге в полицию, остановившись перекусить в пригостиничном кафе.
– Все конечно так... Но прежде надо хотя бы прочесть роман, – сказал Сергей.
Я с непониманием посмотрел на него.
– Давай лучше распечатаем или скопируем дискету и обменяем ее на вознаграждение. А уж потом дочитаем роман.
Сергей кивнул и задумался. Оставшуюся дорогу мы провели молча.
Вернувшись домой, я первым делом решил скопировать текст с дискеты в компьютер. Заглянув в чемодан и не обнаружив ее в кармашке для мелочей, я стал рыться среди вещей. Тревога моя возросла, когда, перерыв все содержимое, дискету я так и не нашел. Потом мы вместе с Сергеем обшарили все мои вещи и карманы. Я хорошо помню, что не показывал ее Сергею, а значит, не доставал её в его доме.
– Может, ты оставил ее в отеле? – неуверенно спросил он.
И тут я с облегчением и одновременно с тревогой вспомнил, что, возможно клал ее в тумбочку в номере, и не исключено, что забыл ее оттуда забрать.
– Наши денежки под угрозой! – воскликнул я. – Быстрее в гостиницу, пока уборщики не вычистили тумбочку!
– Кстати, заодно надо забрать твои произведения, – напомнил Сергей.
– Господи, о чем ты?!
Усталость как рукой сняло. Мы подъехали к отелю через полчаса. Вбежав в вестибюль, я спросил ключ от номера, и мы направились к лифту. Двери его как раз открылись, выпустив несколько человек, среди которых был коридорный, уронивший мой чемодан в день приезда. Увидев меня, он дежурно поздоровался и, отведя взгляд, свернул на лестницу.
Тревожное предчувствие охватило меня в лифте и оправдалось, когда мы вошли в номер. Я открыл тумбочку. Она была пуста. Мы осмотрели комнату – везде было убрано. Этюды стояли сложенные в стопку. Дискеты нигде не было.
– Надо спросить у администратора, – сказал Сергей.
– Да, да, – рассеяно произнес я, вспомнив плутоватый образ коридорного. До меня медленно стало доходить, что он не хотел встречаться со мной.
– Лестница! – воскликнул я.
– Какая лестница? – не понял Сергей.
– Лестница у лифта ведет наверх! Зачем человеку, вышедшему из лифта, который приехал сверху, сворачивать на лестницу, которая снова ведет наверх. Если я не ошибаюсь, тут лифт останавливается на всех этажах. Он просто свернул от меня куда попало!
Я описал плутоватого парня Сергею и побежал вниз по лестнице, а Сергей вызвал лифт. Мы встретились в холле через несколько минут, так и не найдя его. Вокруг было тихо и пусто. У дверей в служебные помещения скучал охранник. Тот, кого мы искали, мог быть где угодно, там, куда нам не было доступа.
– Может быть, он не причем? – спросил Сергей. – Не лучше ли все-таки спросить у администратора.
Пожилой швейцар, стоявший у входа, обратил на нас внимание. Узнав во мне постояльца, он предложил помощь, что входило в его обязанности:
– Господа чего-то ищут? Я могу вам помочь?
Я описал ему коридорного, соврав, что захлопнул свой номер, оставив в нем ключ. К моему удивлению, швейцар указал на глухую дверь, находившуюся прямо за моей спиной.
– Он только что зашел туда. Пройдите.
Сергей открыл дверь, и мы ввалились внутрь. В маленькой комнате, заваленной старыми конторскими книгами, неработающей оргтехникой и другими вещами, за столом сидел разыскиваемый нами молодой человек и листал журнал. Он явно не ожидал нас увидеть, и удивление отразилось на его лице. Пока я подбирал фразы, Сергей прошел вперед и заявил решительным тоном:
– Мы вызвали полицию. Я убедительно прошу вас никуда не удаляться в течение ближайших десяти минут!
Тут я удивился снова, оттого, как подействовали на коридорного слова Сергея.
– Полицию?! Нет, нет, нет! Никакой полиции, господа, прошу вас!
Побледнев и виновато улыбаясь, он полез куда-то в стопку старых журналов и вытащил… знакомую дискету! Мы с Сергеем переглянулись от такого неожиданно быстрого разрешения ситуации. Я взял дискету и, сунув ее в карман, повернулся к вы-ходу.
– Простите меня, господа…. Не надо полицию. Пожалуйста, отмените вызов, – пробормотал коридорный.
Сергей на секунду замер у двери и вдруг, резко повернувшись, схватил испуганного жулика за воротник.
– Зачем она тебе? – прохрипел он. – Отвечай, быстро!
– Мне?! Да бог с вами, на что она мне! Они пообещали пятьдесят ливров, если я найду какую-ни¬будь дискету в двухсотом номере и… передам ее им.
Мы просто опешили от неожиданности.
– Кто они? Как они выглядели? – нашелся Сергей после секундного замешательства.
– Представления не имею кто они! Двое. Я их раньше никогда не видел. Я… я их не запомнил…
– Когда ты должен был передать им дискету?
– Они сказали, что сами найдут меня.
– Пошли, – сказал мне Сергей, отпустив воротник испуганного коридорного, который тут же плюхнулся в кресло.
Озадаченные, мы вышли из комнаты, захлопнув за собой дверь. Когда я сел в машину, у меня перед глазами всплыла сцена недельной давности с моим чемоданом, который якобы уронил этот плут. До сих пор не пойму, что побудило меня вернуться назад. Молодой человек продолжал отсиживаться в кресле, когда я вновь ворвался к нему и спросил:
– А когда это было?
– Что?
– Ну…, эти люди, которых вы не запомнили?
– А…, – задумался он. – В воскресенье. Ну да, в воскресенье, в последний день карнавала.
Вернувшись в машину, я спросил у Сергея:
– Здесь что, был карнавал?
– Карнавал? Ну, был недавно.
– А когда он закончился?
– Да как раз за день до твоего приезда.
– За день до моего приезда?!
       - Да. Ты чуть-чуть опоздал.




       

                Предчувствие событий

Морскими лье мы отмеряли дни.
Погибшими отсчитывали время.
Неведомые силы нас несли,
А мы несли бессмысленное бремя.
И лишь один вопрос из года в год:
Когда ж Судьбы счастливый поворот?
Гильом дю Вентре

Услыхав под утро крик вахтенного, Гильом не шелохнулся, решив, что кто-нибудь из членов команды в пьяном виде вывалился за борт. Но суета наверху и топот ног за дверьми каюты все-таки разбудили его окончательно. В дверь просунулась голова Сидона.
– Господа, среди нас появился еще один ученый муж. Вы можете познакомиться с ним на камбузе, – сообщил он и удалился.
Когда через некоторое время Гильом и де Гель зашли в камбуз, их взорам предстала следующая картина. За столом сидел человек с мокрыми седыми волосами, завернутый в одеяло и дрожащий как осиновый лист. На вид ему было лет сорок или пятьдесят. Он был из той породы людей, возраст которых большую часть жизни определяется с трудом. Человек прихлебывал из кружки горячий пунш, который ему подал кок, а черные глаза его испуганно бегали, осматривая собравшихся вокруг пиратов.
Карманы его были уже вывернуты. На столе лежала кучка предметов, которые зачастую носят с собой – золотые часы, кошелек с монетами, перстень, зеркало и тому подобное.
Рядом на полу стоял увесистый сундук, в недрах которого сосредоточенно копошился молчаливый квартирмейстер. Он извлекал оттуда предметы, никак не сочетавшиеся с корабельной обстановкой. Это были какие-то пузырьки и склянки, запечатанные сургучом, перевязанные бечевками коробочки и шкатулки, связки засушенных трав и измельчённая кора каких-то деревьев. Потом Жан Карстен достал из сундука связку книг и какие-то тетради.
– Откуда у тонувшего сундук? – спросил Гильом.
– Он был в шлюпке, месье Вентре, – пояснил Этьен Тотель. – Я как раз собирался сдавать вахту, как услыхал крики, а потом разглядел его посудину у входа в фарватер бухты. Он потерял одно весло, и лодку несло на скалы. Мы едва подоспели.
Квартирмейстер молча протянул Гильому и де Гелю пару книг и тетради, как самым образованным членам команды. Книги были увесистые, старые, напечатанные по латыни. Одно из названий гласило: «De Sanitate et Aegritudine».
– О здоровье и болезни, – перевел Гильом.
Перелистнув одну из тетрадей, он увидел сплошь исписанные латынью страницы с вкрапленными в текст рисунками внутренних органов человека и животных.
– Дьявольские письмена! – перекрестившись, воскликнул Хуан Гонсалес, бывший священник с Эспаньолы, единственное подобие духовного лица на судне. Гильом никогда не видел его трезвым.
Среди матросов пробежал испуганный шепот. Когда Карстен вынул из сундука завернутые в тонкую замшу отполированные металлические предметы – пинцеты, скальпели, зажимы, – Гонсалес выхватил кинжал и, пошатываясь, стал им крестить всех стоящих вокруг.
– Дьявольское орудие, каким мучают в аду грешников перед костром, – назидательно протянул он, повышая голос. – Изыди, посланник сатаны, слуга Люцифера…
– Болван! – презрительно воскликнул де Гель. – Это же лекарский инструмент. А это медицинские трактаты! – продолжал он, бросив книги на стол.
– Да, д-да, – заикаясь воскликнул спасенный, отставив кружку с пуншем и схватив со стола свои тетради. – Это н-научные записи, мои исследования по медицине. Я врач! Я судовой лекарь. Я уже говорил…
Он с надеждой смотрел на Гильома и де Геля, понимая, что они способны увидеть в нем того, кем он являлся на самом деле.
– Мы налетели на рифы, прямо за мысом, у входа в бухту. Корабль быстро стал тонуть, но команда успела сесть в шлюпки. Нас чуть не перевернуло. Матросы передрались за место в лодке и были смыты волной, а я чудом удержался. Остальные три шлюпки пошли на юг, где кончаются скалы, а меня занесло сюда, в бухту.
– Как называлось ваше судно? – спросил квартирмейстер, впервые подавший голос.
– «Эклатан».
– Кому оно принадлежало?
– Французской Вест-Индской компании. Мы шли с грузом…
– Достаточно! – вдруг резко оборвал его Карстен. – Подробности расскажете капитану, когда он прибудет на корабль. Он решит, что с вами делать, господин лекарь.
Капитан вернулся на «Фортуну» в полдень, когда волнение на море окончательно стихло. Он был явно не в духе. Жан Карстен первым встретил его на борту. Они тут же удалились на ют, где долго беседовали. До матросов, находившихся на палубе, доносились лишь обрывки ругательств. У них явно что-то не клеилось. Через некоторое время они оба направились в капитанскую каюту, приказав при этом привести туда спасенного лекаря.
Беседовали с ним так долго, что матросы начали снова собираться кучками по корабельным углам и шушукаться между собой.
– Не видать нам галеона с золотом, как своих ушей, – объявил с ухмылкой Пальме, и вокруг него вновь собралась группа пиратов.
Потом Бреа вызвал боцмана и приказал сниматься с якоря. Пока ставили паруса, капитан вышел на палубу в сопровождении лекаря, который пообсох и уже не казался таким испуганным. Звоном колокола Бреа собрал всех, кто не был занят в работе с парусами, и объявил, что с сегодняшнего дня лекарь Раймон Ласкар зачислен в команду «Фортуны» судовым врачом и немедленно приступает к своим обязанностям.
– Неизвестно, что лучше – утонуть или лечить наших головорезов? – заметил де Гель.
– Все-таки, наверное, лечить и самому быть при этом живым, – ответил Гильом. – Хотя попал он сюда, видимо, надолго.
– Как и мы с тобой.
Когда корабль вывели из бухты, капитан подозвал к себе нового члена команды. Лекарь указал ему на выступающие из воды остроконечные скалы. Ночью, да еще в шторм, заметить их было невозможно. Наверняка они погубили не одно судно.
Бреа в подзорную трубу долго высматривал водную поверхность, усеянную серыми иглами прибрежных рифов, между которыми кое-где на волнах даже невооруженным глазом можно было разглядеть плавающие деревянные обломки.
Ричард Гью закинул за борт лот.*
– Глубоко, – сообщил он через некоторое время. – Знакомое место. Здесь скалы как частокол и ни одной отмели.
Капитан выругался и с сожалением махнул рукой.
Вечером вновь собрались за игрой в кости. В этот раз компания пополнилась еще одним участником – новым членом команды Раймоном Ласкаром.
Его поселили в небольшой кладовой с отверстием в наружной стене в виде пустого пушечного порта. Кладовая имела общую перегородку с каютой Гильома и де Геля. Как только лекарь устроился, у него появился Сидон, жаждущий светских бесед и пригласил в теплую компанию.
Раймон Ласкар показался Гильому человеком крепкого телосложения и еще совсем не старым. Выглядел он спокойным, как будто все пережитое с ним случилось не в этот же день, а очень давно. Он оказался словоохотливым и любознательным. Отвечая на вопросы собравшихся, он сам не забывал интересоваться жизнью на корабле и перспективами пиратского промысла.
– Не совестно будет лечить разбойников и убийц? – саркастически поинтересовался Гильом.
– Врачу его умения даны Создателем, чтобы лечить всех, кто в этом нуждается, – невозмутимо ответил Ласкар. – Об этом говорили Гиппократ, Авиценна,* и мэтр Паре*. А су¬дить лю¬дей за проступки ему не дано. Судить будет Господь.
– Не знаю, кто такая эта Авиценна, но она явно не была в таких условиях, в какие попали вы, месье Ласкар, – заметил Ричард Гью.
– Авиценна не она, а он, – поправил его образованный Сидон.
– Какая разница. Все равно, господин доктор, можете приготовиться к долгому плаванию, – продолжал Гью. – У нас много больных цингой и дизентерией, а также регулярно прибавляются раненые.
– Но капитан обещал, что отпустит меня по прибытии судна во Францию! – воскликнул Ласкар, видимо сам не очень веривший в обещания Бреа.
Ответом ему был саркастический смех Сидона и Гью, а также сочувственные вздохи Гильома и Франсуа.
От выпитого вина языки развязались. Новый собеседник как-то сразу расположил к себе окружающих. Гильом с де Гелем рассказали ему о том, как они попали на «Фортуну», а каждый из остальных собравшихся не преминул пожаловаться на здоровье. Ласкар же о себе не сообщил почти ничего, кроме того, что когда-то практиковал в Гавре, а потом был приглашен на «Эклатан» адмиралом де Лонжуа. Он все больше расспрашивал, какова численность команды, много ли больных и раненых, да когда судно прибудет в какой-нибудь порт, чтобы купить лекарств, так как у него большая часть запасов ушла под воду вместе с обломками «Эклатана». Потом заговорили об интересах Франции в Вест-Индии и в северных Американских колониях.
К ночи, когда почти все разошлись, захмелевший Гью сообщил, что разбившееся судно и было одним из тех кораблей, за которыми охотится Бреа, и что сейчас «Фортуна» идет обратно в Европу сдавать пряности с мальтийской галеры.
– Разве мы охотимся не за кораблями испанского «Золотого флота»? – удивился Гильом. – Ведь «Эклатан» французское судно!
– Какая разница, если наши денежки ушли на дно прямо перед самым носом, – посетовал Гью, выбрасывая кости на стол. – А я уже начал было подумывать уйти на покой с полным сундуком золота. Жду – не дождусь, когда отправлюсь в какую-нибудь тропическую колонию, подальше от королевских фискалов и начну разводить лошадей. Всю жизнь болтался в море, но грезил лошадьми. А что касается того, кого грабить: испанцев или французов, так это давно не имеет никакого значения. Да, мне тоже не очень приятно нападать на соотечественников, но что делать, если у нас нет другого выбора? Либо болтаться в петле или, в лучшем случае, попрошайничать в каком-нибудь порту, либо…
Гильому стало не по себе. Он уже примирился с тем, что ему волею судьбы придется драться с врагами королевства – испанцами или англичанами, но с французами…
– Может быть, тебя утешит то, что они, скорее всего, будут воинствующими католиками, – сказал проницательный де Гель, поняв, отчего загрустил Гильом.
Он посмотрел на Франсуа и подумал, что тот, как ни странно, быстро пообвыкся на пиратском корабле и стал менее сентиментальным.

***
Одинокое судно заметили на рассвете и сразу же взяли его курс, пристроившись в хвост в пределах видимости. Подзорная труба стала переходить из рук в руки выстроившихся вдоль борта матросов.
– Должно быть, голландец, – задумчиво произнес Гью, стоявший на мостике рядом с Бреа, Карстеном и боцманом.
– Как бы не так, – с ухмылкой проговорил капитан, разглядывая судно в трубу. – Испанец или португалец. Это так же ясно, как и то, что эти болваны, во главе с Пальме, снова начнут требовать абордажа.
– Верно и то и другое, – сухо резюмировал Карстен. – То, что это испанец или португалец, видно по кораблю – слишком большой, а значит, галеон старой постройки и идет зюйд-остом, на Мадейру или Канары. А в том, что абордажа не миновать, можно убедиться, взглянув на ют.
На юте собрались уже размалеванные, как перед боем, головорезы. Это были не только сторонники Пальме. Почти вся команда вылезла наружу. Бряцая оружием, пираты нетерпеливо расхаживали по палубе, искоса поглядывая на капитанский мостик.
– Теперь от абордажа не уйти, – повторил квартирмейстер. – Уже все знают, что наш галеон с золотом ушел ко дну.
Капитан молча смотрел вдаль, раздумывая, как поступить. Он явно не желал ввязываться в драку, руководствуясь какими-то своими соображениями, но также понимал, что команда жаждет добычи и остановить ее будет уже невозможно.
– Ну что, капитан, – сказал Гью, – надо что-то решать. Кстати, судно наверняка торговое. Возможно, с американским грузом.
– Тем более, мы идем во Францию, – поддержал его квартирмейстер. – Если возьмем добычу, то и сдадим заодно вместе с пряностями.
Бреа ухмыльнулся.
– Ну, что ж. Неплохое утро, чтобы кое-кому отдать Богу душу, – произнес он тихо и уже громко приказал: – Готовиться к абордажу!
– Готовиться к абордажу! – заорал боцман.
– Ура капитану! – заорали матросы.
– Идиоты, – прошипел Бреа.
Гильом, стоявший внизу, под капитанским мостиком и слышавший весь разговор, сначала растерялся, не зная, что ему делать, но капитан перегнулся вниз через перила и крикнул е¬му:
– Чего стоишь? Собирай своих абордажников. Посмотрим, чему вы их научили!
Окрик Бреа вывел Гильома из оцепенения, и он побежал в каюту за своим оружием.
На корабле полным ходом началась подготовка к бою. Под руководством шкипера притащили свернутую абордажную сеть и стали поднимать ее вдоль левого борта. Приготовили абордажные крючья. Артиллерию использовать не собирались, но на всякий случай капитан приказал подготовить все орудия и открыть пушечные порты.
Команда, распевая заунывные матросские песни, заряжала ружья и пистолеты. Царило всеобщее воодушевление, как будто впереди предстояло большое празднество, а не смертный бой, который для многих наверняка оказажется последним.
– Не унывай, дружище! – весело воскликнул де Гель, облачаясь в кирасу. – Пора и нам встряхнуться. Если солдат не воюет, он теряет способность воевать.
– Я не солдат, – ответил Гильом.
– Тогда восприми этот бой как тренировку перед расправой с д’Альварой!
Де Гель выстроил своих сабельщиков вдоль борта. В блестящих на солнце кирасах и шлемах, они смотрелись грозной военной силой, способной внести панику в ряды любого противника. Абордажники Гильома собрались тут же. Многие схватили крючья и уже полезли на ванты. * Вокруг него собралось шесть человек – ударная группа во главе с Бернаром Гранетом.
– Мы будем постоянно рядом с вами, месье Вентре, – доверительно сообщил Гранет. – Клянусь дьяволом, со всех сторон вы будете надежно защищены.
На самых высоких местах корабля – капитанском мостике, юте и ахтеркастеле, разместилось около десятка стрелков, большей частью из тех, кто был болен или еще не оправился от ран и по тем или иным причинам не мог участвовать в рукопашной схватке.
– Рому! – гаркнул боцман.
На палубу выкатили бочонок с ковшом. Выстроилась очередь. «Причастившись», каждый вставал на свое место, наизготовку.
Вскоре, воцарилась гробовая тишина, и почувствовалось всеобщее напряжение, какое бывает перед боем. Расстояние между кораблями быстро сокращалось. Преследуемое судно уже можно было хорошо рассмотреть. Оно было тяжелым и неповоротливым, с большой осадкой, малым количеством пушечных портов и явно немногочисленной командой. Капитан оказался прав относительно его принадлежности – на мачте развевался испанский флаг.
Корабли сближались. На палубе испанского судна уже можно было разглядеть беспорядочно бегающих людей. На корме прочитали название: «Гавана». Наверняка этот корабль был приписан к одноименному колониальному порту, а раз так, то идет он, конечно же, из Вест-Индии, с американским товаром. Видимо, конвой довел его до Азор, а дальше судно шло в одиночестве. На «Фортуне» никто не сомневался, что игра стоила свеч.
Еще немного, и суда поравнялись. Раздался залп из четырех орудий «Гаваны», что располагались по ее левому борту. Два ядра просвистели над головами пиратов, третье прорвало грот,* а вот четвертое уго¬дило прямо в бочонок с ромом и разнесло его в щепки. После взрыва в фальшборте появилась огромная дыра, а на палубе осталось лежать два трупа. Один из них – пират – испанец, который громче всех радовался в предвкушении новой добычи, готовясь отправить на тот свет «не менее дюжины своих соотечественников».
– Неотвратима кара божья, – тихо проговорил Гильом.
– Для кого кара, а для кого испытание огнем и мечом, – ответил де Гель.
Второго залпа пираты не допустили. По команде капитана раздался ответный ружейный залп, сразу же скосивший около десятка испанских матросов. Лишь только дым рассеялся, на «Гавану» полетели абордажные крючья, а когда корабли прижались друг к другу бортами, с мачт «Фортуны» на головы испанцев, развернувшись на лету, опустилась абордажная сеть. Она накрыла около половины матросов, приготовившихся к обороне. По копошащейся под сетью людской массе с «Фортуны» грянул еще один залп, после которого на палубу «Гаваны» твердой поступью шагнули кирасиры во главе с де Гелем. За ними, с леденящими душу криками ринулись остальные головорезы. Гильом со своими абордажниками сошел на испанский корабль лишь после того, как Бреа с мостика высмотрел капитана испанцев.
– Двигай к корме, Вентре, к самому ахтерштевню,* – крикнул он сверху, – да постарайся взять его живым!
Лишь только перед лицом Гильома засверкали испанские клинки, как он сразу же забыл свои сомнения по поводу грешности и наказуемости пиратского промысла. Его охватил боевой азарт, и тени которого не было в период фехтовальных упражнений с пиратами. Клинок заиграл в его руках на удивление противника и на зависть его учеников.
Пираты быстро добились перелома в схватке. Команда «Гаваны» и впрямь оказалась немногочисленна. Испанцев разобщили на несколько групп. Многие из них были убиты, а другие начинали бросать оружие и просить пощады.
Капитан – смуглый, низкорослый человек с черной бородой, оборонялся на корме, в окружении своих матросов. Гильом быстро отыскал его и скрестил с ним шпаги. Испанец был уже ранен и неуверенно оглядывался по сторонам, видя, как тут и там его матросы сдаются в плен. Гильом, сделав резкий выпад, неглубоко уколол противника в грудь. Тот замешкался. Следующим приемом Гильом выбил у него из рук шпагу, и на испанца тут же накинулся Бернар Гранет со своими товарищами.
Вскоре лязг клинков прекратился и сменился стонами раненых. Гильом утер рукавом пот со лба, рассматривая страшную картину. Десятки ползающих и корчившихся от боли людей, отрубленные кисти рук, залитые кровью лица – вот финал бессмысленной жестокой схватки. Гильому стало не по себе от этого зрелища.
– Ты хорошо поработал, – сказал Бреа, только что ступивший на палубу захваченного судна.
Он с резервом до последнего оставался на «Фортуне», развлекаясь снайперской стрельбой по противнику с высоты капитанского мостика.
Появился де Гель. Подойдя к Гильому, он обнял его.
– Ты можешь идти отдыхать, дружище, – сказал он, – а я позабочусь о твоей доле добычи. Ты ведь должен еще расплатиться за мое освобождение!
Он весело рассмеялся. Гильом устало улыбнулся и, желая поскорее покинуть окровавленную палубу, перешагивая через трупы и раненых, поспешил на «Фортуну». У самого борта лежал пожилой испанец и с ненавистью смотрел на Гильома. Гильом узнал его – свою первую жертву в этом абордаже. Испанец оскалился и неожиданно направил на него дуло пистолета.
Прозвучал выстрел. Левый бок обожгло, и он быстро начал неметь. Дощатая палуба стала медленно приближаться к лицу Гильома и он, сообразив, что произошло, только и успел опереться на правую руку, дабы при падении не разбить лицо.

***
Гильому снилось, что «Фортуна» стоит на якоре в большой прекрасной бухте. Берега бухты поросли тропическим лесом, который, расступаясь в центре, образовывал широкую долину, уходящую далеко в горы. Гильом стоял на палубе за мольбертом и писал пейзаж, наблюдаемый им с корабля. У борта стояла Луиза в белом платье с распущенными золотыми волосами. Она улыбалась и говорила: «Нарисуй меня! Ну, нарисуй меня, Гильом!». Вдруг счастливое выражение ее лица неожиданно сменилось смертельным испугом. Гильом обернулся и увидел, как на «Фортуну» с бешеной скоростью надвигается огромная черная волна. Она сильно ударила корабль в борт, и он резко накренился к воде. Гильом увидел, как бы со стороны, как Луиза, а потом и он сам низвергаются в черную бездну. На шее у него – медальон с дорогим ему образом. «Только бы не потерять его», – вспыхнула мысль. Кувыркаясь в темноте, Гильом попытался нащупать медальон, падая все ниже и ниже…
– Не волнуйтесь, вот он, – прозвучало у самого уха.
Гильом, пролетая сквозь черную бездну, приближался к свету. В серой дымке стал различим образ человека с короткими седыми волосами, который протягивал ему что-то. Гильом на ощупь узнал форму медальона.
Тупая ноющая боль вернула его к осознанию реальности. Он очнулся и увидел над собой низкий потолок каюты и спокойное лицо доктора Ласкара.
– Как вы себя чувствуете, месье Вентре? – ласково спросил он, осторожно разматывая повязку на теле Гильома. – Сейчас принесут горячую воду, и я выну пулю. Наши олухи не нашли ничего лучшего, чем перевязать вас грубой парусиной. Пока мне сообщили о вашем ранении, запекшаяся кровь успела приклеить парусину к телу, так что придется немного потерпеть.
В каюту вошел де Гель с бледным лицом, держа в руках миску с горячей водой.
– Держись, Гильом, – сказал он, – у нас еще много дел в Зурбагане.
Доктор кивком головы отправил его из каюты и принялся смачивать горячей водой повязку. Когда она размокла, он осторожно содрал ее. Боли почти не было. Гильом открыл глаза, чтобы поблагодарить Ласкара за заботу, но, увидев выражение его лица, испугался.
Доктор Ласкар раскрытыми от удивления, или, может быть, от испуга глазами рассматривал плечо Гильома.
– Что там, доктор? – испуганно спросил Гильом. – Мне… не выкарабкаться?
Ласкар вышел из оцепенения и поспешно улыбнулся.
– Нет, нет, месье Вентре, – проговорил он, – наоборот, все будет хорошо, поверьте мне. Пуля прошла в нескольких дюймах от сердца и, к счастью, не задела его. Сам Господь хранит вас, это уж точно!
Ласкар дал принять Гильому несколько пилюль и достал какой-то белый порошок, которым посыпал рану.
– Это уменьшит боль, и вы сейчас уснете, – пояснил он.
Вскоре Гильом почувствовал, что снова засыпает. Проснувшись, он вновь увидел перед собой Лас¬кара, только тот сидел облаченный в другую одежду и Гильом понял, что это был уже другой день. Он чувствовал себя гораздо лучше и хотел есть.
– Ну вот, месье Вентре, – улыбаясь, сказал он, – через неделю вы уже встанете на ноги. После двухдневного сна у вас наверняка появился аппетит, не так ли?
– Спасибо доктор, – хрипло сказал Гильом. – Неужели я спал двое суток?
– Представьте себе.
Доктор достал небольшой ларец, обитый кожей, и стал вынимать из него пузырьки с лекарствами. Судно качнуло. Одна коробочка опрокинулась, и на стол высыпался порошок алого цвета.
– Вы сами делаете лекарства? – спросил Гильом.
– Многое сам, а кое-что покупаю у аптекарей, – ответил он, поспешно собирая рассыпанный порошок обратно в коробочку. – Но среди них нередко попадаются шарлатаны, и потому приходиться самому изучать эту науку, в которой, скажу вам без ложной скромности, я уже немало преуспел.
Ласкар снова дал Гильому какие-то пилюли, перевязал рану и удалился. После него в каюту вошли де Гель и Луиджи Молла. Они принесли еды – сальмаганди и пудинг.
– Доктор приказал вина не давать, – сообщил кок. – Говорит, что оно мешает действию его лекарств.
– Воистину ученый человек этот доктор! – воскликнул де Гель. – Нам с ним определенно повезло! Всего за два дня он понаделал столько чудес. Почти половина легкораненых уже встала на ноги. А сегодня он взялся за больных.
– Ле Мюнелю он пришил руку, которая болталась на одних сухожилиях, – дополнил кок. – А половине больных и раненых он запретил пить ром. И то правильно. На приказы Гью всем было наплевать, а доктора слушаются все, кто не хочет раньше положенного отправиться на тот свет.
Потом де Гель сообщил Гильому, что на корабле оказалось предостаточно ценной добычи в виде редких пород дерева и тростникового сахара и что доля их должна составить гораздо больше, чем выплата в корабельную казну за его выкуп.

***
Облик доктора Ласкара становился Гильому все более привычен. По нескольку раз в день доктор приходил к нему в каюту, давал всяческие лекарства и проводил необходимые процедуры. Порой Гильому казалось, что Ласкар уделяет ему даже слишком много времени, сопровождая свои посещения задушевными беседами и искренним интересом к его прежней жизни.
Гильом поднялся на ноги ровно через семь дней. Доктор сказал, что свежий воздух способствует заживлению ран и восстановлению сил. Поэтому Гильом много времени стал проводить на палубе. Он медленно прогуливался, опираясь на красивую трость с костяной рукоятью, подаренную ему Сидоном, а также подолгу просиживал на юте, наблюдая за возобновленными де Гелем фехтовальными тренировками.
Собираясь вечерами за давно опостылевшей ему игрой в кости, все обсуждали достижения доктора Ласкара. А обсуждать было что. Ласкар занимался больными и ранеными целыми днями, и результаты были удивительными. Всех легкораненых он залечил всего за несколько дней. Тяжелораненые шли на поправку гораздо быстрее, чем обычно. Кроме этого, Ласкар приступил к лечению матросов, страдавших от других болезней, готовя им различные снадобья из своих порошков.
Потом доктор не без поддержки штурмана потребовал очистить от мусора и всяческой гнили кладовые и трюм. При этом он осмотрел съестные запасы, и отобрав все, что, по его мнению, начало портиться и стало непригодно к пище, выбросил за борт.
Но самым удивительным было следующее. Как-то раз доктор Ласкар пришел к Луиджи Молла на камбуз и попросил его разрешения воспользоваться кухонной печью. На плите в большом чане он принялся варить какое-то зелье из выловленных им морских водорослей и каких-то засушенных растений с добавлением своих растворов и порошков. Когда зелье остыло, он облазил нижние корабельные помещения и разбрызгал им во всех углах.
Утром следующего дня команда пришла в ужас. Из чрева корабля на верхнюю палубу медленно ползли полчища крыс. Вереницами, одна за другой, они вяло карабкались наверх и, просачиваясь через все щели, плюхались в воду. Матросы сочли было, что «Фортуна» медленно идет ко дну, но доктор успокоил их, объяснив, что с судном все в порядке, а все дело в том, что он разбрызгал везде яд от крыс и тараканов.
И действительно: на другой день корабельные полы были усыпаны тысячами дохлых тараканов. Их оказалось столько, что нельзя было ступить, чтобы не хрустело под ногами.
Многие напугались, не вреден ли яд для людей и были ошарашены ответом доктора, что яд смертелен, и поэтому необходимо как можно быстрее отмыть весь корабль, а затем отмыться и самим. Вспышка негодования быстро сменилась испугом и вся команда, распределившись по судну, работала весь день, а потом, под вечер, «Фортуна» легла в дрейф, и было устроено всеобщее купание.
Жизнь без крыс и тараканов оказалась намного приятнее, нежели с ними.
– Ангел божий во плоти! – говорил вечно пьяный Хуан Гонсалес, резко изменив свое отношение к доктору Ласкару.
Однако не все были довольны кипучей деятельностью, которую развел доктор. Капитан не был доволен его растущей популярностью среди матросов. Он ходил постоянно пьяным и злым, то и де¬ло срываясь на Ласкара, впрочем, как и на всех ос-тальных.
Кроме того, Гью стал поговаривать, что де странный человек этот Ласкар. И разговаривает как-то странно, и чего-то пишет все время в своей каморке, а по утрам уединяется на корме и молится в оди¬ночестве.
«Так уж устроены люди, – думал Гильом. – Веч¬но они всем недовольны и быстро забывают хорошее, принимая это как должное. Конечно, поведение доктора многим может казаться странным. Ведь он настоящий ученый, с какими никогда не встречались эти неотесанные головорезы».

***
К началу июля «Фортуна» достигла Франции. Более двух суток судно шло вдоль пустынных берегов Бискайского залива, покуда на небольшом возвышении над морем не появилась одиноко стоящее селение. Обдуваемое ветрами, оно привлекало к себе внимание высокой башней замка, господствующего над тесными невысокими постройками.
Очевидно, что место это было непролазной окраиной, куда явно не доходили взгляды «всевидящего ока» королевских фискалов. Наверняка именно в таких прибрежных деревушках местные жители, наравне с выпасом скота, не гнушались неписаными законами «берегового права». * Видимо, пираты имели постоянные связи с торговцами и контрабандистами из подобных селений, безбоязненно сдавая им награбленное добро.
Капитан приказал бросить якорь за небольшим мысом, чтобы дождаться наступления темноты. Бреа к этому времени протрезвел и приказал матросам готовить шлюпку для его отплытия на берег. В качестве охраны он взял де Геля и еще двух крепких парней из абордажной команды. Также на берег напросился Раймон де Ласкар, объяснив это крайней необходимостью закупить лекарства у какого-нибудь местного аптекаря. Бреа сначала колебался, опасаясь – не сбежит ли доктор, но, поразмыслив, согласился.
– Капитан приказал мне глаз не спускать с доктора, – сообщил Гильому Франсуа, заряжая пистолеты перед отплытием. – Честно говоря, я бы сам сбежал отсюда без промедления, если бы не твоя рана, Гильом.
– Из-за меня не стоит приносить в жертву свободу, – ответил Гильом, не глядя на него.
– Не валяй дурака! Ты же знаешь, что без тебя я никуда не денусь. Ну, до встречи!
Шлюпка отчалила от корабля и скрылась за мысом. Гильом закрылся в каюте, не желая никого видеть, будучи несколько удрученным разговором со своим другом, понимая, что тот остается на корабле только из-за него.
Вернулась шлюпка лишь к вечеру следующего дня, когда в команде уже начали поговаривать о том, что не иначе как что-то случилось. Она показалась из-за мыса в сопровождении небольшой новенькой шхуны, какие недавно начали строить на английских верфях.
Как только капитан в сопровождении Ласкара, де Геля и остальных матросов, поднялся на «Фортуну», сразу же началась погрузка товара. Арчибальд Крег торопил матросов, а квартирмейстер принялся пересчитывать деньги, которые прямо на палубу высыпал из большого кожаного мешка человек в рыбацкой одежде. Человек этот был статный, высокого роста, черноволосый, смуглолицый, с аккуратно подстриженной бородкой и тоненькими усиками, что выдавало в нем аристократическое происхождение. Его лицо кого-то напоминало Гильому, но он не мог вспомнить кого.
Когда сделка была завершена, и рыбацкая шхуна ушла восвояси, Гильом спросил о нём Франсуа.
– Бьюсь об заклад, что это не рыбак.
– Так оно и есть, дружище, – ответил де Гель. – Мы живем в ужасные времена, что, к сожалению, полностью оправдывает наше с тобой пребывание среди пиратов. Как ты думаешь, кто прячется под одеждой рыбака?
Гильом пожал плечами.
– Виконт де Гравье, местный синьор, владелец замка и прибрежных байонских земель. Береговое пиратство, скупка награбленного и контрабанда – основные источники его доходов. Вот так-то! Причем этим тут вся деревня промышляет. Мы ночевали у него в замке. Обстановочка, доложу я тебе, как в Версале, ну, если не в Версале, то не хуже, чем во дворце у д’Альвары. Теперь видно, что наш бывший друг и местный виконт – одного поля ягода. Прием, скажу я тебе, был по высшему разряду: индейка в луковом соусе, устрицы, кальмары, фаршированные грибами, жареный тунец и вина… Ах, какие вина они пьют! После мерзкой корабельной пищи я как в раю побывал! И вот опять приходиться возвращаться к этой осточертевшей солонине. Нет, Гильом, хватит! Как только ты окрепнешь, надо будет бежать отсюда к нормальной человеческой жизни! Прихватить свою долю на дорожку, и бежать!
– А что капитан? – спросил Гильом. – Он с ним хорошо знаком?
– С кем?
– Ну, с этим виконтом?
– Ха, не то слово! Обнялись, словно братья, а после ужина удалились к виконту в кабинет и беседовали до самого утра. Бреа даже не напился. Вот доктор Ласкар напился, под такую изысканную закуску, да все приставал к Гравье со всяческими расспросами, пока капитан не отправил его спать.
– Странно.
– Ничего странного. Без своих людей на берегу пиратам не обойтись: нужно кому-то безбоязненно сдавать награбленное добро, получать всяческие сведения. Гравье и является для Бреа таким человеком.
– Я не про виконта. Странно, что доктор напился. На него не похоже.
– Доктор вообще странный тип, хотя и большой специалист своего дела.
– И ты считаешь, что странный?
– Странный. Посуди сам. Он просился на берег, чтобы закупить лекарств. Виконт указал нам, где живет аптекарь. Мы туда пришли, а Ласкар толком и не купил ничего. Пошарил по полкам, набрал с десяток каких-то пузырьков, и все. Больше, мол, ничего не нужно. А бежать он и не пытался, это уж точно. Я ведь с него глаз не спускал. Спрашивается: зачем он напросился на берег?
– Ну, может быть, он купил у аптекаря все, что у того было из необходимых лекарств? Только и всего.
– Может быть, хотя у аптекаря, на мой взгляд, было много чего.
Добычу, вырученную от проданных мальтийских пряностей и товара с «Гаваны», разделили быстро. Гильому и де Гелю досталось по девятьсот ливров каждому. Гильом принял эти деньги не без удовольствия, согласившись с мнением Франсуа, что это не просто результат грабежа, а справедливая компенсация за его неоплаченный рабский труд на галере.
Не прошло и четверти часа после дележа добычи, как капитан приказал немедленно поднимать якорь, чем вызвал недовольство пиратов, только что получивших свою долю. Уставшая после долгого плавания команда рассчитывала несколько дней провести на берегу и прогулять часть своей добычи в приморских кабаках, как это делалось всегда после сдачи товара. Отдых был действительно необходим, и потому возмущение было всеобщим. Но капитан был непоколебим. Решительно и зло он сообщил собравшейся на палубе команде со свойственным ему красноречием:
– Если вы думаете, что я на берегу только пьянствовал, то глубоко заблуждаетесь! Я принес на корабль совершенно точную информацию о том, когда и где мы можем настичь галеоны «золотой эскадры»!
При этих словах он достал морскую навигационную карту и помахал ею перед всеми.
– Это последние суда груженые золотом, которые находятся уже на полпути в Европу. Других в ближайшие месяцы не ожидается. Они идут южной, запасной трассой и только сами испанцы и, как ни странно, мы знаем их маршрут. Знаете, что это за золото и сколько его там?
Бреа сделал паузу, обведя взглядом команду.
– Так я вам скажу. Это последняя часть контрибуции, которую должны испанцы нашему дражайшему королю Людовику за недавно проигранную ими военную кампанию. Будь у вас хоть чуточка мозгов, то вам было бы понятно, что, если мы настигнем хотя бы один неповоротливый испанский галеон, в наших лапах окажется золота на сотни тысяч испанских пиастров! Не мне вам говорить, какими богачами станем тогда мы все. Так что выбирайте, господа: либо вы промотаете все, что у вас есть в здешнем прибрежном кабаке, где не водится ни хорошего вина, ни хороших девок, либо, – еще каких-нибудь десять-пятнадцать дней, – и вы сможете купить с потрохами лучшие товарные лавки и таверны Парижа, Лондона, Зурбагана или Амстердама.
– Ему бы в Генеральных штатах выступать, или читать проповеди в Нотр-Даме, – саркастически заметил де Гель.
– Не удивлюсь, что такое случится, если нам удастся настигнуть эти мифические испанские галеоны, – подтвердил Гильом. – Смотри, как силен его дар убеждения. Команда уже начала расходиться.
– Мифические ли?
Вечером в каюту, как всегда, пришел Гью и сообщил, что доктор Ласкар заявил капитану, что больным необходим отдых на берегу, а также ему самому надо попасть на берег, чтобы набрать целебных трав, так как у здешнего аптекаря нужных лекарств не оказалось.
– А что капитан? – спросил Гильом.
– Капитан? Сказал, что если он еще раз подойдет к нему с подобными заявлениями, то он пустит его на завтрак акулам, так как вскоре у него, у капитана, будет возможность нанять себе в обслугу лучших докторов Европы.
На рассвете следующего дня Гильом вышел в гальюн и увидел, что дверь в каморку Ласкара слегка приоткрыта. Проходя мимо, он невольно заглянул туда и обнаружил, что в каюте никого нет.
«Неужели он молится наверху в такую рань?» – удивился Гильом.
Выйдя на палубу, он увидел на кормовом балконе одинокую фигуру Раймона де Ласкара. Не шевелясь, словно истукан, обдуваемый ветром, он неподвижно стоял на коленях, устремив взгляд на горизонт.
«Всегда завидовал одержимым и набожным людям, – подумал Гильом. – Еще дядюшка Экар, дай Бог ему здоровья, учил меня, что непоколебимая вера в Бога в сочетании с упорным трудом дает удивительные результаты. Достижения Ласкара в деле врачевания – лучшее подтверждение дядюшкиным словам».

***
Обогнув Пиринейский полуостров, «Фортуна» взяла курс на юг. На этот раз цель плавания была известна всей команде: одиннадцатая параллель, остров Тоуз – одинокий океанский форпост испанской короны, лежащий в стороне от американо-европейских морских трасс. Именно туда, на свою единственную в пути стоянку, к концу июля должны прийти два испанских судна с секретным грузом. Известна была и дата их отплытия – 1 августа. До этого времени и пираты должны были прибыть к северной оконечности Тоуза.
Ричард Гью хорошо изучил навигационную карту пути испанских судов, которую передал ему капитан. Рассматривая ее, Гью удовлетворенно покачивал головой, приговаривая, что составил ее настоящий специалист своего дела. Путь был просчитан досконально, по градусам, до секунд. Были отмечены всевозможные мели и рифы, учтены все известные течения, время муссонов и пассатов на этом участки пути именно в это конкретное время года.
Сама карта, безусловно, была ценнейшей добычей, которая непонятным образом откуда-то с вершин власти попала в руки подельника Гравье. Пиратам нужно было лишь успеть к известному сроку и совершить удачное нападение. Оливье Бреа понимал это и спешил. Он часами проводил на мостике с бутылкой рома в руках и, разглядывая горизонт, зычно посмеивался, предвкушая огромную добычу.
На «Фортуне» поставили все паруса, какие только можно было поставить. К счастью, ветер дул попутный, и огромные полотнища со страшной силой хлопали над головами, как бы напоминая всем о погоне за удачей.
Капитан не унимался. Вместе с боцманом он то и дело отдавал команды и периодически, грубо отталкивая рулевого, сам вставал за штурвал. Страшная брань не сходила с его уст, а в руках откуда-то появилась кавалерийская плеть, которой он стегал замешкавшихся матросов. Однажды, будучи сильно пьяным, Бреа вызвал к себе Хуана Гонсалеса и, как бывшего священника, заставил его беспрерывно молиться, прося у Бога попутного ветра. Бедняга был бит плетью, простояв на коленях более двух часов, покуда капитан не свалился прямо на палубу от выпитого рому.
– Нехорошо, – произнес доктор Ласкар, глядя на эту картину. – Опасный метод общения с Господом.
– Молись, не молись, а корабль все равно идет медленно, – констатировал Гью. – Говорил я капитану, что давно пора его кренговать. * Все борта ракушками обросли. Теперь только на Бога одна надежда и есть, да, судя по всему, слабая.
Бреа не просыхал и потому не осознавал, что среди команды снова назревает недовольство. Бернар Гранет однажды подошел к Гильому и заговорил, озираясь по сторонам.
– Ребята устали терпеть выходки капитана. Те, кто был с ним на Тортуге хорошо помнят на что он способен. То, что он еще никого не пристрелил – чистая случайность. Если бы не Пальме со своими дружками, который не упустит шанса захватить власть, то ребята давно бы решились на проведение общей сходки, а то и на более крутые меры.
– И что же ты хочешь от меня?
– Ребята хотят выдвинуть вас в капитаны, - помедлив, сказал Гранет. - Мне поручено предложить вам это. С нами клинков сорок наберется – не меньше, так что, если Пальме высунется, у нас будут неплохие шансы. А у Бреа сторонников немного. В основном это отъявленные трусы, которые чуть что – переметнутся на сторону сильного.
«Вот так-так! – подумал Гильом, ошарашенный такой новостью. – Лестное предложение! Похоже, моя давняя безумная идея имеет шансы реализоваться сама собой, без предпринимаемых на то особых усилий. Недаром говорил дядюшка Экар: «Делай, что должно и пусть будет, что будет». Но что же мне делать? Неужели я соглашусь стать пиратским капитаном? Поистине, неисповедимы пути Господни».
Гильом решил оттянуть время, чтобы посоветоваться с де Гелем, хотя он и без того предполагал, каким будет его совет.
– Я польщен таким предложением, Бернар, – сказал Гильом, – но не кажется ли тебе, что разумней сначала попытаться настигнуть добычу, к которой ведет нас Бреа? Я уже был свидетелем двух выступлений против капитана. Они прошли мирно, но боюсь, что третье закончится большой дракой. Так не лучше ли пока поберечь силы, а уж после острова Тоуз начать выяснять отношения между собой?
Гранет хотел что-то возразить, но Гильом про¬дол¬жал:
– Несмотря на то, что капитан отдал карту на всеобщее обозрение, бьюсь об заклад, что есть еще немало тонкостей того, где искать эти «золотые галеоны», тонкостей, которые известны только ему одному. Не думаю, что этот виконт, как его там…
– Гравье.
– Вот, вот! Не думаю, чтобы он не передал Бреа какие-нибудь дополнительные, сведения, необходимые для того, чтобы настигнуть такую песчинку в океане, как испанский галеон. Я не знаком с морским делом, но сомневаюсь, что ваши навигационные приборы столь точны, что можно напасть на хвост любого судна, словно догнать карету на узкой лесной дороге. Потому думаю, что если мы хотим захватить испанское золото, нам есть резон пока подождать. Впрочем, терпеливое ожидание не помешает нам быть начеку, если начнется какая-нибудь заваруха, например со стороны Пальме. Если оповестить всех твоих людей…
Гильом затих с появлением на палубе боцмана, принявшегося орать на матросов, распределяя их по вантам. Бернар Гранет удалился, а спустя некоторое время сообщил Гильому, что ребята согласны на его план и ждут любых приказаний.
«Наплел чего попало, чтобы оттянуть время, а оказывается, придумал план, – подумал Гильом. – Теперь и деваться будет некуда: становись маркиз дю Вентре пиратским вожаком!»
Это известие Гильома Франсуа воспринял с воодушевлением, и с этих пор начал активно запасаться оружием и вести тайные беседы с Гранетом, взяв на себя миссию посредника между кандидатом в капитаны и мятежной командой.
Гильом же, благодаря заботам доктора, с каждым днем поправлялся все быстрее. Вскоре он стал ходить без помощи трости. Доктор посоветовал ему, превозмогая боль и неудобства, делать какие-нибудь физические упражнения, и Гильом возобновил фехтовальные тренировки, понемногу участвуя в них сам. Чем больше он молчал и выдерживал многозначительные паузы, тем чаще ловил на себе уважительные взгляды многих членов команды. Сам он совершенно не представлял, кто конкретно из пиратов принимает участие в заговоре, зато всех их наперечет знал де Гель, который регулярно докладывал Гильому обо всех новостях на судне.
«Удивительное дело, – думал Гильом, – де Гель самый подходящий кандидат в капитаны, а выбрали почему-то меня. Вот что значит напускная задумчивость в сочетании с эффектным фехтованием».
Вечерние посиделки в каюте у Гильома и де Геля постепенно стали перерастать в тайные собрания. Все чаще здесь появлялся Бернар Гранет со своими друзьями – Этьеном Тотелем и Бенджаменом Эрроузом. Это были крепкие и наиболее смышленые парни, которые представляли собой ядро заговорщиков. Они сообщали Гильому всевозможные новости о том, что происходило на корабле, обсуждая поведение капитана и команды.
Все реже стал появляться на людях доктор Ласкар. Помимо лечения больных и раненых, он основную часть своего времени проводил то на корме, в молитвах, то уединялся в своей каморке. Сквозь щели в стенной перегородке в каюту Гильома ночами пробивался свет. Даже несмотря на сильную качку, доктор работал над своими трактатами, чем вызывал уважение Гильома и де Геля.
На девятый день плавания поднялся сильный встречный зюйд-ост. Матросам долго не удавалось установить под него паруса. «Фортуну» трясло и качало так, что у Гильома разболелась голова и стала ныть заживающая рана. Он решил, не дожидаясь, когда станет еще хуже, попросить у доктора его чудесных порошков, от которых проходит боль и головокружение.
Гильом постучал к нему в каморку, и дверь сама приоткрылась. В помещении никого не было. В лампе горела свеча. Повсюду были разбросаны книги, а на большом деревянном ящике, который Ласкар использовал под письменный стол, лежали раскрытые тет¬ради.
«Чудесная обстановка походного кабинета ученого», – подумал Гильом, отметив, что все это похоже на обстановку дядюшкиной комнаты в Кунст-Фише – такой же полумрак, повсюду разбросанные книги и листы с неизвестными письменами.
Какая-то неудержимая, неожиданно вспыхнувшая ностальгия заставила Гильома подойти к ящику – столу и заглянуть в открытую тетрадь. Написано было по-латыни, красивым каллиграфическим почерком.  Сначала Гильом обратил внимание, что в нем отсутствуют мудреные медицинские названия. Когда он перевел пару предложений, удивлению его не было предела. С медициной текст не имел ничего общего.



*    Лот – морской прибор для измерения глубин.
* Авиценна – знаменитый арабский врач (980 – 1037 г.).
*    Метр Паре – Амбразуа Паре – знаменитый придворный французский врач (XVI век).
*    Ванты – сплетения корабельных канатов, служащие для поддержания мачт и лестницами для установки парусов.
*    Грот – самый большой парус на грот-мачте.
*    Ахтерштевень – основное крепление кормы.
*    Береговое право – неписаный закон жителей побережья северной и западной Европы, подразумевающий, что ценные вещи выброшенные с судов потерпевших кораблекрушение у того или иного берега, принадлежат тем, кто их нашёл. По существу, «береговое право» негласно легализовывало прибрежное пиратство.
*     Кренгование – очистка днища и бортов судна от наросших моллюсков и водорослей.



    Глава 8
В котороой мы приступаем к частному расследованию

Я дочитал еще одну главу. Неожиданно по дому разнесся запах табачного дыма, и Сергей появился с трубкой в зубах.
– Не замечал, что ты куришь, – сказал я,
– Только когда думаю, – ответил он. – А так давно бросил. Причем курю исключительно трубку. Вхожу в роль Шерлока Холмса.
– И что, помогает?
– Веришь – нет, – помогает.
В образе великого сыщика Сергей, в синем шелковом халате задумчиво расхаживал по комнате на фоне постпохмельного беспорядка.
– Ну, пришло чего-нибудь в голову? – спросил я через некоторое время.
– Пока нет.
– А я вот что подумал, – сказал я, наливая в бокал терпкого херама и разваливаясь в кресле. – Тот факт, что какие-то темные личности заказали украсть у меня дискету аж до того, как я ее нашел и вообще прибыл в эту страну, объясняется не мистикой, а редким совпадением. Чудес на свете не бывает, а совпадения случаются. Скорее всего, в двухсотом номере до меня жил некто, у кого и должны были украсть какую-то дискету.
– Н-да? – саркастически спросил Сергей.
Он сел в кресло напротив, состряпав многозначительное выражение лица, как будто собрался сообщить мне нечто важное.
– Так вот, дорогой мой друг, – продолжил он с расстановкой. – Все дело в том, что не было в этом номере до тебя никакого «некто»! Не-бы-ло! В конце августа от постояльцев был закрыт весь девятый этаж, так как во всех номерах разом меняли то ли трубы, то ли сантехнику. Об этом меня предупредили, когда я заказывал тебе номер с хорошим видом, на последнем этаже. Этаж должен был открыться первого сентября, а ты приезжал третьего. Сроки меня устраивали, и я забронировал номер.
– И здесь нет никакой ошибки? – с недоверием спросил я.
Сергей отрицательно покачал головой.
– Может быть коридорный перепутал номер комнаты? – неуверенно предположил я.
– Ну, сам подумай, – снисходительно парировал Сергей, – Как можно перепутать число двести, например, с числом сто восемьдесят пять, или шестьдесят семь, или еще с каким-нибудь другим? Этот молодой жулик не показался мне склеротиком.
– Но должно же быть этому какое-нибудь объяснение? – воскликнул я в сердцах.
– Конечно должно, только пока нам слишком мало что известно для того, чтобы во всем этом разобраться.
Сергей на минуту задумался и спросил:
– Да и надо ли разбираться-то?
– Надо, – решительно сказал я. – Во-первых, надо скопировать дискету, сдать ее и получить деньги, а во-вторых, интересно же! Почему бы не попытаться разобраться во всех странностях, что происходят вокруг нас? Можно начать с дю Вентре – реального исторического персонажа. Ты специалист по тайнам истории, вот и займись им.
– Эх, не сидится нам спокойно, – воскликнул Сергей, хлопнув ладонью по креслу. – Ладно. Подберу информацию о нем. Может чего и выплывет интересное. Но сдавать дискету я бы пока не рисковал.
– Ну ты даешь! По-моему, я чего-то не понимаю, – воскликнул я с некоторым раздражением. – На дороге валяются двадцать тысяч долларов, а мы…
– Да не получим мы их! Не получим! – перебил он меня. – Эх, не хотелось бы тебя разочаровывать, но… нет в Зурбагане никакого литературного общества. Вот так!
– Как…? А как же заметка в газете?!
– Заметка? – усмехнулся Сергей. – Ну-ка, давай вспомним, что было в этой заметке. Адрес был? Нет. Имя какого-нибудь ответственного лица было? Не было. Логотип общества был? Не было!
– Так, телефон был! – воскликнул я, начиная с грустью подозревать, что Сергей окажется прав.
– Правильно. Телефон был. Я его запомнил и потом записал. Вот он, – Сергей помахал у меня перед носом обрывком бумаги. – Только это сотовый телефон. В справочниках не значится. Мобильник. Номер на три семерки начинается, как и у меня - компания «Спейс – GSM». Здесь городской номер – признак хорошего делового тона, и не так часто бывает офис с мобильником. Я проверил основные справочники – такой организации не существует! Эта заметка - чья-то подстава, чтобы заполучить дискету. Так что если мы сдадим эту дискету, то в лучшем случае ничего не получим, а в худшем…
– Что – в худшем?
– Да что угодно в худшем. А нам это надо?
– Курение трубки идет на пользу твоим дедуктивным способностям, – выдавил я после паузы с чувством игрока, проигравшего в беспроигрышную лотерею.
- Индуктивным, - поправил меня Серпгей. – Конан Дойл ошибся в терминах. В общем, кто-то, не имея прав на дискету, желает ею завладеть, и думаю, что это не Карье, ибо дискету, как мы узнали, начали искать до того, как он ее потерял. Стоп…, а что если в этом тексте есть нечто такое, что кого-то очень интересует? – воскликнул он. – Ты читал текст?
– Почти половину прочел. Обычный приключенческий роман, – ответил я.
– Так читай дальше, а потом и я почитаю. Давно не брал в руки художественную литературу.
Сергей взял дискету, скопировал в компьютер и послал файл в печать.
– А что мне еще делать? – спросил я, подчиняясь логике своего друга.
– Я попытаюсь разузнать об этих Вентре – о писателе и о его предке. А ты…
– Позвоню Надин, – воскликнул я, обрадовавшись тому, что наше частное расследование является для меня хорошим поводом для продолжения знакомства с интересной женщиной.
– Значит так тому и быть, – резюмировал Сергей и протянул мне телефонную трубку.
Набрав номер, я почти тут же услышал русское «алле». Голос был спокойный. Значит, я не застал ее ни за рулем, ни за каким-нибудь другим делом.
– Добрый вечер, Надин, – произнес я по-русски, стараясь придать своему голосу доброжелательное звучание. – Это Борис, с которым вас судьба сталкивает уже второй раз.
– А…, добрый вечер, – несколько удивленно ответила она.
– Вы дали мне свою визитку, и я не смог не позвонить вам, – продолжил я, стараясь не допускать напряженных пауз.
– Ну и правильно сделали.
– В таком случае, – приободрившись, сказал я, – я хотел бы осмелиться пригласить вас поужинать в каком-нибудь уютном местечке, если, конечно, у вас будет желание и найдется время.
– Ну…, хорошо, – произнесла она с некоторой заминкой. – Только я не очень люблю людные места. Знаете что..., я не слишком смущу вас, если приглашу ко мне домой? Завтра муж уезжает в Женеву, и я буду одна.
– Если это удобно…, - несколько опешил я от неожиданности.
– У вас есть машина? – поинтересовалась она.
– Н-нет, но я могу взять такси.
– В таком случае, запоминайте адрес. Помните то место на дороге, где вы так любезно помогли мне с колесом?
Дальше она во всех подробностях описала местонахождение дома с зеленой крышей, где меня чуть не пристрелили. Я выслушал, и уточнил время встречи.
– Приходите к вечеру, – подумав, сказала она, – часов в шесть.
– Хорошо, – произнес я, удивляясь тому, что все идет так гладко.
– Ну как? – спросил Сергей, когда я положил трубку.
– Неожиданно многообещающий разговор, – ответил я. – Подозрительно многообещающий.
– Может, не стоит? – спросил он с сарказмом.
– Ну уж нет!

***
– Будь осторожен, – напутствовал меня по пути Сергей. – Сразу не приставай к ней. Все-таки жена миллионера, которого стоит опасаться.
– Буду начеку, – отвечал я, – хотя, так как он сам нас познакомил, наша встреча вполне оправданна и легальна. К тому же Надин должна быть одна.
– Одна – это значит без мужа, но охрана и прислуга вполне могут находиться в доме.
– Да что ты меня пугаешь! Я вообще не собираюсь к ней приставать. Когда я приставал к женщинам с первого раза? Официальная версия встречи – общение соотечественников, повстречавшихся вдали от родины. Неофициальная – наше частное расследование, – слукавил я.
К автозаправке на Терринкурской трассе мы подъехали несколько раньше назначенного времени. Я остался один и, довольный тем, что в запасе есть еще более получаса, чтобы осмотреть окрестности, бодро зашагал вниз по дороге.
В руках у меня был полиэтиленовый пакет, в котором лежала бутылка подаренного нам херама, которую мне посоветовал взять Сергей. Кроме того, там лежал блестящий затягивающий ключ, тот самый, что Надин оставила на дороге, когда я помогал ей менять колесо. До такой глупости додумался я сам. Ключ попался мне на глаза перед уходом. Я подумал, что раз уж прихватил его с собой из гостиницы, то почему бы не довести дело до конца и не вернуть его хозяйке? Заодно это будет дополнительным мелким поводом моего визита.
«Прежде всего, я хочу вернуть Вам вот это», – репетировал я свои первые фразы нашей будущей встречи, шагая вниз по дороге. Или: «А знаете, я пришел не с пустыми руками. Во-первых, хочу вернуть утерянную Вами вещь, а во-вторых, у меня есть вот это прекрасное вино, которое заняло первое место на международной выставке в Дубровнике».
Дорога вела вправо, а влево от нее, в самшитовый лесок уходил отросток, который серпантином спускался вниз к морю. Свернув на него, я увидел табличку: «Частная собственность». Ни ограждений, ни запрещающих знаков не было. Видимо, наличие подобной информации считается здесь достаточным ограничением для путника.  После очередного поворота лес расступился, и я вышел на небольшую площадку, выступающую над морем. Слева, за каменным забором, возвышался уже знакомый мне дом, а справа – обрыв, и на другой стороне его крутая скала, та самая, на которой меня чуть было не застрелили.
Над решетчатой калиткой притулилась уже привычная глазу россиянина камера слежения. Я нажал кнопку звонка. Через несколько секунд замок отщелкнул, и я прошел на территорию виллы.
Вокруг не было ни души. В тени деревьев прятался красный «Фиат» и еще один автомобиль черного цвета. Стеклянные двери дома оказались приоткрыты. Я набрался храбрости и поднявшись по широкой лестнице, вошел внутрь.
Обстановка просторной гостиной была стилизована под старину. Вычурная резная мебель, ковровые покрытия, стены – все было в темных тонах. Всеобщий полумрак и таинственность усиливали тонированные стекла окон и дверей, приглушающие солнечный свет. На стенах висели картины, но, вопреки моему ожиданию, их было немного. Они не объединялись ни единой тематикой, ни художественным стилем, и развешаны были, на мой взгляд, как попало. Слева размещалась мягкая мебель и длинный журнальный столик, на который я выставил бутылку с вином.
К моему удивлению, меня никто не встречал и несколько минут я топтался на месте, покашливая и покрякивая, пытаясь всячески обозначить свое присутствие. Где-то в недрах помещений слышались неопределенные звуки. Я подождал еще, но хозяйка явно не собиралась выходить ко мне.
Раз уж меня все-таки впустили в дом, я решил быть посмелее и прошел в большую полутемную комнату с занавешенными окнами. Здесь стояли какие-то ящики, накрытые полиэтиленом, а в глубине я увидел лестницу, ведущую наверх.
– Есть кто-нибудь живой? – негромко воскликнул я, подойдя к лестнице.
На мой зов никто не откликнулся, но стали различимы голоса, которые перемещались по второму этажу. Неожиданно возникшее беспокойство моментально переросло в испуг, когда я вдруг осознал, что это были мужские голоса! Двое мужчин разговаривали между собой.
А где же Надин?! Меня посетило горькое, необратимое чувство разочарования и одновременного осознания того, что я, кажется, влипаю в какую-то дурацкую историю. «Неужели муж не уехал?! – подумал я. – А может быть, слуги или охрана? Что я им объясню?! Где же Надин, черт возьми? Предупредила ли она их о моем приходе? Идиотское положение! Сглазил Серега». Конечно, в доме мог оказаться кто-то еще, но, честно говоря, я не ожидал, что такое действительно произойдет. И все было бы ничего, если бы рядом была Надин – она меня пригласила, пусть сама и объясняется. Но я уже понял, что по непонятным причинам в доме ее нет.
Мысли сумбурно лезли в голову и я, не успевая проанализировать ситуацию, поддавшись панике и засуетившись, не нашел ничего лучшего, чем пробраться сквозь накрытые полиэтиленом нагромождения непонятно чего, и погрузиться в низкое кресло, которое разглядел в темном углу комнаты. «Авось не заметят» – промелькнула трусливая идиотская мысль. В общем, я спрятался!
В этот момент на лестнице раздались шаги и голоса двух человек, спускающихся друг за другом. Они вели диалог в довольно напряженных тонах.
–… нет возможности работать! – говорил кто-то. – Вы держите меня за посыльного, за шпиона, за сопровождающего, а мне нужна полная свобода действий, технические средства и… если хотите, штат сотрудников!
– Ну, это уж слишком! – отвечал другой сухим грубоватым голосом, в котором я узнал голос Кренгана.
– Да, да, я прихожу к выводу, что мне нужны помощники, которым я мог бы поручать мелкую техническую работу!
Зазвонил мобильный телефон, и Кренган заговорил по-итальянски. Я соскользнул с кресла и, затаив дыхание, присел на корточки за какой-то ящик, засунув голову под нависающий полиэтилен. «Если меня обнаружат, – подумал я, – то мне нечем доказать, что я не жулик, проникший на территорию частного владения! Господи, да они могут просто пристрелить меня, снова приняв за кого-то другого, как в прошлый раз! Ну какой же я идиот! Как же Сергей был прав! Какого черта я вообще сюда приперся?!».
Лишь только я подумал об этом, как вдруг в комнате вспыхнул свет, и я как ребенок, от страха зажмурил глаза. Но Кренган продолжал говорить по телефону, медленно проходя к выходу, и я понял, что меня еще не заметили.
Открыв глаза, я с удивлением обнаружил, что прикрытые полиэтиленом ящики, за которыми я прятался, оказались связанными стопками картин. Многие из них были развернуты ко мне лицом, и покрыты тонким слоем пыли. Это явно были полотна старых мастеров с изображением средневековых пейзажей. Я огляделся, насколько было возможно, и увидел, что работ довольно много, может быть штук пятьдесят, и все они в рамах. Странное хранение коллекции.
Тем временем Кренган закончил говорить по телефону и уже в гостиной продолжил разговор со своим спутником.
– Не будет вам никаких помощников! Я и без того второй год трачу слишком много денег на все это, но не вижу никаких результатов, а сезон опять подходит к концу.
При этих словах он пнул ногой стопу картин, стоящих ближе к выходу, и они с треском повалились на пол. Ничего себе обращенице, с бесценными старинными полотнами!
– Этот хлам надо будет спустить на аукционе, в пользу больных диабетом! – продолжал он. – Больше не потрачу ни су! Отныне только каталоги и фотографии, иначе я разорюсь на этой мазне!
– Можно и по фотографиям, хотя, чтобы быть уверенным в действии моего барометра…
– Я уже давно убедился, что он действует и без этого, – отрезал Кренган. Мои прихоти реализованы, и мне все это больше не нужно. А вы лучше бы выяснили, кто виновен в утечке информации.
– А вот это не мое дело! – недовольно огрызнулся собеседник.
– А кому, как не вам, с вашим-то прибором, требуется быть везде и всюду! Не исключено, что если бы вы до конца проследили за этой шлюхой…
– Я же объяснял, что мне помешали. Может быть, и в драки прикажете ввязываться? Не боитесь, что мне повредят прибор и тогда вы останетесь ни с чем?
Тут они оба резко замолчали.
– Ладно, хватит. Пора уходить, – выдержав паузу, громко произнес Кренган.
Кто-то потушил свет.
– Не запирайте дверь, – сказал Кренган уже на выходе. – Скоро придет Надин.
Я услышал звук закрывшейся двери и, расслабившись, медленно повалился на мягкий ковер. Через минуту – другую на улице послышался слабый шум отъезжающего автомобиля.
«Домой, сломя голову, и больше никогда, ничего подобного в этой стране! – подумал я. – Никаких сомнительных визитов и никаких частных расследований! Все, наигрался!»
Я подбежал к выходу, и тихонько приоткрыв дверь, выглянул на улицу. Там никого не было. Я с облегчением шагнул было на мраморное крыльцо, но дверь уперлась во что-то мягкое.
Я вздрогнул, и чуть не получив разрыв сердца, услышал над ухом голос миллионера:
– Минутку, товарищ! Кажется, так обращаются у вас в России? У нас мало времени, и, к счастью, нам не пришлось вас разыскивать по всей вилле.
Из-за двери выросли две мужские фигуры, и, прежде чем я опомнился, крепкие руки Кренгана грубо втолкнули меня обратно в дом.


     Глава 9.
В которой я сильно пожалел о том, что вообще приехал в эту страну.

Я дрожал как осиновый лист, пребывая в полном оцепенении от того, что попал в такую нелепую ситуацию. Кренган и Карье, а вторым человеком оказался именно он, смотрели на меня с нескрываемым злорадством.
– Брось! – повелительным тоном сказал Кренган.
Когда я понял, к чему относилось это непонятное приказание, то пришел в ужас. Представьте себе идиота, стоящего посреди чужого дома с колесным затягивающим ключом в руке, как обезьяна с палкой. Оказывается, я не расставался с этой штуковиной все время моего пребывания здесь. Вид натурального взломщика!
– Брось! – повторил Кренган.
Я отбросил в сторону ключ и попытался как-то оправдаться:
– Господин Кренган…, ситуация, конечно, глупая, но, поверьте мне…, я сейчас вам объясню…
– Объяснишь, если успеешь, – грубо оборвал он меня. – А не успеешь, так я обойдусь и без твоих объяснений. Сядь!
Он подошел ко мне вплотную и резко толкнул в грудь обеими руками так, что я неудачно плюхнулся в кресло, больно ударившись о деревянный подлокотник. Мой моментально вспыхнувший гнев он приглушил серией сногсшибательных вопросов:
– Зачем ты преследовал Надин?! Это она доносит вам обо мне?!
– Или вы просто любовники?! – встрял с вопросом Карье и дополнил, обращаясь к Кренгану: – Это он торчал с этюдником на скале.
– Что ты вынюхиваешь?!
Они оба пристально уставились мне в глаза, и до меня начал доходить смысл их разговора, когда Кренган упрекал Карье, что тот не сумел проследить за какой-то там шлюхой. Значит шлюхой он называл собственную жену! Значит я, невинная жертва, попал в их поле зрения еще тогда, когда тайно шел за Надин по ночному Зурбагану! А потом Карье увидел меня на скале и все-таки запомнил. Значит они действительно приняли меня за кого-то другого и сегодня специально поджидали в этом доме. Какой кошмар! Мне никогда не удастся доказать, что я не верблюд.
– Отвечай! – гаркнул Кренган.
Вдруг неожиданно входная дверь открылась и на пороге в лучах солнечного света появилась Надин, в сплошном синем купальнике, с полотенцем на плечах, с мокрыми волосами, загорелая, точно сошедшая с обложки журнала «Плейбой» или с экрана телевизора из сериала «Пляж».
– Что здесь происходит? – спросила она с тревогой в голосе.
– А…, – промычал Кренган, медленно разворачиваясь в ее сторону. – Ты немного опоздала, моя дорогая. Нам пришлось тут побеседовать с твоим другом, а ты прервала нас на самом интересном месте.
– Что здесь происходит? – повторила она в недоумении, поймав мой испуганный взгляд. – Месье Серов пришел по моему приглашению…
– Именно в тот день, когда я должен быть в Женеве? А почему же, позволь спросить, ты не встречаешь своего друга? Может быть объяснишь, что он делает в моем доме с этой штукой в руках?! – вдруг рявкнул Кренган, указав пальцем на железяку, валяющуюся на полу. – Пытался вскрыть сейф или залезть в ящики моего стола?!
– Не ори на меня, – прошипела Надин и подошла ко мне. – Идемте отсюда, – твердо сказала она, взяв меня за руку, и потянула за собой.
– Нет уж, дорогая, – сказал Кренган, отстраняя ее.
С этими словами он достал из кармана нечто вроде пульта автосигнализации и пикнул кнопкой.
– Что ты собираешься сделать? – с тревогой воскликнула Надин.
– Изолировать тебя, пока мы не поговорим по душам с твоим другом. Карье, заприте ее, покуда мы не вернемся!
Карье тут же вцепился в испуганную Надин, схватил ее за руку и потащил к лестнице.
– Простите, Надин, но я вынужден сделать это, – тихо попытался он оправдаться.
– Оставь меня, скотина! – крикнула она, вырываясь.
И тут я не выдержал. Драка в чужом доме, в чужой стране? Эх, будь, что будет!
– Оставьте ее! – крикнул я и, схватив Карье за лацканы пиджака, с силой оттолкнул от себя.
Надин вырвалась и побежала вверх по лестнице.
– Уходите отсюда! – крикнула она мне. – Оставьте его! Я звоню в полицию!
Но Карье оказался довольно тяжелым и крепким малым. Далеко оттолкнуть его я не смог. Он опомнился и толкнул меня с гораздо большей силой так, что я отлетел метра на три. Пока я летел, в голове успела промелькнуть мысль, что бежать отсюда – самое лучшее, что следует предпринять в данный момент. Вскочив с пола, я метнулся к открытым дверям.
– Схватите его! – крикнул вдогонку Кренган.
Выбежав из дома, я только и успел встретиться взглядом с каким-то человеком, взбегающим мне навстречу по лестнице, как врезался в него со всего разбега. Он ойкнул от неожиданности и отлетел в сторону, крепко треснувшись головой о мраморную ступеньку. Я, не останавливаясь, рванул дальше, но вот второго человека заметить не успел. Перед глазами лишь мелькнули полосатая тельняшка и здоровенный кулак, направляющийся мне прямо в лоб. Перед тем как отключиться, я успел порадоваться, что, к счастью, уже сбежал со ступенек, и падаю на мягкую разноцветную клумбу. Помну – так им и надо!

  ***
– Быстрее, Крег, теряем время!
Это были первые слова, которые я услышал откуда-то издалека, когда пришел в себя. Голова болела и кружилась. Затылок упирался в низкий потолок, плечо в стенку, но вскоре я обнаружил, что в гробу еще не нахожусь. Впрочем, радость эта омрачалась тем, что руки были в наручниках и единственным удобством являлось то, что они были скованы не за спиной, а спереди.
Осмотревшись, я понял, что моя голова упиралась не в потолок, а в дно низкой лежанки. Я выбрался из-под нее и увидел, что нахожусь на судне, в миниатюрной каюте. Негромко урчал мотор, все покачивалось из стороны в сторону.
Я торкнулся в дверь. Она, естественно, оказалась запертой. Напротив нее, под потолком, располагалось маленькое открытое окно, пролезть в которое могла разве что кошка. Из него был виден белый пластиковый пол палубы, небольшая крытая рубка, в которой виднелась нижняя часть спины человека в тельняшке, и руки, вращающие штурвал. Видимо, благодаря этим рукам я здесь и находился.
Вскоре шум мотора стал тише, и яхта заметно сбросила ход. В окошко я различил полосу скалистого берега.
Вдруг под потолком послышался глухой звук шагов, и свет, шедший из маленького окошка, загородили две пары мужских ног. Знакомый и уже ненавистный мне голос Кренгана громко произнес:
– У нас осталось минут пятнадцать. Пора ложиться в дрейф. Меня раздражает шум мотора. Вы слышите, Крег?!
– Да, босс! – бодро ответил голос из рубки.
Кренган отошел от окна и, похоже, оперся о металлические перекладины фальшборта, так как теперь мне стала видна нижняя часть его туловища с выпяченной задницей. Вскоре рядом с ним в аналогичной позе застыла нижняя часть Карье. У него в руке на ремешке болтался внушительных размеров бинокль, который затем вместе с рукой исчез из моего поля зрения.
– Ничего не разглядеть, – услышал я его слова. – Надо поставить солнечные фильтры.
– Надо было фотографировать все подряд, или снимать на видео, – недовольно ворчал Кренган. – Мне уже надоедает заниматься этой ерундой. Если в течение этого месяца мы ничего не найдем, я вынужден буду расторгнуть контракт с вами. Все больше я разуверяюсь в этих чудесах, и все чаще мне приходит в голову, что мы ищем то, чего нет и быть не может.
– Как не может, ну как не может?! – воскликнул Карье тоном человека, который устал повторять одно и то же. – Мне вы не доверяете, но поверьте хотя бы тексту! Ведь это написано на основе подлинных документов, между прочим!
– Кто поручится, что он не приврал к этой писанине?
– А рецепт?! А рецепт, который принес вам… не знаю, сколько он там вам принес!
– Не так и много, как ожидалось.
– Ну, знаете! Если вы ничему не верите, то зачем вообще было что-то предпринимать?
– Единственное доказательство, как ни странно, находится у нас на судне.
– Наш русский друг?
– Если он ищет, то же, что и мы, то это косвенно может доказывать обоснованность ваших фантазий.
– И как вы собираетесь это узнать?
– Способов миллион. Мы ведь тут одни. Либо он расскажет все, что знает и вернется с нами на берег, либо…
Кренган замолчал, а мне кровь так ударила в голову, что в глазах потемнело, ноги вдруг задрожали, и тело покрылось испариной.
– Если он тот, за кого мы его принимаем, – сказал Карье спустя несколько секунд, – то мы от него ничего не добьемся.
– Значит, судьба. Не отпускать же нам возможного конкурента.
– Я не хотел бы в этом участвовать.
– Да что вы! – издевательски воскликнул миллионер. – А как же тот несчастный брюнет без опознавательных знаков?
– Это был несчастный случай, – уверенно ответил Карье. – А этот же – русский, он же явно легальный!
– Прикинуться можно кем угодно и, кстати, откуда такая уверенность, что они не могут быть русскими?
– Нет, нет, не стоит! Нас видела Надин, да и Крег…
– Надин… – протянул с ухмылкой Кренган. – Я знаю про нее такое, благодаря чему она до конца жизни в моей власти. – А Крег… Я хочу напомнить вам, дорогой мой друг, – проговорил он с расстановкой, повышая голос, – что я Арроуз Кренган, и пока я Арроуз Кренган, никто, никогда…!
Нет слов, чтобы передать весь ужас, который охватил меня. Теплящаяся надежда на то, что наручники у меня на руках всего лишь выражение гнева и степень устрашения, рухнула вместе с надеждой, что мне удастся им все объяснить. Я не мог поверить в то, что услышал. Я не мог поверить в то, что нахожусь не на пляже, не в музее, не в ресторане и не на пленэре, во имя чего я приехал в Лилиану, а на яхте у каких-то маньяков – убийц, угроза от которых абсолютно реальна и похоже неотвратима! Я несколько раз зажмуривал глаза и открывал их в надежде обнаружить, что это всего лишь сон, но я видел ту же маленькую тесную каюту и ощущал покачивание судна на волнах. Господи, неужели я приехал сюда, в эту, казавшуюся мне сказочной, страну только для того, чтобы так глупо влипнуть во все это и… умереть?
Осев на пол, я слышал стук своего сердца и чувствовал, что меня покидают силы.
– Мы выходим на Кунст-Фиш, – услышал я сверху голос Карье, и эти слова вывели меня из черного транса.
Кунст-Фиш. Название, ставшее мне за эти дни хорошо знакомым, вдруг всплыло в воображении в какой-то труднообъяснимой целостности. Мне привиделся старинный замок, некогда господствующий над приморскими склонами, поросшими лесом. Я вспомнил прочитанные мной строки о Гильоме дю Вентре и его удивительном спасении с галеры и понял, что попал, в сущности, в точно такое же положение.
«Надо попытаться что-то сделать»! Эта мысль показалась мне единственно правильной и оптимистичной, несмотря на свою банальность. Сконцентрировав взгляд на наручниках, я вдруг каким-то глубоким внутренним зрением увидел всю хрупкость этого предмета. А потом (чудеса измененного сознания в результате глубокого стресса!) я четко вычленил взглядом настольные металлические тиски, хотя на них был накинут матерчатый чехол. Спустя несколько дней, анализируя то, что произошло со мной, я с удивлением отметил, что в обычной ситуации ни за что бы не догадался, что скрывается под этим чехлом.
Тиски были прикручены к узкому верстаку, находившемуся прямо напротив меня. На нем был разбросан мелкий ремонтный инструмент – отвертки, болты, гаечные ключи и прочие подобные вещи. Окинув каюту уже другим взглядом, я понял, что нахожусь в каморке для технических работ. Кроме верстака с инструментом, я обнаружил закрытый шкаф, встроенный в стену, какие-то металлические трубы в углу, грязные спасжилеты, неизвестный мне агрегат, разобранный на шестеренки, цветастые пузырьки с техническими жидкостями, паяльник, электрические датчики и радиодетали.
Еще не представляя, что со всем этим делать, я сдернул с тисков чехол и с волнением обнаружил, что у них имеется дополнительное приспособление в виде крупных кусачек.
– Господи, Исусе Христе, сыне Божий, помилуй мя грешнаго! – вспомнил я слова короткой молитвы, единственной, которую знал.
С первого раза зажать в тисках наручники не удалось, но потом, со второй или с третьей попытки, у меня получилось не только пристроить их между зубьев кусачек в нужном месте – в месте сцепки браслетов – но и локтем затянуть тиски.
К сожалению, на этом все остановилось. В такой неудобной позе достичь силы необходимой, чтобы перекусить крепление браслетов, не представлялось возможным. Как не давил я локтем на вентель тисков, у меня ничего не получалось.
«Должен же я как-то приспособиться, – думал я, – тиски крупные, стальные, способные перекусить еще более крепкие предметы».
Еще раз осмотрев каюту, я, стараясь не шуметь, подобрал в углу полуметровую металлическую трубу. Мне удалось довольно плотно надеть ее на вентиль, в результате чего получился длинный рычаг. Оставалось только посильнее нажать на него всем туловищем и наручники наверняка поддались бы, но опять препятствие – рычаг тут же уперся в стенку.
Эх, если бы тиски находились ниже, то я смог бы упереться в рычаг ногой! Я поразмыслил, и меня осенило отвинтить тиски от стола и прикрутить к краю низкой лежанки, из-под которой я выполз, когда пришел в себя. Но тиски оказались такими тяжелыми, что, прикручивая, я не смог удержать их скованными руками. Они с грохотом свалились на пол, и я чуть было не выругался вслух. Грохот, естественно, услышали на палубе.
– Кажется, он очухался, – сказал Кренган. – Пойти что ли, посмотреть?
«Все – это конец!» – в ужасе, подумал я.
– Подождите, подождите! – вдруг, на мое счастье, заорал Карье. – Он никуда не денется. Подождите!
– Что?! – воскликнул взволнованно Кренган. – Что вы видите?!
– Сейчас, сейчас…
На палубе воцарилась тишина, а я тем временем снова лихорадочно прикручивал тиски к лежанке. Затянув их как можно крепче, я вновь надел трубу на рычаг и, согнувшись в три погибели, что есть силы надавил на нее ногой. Чудо, в которое я верил, свершилось! Беспечные иностранцы! Наручники все-таки оказались сделаны из мягкого металла, и в месте крепления браслетов образовалась глубокая вмятина. Еще секунда и, напрягшись, я переломил их пополам.
Но что же дальше? Я надел спасжилет и выбрал металлическую трубу покороче и поувесистей, решив, что первый, кто зайдет в каюту, получит ею по голове. А там, будь что будет. Судя по разговорам моих тюремщиков, людей на яхте было мало. Либо уложу трубой еще кого-нибудь, а то и всех троих, если удастся, либо сразу брошусь в воду.
В этот миг я не думал о последствиях. Факт возможного убийства нисколько не пугал меня, так же, как и вероятность попасть в полицию. Единственная мысль – выбраться отсюда – крепко засела в голову, и придавала мне небывалой решимости. Плавал я неплохо, а до берега, судя по виду из иллюминатора, было не очень далеко. Тем более сквозь забрызганное стекло, метрах в ста от яхты я разглядел красный бакен и за ним, как мне показалось, выступающие из воды камни. Когда они кинутся за мной в погоню, заведут мотор, станут разворачивать яхту, я, может быть, успею доплыть до бакена, а там – опасная зона. Правда, могут стрелять…
– Я, кажется, понял! – воскликнул наверху Карье. – Если из замка в старину…
Что дальше, я не расслышал, так как я тоже кое-что понял. А понял я то, что встроенный шкаф в стене был вовсе не шкаф, а дверь в другую каюту. Озарение постигло меня тогда, когда я случайно заметил, как в щель из-под этой двери неожиданно брызнул солнечный луч. Он явно попал сюда сквозь окна другого, соседнего помещения.
Дверь была закрыта на слабый врезной замок. Я аккуратно надавил в это место ногой, и она поддалась, к счастью, не наделав много шума, тем более в это время на палубе что-то активно обсуждали.
Согнувшись, я пролез в открывшийся проем, и попал в большую, светлую, богато обставленную комнату. Это, безусловно, была кают-компания или гостевой зал.
По мягкому ковру я пробежал к выходу и попал в коридор, из которого вели ступеньки наверх, на кормовую часть палубы.
Выглянув, я аккуратно посмотрел, что делается на носу. Кренган и Карье оставались на прежнем месте и о чем-то оживленно разговаривали. Нырять придется прямо у них на глазах. А что делать? Пока я собирался духом, взгляд мой упал на табличку, прибитую к противоположной двери. На ней были изображены две соединенные между собой шестеренки. Мотор! Здесь мотор, который необходимо вывести из строя.
Я тихо открыл дверь и спустился в небольшую комнату, сплошь занятую замасленными металлическими агрегатами, датчиками и проводами. Отыскав нечто похожее на автомобильный трамблер, я быстро выдернул какие-то провода и отшвырнул их в угол. Потом откуда-то вырвал еще один пучок с проводами, потом еще. После такого варварства ни один мотор не должен был завестись.
«Ну, а теперь, Вася, домой»! – мелькнула у меня в голове фраза из детского мультфильма про страну невыученных уроков. Я еще раз осторожно выглянул из-за угла и вдруг встретился лицом к лицу с надвигающимся прямо на меня здоровенным матросом. «Выигрывает тот, кто бьет первым» – мелькнуло в правило уличной драки, и я со всего размаху треснул ему железной трубой по голове. Удар прошелся немного вскользь, но человек в тельняшке явно в сильном удивлении грузно повалился на палубу.
Отомстил! Краем глаза я заметил метнувшихся в мою сторону Кренгана и Карье, но они были ещё далеко – ровно настолько, чтобы я успел скинуть обувь и нырнуть в воду.
Вынырнул я слишком быстро. Спасжилет вытянул меня на поверхность, к борту яхты, не давая плыть с необходимой скоростью. Я, не мешкая, сорвал его с себя и, высвободившись, неистово замахал руками. На яхте что-то кричали и ругались, но я плыл, плыл и плыл, собравшись с силами, и выбрав для себя ориентир – торчащий из воды красный бакен.
Подсознательно я был даже спокоен, понимая, что пока очухается матрос, и они поднимут паруса, я буду уже далеко. Только бы не начали стрелять.
До бакена я доплыл через несколько минут, хотя эти минуты показались мне вечностью. Ухватившись за него, я впервые оглянулся и с удовлетворением увидел, что яхта еще оставалась на прежнем месте. Передохнув, я снова рванул к берегу, пока были силы.
Выстрелов, слава Богу, не было. Впереди показалась выступающая из воды небольшая скала. Отшлифованная волнами, она была круглой как шар и походила на маленький островок. На пути к ней я чуть было не врезался головой в подводные камни. С этого места я сбавил ход и стал плыть осторожнее. Теперь я твердо знал, что здесь полно прибрежных рифов, и яхта ни за что сюда не сунется, даже если в ближайшее время они запустят двигатель или поставят парус.
Достигнув скалистого островка, я заплыл за него и, с трудом ухватившись за скользкую поверхность, наконец-то решил передохнуть. Островок находился примерно на середине между яхтой и берегом. Тут я окончательно успокоился – яхта оставалась на прежнем месте, и ее даже начало относить течением в другую сторону.
Отдышавшись, я, наконец, ощутил прохладу воды и боль от металлических браслетов, трущих мне запястья. Но, кроме этого, я, также обратил внимание на прекрасный вид, который открывался на берег.
На скалистой прибрежной возвышенности, на фоне поросшего лесом берега, гордо возвышался одинокий старинный маяк, а вдалеке в розовой дымке тянулась горная гряда, над которой низко зависло красное вечернее солнце. Оно лежало как бы в нише, образованной двумя далекими горными склонами, и причудливыми лучами пробивалось сквозь торчащие из чащи деревьев пустые бойницы главной башни старого полуразрушенного замка. Зрелище было неописуемой красоты. «Вот бы написать все это с воды: маяк, замок и заходящее солнце», – подумал я. В этот момент, впервые за все свои тридцать с небольшим лет, я осознал, как прекрасна жизнь.
Отдохнув, я набрал в легкие воздуха и, не останавливаясь, поплыл к берегу. Выбравшись на мокрые камни, я оглянулся и увидел, что на яхте подняли парус. Она разворачивалась в сторону Зурбагана. Я карабкался вверх по каменистому склону с чувством одержанной победы, удивляясь тому, что оказался способен на подобные подвиги.
Взобравшись на крутой склон, я очутился у подножия маяка. Это было высокое сооружение с редкими маленькими окошками, сложенное из крупных морских булыжников, между которыми пробивалась трава. Маяк окружали старинные каменные развалины, густо заросшие низкими деревьями с переплетенными между ними лианами и кустарником.
Солнце уже заходило за горы, и отблеск его оранжевым светом освещал далекую линию морского горизонта. Было еще светло, но я знал, что вскоре начнет темнеть, а здесь в это время года темнеет в одночасье. Выбраться на Терринкурское шоссе в сумерках, по неизвестным мне заросшим холмам и оврагам будет довольно-таки проблематично, а оставаться ночевать в этих диких местах у меня не было никакого желания.
Я уже начинал дрожать от переохлаждения, у меня не на шутку разыгрался аппетит, а также, кроме появившейся усталости, меня тяготила непроходящая головная боль и болтающиеся на запястьях металлические браслеты. Одним словом, мне как можно быстрее хотелось попасть в уютный серегин дом, где я мог бы напиться горячего чаю, каких-нибудь таблеток, и залезть в теплую постель.
Пока не начало смеркаться, я решил попытаться залезть на маяк и сверху осмотреть местность. Оттуда наверняка должно было быть видно, где проходит дорога, и в какую сторону мне нужно идти.
Осторожно ступая босыми ногами по мелким камням и колючкам, опасаясь змей или пауков, я углубился в заросли, и вскоре, уткнувшись в стену пристроенного к маяку старинного здания, отыскал разрушенный дверной проем. Войдя в него, я ощутил холод каменного пола, поросшего сухим мхом. В заброшенном помещении было темно и тихо. Внутри в разные стороны уходили два коридора. Мне показалось, что в глубине одного из них мерцал еле заметный тусклый свет.
Я свернул в него и, пробежав несколько метров, я понял, что тороплюсь не туда, ибо слабый свет, вопреки моим ожиданиям, шел не сверху, с башни, а как ни странно, снизу, из большого квадратного проема в полу.
Я резко остановился на самом краю его, рискуя провалиться. И нет бы, мне тут же вернуться назад, в другой коридор, который, несомненно, вел на башню, но моментально возникшее любопытство взяло верх, и я заглянул вниз. Прежде чем я успел что-либо рассмотреть, у меня под ногами раздался треск.
       Проваливаясь, я сообразил, что стоял не на каменном полу, а на деревянных балках, которые обрамляли проем и успели основательно прогнить за последние несколько столетий. Рыхлый слой мха и вековой песчаной пыли не позволил мне уцепиться за каменные края, и я ощутил все прелести свободного падения в неизвестность. В конце тоннеля маячил свет – все, как при клинической смерти.


Побуждение к действиям

Скажи мудрец, кем послан ты ко мне?
В какие ты влечешь меня чертоги?
Я раньше думал, истина в вине,
А выяснил, что истина в дороге.
Кто я такой и в чем секрет пути?
Поможешь ли мне истину найти?
Гильом дю Вентре

Корабль вошел в полосу шторма. Его раскачивало все сильнее, но Гильом не замечал этого. Припоминая подзабытую латынь, он читал записи в дневнике доктора Ласкара, от удивления позабыв о головной боли и ноющей ране.
«…25 июля 1698 года. У штурмана мне удалось узнать точный курс следования «Фортуны». Это не просто о. Тоуз, как я сообщил ранее, а третий от Тоуза северный островок с маяком, где «золотые» суда задерживаются для получения последних инструкций. Нападение должно быть совершено на траверзе Северных рифов, обозначенных в испанских лоциях как рифы Эль-Кантос, слева от которых суда подхватывает течение Скроуз, выводя их на западный путь. За Центральным рифом вполне можно укрыться большому кораблю и совершить неожиданное нападение. Более точные координаты можно найти в Амстердамской лоции 1677 года».
«Ничего себе, медицинский трактат! – удивился Гильом. – Это же настоящий донос! Да он шпион, этот доктор! Сообщал ранее? Но как?!»
«… За последние дни удалось узнать еще некоторые сведения о судне. Помимо тридцати действующих орудий на «Фортуне», на нижней палубе, на корме, в герметично закрытом порту находится многофунтовая длинноствольная пушка, отлитая в Голландии (не знаю к какому типу орудий она относится). Я узнал то, что ядра ее достают преследуемое судно на расстоянии, гораздо большим, чем из обычных корабельных орудий, по сему, дабы избежать её угрозы, «Фортуну» не следует преследовать в кильватере. В то же время, в случае решения преследовать судно, погоня может увенчаться успехом, так как «Фортуна» очень давно не подвергалась кренгованию, и ход ее в настоящее время сильно замедлен…»
Дальше оказалось еще интереснее. Перевернув страницу, Гильом обнаружил, что почти на каждого пирата, занимающего какую-нибудь корабельную должность или имеющего вес среди членов команды, было составлено подробное досье. Оно регулярно пополнялось новыми записями, что каждый раз отмечалось соответствующими датами. Пробежав глазами весь текст, Гильом не нашел собственного имени и имени де Геля.
Хотя далее он обнаружил свежую запись, которая, несомненно, должна была относиться к нему, но была оборвана на середине предложения:
«27 июля 1698 года. Недовольство команды действиями капитана в скором времени должно перерасти в бунт. Сейчас уже доподлинно известно о его подготовке единственными и самыми…».
Дальше текст обрывался кляксой. Видимо, корабль дернулся из-за качки, и доктор перестал писать.
Полное смятение охватило Гильома. Чувство симпатии и уважения к человеку смешалось с неожиданным разочарованием. Гильом поймал себя на мысли, что, несмотря на то что никогда не причислял себя к пиратам и считал свое присутствие на корабле временным явлением, он, тем не менее, вдруг ощутил себя преданным. Более того, Гильом впервые почувствовал себя частью этого вольного и бесшабашного сообщества, ко многим членам которого успел привыкнуть как к своим товарищам.
Дверь в помещение со скрипом распахнулась, и на пороге появился доктор Ласкар. Он замер в дверном проеме и, покачиваясь в такт кораблю, невозмутимо посмотрел на Гильома своим проницательным взглядом.
– Вижу, настала пора мне открыться перед вами, – произнес он спокойным голосом.
– Кажется, в этом уже нет смысла, – сухо ответил Гильом, еще не решив, как ему относиться к Ласкару.
Вдруг корабль резко швырнуло. Он накренился так, что доктор, не удержавшись на ногах, отлетел в сторону, крепко треснувшись головой о перегородку. Тяжелый ящик, служивший письменным столом, как по намыленной поверхности поехал вниз и придавил его к стене.
– Помогите же мне! – прохрипел Ласкар, пытаясь подняться.
– Нет большого желания, – вырвалось у Гильома, но, испугавшись своих слов, он тут же кинулся на помощь.
– Благодарю, – проговорил Ласкар, поднимаясь с пола и усаживаясь на кровать. – У нас с вами предстоит долгий разговор.
Но разговора не состоялось. Судно вновь треяхануло, да так, что на этот раз с ног свалился Гильом. С этих пор разыгралась невообразимая качка, так что ни Гильому, ни Ласкару стало не до разговоров.
Шторм полностью захватил «Фортуну» в свои объятия. Сгустившиеся сумерки не сходили с небосклона более двух суток, да и разобрать-то, где небосклон, а где морской горизонт не было никакой возможности. Корабль мотало словно пушинку на ветру, и огромные валы низвергались на палубу, как через решето, промывая насквозь всё это плавающее сооружение. Сквозь щели и дыры до самого трюма ручьями текла вода, и матросы, падая с ног, откачивали ее старыми прохудившимися помпами.
Лишь один раз Гильом попытался выйти на палубу, и понял, что удержаться на ней под силу лишь настоящим морякам, здоровым, опытным, и обязательно привязанными канатами. Непрекращающаяся тряска дополнялась постоянно стоявшим в ушах корабельным скрипом и матросской руганью. Страшная духота, сопровождающая подобные тропические ураганы, усугубляла и без того тошнотворное состояние. Тошнило лишь сухарями и плохо переваренной солониной – единственной пищей, которой возможно было питаться во время шторма.
Все, кто не был задействован в попытках удержать корабль на плаву, молились и прощались с жизнью. Доктор Ласкар, надо отдать ему должное, по мере возможности продолжал заниматься своими лекарскими обязанностями, ухаживая за больными и пострадавшими от шторма матросами. Гильом с де Гелем отлеживались в каюте, совершенно не представляя, что делается на палубе и в других корабельных помещениях.
– Все, больше не могу, – воскликнул в сердцах Гильом на третьи сутки шторма. – Не хо¬чу быть ни пиратом, ни пиратским вожаком. Хочу на сушу!
Глас вопиющего в пустыне, и Создатель вновь услышал его. На третий день качка постепенно начала стихать. Духота спала. Море уже перестало сливаться с небом, и вдали стал различим колыхающийся горизонт. Шторм уходил на северо-запад, и серое полотно небес начало прорываться светло-голубыми дырами.
Ущерб, оставленный ураганом, был ужасен: «Фортуна» перестала быть боевым пиратским кораблем, наводящим ужас на встречные суда, и превратилась в беспомощное плавучее корыто. Фок-мачту срубили сразу же, как налетел шквал. С грот-мачты попытались спустить паруса, да не успели: ее переломило у самого основания. Сохранилась лишь бизань, да и то с поломанными реями. Вся палуба представляла собой ужасное зрелище. Она была сплошь покрыта паутиной снастей, перепутанных с обломками рей и остатками металлических креплений. На бушприте висел труп незадачливого матроса, шея и руки которого опутались носовым брасом.* Он болтался там более суток, и только теперь появилась возможность снять его.
Это был конец, настоящий крах всего предприятия.
– Одним пиратским судном стало меньше, – с сарказмом произнес де Гель.
– Каюсь, что отказался от побега, когда мы были у берегов Франции, – с сожалением сказал Гильом.
-Кто ж знал, что все закончиться так бесславно, – философски резюмировал де Гель. – 
Боишься опоздать в погоне за удачей, боишься хулы и позора, боишься смерти в бою, но настигает тебя то, о чем и не думал: стихия – гнев Божий.
– Неужели все-таки трещина? – раздался поблизости раздраженный голос Гью.
– Больше воде неоткуда появиться, – отвечал ему Сидон. – Пока на море спокойно – ничего, а чуть закачает, – разойдемся на две половины!
– О чем это они? – спросил Гильом.
- По-моему о чем-то очень важном, – ответил де Гель.
Когда море окончательно успокоилось, команда, несколько отдохнув от схватки с
ураганом, под руководством Карстена, Гью и Крега принялась за ликвидацию его страшных последствий. Работали все скопом, и лишь капитан, закрывшись у себя в каюте, в одиночку переживал крах своего предприятия.
К вечеру на просветлевшем оранжевом горизонте заметили небольшое судно. С трудом управляясь с двумя парусами на единственной мачте, «Фортуну» направили в его сторону, лелея надежду, что дьявол пошлет какой-нибудь торговый корабль, на который можно будет перебраться, захватив его.
Но судно при ближайшем рассмотрении оказалось маленькой рыбацкой шхуной с обломанными реями. Когда ее притянули к «Фортуне», на палубу вскарабкались пятеро измученных испанских рыбаков. Оказалось, что они вышли с Тоуза за макрелью более семи дней назад и вот уже пять суток их болтает ураганом. Уцелели они чудом и их, как братьев по несчастью, приняли довольно радушно, тем более что, кроме потрепанной шхуны, на борт которой могло подняться не более полутора десятка человек, взять с них было нечего.
Когда Гью определил координаты местонахождения «Фортуны», испанцы вслед за Оливье Бреа пришли в неописуемый ужас. Их родной Тоуз был далеко на севере, примерно в сотне лье пути.
– Поздравляю вас, господа, – дико орал успевший набраться Пьер Пальме. – Сегодня знаменательный для всех нас день – первое августа! День отплытия «золотого» галеона с острова Тоуз во Францию. Пожелаем им счастливого пути, господа! Ой, чтой-то вы загрустили, месье Бреа! – вопил он, брызгая слюной и молотя кулаком в закрытую дверь капитанской каюты. – Ну ничего, мы еще нагоним их где-нибудь у Зеленого мыса, или у Мадейры, не правда ли, капитан?!
– Птицы! – вдруг раздался истошный крик. – Птицы, клянусь дьяволом!
Все устремили взгляды в темнеющие небеса и увидели небольшую стаю черных птиц, кружившую над кораблем.
– Хвала Господу, мы спасены! – послышались голоса.
– Как ты измерял координаты, Гью? – спросил Бернар Гранет. – Откуда здесь земля?
– Я определил только широту, – взволнованно ответил Гью. – Может быть, нас отнесло влево…
– Или вправо! – перебил его Гранет, разражаясь хохотом, который дружно подхватили все остальные.
– Не обольщайтесь. Просто поблизости могут быть какие-нибудь крупные рифы, на которых гнездятся птицы, – предположил Сидон, но, когда он забросил лот, все удивились небольшой глубине. Вокруг окончательно стемнело. Посовещавшись, Гью с Карстеном решили встать на якорь и дождаться утра.

***
Пробуждение было чудесным.
– Господь опять помогает нам, – сказал де Гель, разбудив Гильома. – Если удастся добраться до Зурбагана, закажу мессу и пожертвую тысячу ливров на нужды Собора.
Гильом вышел на палубу и не узнал мира, который окружал его последние месяцы жизни. Ураган окончательно стих, как и не было, и на фоне ярко голубого неба, в слабой утренней дымке прорисовывалась тонкая сине-зеленая полоса гористого берега. Корабль, насколько хватало хода, приближался к неизвестной земле, которая постепенно увеличивалась в размерах, так, что вскоре уже ни у кого не оставалось сомнений, что это материк.
– Как привел Господь сынов израилевых к земле обетованной, так и нас перенес через пучину и ниспослал спасение, – возопил Хуан Гонсалес, поднявшись на капитанский мостик, словно на епископальную кафедру. – Свершилось чудо! Воздадим же хвалу Господу нашему молитвою! На колени!!! – вдруг рявкнул он страшным голосом, да так, что все, кто был на палубе, с грохотом рухнули ниц, и Гильом с Франсуа также поддались этому всеобщему порыву.
– Все понятно, – сказал Гью, направляя на солнце какой-то прибор. – Шторм отнес нас к востоку, где мы попали прямехонько в правый рукав Скроуза. Говорят, это самое быстрое течение во всем океане. Сколько удивительных историй я слышал о нем, и вот теперь сам убедился в этом. В считанные дни нас отнесло на дьявольски большое расстояние. Никакого сомнения: перед нами материк, причем, судя по всему, наиболее дикая и неизведанная его часть.
Обогнув высокий зеленый мыс, «Фортуна», скособочившись, вползла в просторную бухту. С прибрежных скал вдруг вспорхнула стая оранжевых диковинных птиц и с гоготом пронеслась над судном. Вода в бухте была спокойной и настолько прозрачной, что с борта корабля просматривались тени больших рыб и сверкающий бисер мальков. Прямо по курсу огромной долиной раскинулся берег, поросшей уходящим вдаль тропическим лесом. Долина уходила далеко в горы, а с обеих сторон ее обрамляли пологие склоны.
Гильом застыл от изумления. Он уже видел эту картину во сне, когда лежал раненый под присмотром доктора Ласкара!
«Фортуна» подошла к берегу как можно ближе, чуть ли не сев на мель. После шторма сохранилась лишь одна шлюпка, на которой высадились первые десять человек. Гильом ступил на сушу со второй партией и сразу же почувствовал давно забытое ощущение твердой земли под ногами.
Пройдя по плотному белому песку, несколько матросов углубились в широкую естественную просеку среди деревьев и вернулись через некоторое время, возбужденные от совершенного ими открытия. Там дальше, среди зарослей, прятались развалины каменных зданий – небольшой крепостицы и церкви. Все постройки были затянуты лианами и обросли вокруг растительностью. По всему было видно, что сооружены они были европейцами и довольно давно, как минимум, десятки назад, если не больше. Просека среди деревьев при внимательном рассмотрении также оказалась рукотворного происхождения, вымощенная морским булыжником, с проросшей между камнями травой.
Опасаясь возможного присутствия воинствующих дикарей, решили тщательно осмотреть местность. Три дозорные группы вернулись через полчаса и сообщили, что не обнаружили в лесу никаких людей, зато нашли полноводную реку, которая должна впадать в море где-то в правой части бухты. После их возвращения было решено начать полную высадку и разгрузку, так как дальше плыть на «Фортуне» не представлялось возможным, а эта бухта как нельзя лучше подходила для долгожданной стоянки и ремонта корабля.
Пока матросы перевозили на берег вещи, провиант и оружие, Гильом с де Гелем обследовали старинные постройки. Крепостица была построена в мавританском стиле в виде трехэтажного здания с большим квадратным двором в центре и боковыми террасами по сторонам. Во дворе находился полусухой колодец и полусгнившие остатки деревянной конюшни. Само здание довольно хорошо сохранилось. В нем не только можно было разместиться для жилья, но и выдержать осаду. Кое-где в комнатах друзья обнаружили старую тесаную мебель: столы, стулья и кровати, сделанные из здешнего материала.
Когда все самое ценное и необходимое перенесли во двор крепости, за стенами ее раздался стук копыт. Все с перепугу схватились было за оружие, но потом опустили его. На площадке, перед полусгнившими воротами появились два молодых черных жеребца, которые с опаской смотрели на толпу не менее удивленных пиратов.
– Невероятно! – воскликнул Гью. – Жеребцы-то, похоже, дикие, а значит ничьи! Удивительный берег!
Он попытался подойти к ним, но те в испуге сорвались с места и скрылись в лесу.
До заката пираты обустраивались в крепости, оставив на корабле лишь четырех человек и капитана Бреа, который целый день так и не выходил из каюты.
– Может, умер с горя? – предположил Сидон.
– Я отправлюсь на «Фортуну» и посмотрю, что с ним, – сказал Карстен.
На судне раздались выстрелы. Когда шлюпка вернулась, из нее на берег ступил Пальме в сопровождении двух матросов.
– Капитану требуется доктор, – сухо произнес он, исподлобья поглядывая вокруг, как бы изучая реакцию остальных. – Он сам виноват, накинулся на меня… Все, кто был на корабле, подтвердят.
Доктор Ласкар отравился на судно и вернулся с трупом капитана в шлюпке.
– Пуля застряла прямо в сердце, – сказал он, когда тело вытащили на песок. – Сомневаюсь, что у него было время звать доктора.
Оливье Бреа лежал с закрытыми глазами, с еле заметной гримасой на лице, похожей на ухмылку. Казалось, что он вот-вот откроет глаза и разочарует своим воскресеньем многих членов команды.
Все пребывали в замешательстве, когда раздался наглый голос Пальме:
– Нам нужен новый капитан! По законам братства сходка должна состояться в ближайшую полночь.
– В полночь, – после затянувшейся паузы, утвердительно произнес Гью.
– В полночь, – вторил ему Гранет.
– В полночь, в полночь, в полночь…, – пронеслось по толпе пиратов.
Ольвье Бреа похоронили на склоне холма, над морем, в левой части бухты, отдав ему все необходимые почести. К смерти пираты были привычны и похороны провели быстро и по-деловому, без видимой скорби. По иронии судьбы именно капитан оказался первым погребенным на неизвестном берегу.
– Говорят, у скандинавов была примета, – произнес де Гель, – что, если в первый день высадки на неизвестном берегу кого-то похоронили, то быть берегу обитаемым и обжитым.
– Вот и я чувствую, что быть, – вторил ему Гью. – Райское место, тем более тут есть лошади.
Возвратились в лагерь уже в сумерках. Ожидание сходки скрасил ужин, каким давно не потчевали себя пираты. Недалеко от крепости Тотель, Эрроуз и Тед подстрелили двух здоровенных кабанов и дюжину диковинных птиц, мясо которых, приготовленное на огне, оказалось на редкость нежным и сочным. Луиджи Молла выкатил из своих запасов бочонок выдержанной мадеры, которая придала горячему ужину забытую изысканность.
С наступлением полночи все собрались у костра, и Карстен провозгласил, что капитан умер и необходимо избрать нового, предложив всем выдвигать кандидатуры.
– Пальме в капитаны! – тут же раздался голос одного из дружков кандидата, и его, как по команде, подхватило еще более десятка голосов.
По рядам собравшихся пробежал легкий шепот, который вдруг прервался твердым голосом Бернара Гранета.
– Вентре в капитаны! – произнес он, и Гильом вздрогнул, услышав собственное имя.
– Вентре в капитаны! – прохрипел Гью.
– Вентре в капитаны! – пропел де Гель.
– Вентре в капитаны! – гаркнул Сидон, а за ним и еще несколько десятков голосов дружно произнесли его имя.
– Подсчитывать нет смысла. Большинство, – невозмутимо констатировал Карстен и повернулся к потупившему взор Гильому. – Принимаете ли вы, месье Вентре, предложение ваших товарищей?
Воцарилась пауза. Гильом вдруг испугался совершенно ненужной ему должности.
– Вы все пожалеете об этом! – злобно воскликнул Пальме, чем вывел Гильома из оцепенения.
– Я согласен! – неожиданно для себя, громко и четко рявкнул Гильом.
– Команда будет верна вам с золотой цепью на шее и с деревянной ногой, – заключил Карстен, произнеся слова традиционной корабельной клятвы в верности капитану, и протянул Гильому стопку корабельных журналов. – Вы должны назначить себе помощника и офицерский состав.
– Своим помощником я назначаю Франсуа де Геля, – тут же сообщил Гильом, – а в прежний офицерский состав включаются Бернар Гранет и Этьен Тотель.
– Все, сходка закончена, – возвестил Карстен. – Всем расходиться.
Потом Гью пояснил Гильому, что «деревянная нога» издавна у пиратов считалась символом жизненных неудач.
Утро следующего дня началось с неожиданного сюрприза. В центре каменного двора крепости на земле появилась большая плетеная циновка, на которой была навалена гора всевозможных экзотических явств. Вокруг этой насыпи из бананов, кокосов, запечёной рыбы и птицы, огромных раковин и пучков какой-то зелени невозмутимо восседали три туземных женщины. Две из них были молоды, с коричневой кожей, мелко вьющимися длинными черными волосами. Они совсем не походили на типичных туземок, обладая довольно приятной внешностью, которая чем-то напоминала европейскую. Третья женщина была совсем старой со сморщенным иссохшим лицом. Старуха, ко всеобщему удивлению, курила длинную трубку и, судя по запаху, в трубке тлел ароматный табак.
Караульные, выставленные на ночь, так и не смогли вразумительно объяснить, как туземки здесь оказались. Пираты толпой высыпали во двор, с вожделенным интересом разглядывая стройные женские фигуры, обернутые ниже пояса в плетеные из травы юбочки. Когда среди них появился Гильом, старуха вдруг подняла глаза и, сразу указав на него пальцем, сказала:
– Хух-хо!
Две ее молодые спутницы тотчас вскочили со своих мест и, подбежав к Гильому, рухнули перед ним на колени.
– Ну, уж если и они признали в вас вожака, – в изумлении воскликнул Гонсалес, – то, значит, сам Господь даровал вам власть!
Потом они взяли Гильома за руки и потянули к циновке с кушаньями, жестом предложив что-нибудь попробовать, а после того, как он откусил банан, старуха скрипучим голосом на до боли знакомом европейском языке предложила отведать кушанья всем остальным.
– Да это же португальский! – воскликнул матрос-испанец.
Вперед протиснулся португалец Ромегас.
– Клянусь Святым Жуаном, она говорит на моем родном языке! – с восторгом воскликнул он под общее удивление всей команды.
– Тогда спроси ее, кто они такие и чем мы заслужили эти богатые дары? – приказал ему Гильом.
И Ромегас заговорил с ней, переводя ее ответы на французский. Пока пираты лакомились экзотической едой и разглядывали молодых полногрудых туземок, Ромегас поведал им то, что рассказывала старуха.
Оказалось, что племя мирных туземцев живет за горной грядой и охраняет эту долину уже много жизней, то есть поколений, строго соблюдая табу не спускаться сюда. Лишь женщины – потомки белых, живших когда-то в этой святой долине, – приходят сюда один раз в период третьей звезды, чтобы справить священный ритуал во славу богов.
– Теперь, когда мы появились здесь, – сказал Ромегас, – они больше не будут спускаться в долину без нашего приглашения. Но если мы захотим, то они всегда принесут нам еды и…, – он замялся, расплываясь в восторженной улыбке, – и они говорят, что сами, как и другие женщины племени, каждую луну в нашем распоряжении.
Восторженный гул одобрения и гогот пробежал по рядам пиратов.
– Они говорят, – продолжил Ромегас, – что когда-то давно посланцы богов спасли их племя от врагов, поразив их длинным огнем, и с тех пор их племя давало им еду и женщин, покуда посланцы вновь не уплыли в море на большой лодке.
– Все понятно, – сказал де Гель. – Когда-то здесь было поселение португальцев, которые мирно соседствовали с местными дикарями, защищая их от недружественных племен, чем и объясняется знание туземцами португальского языка и их полуевропейская внешность.
– Хороший след оставили после себя твои соотечественники! – воскликнул кто-то, обращаясь к Ромегосу. – Глядишь, и мы оставим после себя потомство, а?!
Через некоторое время женщины ушли, а Гильом, посовещавшись с Гью и де Гелем, приказал всем быть настороже и, во избежание неожиданностей с туземцами, заняться укреплением крепости.
Следующие дни пираты активно занимались обустройством своей жизни на новом месте. Крепость очистили от лиан, а вокруг вырубили деревья, чтобы местность хорошо просматривалась в случае неожиданного нападения. Во дворе принялись рыть новый колодец, и к всеобщей радости, в этом месте вскоре забил ключ, который обложили камнями и брёвнами.
С «Фортуны» забрали все ценное и полностью разоружили, сняв все пушки, половину из которых поместили в крепости, а половину на берегу, в старом бастионе, сооруженном португальскими предшественниками, который пираты отыскали среди прибрежных зарослей. Потом судно с большим трудом завели в устье реки и посадили на мель, так и не решив, имеет ли смысл заняться его починкой или разобрать вовсе, чтобы попытаться сделать из этого материала какое-нибудь новое плавучее сооружение, меньшим водоизмещением.
Маленькую испанскую шхуну, подобранную после шторма, починили и поставили вторую мачту. На шхуне Гью и де Гель исследовали все побережье бухты и даже нанесли его на карту, все более восхищаясь красотой этих мест и хорошими условиями для основания здесь колонии. Гью об этом говорил все чаще, особенно после того, как сумел заарканить и со временем обуздать двух жеребцов.
– Сам Бог привел меня сюда! – говорил он. – Прекрасная охота, женщины и даже лошади – вот все, что мне нужно от жизни, и все это здесь есть!
Потом обследовали реку, пройдя по ней на шхуне против течения почти до самых гор, до того места, где река низвергалась водопадом из широкого ущелья. Туземцы называли реку Тавасса и, когда на берегах ее устья обнаружили произрастающий табак, возможно когда-то рассаженный здесь португальцами, стало понятно происхождение ее названия. Кроме табака в долине реки произрастало множество деревьев как со знакомыми, так и с неизвестными плодами, которые на вкус оказались довольно приятными, и были вполне пригодны в пищу.
Доктор Ласкар продолжал заниматься своим делом: лечить раненых и собирать здешние травы для приготовления целебных настоев. Он совсем не сторонился Гильома, казалось, напротив постоянно находился у него на глазах, как бы ожидая повода для откровенного разговора. Гильом чувствовал это и, когда доктор обратился, наконец, к нему с просьбой сопроводить его в прогулке за травами, отказываться не стал.
Следуя за доктором по пятам, Гильом очутился на открытом пологом склоне слева от долины. Он никогда не поднимался сюда и обнаружил, что с этого места как на ладони открывается вид на всю долину, море, берег и крепость, вокруг которой копошатся пираты.
– Лучшее место для постоянного дозора, – произнес Ласкар, останавливаясь и осматривая горизонт, – не правда ли?
– Пожалуй, – настороженно ответил Гильом.
– Чудесная земля! – воскликнул Ласкар, присаживаясь на траву и жестом предлагая Гильому последовать его примеру. – Неисповедимы пути Господни, – философски продолжал он. – Волею случая вы попали на «Фортуну», волею случая я встретился с вами, волею случая течение вынесло нас на этот прекрасный берег, что и спасло нам жизнь.
– Неужели нашу с вами встречу вы оцениваете как факт, не менее примечательный, чем и остальные, отмеченные вами? – поинтересовался Гильом, присаживаясь рядом.
– О! Вот, посмотрите! – воскликнул доктор и, игнорируя вопрос Гильома, потянулся за каким-то растением, пробивающимся сквозь траву. – Это мелисса. Странно, что она произрастает в этих местах. Многие знатоки моего дела игнорируют это растение, а совершенно напрасно. Мелисса восстанавливает силы, способствует правильной деятельности печени, сердца и глаз. Теофраст из Гогенгейма писал, что «вдохновенные жрицы древних храмов приготовляли из нее динамизирующий напиток…».
– Кто писал?
– Теофраст Бомбаст из Гогенгейма, известный ученому миру как Парацельс, * – мой вдохновенный учитель.
– Учитель? – удивился Гильом. – Насколько мне известно, Парацельс жил более полутора сотен лет назад!
– Я учился по его трудам, в то время как многие коллеги мои считают его пьяницей и шарлатаном. Они просчитались, пребывая в своей гордыне и боязни выбиться из общепринятых научных норм. А ведь именно Парацельс определил лекарственную силу растения, которая заключается в его астральном духе. Извлекая ее путем разрушения материи, я и создаю лекарства, данные нам самой природой.
– Вы пригласили меня сюда, чтобы прочитать лекцию об аптекарском ремесле?
– Конечно нет, – ответил доктор Ласкар, переходя на деловой тон. – Вы правы. Я пригласил вас не за этим. Уединившись от всех, я хочу рассказать о моей государственной миссии и тем самым ответить на все ваши вопросы и развеять сомнения, которые могут вас мучить после прочтения записей в моем дневнике.
– Вы сказали – государственной миссии?! – переспросил Гильом.
– Вот именно, государственной, – понижая голос, ответил Ласкар, – ибо нахожусь я здесь с ведома и более того, по личному поручению короля Франции Людовика ХIV.
– Вы?! – удивленно воскликнул Гильом.
– Чему же вы так удивляетесь, дорогой мой друг? Неужели вы думаете, что по чьей-нибудь более мелкой прихоти я добровольно отправился бы в лапы таких головорезов? Слушайте меня, дорогой Гильом, слушайте и не перебивайте.
Гильом напрягся, полностью превратившись в слух, а доктор продолжал:
– Я действительно лекарь и ученый аптекарь Раймон Ласкар из Гавра, но при этом я служу государству. Я – секретный агент короля и отчитываюсь только перед… одним высоким лицом из Французской Вест-Индской компании, а порой и лично перед нашим монархом. Много времени я провожу в плаваниях и на территориях наших колоний в Америке, что, кстати, приносит мне немалую пользу в моих научных изысканиях, ибо я изучаю опыт целительства тамошних диких народов…, впрочем, кажется, я опять отвлекаюсь. Итак, вам, дорогой Гильом, известно о тех событиях, что произошли до вашего появления на «Фортуне». Три французских судна с американским золотом были захвачены командой этого корабля под предводительством ныне бесславно почившего Ольвье Бреа, место которого вы недавно заняли.
– Обстоятельства вынудили меня…, – решил оправдаться Гильом тоном, вовсе не присущим пиратскому вожаку.
– Знаю, месье дю Вентре, знаю, – мягко ответил Ласкар. – Так вот, два из этих кораблей были захвачены у Азорских островов, где ныне имеется представительство компании. Интересно отметить, что пираты появились именно в тот момент, когда суда уходили с островов, причем произошли оба нападения в разное время – в августе и сентябре прошлого года. Когда пираты захватили первый корабль, наши олухи из морского министерства не придали этому большого значения: мол, всякое бывает. Разбираться стали лишь тогда, когда ограбили и потопили второе судно – в том же месте и при таких же обстоятельствах.
– Но как же пиратам удалось захватить аж три «золотых» судна?! – удивился Гильом. – Неужели все они были без конвоя?!
– Вот! Без конвоя был только один корабль и захвачен он был совсем в другом месте, но об этом позже. А что касается первых двух случаев, так дело в том, что конвой сопровождает суда от Мартиники до Азор и возвращается назад, в Вест-Индию. На Азорах же их подхватывает другой конвой, ожидая в открытом море, ибо по договору с португальцами в порт не разрешено заходить французским военным кораблям. Суда же были захвачены на траверзе, прямо в водах архипелага, в районе той самой бухты, где вы меня и подобрали.
– Так значит, никакого крушения «Эклатана» не было?
– Конечно, не было! Весь обман пиратов был продуман мной от начала до конца. Я заранее прибыл на остров и, определив точное место будущей пиратской засады, более месяца поджидал там «Фортуну». А к прибрежным рифам за несколько дней до ее прибытия в бухту были привязаны старые корабельные обломки.
– Да вы опасный человек! – восхищенно воскликнул Гильом.
– Нисколько, Гильом, нисколько. Просто я… умный, – совершенно серьезно ответил доктор и продолжил:
– Французские корабли обычно идут вдоль берега, огибая остров, а пираты, зная их маршрут, скрывались в бухте, за высокой скалистой грядой. Поэтому немудрено, что команды ограбленных судов не успевали подготовиться к отражению нападения.
– Ловко продумано, – заметил Гильом. – И помогал пиратам их человек в порту, который докладывал обо всех передвижениях судов?
– Совершенно верно, – ответил Ласкар, – но этого мало Мы вычислили этого человека! Им оказался портовый служащий, который лишь фиксировал приход и выход судов из порта. Точно он знал лишь дату и время отплытия. Спрашивается, откуда пиратам было известно время прихода этих судов на Азоры? Все особенности трассы и время прибытия в тот или иной порт – абсолютно секретные сведения, известные лишь «Совету кормчих» Французской Вест-Индской компании.
– Вы хотите сказать…? – воскликнул Гильом.
– Именно это я и хочу сказать, дорогой Гильом! – перебил его Ласкар. – Все нити тянутся наверх! Кто-то из членов «Совета» связан с пиратами. Третье судно было захвачено этой весной. Вот оно было без конвоя, но при отличном вооружении и с военной командой на борту. И шло оно запасной южной трассой – длинным окольным путем, который всегда держался в секрете. Так и его настигли прямо в открытом море и благодаря тому, что нескольких матросов из команды подобрали голландцы, нам удалось узнать о случившемся. Вывод напрашивается один: пираты знали все детали маршрута, который им сообщил кто-то из кормчих или их помощников.
Доктор Ласкар замолчал и растянулся на зеленой траве, а Гильом в задумчивости уставился в бирюзовый морской горизонт, проникаясь рискованной миссией Ласкара.
– Но теперь, я полагаю, вы многое уже смогли прояснить, – уверенно предположил Гильом. – Этот виконт Гравье, с которым вам лично удалось встретиться, наверняка связан с пиратами и поставляет им государственные секреты.
– С пиратами-то он связан, это мы с вами знаем, но в «Совет кормчих» не вхож. Он вообще не состоит на службе у короля и потому, у кого он берет секретные сведения, будет узнать не так-то просто. Более того, – усмехнулся доктор, – ваш друг де Гель, когда мы были в гостях у виконта, почему-то так меня... сопровождал, что мне не удалось отправить в Париж сообщения о причастности Гравье к морскому грабежу.
– Кстати, а как же, позвольте узнать, вы отправляли донесения, когда мы были в море? – спросил его Гильом, вспомнив фразу «сообщал ранее», прочитанную им в дневнике доктора. – Или вы способны передавать мысли на расстояние?
– Ну что ж, открою вам и этот секрет, – улыбнувшись, сказал Ласкар и достал из кармана миниатюрную деревянную коробочку. Открыв ее, он высыпал на ладонь маленькую порцию красного порошка, того самого, который доктор рассыпал на глазах у Гильома, когда лечил его после ранения. – Мои ежедневные молитвы на корме я иногда сопровождал высыпанием этого порошка в море. В воде он растворяется, окрашивая все вокруг в ярко-алый цвет, который тянется шлейфом за кораблем, и довольно долго держится на спокойной воде. Потом я бросал плотно запечатанную бутылку с помещенным в нее посланием. К бутылке привязывал большой рыбный пузырь, который добывал на камбузе, когда Молла потрошил крупную рыбу. Благодаря пузырю бутылку легче было разглядеть на волнах.
– Что я слышу!? – в очередной раз удивился Гильом. – Вы хотите сказать, что нас все это время преследовало военное судно?
– Конечно, – невозмутимо отвечал Ласкар. – Иногда я даже видел в подзорную трубу кончики мачт, опасаясь, чтобы этот сухопутный драгун де Россе, которого назначили командовать фрегатом, не подошел слишком близко. Уж не знаю, все ли мои послания им удалось выловить, но они должны были преследовать «Фортуну» до того момента, покуда мне не удалось бы выйти на след предателя из «Совета кормчих», или покуда Бреа не настиг бы очередной «золотой» жертвы, чтобы предупредить нападение. Конечно, «Фортуну» можно было бы захватить сразу, у Азорских островов, но сведения об интересующем нас человеке куда важнее, и поэтому не было предотвращено нападение на испанское судно, на котором вас ранили.
– И где же теперь наши преследователи?
– Теперь уж не знаю. После такого шторма нам вряд ли удастся встретиться с ними. Пока еще Господу угодно оставить на свободе того мерзавца, который обворовывает Францию. И ведь тут нет, заметьте, никакой политики – ни связей с Габсбургами, ни сговора с Вильгельмом. Самый обычный грабеж. А деньги огромные! Последнее судно перевозило часть испанской контрибуции, о чем, заметьте, хорошо было известно Бреа…
Чем дольше Гильом слушал доктора, тем больше его охватывало странное смутное чувство, что все это с ним уже происходило, будто он уже когда-то участвовал в подобных разговорах или, по крайней мере, думал о чем-то подобном.
Он отвлекся от речей Ласкара, разглядывая раскинувшуюся под ногами зеленую пушистую долину и открытую поляну с возвышающимися посреди нее постройками. Как же далеко он находится от родного дома, от Франции и Лилианы, где осталась Луиза, дядюшка Экар, его друзья. Вдруг его посетило воспоминание, которое наравне с другими с некоторых пор приходило ему в голову довольно часто, и Гильом встрепенулся от той очевидной мысли, которая, согласуясь с его природной рассеянностью, только сейчас пришла в голову.
– Знаете, доктор, – сказал Гильом, обращаясь к Ласкару, – А ведь вы на удивление правы, говоря о том, что наша с вами встреча не случайна. Я знаю, кто он!
– О ком вы? – не понял Ласкар.
– Я знаю имя нужного вам человека из «Совета кормчих»!
– Вы шутите?
– Нисколько. Его зовут Жан Батист д’Альвара.
– Герцог Лилианский?! – с удивлением воскликнул Ласкар.
– Вы были откровенны со мной, доктор, – сказал Гильом. – Благодарю вас, и взамен вашей откровенности я хочу предложить выслушать и мою историю, которая может вас заинтересовать.
Гильом рассказал доктору все, что с ним приключилось, и тот надолго замолчал, разглядывая плывущие над морем облака.
– Вы говорите, что убитый аббат был иезуитским коадьютором? Что ж, это похоже на правду. Мне известно, что часть пропавшего золота предназначалась иезуитам, и это объясняет их особый интерес к этому делу. Чем дольше живу, тем больше дивлюсь божественному провидению, что двигает нами, – задумчиво проговорил он. – Выходит, наши с вами интересы совпадают. Знать, видит Господь, что поодиночке нам не справиться с испытаниями, которые он нам уготовил. Ну что же, друг мой, раз все так складывается, то вы непременно должны согласиться на мое предложение, о котором я изначально хотел вас известить.
– Предложение? Какое же?
– Немедленно отправиться в Париж.
– Что? – рассмеялся Гильом. – Это каким же образом, и почему именно в Париж?
– Каким образом? – переспросил Ласкар. – Обычным образом, по воде.
– Ну что ж. Почему бы и нет? Если все-таки удастся восстановить «Фортуну»…
– Зачем же нам ждать так долго, тем более что, по словам Гью, корабль восстановить невозможно из-за почти полной потери такелажа и килевой трещины. * Но вы забываете, дорогой Гильом, что у нас есть отремонтированая испанская шхуна, да течение Скроуз поблизости, которое домчит нас со скоростью ветра.
– Вы предлагаете мне сбежать и бросить команду? – недоверчиво спросил Гильом. – Несмотря ни на что, я никогда не причислял себя к пиратам, но…, но все-таки, мне почему-то не очень нравится такое предложение.
– Что вы, Гильом. Я и не собирался предлагать вам бросить команду. В Париж всем стадом ехать, конечно, не стоит – можно ненароком перепугать добрых и чопорных парижан. Отправиться мы можем с вами вдвоем с небольшим сопровождением, а команду, которой еще требуется отдых и лечение, пока оставить здесь. Большинство доверяет вам. Если вы сумеете убедить их, что кроме вас некому привести новый корабль чтобы вызволить всех отсюда, и будете при этом искренни в своих намерениях, я не сомневаюсь в том, что вам не будут препятствовать.
– Но почему именно в Париж? Кстати, не ослышался ли я, что вы хотели предложить мне это ранее, еще до нашего разговора?
– Не ослышались, Гильом, но коли у нас с вами нашлись общие интересы и, если вы доверяете мне, я хотел бы пока умолчать о том, почему именно в Париж. Скажу вам откровенно: чем честнее я отвечу на ваш простой вопрос, тем большее недоверие могу вызвать с вашей стороны. Впрочем, могу сказать одно: для осуществления ваших планов по восстановлению доброго имени вам всенепременно понадобятся деньги, и я помогу их достать. Новое платье, переезды, шпионы, охрана и, может быть, даже новый корабль, чтобы забрать отсюда вашу гвардию и использовать ее в борьбе с д’Альварой…
– Об этих планах я вам не сообщал.
– О них нетрудно догадаться в свете того, что теперь вы обличены властью.
– И все-таки, почему нам в Париж? – выдержав паузу, пробормотал Гильом.
– Вы должны помочь мне выполнить одну миссию, – ответил Ласкар. – Я говорю не о моей государственной службе. Это совсем другое и, кстати, напрямую связано с вами, Гильом Шарль д’Юссон маркиз дю Вентре.
– Разве я называл вам свое полное имя?
- Конечно. Только что.



*  Брас – вид корабельного троса.
*  Парацельс Филипп Ауреол Теофаст Бомбаст – выдающийся средневековый врач, философ, алхимик и мистик (1493 – 1541).
*  Шпангоут – каркас судна, к которому крепится наружная обшивка.





     Глава 10
В которой мы продолжаем наше расследование.

– Какое счастье, – думал я, – лежать в теплой уютной постели живым и в целом здоровым, да читать книги!
Была уже середина дня, и ко мне только сейчас начала возвращаться прежняя бодрость. Во всем теле стояла ломота, какая бывает после чрезмерных физических упражнений, но, тем не менее, состояние духа не было угнетенным. Вновь прокручивая в мыслях вчерашние события, я уже не испытывал прежних страхов и все произошедшее со мной вспоминалось с большей четкостью и прорисованностью.
Безусловно, самым ужасным было мое неожиданное падение в «преисподнюю». За несколько секунд полета я второй раз в этот злополучный день успел ощутить не только чувство животного страха, от которого все сжималось внутри, но и чувство невыразимого сожаления за собственную глупость и неосторожность.
Впрочем, мне опять невероятно повезло. Высота, с которой я падал, была достаточной, чтобы разбиться – метров, наверное, пять. Но спасло меня то, что упал я прямо в колодец, широкий и до краев заполненный водой. К счастью, он оказался глубоким, ибо погрузился я с головой, не достав дна. Видно, весь этот день мне суждено было преодолевать водные препятствия. Здесь вода была настолько ледяной, что я тут же пулей умудрился вылететь на поверхность.
Выбравшись из воды и немного придя в себя, я понял, что нахожусь в большом подвальном помещении, которое было освещено благодаря окну, расположенному метрах в трёх от земли. По краям окна, снаружи, росла трава, и это означало, что оно выходило где-то над обрывом. Присмотревшись, я обратил внимание на каменные столбы различной высоты, торчащие вдоль стены, и догадался, что на них когда-то крепилась деревянная лестница, которая вела к окну. Значит, раньше это был выход наружу.
Я подошел ближе, и обнаружил, что по столбам забраться наверх будет не так-то просто, ибо все они находились на слишком большом расстоянии друг от друга. Нужна лестница или нечто подобное, чтобы вскарабкаться хотя бы на средний столб. С него можно было уцепиться за каменный выступ в стене и подобраться к проёму.
Понемногу глаза привыкли к полумраку, и я осмотрелся. От противоположной стены веяло сквозняком. Обойдя круг колодца, в углу помещения я обнаружил коридор, уходивший в темноту. Идти туда не хотелось. Жуткий страх не покидал меня, но я понимал, что идти придется. Оставаться помирать, будучи замурованным в этом средневековом подземелье, тем более после столь удачного спасения с яхты, я не собирался.
Я предположил, что раз из темноты сквозит, значит там может быть выход. А если не доберусь до него, то хотя бы попытаюсь отыскать какие-нибудь, что могло бы помочь мне забраться к окну, может быть, не совсем сгнившие доски или лаги.
Собравшись духом и, вытянув вперед руки, я двинулся вперед, ориентируясь по стене, аккуратно ступая, чтобы еще куда-нибудь не провалиться. Вскоре я почувствовал под ногами ступеньки лестницы, которая, закругляясь, вела вниз и снова выходила в прямой коридор. Развилок не было, и я, пока еще не боясь заблудиться, продолжал идти дальше.
Потом неожиданно я обнаружил глубокий проем в стене, который перекрывала дверь. Я нащупал широкие холодные металлические полосы, стягивающие ее и попытался открыть, но дверь не шелохнулась.
Скорее всего, на протяжении нескольких веков в этот подвал никто не спускался, даже местные мальчишки, раз здесь до сих пор остаются нетронутыми закрытые двери. Несмотря на холод, страх и темноту, во мне вновь возникло нездоровое любопытство и я, вместо того чтобы вернуться (а прошел я уже довольно далеко), решил продолжить путь, за что и был вознагражден. Вдалеке слабо замерцал свет.
Вскоре я очутился в низком просторном зале с тремя небольшими зарешеченными окнами в стене, расположенными на высоте чуть большей человеческого роста, достаточной, чтобы я смог добраться до них. Окна также выходили наружу и почти сплошь заросли кустами и травой так, что свет сквозь них еле проникал в помещение. Лишь среднее окно было светлым, ибо оно представляло собой большой бесформенный проем с торчащими в разные стороны прутьями некогда целой решетки. Оно явно было разворочено взрывом. Я мысленно поблагодарил Бога за то, что он в который раз не оставил меня.
В центре зала находился большой каменный стол. Обойдя его, я двинулся к окну и вздрогнул от ужаса. Между столом и стеной вповалку, в искривленных неестественных позах лежали скелеты! Их было пять. Два – были сцеплены друг с другом. Похоже, смерть настигла их во время драки. Один лежал, одиноко прислонившись к столу, и еще два валялись у стены, под разрушенным окном.
Преодолев дрожь в ногах, я подошел ближе и обнаружил, что на скелетах были остатки подгнившей и видимо обгоревшей одежды. Но, это была не просто одежда. Это была военная форма СС! На всех были надеты хромовые сапоги и кожаные портупеи с кобурами. Хорошо сохранились знаки отличия, лычки, прошитые металлической нитью, козырьки и проволочные основания фуражек. Вокруг было разбросано оружие – три автомата, парабеллум в руке у того, кто одиноко почил у стола, и стреляные гильзы.
Я нагнулся к одинокому скелету и заметил, что из лохмотьев кителя торчит кожаное портмоне, которое я поднял и сунул себе в карман. Потом хотел было подобрать еще что-нибудь, но темнота резко стала сгущаться.
Наверху наступала ночь. Еще какие-то пять минут, и я даже не смог бы нащупать разрушенный проем окна. Не мешкая, я быстро вскарабкался к нему и, продравшись сквозь колючий кустарник, вылез наружу.
Оказался я на каменистом склоне оврага, в глубине которого шумел горный речей. Сзади меня, наверху, на фоне темно-лилового неба, из-за деревьев выглядывала верхушка маяка. По диагонали к западу возвышался черный силуэт старинного замка, а за ним, вдалеке, по склону горы вереницей ползли редкие огоньки. Это была Терринкурская трасса, как раз то место, откуда я писал прибрежный вид с замком, тот самый, что купил Кренган.
Далее было тяжелое путешествие через заросли, по темным оврагам, к дороге. Выбравшись на нее, я не рискнул останавливать машину. Мой ободранный вид мог бы испугать кого угодно, да и денег у меня не было, – их вытащили на яхте.
До дома Сергея я добирался пешком часа три. С трудом отыскав его среди других строений, я позвонил в дверь и вскоре увидел взволнованное и удивленное моим видом лицо моего друга.
– Ты где был? – прозвучал ожидаемый вопрос.
– Пиво пил, – ответил я.
Сергей не видел этой рекламы и шутку не оценил.

***
Стилизованные под старину часы, висевшие на стене, отбили два часа дня. Я окончательно проснулся и решил, что пора вставать. Превозмогая ломоту в суставах, я поднялся с постели, и, не одеваясь, направился в душ.
Дверь душевой неожиданно распахнулась перед моим носом, и я вздрогнул, успев испугаться, памятуя вчерашние события. К счастью, вместо ужасного образа Кренгана в проеме двери появилась завернутая в полотенце Кларисса с мокрыми, торчащими во все стороны волосами. От неё исходил сиреневый парфюмерный запах.
– Пришли в себя? – спросила она, улыбаясь и широко распахнув длинные ресницы.
– В общем, да…, – ответил я, смущаясь своего вида.
Она медленно проскользнула мимо, оценивающе осмотрев меня с головы до ног.
– Жанна не простит мне, если я не передам ей своих впечатлений, – игриво сказала она и удалилась.
Я прошмыгнул в душевую и захлопнул за собой дверь. Принимая душ, я подумал о том, что нравы здесь свободные и решил, что нет смысла им противостоять.
Через четверть часа Сергей проводил Клариссу, и я услышал доносившиеся из холла интимные звуковые сопровождения их расставания. Потом он заботливо приготовил мне завтрак, и мы расположились в плетеных креслах на тенистой веранде, растворив свои взоры в ярком живописном пейзаже с уходящими к морю ступеньками разноцветных крыш.
– Сегодня вечером у нас состоится небольшая вечеринка, – сообщил Сергей. – Сестры Клевесси не оставляют желания послушать твои рассказы о России. Я думаю, ты не будешь против? По-моему, тебе необходимо отвлечься от вчерашних смертоносных приключений.
Я пожал плечами, сделав вид, что мне все равно.
Закончив трапезу, мы перешли к обсуждению произошедших со мной событий, и я еще раз рассказал о них своему другу, уже во всех подробностях, которые мне только удалось вспомнить.
– Самое ужасное, – рассуждал я, – обнаружить, что ты давно «под колпаком». Они, как выясняется, изначально следили за мной и, следовательно, специально заманили к себе на виллу.
– С этим как раз все ясно, – махнул рукой Сер¬гей. – Кому ты был нужен, чтобы следить за тобой?!
Я вопросительно посмотрел на него.
– Объясню, – сказал он. – Следили не за тобой, а за Надин, а так как ты за ней тоже следил (делать тебе было нечего), то, соответственно, также попал под их наблюдение. А уже потом, скорее всего на выставке у Клевесси, они тебя идентифицировали, узнав, что ты русский.
– Но ведь они уже поджидали меня на вилле.
– С чего ты взял? Пока ты там прятался, они как-то смогли обнаружить твое присутствие, и я даже предполагаю как.
– Как?
– Ну, ты же сам мне только что все подробно рассказал. Скорее всего, они заметили на столе твою бутылку с вином, которой до этого там не было, и быстро сориентировались.
– Точно! – воскликнул я. – Про бутылку-то я и забыл!
– Ты просто невнимателен. Тем более, если бы они заранее знали, что ты находишься в их доме, то ни за что не стали бы обсуждать свои дела, зная, что их могут подслушивать.
– Пожалуй, ты прав, – согласился я.
– Зато теперь у меня нет сомнений в том, что ты невольно чуть было не стал еще одним обладателем их тайны.
– Еще одним, потому что они, все-таки, приняли меня за кого-то другого?
– Безусловно. Во всяком случае, ясно как день, что они что-то ищут, и мы с тобой, как ни странно, стоим на грани раскрытия их секретов.
– Отлично! - воскликнул я. – Так, что же нам сделать, чтобы раскрыть их?
– Ну, во-первых, раз они что-то высматривали в районе Кунст-Фиша, то надо бы подсобрать информацию обо всем, что связанно с замком в прошлом: историю о его владельцах, семейные легенды и тому подобное. Историческую справку о семействе дю Вентре я уже заказал в архиве нашей лаборатории. Завтра к полудню обещали сделать. Кстати, хочу напомнить, что у нас есть этот роман, в котором может быть ключ к разгадке. Ты дочитал его?
– Осталось три главы. Интересно, но пока ничего необычного.
– Давно пора бы прочесть.
– Когда мне было читать? – возмутился я. – Пока купался в море, или бродил по старинным подземельям?
– Ну так давай дочитывай и отмечай все, что покажется интересным, связанным с сокровищами и тому подобным.
– С сокровищами? – воскликнул я. – Ты всерьез предполагаешь, что они ищут какие-то сокровища?
– А разве еще что-нибудь можно предположить? Ты сам-то как думаешь?
Я задумался. Мне безусловно приходила эта мысль в голову, но я отметал ее от себя и не хотел первым озвучивать, боясь быть осмеянным моим другом за чрезмерный ненаучный романтизм.
– Признаться, я и сам так думал, но… что-то с этим не вяжется… Вспомнил! Я не рассказал тебе про рецепт!
– Про какой рецепт? – с интересом следователя быстро спросил Сергей.
– И еще про прибор. Карье называл его барометром.
И я рассказал то, что упустил ранее.
– Может, еще чего вспомнишь? – с недоверием спросил Сергей.
– Да вроде бы все, – подумав, ответил я. – Теперь точно все.
– Ладно. Идем дальше. Ты говоришь, что Карье что-то там разглядел? Как думаешь, что?
– Не знаю. Я в это время выбирался из каюты и ничего не слышал. Понятно лишь одно: он увидел то, что видно только с моря.
– А что там могло быть особенного? – задумчиво проговорил Сергей.
– Ничего особенного, – таким же тоном ответил я. – Маяк, замок, горы. Если и было что-то, то это понятно только им. Кстати, единственное, что можно предположить об их поисках, так это то, что они искали то самое подземелье под маяком, куда я случайно провалился.
– Так. Предположим, что ты провалился в подземелье, которое они искали. Но ведь его не видно с моря, – сказал Сергей и задумался. – Кстати. А сам маяк?
– Точно! Как это я сразу не догадался! – воскликнул я. – Маяк то как раз и виден только с моря! Во всяком случае с дороги, откуда я писал пейзаж с видом на замок, маяка не видно.
– Вот, – подытожил Сергей.
– Значит, нам надо вооружиться веревками, фонарями и основательно исследовать подземелье! – воскликнул я, поймав себя на мысли, что мой вчерашний страх улетучился окончательно, а интерес к происходящему возник с новой силой, которая непреодолимо влекла меня к действию.
– Во-первых, это опасно, – охладил мой пыл Сергей. – Если Кренган и Карье искали именно этот подвал, то они тоже могут туда намылиться, а встречаться там с ними мне не хотелось бы. А во-вторых, мы конечно же туда спустимся, только не с бухты-барахты, а основательно подготовившись в материальном и информационном плане.
– Что ты имеешь в виду? – поинтересовался я.
– Ну, например, фашисты.
– По-моему, в этом как раз нет ничего особенного. Всем известно, что в Лилиане активно действовало движение Сопротивления. Скорее всего, эти немцы погибли в стычке с подпольщиками, которые, говорят, как раз скрывались в горах.
– Так-то оно так, но все-таки я хочу кое-что уточнить, – сказал Сергей и, поднявшись с кресла, отлучился в гостиную.
Через минуту он появился с бумажником мертвого эсэсовца в руке и, вынув оттуда удостоверение, протянул его мне. Я уже изучил его вчера. С маленькой черно-белой, скрепленной печатью фотокарточки на меня смотрело лицо симпатичного молодого блондина типичной нордической внешности с широкими скулами и выступающим вперед подбородком.
– Великолепный генотип, – сказал я. – Истинный ариец. Штандартенфюрер СС Отто Штрассер, – с трудом разобрал я поблекшую надпись.
– Дело не в том, какой у него генотип, – сказал Сергей. – Обрати внимание вот сюда.
На оборотной стороне удостоверения, на корочке был изображен оттиск свастики, в центре которой находилась буква «А».
– Я, конечно, не специалист по истории фашизма, – продолжил он, – но мне приходилось видеть удостоверения СС. Ничего подобного на них не было.
– Видимо, свастика с буквой «А», означает принадлежность к какому-нибудь конкретному подразделению, – предположил я.
– Вот и я так думаю.
– Так к какому же?
– Есть одно предположение, которое я уточню завтра у нас в лаборатории. Если оно подтвердится, то все может принять необычный оборот. А сейчас давай обсудим вот что. Из твоего рассказа видно, что Кренган – коллекционер живописи липовый. Иначе он не хранил бы бесценные старинные полотна, словно ящики с хламом, и не собирался бы их сбагривать на аукционах.
– Не то слово! Он вообще показался мне абсолютным невежой. По поведению – настоящий уголовник.
– Отсюда вопрос: зачем ему столько дорогостоящих картин? Ответ: раз Кренган собирает картины исключительно по настоянию Карье, значит, это имеет отношение к их совместным поискам.
– Логично, – согласился я. – И вообще вся деятельность Карье связана с изучением старинной живописи. Может быть, они ищут какое-то бесценное полотно?
– Может быть. Хорошо бы посмотреть, что изо¬бражено на всех этих картинах, – сказал Сергей.
– А я тебе скажу! – воскликнул я, смутно почувствовав, что Сергей нащупал интересный ход. – На картинах, во всяком случае на тех, что были развернуты ко мне, были изображены… морские пейзажи и, кажется с замками. Все сюжеты напоминают тот вид, что я наблюдал с яхты!
– А на твоем пейзаже, что купил Кренган, что было изображено?
– Да в общем-то то же самое! Берег, море, замок Кунст-Фиш, только с берега.
– Очевидно, что в этих картинах должно быть что-то имеющее отношение к этому виду…, но что? Это мы попытаемся узнать после того, как завтра получим какую-нибудь информацию от Мезенболя.
– Это еще кто такой? – удивился я странной фамилии.
– Наш сотрудник из лаборатории. Специалист по истории…, врочем по чему он только не специалист!

***
– Как ты относишься к тому, чтобы угостить девчонок настоящим российским шашлыком, – спросил меня Сергей, доставая из ящика на кухне шампуры.
– Прекрасная идея! – ответил я. – Здесь почему-то мясо жарят либо на газе, либо на электричестве.
– Верно, – подтвердил Сергей. – Уверен, что наше блюдо придется всем по вкусу. А в сочетании с местными специями и соусами получается нечто божественное. Я пару раз делал - пальчики оближешь!
На специальной площадке перед домом уже была сооружена небольшая печь для барбекью. Сергей подготовил уголь для розжига, заблаговременно замоченное в красном вине мясо, и мы принялись за излюбленное мужское занятие.
Вскоре пожаловали девушки – одна интересней другой. Если Кларисса скрывала свои чуть худоватые ноги узким зеленым платьем до колен, то Жанна появилась в короткой юбке и в полупрозрачной блузке с большим вырезом. Пока я вертел шампуры, она, сидя в шезлонге напротив, с неподдельным интересом расспрашивала меня о жизни в России.
– Я учусь в университете и специализируюсь по современной русской культуре, – удивила она меня несколько неожиданным сообщением.
Мы разговорились, и я был удивлен эрудицией девушки и смелостью суждений. Как ни странно, Жанна оказалась умным и приятным собеседником, что совсем не вязалось с ее легкомысленным внешним видом. Даже взгляд ее, казавшийся мне до этого мечтательно-игривым, как-то изменился, став серьезным и вдумчивым, подчеркнув красоту ее серых глаз.
– Вы изучаете российскую культуру в целом или какие-то отдельные ее стороны? – спросил я.
– Отдельные стороны, из которых складывается единый образ, – ответила Жанна. – Пытаюсь вывести общую характеристику за последнее десятилетие. Я изучаю каталоги выставок русских художников, смотрю ваше новое кино, читаю современных русских писателей: Толстую, Акунина, Пелевина, Богачева... Вы читали Богачева? – как бы, между прочим, спросила она.
К своему стыду, кроме Акунина я не читал ни одного из перечисленных авторов.
– В таком случае вы должны хорошо знать русский язык, – спросил я по-русски, проигнорировав ее вопрос.
– Безусловно, - ответила она с сильным акцентом. -  Я изучаю его, но разговариваю плохо и потому не вижу смысла демонстрировать свои способности, весьма скромные по сравнению с вашим французским.
– И к какому же выводу вы пришли? – спросил я, снова перейдя на нё родной язык. – Как можно в целом охарактеризовать современную российскую культуру?
– Вам действительно интересно мое мнение? – с легкой иронией в голосе спросила Жанна.
– Конечно! – ответил я абсолютно искренне.
– Хаос, – произнесла она после секундной паузы.
– Хаос?
– Да. Хаос. В вашей культуре на сегодняшний день господствует хаос, и закостенелые представления европейцев о ней не соответствуют действительности. Высокие культурные традиции девятнадцатого – двадцатого веков, в России в настоящее время благополучно утрачены. И произошло это всего лишь за последние десять – пятнадцать лет. Безвозвратно или нет – покажет время. А вы как считаете? – улыбнувшись, спросила Жанна.
Я задумался и пожал плечами, не зная, что ответить. Спас меня подгорающий шашлык и неожиданный приход еще одной молодой пары. Чернявому парню было лет двадцать пять, а его полной девчонке и того меньше. У них был развязный молодежный вид, и разговоры тому соответствовали. Парня звали Фабрицио, а девчонку Меринда. Они постоянно хихикали. С ним мы разговорились об автомобилях, обсуждая достоинства европейских машин и ругая недостатки российских, с которыми лилианцы познакомились в конце восьмидесятых. Тогда произошло потепление в политических отношениях между нашими странами, и СССР на радостях забросил сюда огромную партию дешевых «Жигулей», которые здесь долго простаивали, пока не были сбагрены лилианцами в Лесото и Свазиленд.
Когда Фабрицио заговорил о компьютерах, наш диалог закончился, так как в этом деле я абсолютный профан. На выручку пришел Сергей, объяснив мне, что Фабрицио работает у них в лаборатории и считается лучшим программистом.
Вскоре стемнело, и под мириадами вспыхнувших на ночном небе звезд под романтическую музыку началось поедание изумительного, сочного шашлыка и дегустирование новой партии вин, которые Сергей достал из своих закромов.
Я захмелел. Мир показался мне добрым, веселым, молодые ребята довольно милыми, а Жанна чертовски привлекательной и желанной.
После полуторачасового чревоугодия и веселья Меринда и Фабрицио, пошатываясь, откланялись. Сергей с Клариссой вскоре тоже куда-то незаметно исчезли.
Я остался без дружеской поддержки, один на один с Жанной, сидящей у меня на коленях, и с легким туманом в голове.
– Пойдем, я тебе что-то покажу, – интригующе проговорила она и властно потащила меня в дом.
И показала. А потом мы разговаривали до полуночи. Разговаривали обо всём, и я поймал себя на мысли, что мне было на редкость по-домашнему комфортно с этой милой и умной девушкой.
Засыпая, она прошептала мне в ухо:
– Ты первый русский в моей коллекции.
– Даст Бог, не последний, – отреагировал я, и заметил на её лице лёгкое недовольство от этих слов.
Прошло не более часа, как у меня под ухом зазвонил телефон. С трудом соображая, я понял, что звонок исходит из сумочки Жанны, почему-то лежащей у меня в изголовье. Я достал оттуда трубку и сунул ей под ухо.
– Папа, неужели это нужно именно сейчас, в четыре часа утра? – сонно пробурчала девушка недовольным голосом.
– Тут инспектор Грог, – услышал я доносящийся из трубки голос Клевесси. – Он не желает ждать до утра.
– Кто такой инспектор Грог? – спросил я Жанну, когда она выключила трубку.
– Ненормальный, – ответила она, не открывая глаз. – Бывший сотрудник отца.
– А что случилось? – спросил я.
– Сенсация, – промямлила Жанна, садясь на угол кровати, таким тоном, как будто ей сообщили, что вслед за летом наступает осень. – Эрроуз Кренган арестован. За кражи произведений искусства. Я должна приехать в галерею, чтобы собрать для них все бумаги, имеющие отношение к Кренгану, и вспомнить все, что он у нас покупал и что у нас когда-либо пропадало. Чтоб они все провалились!



Глава 11
   В которой мы приблизились к разгадке.

На блестящем дощатом полу веранды вспучивались и лопались водяные пузыри. Дождь глухо стучал по черепичной крыше, и вода мелодично журчала по водным стокам. Это был совсем не тот дождик, который изредка орошал Зурбаган во время бархатного сезона, быстро сменяясь устойчивым пляжным пеклом. Это был настоящий обложной дождь, который впервые напомнил лилианцам и многочисленным туристам о неминуемом приближении осени. Он стоял ровной полупрозрачной стеной, превратив вечно радостный и солнечный Зурбаган в подобие сырого и сонного Лондона или, может быть, Петербурга.
Я смотрел сквозь серую пелену на сливающееся с небом море, смазанные крыши домов, колыхающиеся вдалеке силуэты башен старинных замков и соборов и не узнавал полюбившийся мне город.
– Одному Богу известно, отчего лилианское побережье так обильно поливается затяжными ливнями, тогда как в Греции или в Испании в это время осенью еще и не пахнет, – услышал я за спиной голос Сергея.
- Богу и мне, - отсветил я, показывая свою осведамлённость. – Это называется Лилианской климатической аномалией, образованной рисунком горного рельефом, и средиземноморскими течениями. Вычитал в туристическом путеводителе.
Какое-то время мы молча вдыхали запахи озона, садовых растений и мокрого дерева, а потом зашли в дом. Сергей захлопнул двери, и шум дождя мгновенно прекратился.
– С этого времени ты увидишь Зурбаган другим, - сказал он. - Теперь он все чаще будет напоминать тебе дождливые города северной Европы…
– В которых я никогда не бывал, – с сожалением, вставил я.
– Не бывал, так побываешь, – утешил меня Сергей. – А мокрый Зурбаган поможет нам с тобой легче войти в образ конан-дойловских сыщиков.
– Ты в каждом деле входишь в сопутствующие ему образы?
– А почему бы и нет? – ответил Сергей. – Это помогает в любых начинаниях. Так делают, например, сибирские и американские шаманы, творя свои чудеса.
– Ты и с ними встречался?
– Я – нет, но у нас в лаборатории есть целый отдел по изучению шаманизма.
– Чего у вас в лаборатории только нет!
– Все есть! – гордо ответил Сергей, взяв со стола несколько листов бумаги. – В подтверждение этого тезиса я только что получил факс от Мезенболя - историческую справочку о Гильоме дю Вентре. Давай почитаем…, – произнес он, присаживаясь на угол стола.
– Значит, происходит он из известного лилианского рода, – забурчал Сергей, обобщая читаемую им информацию, – предки из Окситании…, француз, значит, а полное имя Гильом д’Юссон маркиз дю Вентре.
– Это есть в тексте рукописи, – вставил я.
– Хорошо…, идем дальше. Род Вентре известен такими личностями, как крестоносец Раймон дю Вентре, благодаря которому род разбогател и возвысился в Окситании, тамплиер Эмбер дю Вентре при котором…, хм, тамплиер, это интересно.
– Да они все там были тамплиеры, – подтвердил я, – и об этом тоже есть в рукописи.
– Отыщи мне это место, пока я читаю дальше, – попросил Сергей. – Та-ак, Эмбер дю Вентре, Поль де Соланж дю Вентре – владелец замка Кунст-Фиш, построенного в 1295 году. Скупил близлежащие земли и расширил владения. Луи дю Вентре, Жак дю Вентре – зурбаганский судья, Герберт дю Вентре казнен испанцами, так…, Экар и Жордан – братья…, о, Гильом дю Вентре! Лилианский поэт, драматург и художник (1668–1748/9 гг.). Интересно. Дата смерти точно неизвестна. Жил в Париже с 1688 по 1696 г., где служил в королевской гвардии. Автор трех стихотворных сборников сонетов, впервые изданных в Амстердаме в 1688, 1690 годах, и в Зурбагане в 1695, девяти пьес, многих сатирических памфлетов, критикующих власти, за что Людовиком XIV был отдален от двора. Как художник, Вентре принадлежал к традиционной французской школе живописи. Автор более сотни полотен. Тематика – жанровые сцены, пейзажи, несколько портретов, в том числе портрет Арно дю Вентре, Зурбаганская национальная галерея…
– Это его брат, – вставил я, вспомнив соответствующую строку из рукописи.
– Ага. Дальше: «Вид Зурбагана с моря» (Знг) – опять значит, Зурбаганская галерея, «Горный пейзаж» – здесь же, «Свадьба Роберта Джеккенсона» – опять здесь, «Портрет Франсуа де Сю» – Лувр. Ого! Так. «Морской пейзаж», «Морской пейзаж с рыбаками» - Прадо, «Морской пейзаж с видом на порт», «Гористый берег» – Центральный художественный музей г. Москва! Это уже что-то! Где говоришь, помер этот Карье в первый раз, в каком музее?
– В этом самом! – воскликнул я.
– Вот! – поднял Сергей кверху указательный палец. – Кое-что нашли. Значит, этот твой Кащей Бессмертный изучал в Москве живопись именно Гильома дю Вентре!
– Двух мнений быть не может!
– А вот зачем, это нам еще предстоит узнать.
– Морские пейзажи! – вновь воскликнул я. – Ты обратил внимание? И в доме у Кренгана были сложены в стопки именно морские пейзажи.
– Обратил, – ответил Сергей, – и это подтверждает нашу версию о том, что Кренган и Карье собирали эти пейзажи неспроста.
– На этих пейзажах Вентре или на одном из них наверняка может быть изображено то, что они высматривали с яхты!
– Скорее всего, так и есть, – согласился Сергей, – но что там изображено, нам не ведомо, так же, как и то, что они высматривали.
– Кстати, нет ли еще информации от Клариссы и Жанны об этом невероятном аресте Кренгана? – спросил я, памятуя вчерашние события. – Неужели он, миллионер, воровал произведения искусства?
– Без комментариев, – ответил Сергей. – Девчонки сразу же обещали позвонить нам, как только разберутся с полицией. Так что подождем. А пока идем далее. Итак… Дальше идет описание художественных достоинств живописи Вентре и других зурбаганских живописцев тех лет, и больше ничего существенного.
– Других живописцев, говоришь? – задумался я. – А ведь у Кренгана в доме явно не только картины Вентре находились, если вообще были его картины, а? Но на всех полотнах море и замки. Значит, то, что их интересует, можно отыскать и на полотнах других живописцев, а!
– Резонно. Значит, они собирали картины с соответствующими видами, а в целях экономии не стеснялись стащить у кого-нибудь со стены картинку–другую. Только странно все это. Странно, странно…
– Странно, – подтвердил я, – А что именно?
– Если им нужны были картины для изучения, то зачем их воровать или даже покупать за бешеные деньги? Их что, нельзя было сфотографировать или вообще обойтись каталогами?
– Действительно, – подтвердил я. – Эх, залезть бы в каталоги, да посмотреть эти морские пейзажи Вентре.
– О! – воскликнул Сергей, продолжая изучать распечатку Мезенболя. – Тут нет ничего проще. И каталоги, и более подробную информацию о Вентре можно узнать в Зурбаганской национальной галерее у доктора Э. Гроствера, который является специалистом по изучению творчества лилианских живописцев семнадцатого и восемнадцатого века.
– Вот тебе и Мезенболь! – съехидничал я. – Только время потеряли. Нет бы сразу отправить нас в музей к этому Э. Гростверу.
– Э-э…, – протянул Сергей. – Мезенболь, он что надо Мезенболь! Кстати, благодаря ему ты все-таки доберешься наконец до галереи. Ты ведь там еще не был?
– Оставлял на закуску, а теперь забыл о ее существовании из-за этих приключений.
Перед нашим уходом в музей позвонила Кларисса. Сергей выслушал информацию и молча положил трубку.
-Она говорит, что, как ни странно, Кренган действительно воровал картины. Не сам,
 конечно, но скупал краденое, и как бы даже являлся организатором и заказчиком некоторых ограблений. Журналисты уже все пронюхали и общую информацию можно будет узнать из полуденных новостей.  Невероятно! Миллионер Арроуз Кренган – обычный вор!
-Выкрутится, - произнёс я. – Он же миллионер!
-Здесь не Россия, - отреагировал Сергей. – Это ему будет непросто.

***
Зурбаганская национальная галерея была расположена в бывшем дворце герцогов Лилианских, к коим относился и герцог д’Альвара – персонаж рукописи писателя Дювентре, судя по всему, реальное историческое лицо.
Мы зашли в здание, и администратор – приветливая чернокожая девушка, сообщила нам, что доктор Гроствер будет на работе лишь через час.
– Тебе, как всегда, везет, – сказал Сергей. – Успеешь пройтись по залам и осмотреть эспозицию.
И мы, войдя в лилианскую сокровищницу мировой живописи, зашагали по скользкому мраморному полу. Залы дворца мне напомнили интерьер Эрмитажа, но Сергей сказал, что скорее это Лувр, только несколько меньше размерами. Я же, забыв обо всем на свете, погрузился в мир уникальных шедевров, репродукции которых ранее видел лишь в каталогах и на фотографиях. В самый неподходящий момент мой друг вывел меня из эстетического транса и указал на часы.
– Прошел час, – сообщил Сергей. – Наверняка тот, кто нам нужен, уже на своем рабочем месте.
Мы вернулись в служебные помещения, и вновь спросили доктора Гроствера. Через несколько минут к нам вышла стройная миловидная шатенка лет сорока, с прямыми длинными волосами, в строгом костюме серого цвета. Она окинула нас пристальным взглядом и деловито произнесла:
– Вы спрашивали доктора Гроствера?
– Да, – ответил Сергей.
– Я к вашим услугам.
«Вы?!» – чуть не вырвалось у меня.
– Вас что-то удивляет? – улыбнувшись, прочитала она мои мысли. – Я Элизабет Гроствер. Слушаю вас, господа.
– Меня зовут Серж Строгов, – представился Сергей. – Я из лаборатории журнала «Тайны истории». А это мой друг…
– Если вашу лабораторию интересуют официальные искусствоведческие консультации, – довольно мягко перебила она его, – то вы должны обратиться ко мне через администрацию музея.
– Да, нас действительно интересует кое-какая искусствоведческая информация, но это частный интерес. Мой друг из России Борис Серов, – представил он меня, – художник и специалист по работам старых мастеров. Он интересуется творчеством лилианского живописца Гильома дю Вентре.
При этих словах у миловидного доктора, как мне показалось, вспыхнула искорка в глазах, и она с интересом посмотрела на меня.
– Приятно слышать, что нашими соотечественниками интересуются в России. Вентре не очень известный художник, но крайне интересный. Несколько его работ находятся в Москве. Вы уже изучали их?
– Конечно, мадам…, – соврал, было, я.
– Можно просто Элизабет. И какая же из них наиболее привлекла вас? – продолжила она неожиданный блиц-опрос.
– «Гористый берег», – вырвалось у меня название картины, которое услышал чуть более часа назад.
Доктор Гроствер удивленно подняла веки, а я отвел взгляд в сторону, чувствуя, что краснею.
– Ну что ж, идемте, господа, – повелительным тоном произнесла она, и повела нас за собой.
Сергей ткнул меня локтем в бок и указал взглядом на ее округлые бедра, туго обтянутые серой юбкой.
Вскоре мы вошли в просторный кабинет, по периметру которого стояли столы, а над ними висели книжные полки. На столах лежали раскрытые книги, тетради, прикрытые полиэтиленом картины, стояли компьютеры, микроскопы, настольные лампы и какие-то химикаты в пузырьках и бутылочках. Элизабет Гроствер предложила нам сесть на стулья, а сама, словно кошка, слилась с кожаным креслом и, закинув ногу на ногу, закурила. Почти сразу же тихо зашуршала вытяжка.
– Здесь нельзя курить, – пояснила она, – но я ничего не могу поделать с этой вредной привычкой. Итак, что конкретно вас интересует? – обратилась она ко мне, и я понял, что благодаря Сергею именно мне придется вести этот диалог.
– Все, – ответил я. – В том смысле, что я занимаюсь не только изучением самой живописи, но и историческими, так сказать, реалиями, оказывавшими влияние на творчество художников, жизнеописаниями, биографиями мастеров, их характерами наконец. Хочу написать книгу на эту тему.
– Хм, – улыбнулась она, затягиваясь сигаретой. – Боюсь, что по всем пунктам вашей схемы я не смогу дать развернутых ответов. Но, что мне известно, расскажу с удовольствием.
В эту минуту в комнату тихо вошел угрюмого вида человек в белом халате, и наша собеседница вдруг неожиданно резко попросила его «выйти и не мешать». Он бросил на нее недовольный взгляд и молча удалился. А потом она тоном хорошего экскурсовода начала рассказывать о Гильоме дю Вентре, и у меня создалось впечатление, что делала она это уже не один раз.
Минут пятнадцать Элизабет Гроствер говорила об особенностях живописного стиля художника, проиллюстрировав свой рассказ показом цветного музейного каталога, в котором было немало фотографий его работ.
Работы Вентре были яркими, реалистичными и по стилю напоминали «малых голландцев». Особенно впечатляли панорамные морские и горные пейзажи с неизменным изображением кораблей, замков и утопающих в зелени деревенских построек. Затем наша рассказчица перешла на личность самого художника, излагая его биографические данные, во многом уже известные мне из текста рукописи.
– Вообще-то о Гильоме дю Вентре не очень-то много сведений, ибо он не принимал большого участия ни в политической, ни в общественной жизни Лилианы и Франции, – заключила доктор Гроствер свой рассказ. В основном он жил светской жизнью, много путешествовал, о чем сведения практически отсутствуют, а с конца семнадцатого столетия след его теряется вообще.
– Вот тебе раз, – воскликнул я. – И куда же это он мог деться?
– Предполагают, что он уехал в одну из колоний, куда правительство призывало переезжать обедневших дворян, наделяя их заморскими землями. Многие в то время переселились в Америку и в другие территории.
– Но ведь известна же приблизительная дата его смерти –1668–1748/9 год. Откуда-то она взялась?
– Эти даты определены по датировке его литературных произведений и живописных работ. Одна из последних – «Портрет сына», датирована 1747 годом. Кстати, она имеется в экспозиции галереи.
– Неужели не нашлось специалиста, который досконально взялся бы изучить его творчество?
– Вентре был, безусловно, талантлив, но все-таки, не Рембрант в живописи, и не Камоэнес в поэзии, – произнесла она. – Впрочем, есть один человек, который изучал и даже культивировал его творчество… Вернее был.
– Вы имеете в виду писателя Дювентре? – спросил Сергей.
– Н-нет, хотя именно благодаря известности Симона Дювентре имя его далекого предка и всплыло на поверхность, выйдя из забвения, – ответила Элизабет, взяв со стола несколько потертый цветной журнал и протянув его нам.
На лицевой обложке была фотография круглолицего седого старика с трубкой в зубах. Под ней была надпись: «Симон Дювентре. Сорок лет творчества».
– Значит, раз есть потомок, то он не мог не обладать генеалогической информацией о своем предке? – спросил я, рассматривая журнал.
– Я бы сказала: потомки. У Симона Дювентре был еще двоюродный брат, парижский искусствовед – Жюльен. Я немного знала его. Вот он и писал о Гильоме дю Вентре. Только, к сожалению, его тоже уже нет в живых.
– Тогда посоветуйте, что и где мы можем прочитать у него на эту тему? – спросил я.
Элизабет Гроствер грациозно затушила сигарету и пожала плечами.
– Не помню, – произнесла она, выдержав небольшую паузу. – С французской периодикой я не очень хорошо знакома, а здесь, в Лилиане, вышло несколько статей в «Литературно-художественном журнале», по-моему…, да, пожалуй, и все. Во всяком случае, мне больше ничего не известно.
С этими словами она встала с кресла, давая нам понять, что наше время истекло.
– Единственное, чем я еще могу помочь вам, так это показать работы Вентре, хранящиеся в нашем музее, – произнесла она, улыбнувшись, и направилась к дверям.
– Были бы вам весьма признательны, – отреагировал Сергей.
Мы вышли из кабинета и, прошагав вслед за нашим гидом по коридорам, совсем не походившим на помещения старинного замка, очутились в длинном прохладном полутёмном зале, заставленным стендами с плотно развешанными на них картинами.
– Здесь хранятся взаимозаменяемые работы из числа постоянной экспозиции, – включив свет пояснила Элизабет. – Полотна малоизвестных мастеров, в том числе и Вентре, находятся как бы на подхвате. Идите сюда. Вот тут висит большая часть его работ из тех, что имеются в фондах музея.
На высоких стендах, стоящих углом друг к другу, в старинных рамах висели картины, все примерно одного небольшого размера. Их было более полутора десятка. Среди морских, горных и лесных пейзажей, зданий и дворцовых парков с жанровыми сценами, находился портрет, с которого на нас смотрел человек лет тридцати, с вьющимися темными волосами, с открытым взглядом и характерными чертами смугловатого лица. Он стоял, опираясь спиной на мраморные перила, на фоне синего моря и уходящей вдаль полосы зеленого берега. У меня сразу же появилось ощущение того, что я уже видел этот портрет ранее.
– Это «Портрет сына»? – спросил я.
Доктор Гроствер утвердительно кивнула головой. Первые несколько минут мучительного узнавания вдруг резко сменились неожиданным открытием. Да это же Карье! Только лицо молодое! Я мысленно убрал вьющиеся волосы, представив человека на портрете лысым. Это, несомненно, было лицо Карье, или того, кто умер в Центральном художественном музее, в Москве, два года назад. И оно, вопреки моим ожиданиям, не имело ничего общего с лицом писателя Дювентре.
– Скажите, Элизабет, – спросил я, с трудом сдерживая волнение. – Писатель Дювентре являлся прямым потомком автора этих работ?
– Нет. Судьба прямых потомков как раз неизвестна, так же, как и судьба самого Гильома дю Вентре.
– Простите, еще вопрос относительно искусствоведа Жюльена Дювентре. Не тот ли это человек, который скоропостижно скончался в Москве, в Центральном музее?
– Вы слышали эту историю? – удивленно спросила она.
– Только что вспомнилось. Я работал в этом музее, и потому знаю о случившемся.
Мне не терпелось обсудить свое открытие наедине с Сергеем. Я для виду бегло осмотрел картины на стендах и поблагодарил Элизабет Гроствер за интересную экскурсию. Она проводила нас до выхода.
– Оставьте свои координаты, – сказала она, прощаясь. – Может быть, мне удастся подобрать для вас еще кое-какую информацию.
Сергей протянул ей свою визитку, и мы откланялись.
– Удачный денек! – произнес он, когда мы сели в машину, успев промокнуть под небольшим дождём. – Значит, Карье – прямой потомок Гильома дю Вентре! Прямо как у Конан-Дойля.
– А что у Конан-Дойля? – не понял я.
– Ну как что? «В «Собаке Баскервиллей» Холмс улавливает по фамильному портрету сходство того, кто все это безобразие организовывал, с давним предком рода Баскервиллей. Вообще-то, пронести фамильные физиономические черты через столько поколений, я думаю, маловероятно, но факт остается фактом, если, конечно, ты не преувеличиваешь.
– Нисколько не преувеличиваю, – горячо воскликнул я. – Одно лицо, ей Богу!
– Ну ладно, ладно. Верю. Но в таком случае, сам собой напрашивается еще один вывод: тот, кто умер в Москве, и Карье, все-таки не одно и то же лицо. Долой мистику! Они явно родственники, потомки Гильома дю Вентре, близнецы-братья или что-нибудь в этом роде.
– Скорее всего.
– Да, наверняка. И причем оба интересовались, – а один из них до сих пор интересуется творчеством своего предка. Значит, неспроста!
– Хорошо бы узнать, отчего умер третий их родственник – Дювентре, – сказал Сергей, и я тут же вспомнил телерепортаж о смерти писателя.
– Я вспомнил, отчего он умер! От инсульта! Значит тоже от «головы»! – осенило меня. - Наверняка Карье знал о романе, так как являлся родственником писателя, и, безусловно, общался с ним! Тем более, еще на яхте он говорил, что все написано на основе подлинных документов.
– В общем, так. Сейчас я отвожу тебя домой, - продолжишь изучать рукопись, а сам, тем временем сгоняю на разведку к Клевесси, и затем в лабораторию за информацией о фашистах.
Через полчаса Сергей подвез меня домой и уехал. Я быстро переоделся в сухую одежду, заварил себе чаю, и расположился в кресле за чтением рукописи.

Взгляд в зазеркалье

Постичь Париж не мудрено
Через любовь, дуэль, вино.
Но, лишь луна коснется крыш
Узнаешь ты иной Париж.
Где избранным, тревожит слух
Таинственных мистерий звук.
Гильом дю Вентре

Которые сутки шла в Европу маленькая потрепанная шхуна с пятью членами экипажа на борту. В качестве сопровождения и для управления судном Гильом с Ласкаром взяли с собой Бернара Гранета и Жана Вепре. Пятым был испанец с этой же шхуны – Диего Баррес. Товарищи по несчастью уговорили отпустить его с Гильомом до первого европейского прибрежного селения, чтобы тот смог потом добраться до Тоуза и сообщить их семьям, что они живы и когда-нибудь вернутся домой. Баррес поклялся, что не приведет сюда военное судно, а пираты, в свою очередь, пообещали, что если это случится, то его товарищи будут немедленно повешены на прибрежных пальмах.
Отправиться в Париж, оставив команду без капитана, врача и единственного судна оказалось, как и предполагал Гильом, непросто. Тут же выступил Пьер Пальме со своими друзьями, крича, что если Вентре и приведет сюда какой-нибудь корабль, то он обязательно окажется военным корветом, и что он из своей доли добычи не даст ни су на подобное сомнительное предприятие. Ситуацию переломило не столько красноречие Ласкара, который сумел убедительно доказать всем, что иного выхода у желающих покинуть этот берег нет, сколько смелое решение Франсуа де Геля остаться с командой и взять на себя обязанности капитана. Тот факт, что ближайший друг Вентре остаётся, послужил своего рода гарантией, что капитан сделает все, чтобы вернуться сюда с новым кораблем, и перевесил возмущения сторонников Пальме и сомнения остальных. Кроме того, Ласкар заявил, что от членов команды не требуется делиться деньгами и все расходы по приобретению нового корабля он берет на себя, под личные гарантии Вентре и де Геля.
– Обещай, что не будешь трогать д’Альвару без моего участия, – назидательно сказал де Гель, прощаясь с Гильомом.
– Обещаю и надеюсь приобщить к этому делу всю команду, когда мы выберемся отсюда, – ответил Гильом намеренно громко, чтобы его слышали и остальные. – Иначе, боюсь, мне одному не справиться.
Долгими днями плавания доктор что-то постоянно записывал в свои тетради и вел пространные разговоры о вселенском единстве и божественном провидении. Гильом с интересом слушал его необычные речи, но с еще большим желанием пытался выведать тайные планы Ласкара.
 Для того, чтобы вызволить с далекого берега де Геля и других членов пиратской команды, судьба которых сейчас полностью зависела от Гильома, необходимо было много денег, иначе не купить новое судно, не набрать матросов, не запастись оружием и провиантом. Есть ли на самом деле у Ласкара такие средства? А если есть, то с какой стати он вызвался безвозмездно субсидировать Гильома? Нет ли здесь какого-нибудь подвоха? О какой такой миссии говорил доктор? На все эти вопросы Гильом не получил от Ласкара никаких конкретных ответов.
Течение Скроуз правым рукавом своим несло шхуну вдоль самого берега. Именно поэтому – из-за опасений встречи с прибрежными рифами и мелями течением не пользовались крупные торговые суда. Но такому маленькому кораблю, как эта рыбацкая шхуна, при умелом управлении были нипочем возможные прибрежные препятствия. Увлекаемая попутным ветром и быстротечной водной рекой, шхуна неслась вдоль туманных гористых берегов, то удаляясь в открытое море, то приближаясь на такое расстояние, что дикие, поросшие тропической растительностью скалы словно исполины нависали над маленьким суденышком.
Шли дни. Берег стал выравниваться в пустынные пологие склоны, на которых начали появляться первые прибрежные селения. Шхуна бросила якорь неподалеку у небольшой испанской фактории, и, высадив Барреса, да запасясь свежей водой и провизией, ушла в открытое море.
После трудного многодневного перехода достигли берегов Испании, которые обошли не приближаясь, стараясь избегать встречных судов. Когда на горизонте показалось унылое побережье Бискайского залива, Ласкар попросил Гранета взять курс в направлении небольшой хорошо знакомой ему прибрежной деревеньки Мелье д’Олон. Добравшись до нее, доктор Ласкар в сопровождении Вепре удалился на берег и вскоре вернулся с покупателями на шхуну. На вырученные деньги купили карету, запряженную четверкой жеребцов, новую одежду, и отправились в Париж.

        ***
В Париж въехали через неприглядные ворота Сен-Мишель, под вечер, когда солнце освещало лишь верхние этажи зданий, а сами улицы уже были разрезаны длинными серыми тенями. Вепре уверенно управлял лошадьми, покрикивая на прохожих, рискующих попасть под копыта, как будто большую часть жизни был не морским разбойником, а прожженным столичным кучером.
Гильом заворожено смотрел в окно на город, который многие годы был неотъемлемой частью его беспечной жизни, город, который был его второй родиной, его родным домом. Гильом любил Париж и завоевывал его ответную любовь своими колкими рифмами, звучавшими на площадях и рынках, в уличных кабаках и дворянских парках. Вот проехали дом начальника королевской птични, где Гильом чуть не стал участником антигосударственного заговора, а вот харчевня «Бургундский олень», хозяин которой не раз посылал за гвардейским патрулем, пытаясь спасти свое заведение от разрушения, когда Гильом с друзьями здесь проводили время. А вон там, за поворотом, гостиница «Пегас», куда под густой вуалью приходила к нему неповторимая Генриетта дю Валь, – когда ее муж – генерал дю Валь выезжал в действующую армию.
Гильом узнавал проплывающие за окном кареты места, вспоминая, словно сон, свою некогда бурную столичную жизнь, казавшуюся ему теперь далекой фантазией. Он с вожделением смотрел на город, желая вновь обладать им, но при этом испуганно отводил взгляд, встречаясь с чьим-нибудь взглядом на улице. Гильом смутно чувствовал, что изменился, а Париж остался все таким же привлекательно-развратным, азартным, жестоким и непостижимо-таинственным центром мирозданья, всегда вдохновляющим на прекрасные сонеты:
Прощальные лучи кладет закат
На розовые черепицы;
Еще блестит сквозь сумерки река,
А в переулках полутьма клубится.
Лазурь небес лиловый шелк сменил,
И угасают блики в стеклах алых.
На балюстрады Нотр-Дам взгляни,
На каменное кружево порталов.
Там пробудились мудрые химеры!
В оскале хитром обнажив клыки
Они глядят на город в дымке серой,
От любопытства свесив языки…
И впрямь занятно поколенье наше:
Король – смешон, шут королевский – страшен…*
Когда карета пересекла Сену, Ласкар попросил Вепре свернуть на одну из улиц, тянувшуюся вдоль реки и уходящую в лабиринт серых мещанских зданий. В этой части города Гильом раньше бывал редко и вскоре совсем перестал узнавать столицу.
Остановились на постоялом дворе какой-то прибрежной таверны, где Ласкар предложил всем перекусить, пока он сходит в дом, где они должны жить, чтобы предупредить хозяина об их приезде.
– Разве мы едем не к вам? – удивился Гильом.
– У меня нет жилья в Париже, – невозмутимо ответил Ласкар. – Мы будем жить у моего друга.
Гильом с товарищами вошли в низкое мрачное помещение, где за деревянными столами глухо стучали кружками и чавкали речные перевозчики, торговцы рыбой, веселящиеся подмастерья, солдаты и моряки с кораблей, пришедших из Гавра.
– Привычное место, – воскликнул Гранет, – Будто я прибыл не в Париж, а на Тортугу или в Порт-Ройял.
Подали жареного поросенка, рыбу, овощи и дешевое маконское вино. Увлекшись трапезой, Гильом не сразу заметил, как из клубов табачного дыма перед ним возник румяный низкорослый человек в серой неброской одежде.
– Вентре? Вы ли это, маркиз?! – произнес он надменным тоном, облокачиваясь о стол и бесцеремонно заглядывая ему в лицо.
Гильом вздрогнул и, узнав этого человека, мысленно проклял Ласкара за то, что тот привез их в эту таверну. Это был шевалье де Клиссон, приближенный принца Конде, имеющий влияние в фискальных и полицейских кругах, некогда открытый недоброжелатель Гильома.
– Не уверен, что рад вас видеть, шевалье, – отводя взгляд, ответил Гильом.
– Еще бы, – усмехнулся Клиссон, потрясывая головой. – Ведь я не смогу не поинтересоваться тем, что вы здесь делаете? Неужели король воспылал любовью к вашим памфлетам и вновь приблизил к столице?
– Во-первых, вы путаете памфлеты с сонетами, – сдерживая себя, сквозь зубы проговорил Гильом, – а во-вторых, я здесь проездом… в Нормандию.
Предчувствуя нежелательное развитие событий, он попытался взглядом предупредить Бернара Гранета, но не успел.
– Ваш друг хоть по виду и дворянин, но не слишком вежлив, а, капитан? – воскликнул Гранет.
– Капитан?! – удивился Клиссон. – Вы дослужились до капитана? И в чьей же гвардии, позвольте спросить?
– Временно стал капитаном торговой шхуны, – пытаясь смягчить ситуацию ответил Гильом, и налив вина в кружку, жестом предложил выпить наглому собеседнику. – Денежные тружности - приходится заниматься торговыми делами.
Шевалье задумался, а Вепре демонстративно, с шумом придвинул к себе накрытые шляпой пистолеты, лежащие на краю стола.
– Видно серьёзные трудночти, если дворянину пришлось пасть так низко, – произнес Клиссон, покосившись на Гранета и Вепре. - А это, значит, ваши матросы?
– Они самые.
Шевалье выдержал минутную паузу, и взял со стола кружку с вином.
– За ваше здоровье, Вентре! – провозгласил он и выпил. – Позвольте дать вам один совет: не будоражьте Париж своим появлением. Мне-то все равно, но кое-кого это может раздражать.
Он удалился, скрывшись в клубах табачного дыма, под задиристые взгляды Гранета и Вепре.
После ухода шевалье де Клиссона вернулся Ласкар и, узнав о нежелательной встрече, поторопил друзей убраться отсюда.
– Насколько я понимаю, если вы будете слоняться по Парижу, то вскоре полгорода узнает о вашем присутствии здесь?
– Тем более что слухи о том, что я скрывающийся преступник, уже наверняка дошли до столицы, – подтвердил Гильом. – Мне не стоит высовываться, доктор. Едемте за вашими деньгами, а затем, не теряя времени, на каком-нибудь судне в Гавр, покупать корабль.
На улице стемнело. Путешественники снова погрузились в экипаж, который после непродолжительного пути остановился в безлюдном переулке напротив темной воротной арки между высокими зданиями. Ласкар подошел к мощной, кованой железом двери и, нащупав кольцо, постучал. Дверь не открывалась.
– Неужели опять никого? – встревоженно проговорил доктор, и постучал еще раз, более громко.
Гулкий стук эхом отозвался по переулку, и опять долгая тишина. Вдруг наверху в стене, слева от двери тусклым светом вспыхнуло маленькое окошко, и огонек юркнул куда-то вниз. Через минуту за дверью заскрипели засовы, и она приоткрылась, сопровождаясь звоном металлической цепи, придерживающей ее. Из темной щели раздался мужской голос:
– Кого принесло в столь поздний час?
– Доминик, это я, Ласкар, – ответил доктор. – Или ты уже не ждешь меня?
В дверной проем просунулась лампада, и осветила лица собеседников. Потом дверь открылась, и голос из темноты возбужденно произнес:
– Ну, наконец-то, Раймон! Где тебя носило?! Кто это с тобой?
– Друзья, – ответил доктор, проходя внутрь – У нас экипаж.
– Сейчас, сейчас, открою ворота, – засуетился хозяин и вновь заскрипел засовами. – Загоняйте скорее, скорее!
– К чему такая спешка? – поинтересовался Ласкар, когда карета заехала во двор, а ворота и входная дверь вновь были закрыты на многочисленные засовы.
– Береженого Бог бережет, – ответил хозяин. – Слишком много стало появляться любопытных, да еще эта история… Сейчас расскажу. Идемте, идемте, господа, за мной…, наверх.
Гильом и его товарищи последовали за хозяином по темному коридору, почувствовав странный запах, который стоял в доме.
– Пахнет порохом, – заметил Гильом.
– Не порохом, а серой и сурьмой, – пояснил Ласкар.
По просьбе доктора хозяин сразу же проводил Гранета и Вепре на ночлег, в комнату на верхнем этаже, а Ласкара с Гильомом в просторное помещение, задрапированное потертыми гобеленами, где были наглухо зашторены окна и горели свечи. Теперь Гильом смог хорошо рассмотреть хозяина. Звали его Доминик Ставрос. Он был среднего роста, с правильными чертами лица, впалыми щеками, смуглый, с некогда черными, а ныне седеющими, коротко остриженными волосами. Его возраст, так же, как и возраст Ласкара, трудно поддавался определению.
Гильом и Ласкар уселись в кресла, стоявшие у низкого деревянного стола, на котором, вскоре появились фужеры и пузатые бутылки с бургундским.
– Полгода мы не виделись, Раймон, – распевно сказал Ставрос, усаживаясь напротив и разливая гостям вино. – Но будто прошло года три, не меньше! Столько событий! Если бы не твое отсутствие, у нас все бы пошло гораздо быстрее…
– Ну, так рассказывай, рассказывай! – воскликнул Ласкар.
– Даже не знаю, с чего начать, – задумчиво произнес Ставрос, покосившись на Гильома.
– Маркиз дю Вентре мой друг, – сказал Ласкар, поймав взгляд хозяина. – Один из немногих, от кого у меня почти нет секретов.
«Ничего себе почти, – подумал Гильом. – Сплошные секреты, да таинственные намеки на какие-то вселенские миссии».
– Понятно, – сказал Ставрос. – А я тут попал в совершенно идиотскую историю. Этот несносный Ламбер из Академии наук все-таки купил меня. Он предложил оформить официальное свидетельство на мое имя, чтобы я мог им отмахиваться от этих липучих епископальных фискалов, в обмен на проведение серии демонстративных опытов у него в лаборатории - к себе я его, естественно, не пустил.
– Ты согласился, и что же? – спросил Ласкар.
– Да ничего хорошего из этого не вышло. Ну, опы¬ты я, конечно, провел. Сначала сделал ему микстуру от подагры, наглядно показав преимущества рас¬тительного эликсира. Затем под соусом страшной тайны продемонстрировал простейший опыт палингенезии, используя при этом наши готовые материалы. Он, конечно же, пришел в неописуемый восторг и настоял на демонстрации всего процесса. Я согласился – не жалко, только вот не столько для дела, сколько для… Ну, в общем, поставил я запечатанную кол¬бу в свежий конский навоз, что был у него в конюшне, как делали в старину, с целью putrefactio,* а по мере остывания, рекомендовал подваливать свежего, теплого. Приказал ждать месяц и ушел, получив это злополучное свидетельство. Дней че-рез десять прибегает ко мне его камердинер, и про¬сит поговорить с хозяином, ибо он, по его мнению, совсем обезумел. Я поехал к нему и лишь вошел во двор, как чуть не задохнулся от страшного запаха гниющего навоза. Оказалось, что этот идиот, даром что академик, так раззадорился, что, к ужасу садовника, перерезал все цветы со своей прекрасной клумбы и, преобразовав их согласно моей схеме, запечатал в колбы, которые рассовал по навозным кучам. Но навоза ему показалось мало, и он стал скупать его мелкой монетой у кого ни попадя, да накупил столько, что заполонил им всю конюшню и половину двора. Представляешь себе ужас всех его домашних и слуг, которые чуть с ума не сошли от страшной вони!
– И что же дальше?! – смеясь, спросил Ласкар, когда Ставрос прервался, подливая вино себе в фужер.
– Дальше я, конечно, убедил его в ненужности подобных излишеств и, пожалев старика, а также чтобы отвлечь от палингенезии, решил продемонстрировать ему заключительную стадию Делания.
– Не сдержался, – вздохнул Ласкар.
– Увы. Я превратил несколько его серебряных ложек в такое же количество золота.
При этих словах Гильом, до этого спокойно слушая веселую историю, чуть не подпрыгнул на месте, но, поймав на себе хитрый взгляд Ласкара, тут же понял, что они разыгрывают его.
– Повергнул старика в изумление и ушел восвояси, – продолжал как ни в чем не бывало рассказчик, – да не тут-то было! Через несколько дней за мной пришли из муниципального суда! Оказалось, что эта стерва, его жена, которая давно живет с Ламбером порознь, прознав от управляющего об удачном опыте, через суд потребовала половину герметического золота, так как оно якобы увеличило капитал, включенный в их имущество совместного пользования.
– Ну да?!
– Клянусь, все так и было! Бойся женщин, Раймон! Одно меня спасло. В суде от горожан присутствовал магистр Бреголь, который, узнав, что я получил от Ламбера свидетельство, да еще и без его высочайшей подписи, авторитетно заявил, что, дескать, я давно признан академией лжеученым, остановившимся в своем развитии на уровне ветеринара, и, соответственно, никаких удачных опытов не было и быть не могло. Вот так враг мой сослужил мне хорошую службу.
– Повезло! А что же Ламбер?
– И он, конечно, все отрицал, но дело не в этом. Знаете, каким было постановление суда? Иск, в конечном итоге, все равно отклонили, мотивируя тем, что даже если факт превращения и имел место, то, поскольку серебро принадлежало непосредственно мужу, то это дает ему право и на золото!
Ласкар посмеивался, покачивая головой, а Ставрос уже серьезно сказал:
– Только после этого случая, с некоторых пор за моим домом шпионят какие-то темные личности, а один раз некто даже попытался пробраться внутрь. Хорошо, что Жак был дома и спугнул их. Теперь я стал более осторожен и не открываю дверей, не убедившись, кто ко мне пожаловал.
– Немудрено, – отреагировал Ласкар. – Любой присутствующий на суде мог заинтересоваться содержимым твоей лаборатории.
– Вряд ли. Суд был закрытым и, к тому же, все поверили Бреголю. Единственный человек, на кого я думаю, это он сам. Бреголь всегда завидовал мне и таким как я, в то время как сам только присваивал чужие открытия.
– Может быть, ты и прав, – задумчиво проговорил Ласкар. – Ну, а как дела с очагом?
– Давно заказал новый, да такой, что все процессы пошли быстрее! – воодушевленно отреагировал Ставрос. – А главное, я наконец-то понял, чего нам не хватало!
– Ну? – заинтересованно воскликнул Ласкар.
– Роса. Обычная природная роса, которую мы успешно используем в паленгинезии, но до сих пор не додумались использовать в приготовлении электрума!*
– Но она же выпарится?
– Выпарится, если мы зальем ее в расплавленные металлы, но, если мы заранее пропитаем ею металлы до ржавчины и окисления, перед коньюнкцией Сатурна и Марса? Не в ней ли мы отыщем те природные астральные элементы, родственные всем металлам, включая и те, которые должны помещаться в тигель? И не об этом ли вообще писал Магофон? Сейчас, сейчас…
При этих словах Ставрос вскочил с места и, выхватив из книжного шкафа потрепанный фолиант, судорожно отыскал нужную страницу.
– Вот, послушай: «Без поддержки неба человеческие усилия тщетны. Деревья не разбрасывают почки и не распускают семена круглый год. Всему свое время. Философское Делание получило название небесного сельского хозяйства». Действительно! Ведь баран и бык, изображенные здесь, соответствуют зодиакальным знакам весенних месяцев, когда все алхимики собирают небесную эссенцию…
– Ну-ка, ну-ка, – проговорил Ласкар и, подойдя к своему другу, тоже заглянул в книгу. – Ты хочешь сказать…
Дальше, к невыразимому разочарованию Гильома, пошли разговоры про реторты и колбы, филосовскую селитру и универсальный растворитель. Теперь он уже не сомневался, что попал в компанию скрытых сумасшедших, одержимых своими идеями. Во всяком случае, если у Ласкара и была какая-то миссия, ради которой он заставил Гильома бросить своего друга на далеком океанском берегу, то она явно не связанна с тем, чтобы обеспечить его деньгами для покупки корабля.
Чем дальше он слушал разговоры о превращении обычных металлов в золото, тем больше понимал, что денег не увидит никогда. Только сейчас он обратил внимание на более чем скромную обстановку в доме Ставроса. А доктор? Почему же он не спешит в Вест-Индскую компанию докладывать о своем расследовании? Гильом все больше погружался в многочисленные сомнения относительно происходящего.
– Ну, что скажете, дорогой Гильом? – вдруг, повернувшись к нему, спросил Ласкар. – Вы, я вижу, сильно удивлены нашим разговором?
Гильом от неожиданности интуитивно нащупал рукой шпагу. Пистолеты за поясом. Гранет и Вепре спят рядом, в соседней комнате. «Ну и ладно, – подумал он. – Если что – сбежим от этих сумасшедших, а там придумаем, что делать дальше».
– Если вы хотите знать мое мнение об услышанном, – ответил Гильом, – то позвольте прежде спросить: не разыгрываете ли вы меня подобными разговорами?
– Разочарую вас, Гильом, – со вздохом ответил Ласкар, – но герметическое искусство является основным делом нашей жизни, моей и Доминика.
Ставрос удивленно смотрел то на Ласкара, то на Гильома.
– Я думал, твой друг посвящен в то, чем мы занимаемся, – недоуменно произнес он.
– Теперь посвящен, – ответил доктор.
– Нет, нет, я вовсе не желаю быть посвященным в ва¬ши дела, – заявил Гильом. – Простите, доктор, при¬знаюсь откровенно: мне это совсем неинтересно, тем более что я слышал немало нелестных отзывов о вашей науке. Зато, пользуясь случаем, хочу спро¬сить вас напрямик: как скоро вы выполните обе¬щание, во исполнение которого привезли меня сюда?
– Отвечу вам так же прямо, Гильом, – сказал доктор. – Свое обещание я выполню сегодня же ночью, если, конечно, Доминик мне позволит.
Таким ответом Гильом был совсем сбит с толку.
– Позволит что? – настороженно спросил он.
– Позволит воспользоваться лабораторией и готовыми материалами, чтобы произвести для вас нужное количество золота.
– Вы шутите?!
– Я серьезен, как никогда.
– Вы сделаете золото?! Прямо сейчас сделаете золото?! – усмехаясь, воскликнул Гильом.
– Ну да.
– За кого вы меня принимаете?! Я, конечно, не раз имел возможность убедиться в ваших удивительных лекарских способностях, но, мне кажется, вы забыли о том, что на дворе грядет восемнадцатое столетие? Не слишком ли подолгу вы бываете вдали от родины, доктор, а вы, уважаемый господин Ставрос, не слишком ли подолгу просиживаете в своей норе? Опомнитесь, господа! А как же открытия англичан Ньютона и Бойля, авторитет которых, говорят, общепризнан современной наукой? А ведь именно они подали в Парламент петицию с просьбой принять билль, запрещающий проведение алхимических опытов! Кроме того, я знаком с гипотезой месье Лемери о простом однородном теле и неделимости его на различные элементы.
– Похвальная осведомленность о новейших достижениях науки! – затметил Ставрос. – Только будет вам известно, молодой человек, что господа Ньютон и Бойль подавали петицию не с просьбой запретить процесс трансмутации, * а с просьбой запретить разглашение этого процесса, дабы избежать падения рыночной стоимости золота! Смею вас заверить, что я обладаю более точными знаниями, чем вы, о деятельности наших английских коллег. Видите ли, большинство современных ученых идут простым логическим путем. Не так-то сложно посредством обычной человеческой логики устанавливать причинно-следственные связи в природных явлениях. Легко видеть то, что видно, но как увидеть то, что не различает человеческий взгляд? Именно этим и занимается наша наука, которая потому и недоступна для понимания многим ученым-торопыгам. Ведь не хотите же вы сказать, что если человек чего-то не видит, не ощущает, не осязает, то этого нет в природе?
– Конечно, нет! – воскликнул Гильом.
– А как же Бог? – вдруг вставил Ласкар, чем снова сбил Гильома с толку.
– Ну…, это совсем другое…
– Другое? Но ведь мы не видим Создателя, хотя при этом безоговорочно признаем его наличие, – подхватил Ставрос. – А раз так, то, значит, мы не можем не признать и всего многообразия Божественного, что также может быть не подвластно определению с помощью обычных органов чувств и обычной человеческой логики. Впрочем, Раймон, – спросил он, повернувшись к Ласкару, – может быть, ты все-таки объяснишь мне, зачем вдруг возникла необходимость доказывать истинность герметического искусства твоему неверующему другу?
– Конечно, Доминик. Прости, что не успел сде¬лать это ранее. Дело в том, что Гильом дю Вентре…
– Гильом дю Вентре благодарит вас за гостеприимство, – поднимаясь с кресла, сдержанно произнес Гильом, – и желает откланяться. Простите меня, господа, но боюсь, что вам трудно будет убедить меня в истинности вашей науки.
– И вы не хотите принять участие в эксперименте? – интригующе спросил Ласкар. – Впрочем, это только для вас эксперимент, а для нас уже пройденный этап. Ведь вы любознательный человек. Неужели вы пропустите, может быть, самое необычное событие в вашей жизни?
– Я действительно любознательный человек, – подумав, ответил Гильом, – и потому меньше всего хотел бы остаться разочарованным в случае неуспеха вашего Делания, о чём вы, к моему удивлению, говорите столь уверенным тоном.
– В таком случае, может быть, вот это покажется вам интересным? – произнес Ласкар, резво кинувшись к высокому закрытому комоду. – Доминик, друг мой, помоги мне отыскать наши образцы удачного палингинеза.
Ставрос кивнул и достал из комода несколько пустых склянок. Ласкар взял одну из них в руки и показал Гильому. Это была обычная стеклянная колба, плотно закупоренная сургучом. Дно ее было покрыто тонким слоем пористого серого порошка.
– Это пепел, – пояснил Ласкар. – Пепел цветка тысячелистника. Посмотрите, что сейчас произойдет. Смотрите внимательно!
С этими словами доктор поднес колбу к свече и стал нагревать ее дно. Гильом несколько минут недоуменно глядел сквозь прозрачный сосуд, как вдруг заметил, что частички пепла начали медленно подниматься со дна колбы и хаотично перемещаться по всему замкнутому пространству. Произошло нечто неожиданное и удивительное. Рассматривая колбу, Гильому показалось, что плавающие частички пепла незаметно стали соединяться в туманное изображение полевого цветка! Еще через пару минут внутри сосуда возникло туманно-прозрачное, но в то же время абсолютно четкое изображение тысячелистника. Оно было настолько реальным, что видны были все элементы растения – стебель, листья и многочисленные мелкие цветочки, составляющие единое соцветие!
Гильом был так удивлен, что даже неожиданно почувствовал легкое головокружение и облокотился о стол.
– Что это? – недоуменно спросил он.
– Это простейший алхимический опыт палингинеза, – ответил Ласкар. – Интересно, не правда ли? Самого растения давно уже нет в физической природе. Оно измельчено в порошок, который подвергся многократной специальной обработке, но тем не менее при малом нагреве колбы мы видим этот цветок.
– Призрак! – вырвалось у Гильома.
– В общем, да, – подтвердил Ласкар. – Люди называют подобный образ призраком, мы же – астральным телом, духом, который незримо присутствует в любом предмете. Вся алхимия, дорогой Гильом, по сути своей, есть знание о природе невидимых элементов, составляющих астральные тела вещей. Каждый предмет имеет тело и душу, которые связанны между собой Духом божественным. Он есть и причина и закон. Используя силу его, можно переводить видимые элементы в невидимые, и также из невидимых элементов создавать видимую материю. Вы понимаете меня?
Пораженный тем, что увидел, Гильом не нашелся что ответить.
– Теперь я хочу пригласить вас в лабораторию, – мягким, но повелительным тоном произнес Ласкар. – Проводи нас, Доминик.
– Если это так необходимо, пожалуйста, – пожимая плечами, произнес Ставрос. – Следуйте за нами, молодой человек.
Гильома вдруг посетило странное волнение и, поддаваясь возникшему любопытству, он молча последовал вслед за Ставросом и Ласкаром.
Они спустились на первый этаж и вошли в большую темную комнату. Ставрос зажег свечи, а Гильом внимательно осмотрел помещение, проникаясь все большим интересом к происходящему. Это была настоящая, хорошо оборудованная лаборатория. В центре ее находился большой тлеющий очаг, над которым нависала широкая жестяная вытяжка. По стенам тянулись столы с расставленными на них всевозможными лабораторными принадлежностями: колбами, трубками, весами, разнообразным инструментом, расфасованными по ячейкам, слитками каких-то металлов, коробочками с порошками и баночками с жидкостями. В ближнем левом углу находился высокий стеллаж с книгами и рядом стол, на котором были разбросаны листы бумаги, испещренные записями.
Ласкар тем временем разжег в очаге пламя и стал готовить к работе инструменты, реторты и порошки.
– Принцип создания алхимического золота по сути своей прост, – говорил он по ходу дела. – Важ¬но знать, что золото имеет тройственную природу – эфирную, жидкую и материальную. Это абсолютно одно и то же золото, находящееся в трех разных состояниях. Задача алхимика – используя соб¬ственные познания божественной природы, перевести золото из одного состояния в другое. Только и всего.
– Но вы, я вижу, собираетесь использовать для этого другие физические тела? – спросил Гильом.
– Конечно. Мы используем для этого как элементы, содержащиеся в природе, так и искусственные, - созданные нами порошки и эликсиры. Они содержат дух божий, тот самый, который творит природу и создает в ней все, что нас окружает, те же золотые самородки, например.
– Вы хотите сказать, что делаете то же, что делает сама природа при созидании вещей? – спросил Гильом.
– Вы правильно поняли меня, – невозмутимо ответил Ласкар. – Хотите получить золото – делайте то, что делает природа, создавая золотую руду.
– Но получается, что вы берете на себя роль Создателя?!
– Вы льстите нам, – рассмеялся Ставрос. – Господь создает условия для выполнения своих замыслов, природа исполняет их, а адепт* является лишь скромным знатоком ее внутренних процессов.
Тем временем для Делания все было готово. Ласкар приготовил вымоченные в каком-то эликсире два куска металла весом в несколько унций каждый и положил их в разные отделения раскаленного тигеля. Один из них, как он пояснил, был кусок олова, другой – свинца. Через некоторое время, когда они расплавились, Ласкар вылепил две небольшие пластины из мягкого воска, а Ставрос достал откуда-то маленькую коробочку, и высыпал из нее, на каждую из пластин, по несколько зернышек красного кристаллического порошка. Доктор скатал из пластин два шарика и, многозначительно посмотрев на Гильома, бросил их в каждое отделение тигеля. Вдруг куски расплавленного металла начали резко и сильно кипеть, а потом на них появилась густая радужная пена из красных пузырей, которая поднималась почти до краёв сосуда. Пламя вокруг тигеля переливалось всеми цветами радуги и через четверть часа угасло само собой.
Ласкар взял щипцы и, сняв тигель с огня, налил в него воды. Когда вода перестала шипеть, Ласкар и Ставрос, склонившись над тигелем, удовлетворенно покачали головами и предложили посмотреть Гильому. Он подошел ближе и, заглянув в тигель, увидел лежащие в воде два бесформенных куска красновато-желтого металла.
– Они уже остыли, и вы можете взять их, – сказал доктор.
С непроходящей долей скепсиса Гильом взял в руки один из кусков и, почувствовав его вес, сразу же понял, что произошло чудо. Металл был тяжелым и плотным. Это несомненно было золото!
– Хорошо бы показать ювелиру, – тихо произнес он, хотя внутренне уже понимал: то, во что еще полчаса назад он не поверил бы, невзирая ни на какие словесные доказательства, теперь было абсолютной реальностью, сомневаться в которой не было никаких оснований.
Вдруг слиток металла стал расплываться у Гильома на глазах, и голова пошла кругом. Завертелись и замелькали вокруг огни горящих свечей, лица двух алхимиков, побежали друг за другом стеклянные колбы и… все изчезло.

***
Очнулся Гильом утром, лежа на широкой постели, в светлой комнате. Он чувствовал себя совершенно здоровым и бодрым. Рядом, в придвинутом к кровати кресле сидел доктор Ласкар, а сзади на спинку облокотился Ставрос.
– Доктор, – вырвалось у Гильома, и воспоминания вчерашнего дня разом нахлынули на него, – Это был сон? Мне приснился сон…
– Нет, – улыбаясь, произнес Ласкар, протягивая ему на ладони золотой слиток.
– Значит, это был не сон?! Значит, вы на самом деле адепты?!
– К сожалению, до адептов нам еще далеко, – ответил Ласкар, взглянув на Ставроса. – Мы всего лишь скромные алхимики, которые в поисках первовещества идут тернистой дорогой познания.
– Мы еще не получили философский камень, * и эта цель греет и ведет нас за собой, – добавил Ставрос. – Кстати, если бы мой друг рассказал мне сразу же, кто вы такой, месье дю Вентре, то вы смогли бы избежать той маленькой неприятности, которая постигла вас.
– Неприятности? – удивился Гильом и только сейчас почувствовал, что у него перевязана голова.
– При падении вы ударились об угол стола, – сообщил Ласкар, – но, к счастью, вам повезло, и вы всего лишь оцарапали голову.
– Но что случилось со мной? Отчего я упал?
Ласкар и Ставрос загадочно переглянулись между собой.
– Прежде чем мы ответим вам на этот вопрос, скажите: вы все еще сомневаетесь в истинности нашей науки?
– Пожалуй, нет, – подумав, ответил Гильом. – Уже нет.
– Вы отдаете себе отчет в том, что это настоящее золото, созданное на ваших глазах, а, значит, ве¬рите в то, что я способен выполнить свои обещания?
– Да.
– Тогда лежите, слушайте и удивляйтесь.
И Ласкар на пару со Ставросом, дополняя друг друга, рассказали следующую удивительную историю, во вторую часть которой Гильом поверил, опять-таки, с большим трудом.
Доминик Ставрос – грек по происхождению, был сыном торговца из Тулузы и студентом парижского университета. Он держал путь в свой родной город, когда остановился на ночлег в маленькой придорожной таверне где-то на пути между городками Гранмон и Лимож. Постояльцев в таверне было мало. Хозяин ее оказался веселым человеком, скучающим по общению и столичным новостям, а Доминик – молодым умником и хвастуном, не гнушающимся многозначительных разговоров о политике и теологии. Они вместе выпили и разговорились. Когда молодой человек похвастался, что умеет читать на различных старинных языках, хозяин воскликнул от радости и принес ему сверток с какими-то старыми бумагами, да коробочку с красным кристаллическим порошком.
Он рассказал Доминику, что около года назад здесь остановился один странный постоялец, по виду то¬же человек ученый, на которого неподалеку от та¬вер¬ны напали какие-то разбойники. Нападение произошло среди бела дня, благодаря чему слуги и некоторые из местных жителей встали на защиту путника, но перестарались. Оба разбойника были убиты, но сам ученый муж оказался ими смертельно ра¬нен и, пока послали в деревню за лекарем, отошел в мир иной. После похорон на местном кладбище, среди скудных вещей его нашлись эти бумаги и порошок. Погибшего никто не искал. Среди местных жителей и постояльцев хозяин не нашел ни одного человека, способного разобраться в этих бумагах.
Когда Доминик взглянул на порошок, он сразу же предположил, что это какой-то алхимический состав, а наскоро просмотрев бумаги, понял, что не ошибся. Малопонятные тексты были написаны на древнееврейском, и изобиловали специальными терминами, которые студенту уже приходилось слышать за время обучения в университете. Доминик тут же предложил хозяину за все несколько ливров, сумев убедить его, что делает это из чистого любопытства. Хозяин же, не заподозрив истинного интереса покупателя, согласился на сделку, только порадовавшись, что так выгодно избавился от бесполезных вещей.
Как только Доминик прибыл в Тулузу, он сразу же принялся за перевод и изучение текстов. Он перевел их все, кроме одного, написанного на неизвестном ему арабском языке. Но поскольку его познания в герметическом искусстве и в химии были довольно скудными, молодой человек решил обратиться за помощью к своему другу Раймону де Ласкару. Тот недавно закончил медицинский университет в Монпелье и уже практиковал в Тулузе лекарем и аптекарем. Он, обрадовавшись появлению старого друга, с удовольствием согласился помочь Доминику в изучении странных бумаг.
Первым делом Раймон перевел с арабского последний текст, который оказался не чем иным, как пред¬смертным письмом человека, предчувствующего известную лишь ему одному угрозу. Письмо было ад¬ресовано члену некоего Ордена, брату Гастену, ви¬димо, человеку, с которым должен был встретиться погибший, но не успел. Текст письма гласил, что он, брат Краон, призван Посланником и дол¬жен доставить герметический порошок Хранителю для помещения оного в недра Грааля! В случае, если с ним что-то случится, брат Гастен дол¬жен довести дело до конца, доставив порошок к мес¬ту назначения. Хранителя он узнает по фамильному гербу его Дома, рисунок которого приводился ни¬же.
Более четверти века прошло с тех пор. Ставрос и Ласкар шли по жизни вместе, сильно преуспев в герметическом искусстве, поставив алхимическое познание основной целью своей жизни. Попутно они пытались разыскать упомянутого в письме брата Гастена, но безрезультатно. Зато смогли выяснить, что брат Гастен, как и сам составитель письма, были членами столь могущественного ранее и давно канувшего в небытие Ордена Тамплиеров*, вернее той части его, которая сумела сохранить себя на протяжении трех столетий, выполняя свои секретные миссии и храня остатки древних тайн. Из самого письма, из других источников и разрозненных фактов Ставрос и Ласкар смогли предположить, что вожделенный крестоносцами Святой Грааль если и существует, то находится в секретных хранилищах Ордена.
После этих слов Ставрос раскрыл толстый фолиант и достал из него пожелтевший лист бумаги, который протянул Гильому.
– Вот это письмо, – сказал он. – Двадцать пять лет храним мы его. Обратите внимание на знак, по которому Посланник должен был узнать Хранителя.
Гильом пробежался сверху вниз по непонятным ему арабским каракулям, и вдруг… кровь ударила ему в голову.
– Да это же наш родовой герб! – воскликнул он, чуть ли не подпрыгивув с кровати. – Фамильный герб рода Вентре: чаша и два перекрещенных меча!
– Вот именно, Гильом, – подтвердил Ласкар. – Я случайно увидел этот герб у вас на плече, когда перевязывал рану, полученную вами при абордаже испанского судна.
– Да, действительно, у меня на плече есть маленькое клеймо с изображением мечей и чаши. Это старинный обычай, который сохранился в нашем роду с незапамятных времен – отмечать младенцев мужского пола фамильной эмблемой. Мне объясняли, что чаша символизирует богатство нашего рода, но вы хотите сказать, что здесь имеется в виду Святой Грааль – чаша, из которой пил Христос на Тайной вечере и куда собраны капли его крови?
- Чаша, которая даёт божественную силу и власть её обладателю, - пояснил Ставрос.
– Но… но я никакой не Хранитель, господа, уверяю вас! – в сердцах воскликнул Гильом.
– Пока не Хранитель, – ответил Ласкар. – Пока! Собрав кое-какие скудные сведения о современных членах Ордена Храма, мы выяснили, что Хранители – пожизненная должность Посвященных и является привилегией того или иного рода! Передается она по мужской линии, от старика, который уже чувствует приближение смерти, к сыну или племяннику. И так длится, покуда мужская линия не прервется рождением девочки. Тогда Хранителем назначается представитель другого рода из членов Братства. Я знаю, Гильом, что отец ваш умер, но у вас есть дядюшка – Экар дю Вентре. Вы сами рассказывали мне о нем. По всему видно, что он и есть тот человек, к которому двадцать пять лет назад держал путь брат Краон. И еще одним, хоть и косвенным доказательством причастности к Хранителям, является ваше вчерашнее помутнение головой.
– В старинных текстах храмовников я отыскал древнюю легенду, – продолжил речь Ласкара Ставрос. – Она гласит, что на всех Хранителей священных реликвий распространяется запрет, наложенный еще в дни основания Ордена его восторженным покровителем святым Бернаром Клевросским.* Запрет состоит в том, что Хранители и все потомки их сами не должны касаться таинств священных реликвий, то есть пытаться познать их секреты и использовать их – ни во зло, ни во благо. Тем же, кто сознательно или силою обстоятельств мог нарушить запрет, познание реликвий перекрывалось свыше, волею святого Бернара, в виде помутнения головой и отключением сознания.
Гильома охватил страх. Дьявольщина какая-то! Тут он вспомнил дядюшку Экара, его замкнутый образ жизни, увлечение философией, неизвестное содержимое дядюшкиного подвала, издревле хранящееся в старом замке и, главное, тот факт, что известный предок его, Эмбер дю Вентре, некогда состоял в братстве Ордена Храма.
– По вашему лицу видно, что вы поражены услышанным, – произнес Ласкар.
Гильом снял со лба повязку и резко помотал головой, как бы в надежде, что мысли, роящиеся в ней, установятся в правильный порядок.
– Откровенно говоря, я предпочел бы вообще не слышать того, что вы мне рассказали и не видеть вчерашнего эксперимента, – подумав, произнес Гильом. – Несмотря на все злоключения, произошедшие со мной, моя жизнь до сего момента казалась понятной и исполненной осознанными целями, которые теперь как-то меркнут на фоне того, что я услышал.
– На все воля Божья, – резюмировал Ласкар. – Ваши цели никуда не денутся, а события последних дней, может быть, только помогут вам отделить главное в вашей жизни от второстепенного, да понять нашу общую причастность к замыслам Господа.
– Но с какой целью вы рассказали мне все это?
– Видите ли, дорогой Гильом, – ответил Ласкар. – Мы бы хотели смиренно просить вас о том, чтобы вы представили одного из нас, меня, например, вашему дядюшке, если он, конечно, захочет принять и выслушать.
– Вы хотите проникнуть в тайну Грааля?
– Да, Гильом, и вы должны понять нас! Научная истина! Вот что влечет нас, и ради чего мы желали бы прикоснуться к Граалю. Что скрыто в нем? Какие блага он может дать человечеству? Поймите, Гильом, мир не стоит на месте. Наша мысль идет вперед, и такая реликвия как Святой Грааль, если, конечно, она действительно существует, не может бесконечно лежать в тайниках. Времена меняются, и если раньше Грааль должно было скрывать от воинствующих сарацинов, одичалых авантюристов и безумных королей, то сейчас, в наш просвещенный век, пора открыть и изучить его. Прикоснуться к материальному воплощению истины Христовой, познать, что несет нам Грааль… или же признать, что это просто древняя реликвия, и не более того? Поверьте, Гильом, мы не желаем нарушать законы Божьи, обычаи храмовников и их традиции хранения реликвий. Мы не претендуем на обязательное обладание тем, чего, может быть, и нет на самом деле, но как истинные ученые, мы должны попытаться прикоснуться к этой тайне, раз уж Господь вывел нас к ней. Кто знает, может быть, настало время раскрыть ее, и Создатель оповещает нас об этом?

***
Квадратный лекарский саквояж из английской свиной кожи был почти доверху наполнен золотыми слитками. Гранет и Вепре с глубочайшим недоумением смотрели в его недра и восхищенно покачивали головами.
– Этого хватит не только на покупку корабля, но и на вооружение, да набор хорошей команды из опытных моряков! – воскликнул Гранет.
– Только хорошо бы обменять все это на звонкую монету, – заметил Гильом. – Иначе у продавцов могут возникнуть ненужные вопросы.
– Этим мы и займемся сегодня вечером, когда выполним все приготовления к отъезду, – сказал Ласкар, – а я отлучусь в Компанию, чтобы доложить, наконец-то, о ходе моего дознания. Встретимся в домике у Жака. Доминик проводит вас туда.
Ставрос пояснил, что выехать с золотом за стены Парижа желательно засветло. А в Сент-Антуанском предместье находится дом его ученика Жака, где можно будет остановиться и дождаться Ласкара. Там же, в предместье, планируется совершить сделку по продаже золота, после чего вернуться в дом за вещами и тронуться в путь.
Вепре подготовил лошадей и, отобедав, путешественники погрузились в экипаж. Проехав центральными улицами весь город и обогнув безликую глыбу Бастилии, они выехали через Сент-Антуанские ворота. Проехав около лье, карета остановилась у невысокого каменного дома, на окраине парижского пригорода.
Неподалеку находилась продуктовая лавка, где Гранет и Вепре запаслись провизией для ужина и дальнейшего путешествия.
К вечеру появился доктор Ласкар. Он был голоден, но выглядел вполне довольным.
– Сегодня у нас удачный день, Гильом! – сообщил он за ужином. – Я попал на аудиенцию к самому королю. Он выслушал меня и поддержал все мои планы. Теперь у меня большие полномочия и послание к лилианскому королевскому интенданту, графу Ла-Раме. О вас я тоже замолвил словечко, так что, пока вы со мной, вам ничего не грозит.
– Пока я с вами? – переспросил Гильом. – А что же дальше?
– У меня в саквояже находится ваше помилование.
– Помилование?! – воскликнул Гильом. – Но я ничего не совершал!
– Не придирайтесь к юридическим формулировкам, – поморщившись, ответил Ласкар. – У монарха не было времени во всех тонкостях разбираться в вашем деле, но он подписал соответствующую бумагу, и она у меня. Важно то, что с вас в скором времени будут сняты все обвинения.
– Да, да, – подумав, согласился Гильом, – прос¬тите, доктор, это действительно неважно. Я дол¬жен благодарить вас за все, что вы для меня сделали!
– Не стоит, – отмахнулся Ласкар. – Тем более, что это дело еще не закончено. Тут есть некоторая формальность.
– Какая?
– В королевское помилование не вписано ваше имя. Формально это право поручено графу Ла-Раме, как представителю монаршей власти в Лилиане. Он должен это сделать на основании моих пояснений и проведенного на месте расследования. Но я уверен, что с этим не возникнет никаких сложностей.
– Вот так-так, – протянул Гильом. – Моя судьба зависит от отца моей возлюбленной. Но как отнесется он ко мне? Ведь до сих пор он уверен, что я государственный преступник и наверняка рад, что я не успел стать мужем его дочери.
– Думаю, что нам удастся убедить его в вашей невиновности. На худой конец, у меня есть еще кое-что, – загадочно произнес доктор, но об этом позже, по прибытию в Зурбаган. А сейчас нам пора. В одиннадцать часов вечера мы встречаемся у церкви Святого Луки с представителями ювелирного цеха. Мастер Турвиль должен оценить наше золото и принести деньги.
Под вечер тепло распрощались со Ставросом - сославшись на дела, он уехал в Париж. В половине одиннадцатого стали собираться. Ласкар взял саквояж с золотом и приготовил еще один, пустой, для денег. Все необходимые для отъезда вещи заранее сложили в карету, а Вепре остался на козлах, охранять ее и дожидаться своих товарищей.
Место встречи было недалеко, и туда отправились пешком, когда окончательно стемнело. Пройдя по тенистой каштановой аллее, Ласкар, Гильом и Гранет вышли на небольшую площадь перед храмом и остановились в тени высоких арочных колонн церковной ограды. Ночь была теплой и тихой. При ярком лунном свете хорошо было видно друг друга на большом расстоянии. Вокруг не было ни души. Прошло около четверти часа, когда послышалось цоконье копыт, и в темноте стал различим силуэт подъехавшей кареты. Из нее вышли три человека, которые прошли через площадь и остановились в центре, у каменного фонтана. Один из них был уже стар. Двое других – довольно молоды. Они были вооружены, а за плечами у них висели увесистые по виду кожаные мешки.
– Пошли, – сказал Ласкар, и Гильом с Гранетом последовали за ним.
– Приносим вам свои извинения, что были вынуждены задержаться, месье Сорне, – произнес один из них немолодым голосом.
– Сорне – это я, – шепнул Ласкар Гильому и громко произнес: – А мы уже собрались, было, уходить, уважаемый Турвиль! К сожалению, у нас мало времени, и потому давайте поскорее приступим к делу.
– Мы тоже не намерены вести с вами долгие ночные беседы, месье Сорне, – ответил Турвиль, подходя ближе. – Показывайте, что у вас.
– Прошу, – произнес Ласкар и, поставив саквояж на каменный парапет фонтана, раскрыл его.
Двое сопровождающих Турвиля склонились было над саквояжем, но тот резко отстранил их.
– Зажгите фонари! – приказал ювелир. – Мне нужен свет.
 Когда помощники выполнили его просьбу, Турвиль внимательно стал разглядывал золото, то с помощью лупы, то делая надфилем надрезы на поверхности, то пробуя вес слитков на ладони. Закончив, он махнул головой одному из своих, и тот поставил перед Ласкаром тяжелый мешок, в котором послышался глухой сыпучий звук монет. Второй сопровождающий хотел было сделать то же самое, но старик жестом остановил его.
– Вы хотите провести старого Турвиля? – неожиданно заявил он. – Мои глаза еще прекрасно видят даже при таком свете.
У Гильома екнуло сердце.
– Что вы хотите этим сказать? – встревожено спросил Ласкар. – Наше золото самой высокой пробы…
– В этом я не сомневаюсь, – перебил он его, – но я не подмастерье, господин Сорне, и могу распознать золото, привезенное из Англии, Испании и откуда-нибудь еще. Ваши слитки подозрительны и не соответствуют никаким известным мне стандартам. Я не знаю ни одной страны, в которой бы производилось такое золото, а это значит…
– И что же это значит? – возмущенно спросил Гильом, не понимая претензий ювелира.
– Это значит, молодой человек, что во избежание… в общем, я могу дать вам только половину требуемой вами суммы, месье Сорне.
– Что?! – воскликнул Ласкар, а Гильом и Гранет, оба, едва сдерживаясь, положили руки на эфесы своих шпаг.
Заметив это, сопровождающие Турвиля отреагироали ещё быстрее и выхватили шпаги из ножен, как будто заранее были готовы к этому.
– Тихо, тихо господа! – воскликнул хитрый старик, сдерживая обеими руками своих помощников. – Предупреждаю, что если вы примените оружие, то я позову полицейских гвардейцев.
«Откуда здесь среди ночи полиция»? – промелькнуло в голове у Гильома, и он тут же заподозрил неладное. Лишь только это пришло ему в голову, как на противоположной стороне площади из темноты аллеи вышли пятеро вооруженных людей.
Гильом и Гранет, ощетинившись шпагами, отбежали в сторону, прикрыв собой безоружного Ласкара.
– Не стоит этого делать, маркиз! – неожиданно услышал Гильом знакомый голос.
Из группы вышел низкого роста человек и близко подошел к Гильому.
– Не стоит этого делать, месье дю Вентре, – повторил он. – Если вы окажете сопротивление, мы вынуждены будем вас убить!
Приглядевшись, Гильом, к удивлению своему и к ужасу, узнал шевалье де Клиссона, с которым случайно встретился в парижской таверне. Не напрасно Гильома мучили плохие предчувствия. «Значит, все-таки эта встреча оказалась роковой! – подумал он. – Значит, он все это время следил за нами и теперь не преминет расквитаться со мной за старые обиды».
– Сдайте оружие, господа! – потребовал шевалье, смело надвигаясь на Гильома. – Именем короля, вы арестованы за незаконную торговлю контрабандным золотом.
– Ну уж нет! – воскликнул Гильом и переглянулся с Гранетом.
Тот спокойно вложил шпагу обратно в ножны, как вдруг резко выхватил из-за пояса пистолеты и разрядил их в группу гвардейцев. Один упал, но на него накинулись остальные. Отбросив пистолеты в стороны, Гранет успел снова выхватить шпагу и встать в позицию.
Гильом тем временем скрестил клинки со своим давним неприятелем. «Давно не упражнялся, – подумал он, и тут же сделал удачный выпад, вонзив шпагу в грудь противнику. Де Клиссон схватился за клинок обеими руками и повалился наземь.
Гильом удивился собственному проворству, и тут же вступил в бой с другими нападающими. Через пару минут он уложил еще одного, как вдруг боковым зрением увидел падающего лицом вниз Гранета. Гильом, не раздумывая, кинулся к нему на помошь, как вдруг кто-то больно саданул его чем-то тяжелым по голове. Зашатавшись, он обернулся и увидел перед собой вытянутое лицо одного из молодчиков ювелира, держащего рукоятью вниз увесистый пистолет. Тут же на него накинулись двое гвардейцев, и стали скручивать руки. Пока Гильом боролся с ними, он, краем глаза, с удивлением увидел удирающего по темной аллее доктора Ласкара.


• putrefactio – разложение (лат.)
• Электрум – металл, полученный из сплава семи металлов, объединяющий в себе магические достоинства каждого.
• Трансмутация – Алхимическое действие, в результате которого, один металл превращается в другой. С точки зрения современной науки, такое возможно только средствами ядерной физики.
• Адепт – алхимик, получивший философский камень.
• Философский камень – вещество, обладающее магическими свойствами, получение которого является конечной целью алхимика. Символ достижения высот в алхимической науке и проникновения в тайны природы.
• Орден Тамплиеров - (орден рыцарей Храма) основан фран¬цузскими рыцарями в Иерусалиме в 1118 году с целью обес¬печения безопасности христианских паломников в Па¬лестине. Орден был утвержден папой и поддержан многими европейскими правителями. Благодаря военным кампаниям, торговле и ростовщичеству, тамплиеры приобрели невероятные богатства, предоставляя кредиты не только королям лично, но и целым государствам.
• Бернар Клервосский – католический монах – подвижник, мистик и государственный деятель, причисленный к облику Святых (ХII век).



Глава 12
Маленькая, но неприятная.

Я с волнением поймал себя на мысли, что если раньше эта рукопись представлялась мне обычным приключенческим романом, то сейчас шестое чувство подсказывало, что написанное - правда. А как же иначе? Ведь всё странным образом сходится. Получается, что потомки Вентре ищут… Святой Грааль?! Вот почему Карье интересует Кунст-Фиш, где, судя по тексту рукописи, дядюшка Гильома дю Вентре мог хранить мистические реликвии! Значит, Карье, изучив неопубликованный роман своего родственника, взялся за поиски Грааля, и у него были основания верить этому тексту? Ведь если это всё литературная фантазия известного писателя, то тогда странно, что в неё поверили такие серьезные люди как Карье и Кренган, а кроме них еще какие-то темные личности, которые странным образом прознали, что я стану обладателем дискеты с текстом романа до того, как свершилось это событие!
Я закрыл глаза, и мне вспомнилось мое опасное приключение в подземелье под маяком. Неужели именно этим подземельем интересуются Карье и Кренган, пытаясь по известным только им приметам отыскать туда вход? Неужели оно ведет к сокровищам Тамплиеров, которые испокон веков хранятся в недрах старинного замка? Ответ напрашивался сам собой: если отбросить скептицизм и поверить в серьезность происходящего, то я, волею случая, провалился именно туда, куда, по-видимому, мечтают попасть Карье и Кренган. Чудеса! Детские фантазии о путешествиях и сокровищах превращаются в реальность?! Красочные сюжеты из приключений Индианы Джонса всплыли в моей памяти, а в душе возникло трепетное волнующее чувство приближения невероятного открытия.
В это время в холле щелкнул замок и хлопнула входная дверь. Сергей пришёл удивительно вовремя. Мне не терпелось рассказать ему о том, что я только что прочитал. Я вышел ему навстречу и… остановился как вкопанный.
Вместо Сергея передо мной стояли два здоровенных мужика среднего возраста, одетые в приличные строгие костюмы. Типичные агенты ФБР из американских фильмов. Они уставились на меня холодными взглядами, и волна страха пробежала по всему моему телу.
– Вы к Сергею? – хрипло спросил я, и ощущение супергероя – искателя древностей тут же исчезло. – Его нет дома…
В это время один из них резко шагнул ко мне и властно протянул руку к моей левой руке, в которой я держал несколько страниц рукописи. Поддаваясь какому-то гипнотическому влиянию, не владея собой, я протянул ему листы. Взяв их, он мельком глянул в текст, аккуратно сложил листы вдоль и упихал их во внутренний карман пиджака.
В этот момент я начал осознавать происходящее, как вдруг второй человек тоже шагнул вперед и, резко схватив меня за грудки, словно бульдозер стал теснить в комнату. Я стал вырываться, беспорядочно брыкаясь руками и ногами. Верзила, как ни в чем не бывало, с каменным лицом продолжал двигаться вперед, а потом резко швырнул меня в угол, в сторону письменного стола.
Я, уже не в первый раз в этой гостеприимной стране ощутил прелесть неожиданного полета в пространстве, но никак не думал, что нечто подобное может произойти со мной в доме Сергея, в месте, доселе казавшимся мне наиболее безопасным. Рухнув спиной на письменный стол и снеся все, что на нем находилось, я опять треснулся головой, на этот раз об экран монитора, которому, как ни странно, ничего не сделалось. Потом эстафету подхватил другой. Не дав мне опомниться, он профессионально схватил меня одной рукой за левое запястье, другой за шею и швырнул в противоположный угол, под книжный стеллаж, где я в полной мере смог ощутить на себе обильный душ из многочисленной научной литературы. Так они методично и молча, с невозмутимыми каменными рожами швыряли меня из угла в угол, пока не устали. Когда в комнате моим телом было разрушено все, что можно было разрушить, они успокоились и, связав мои руки серегиным галстуком, оставили меня лежащим на полу.
– Где рукопись? – склонившись надо мной, наконец-то спросил один из них.
Я попытался что-то просипеть, но окончательно потерял дар речи и выразительным взглядом указал на кипу рассыпанных у стола листов. Громила удовлетворенно кивнул, и они молча принялись собирать бумаги с текстом. Потом он поинтересовался о наличии дискеты, и я кивнул на компьютер, откуда он тут же извлек ее и сунул в карман пиджака. После этого оба верзилы отряхнулись, поправили на себе одежду и двинулись к выходу. На пороге первый мордоворот вдруг остановился, холодным взглядом посмотрел на меня и подошел к компьютеру. Он поднял с пола системный блок, резко дернул его вверх, оборвав тянувшиеся от него провода, и швырнул на пол, да с такой силой, что всем внутренностям этого агрегата явно в одночасье пришел конец. Из-за двери вернулся второй мужик. Желая помочь первому, он подпрыгнул и обеими ногами опустился на серый металлический ящик, промяв его до самого основания. После этой акции оба громилы удовлетворенно осмотрели комнату, явно наслаждаясь своей работой, и удалились, тихо прикрыв за собой дверь.
Я с облегчением выдохнул и закрыл глаза. Я жив! Меня опять чуть было не прибили в этой сказочной стране, но я снова остался живым. Неужели стоит и далее искушать судьбу?
Лишь только я подумал об этом, как, к моему ужасу, дверь в холле снова отворилась, и я зажмурился от страха, будучи в полной уверенности, что громилы решили вернуться, чтобы все-таки покончить со мной.
– Ни хрена себе! – услышал я знакомый голос и открыл глаза.
С неимоверной радостью и, каюсь, с некоторым, так сказать, дружеским злорадством я смотрел на застывшего на пороге Сергея. Растерянным видом своим он совсем не походил на полного уверенности в себе Джеймса Бонда, каким предстал передо мной в день моего приезда в Лилиану. «Здесь не Россия, здесь не Россия!» На тебе, получи эксцесс в собственном жилище! Посмотри на мои страдания и осознай истинность происходящего!
Когда мой друг опомнился и развязал мне руки, я, ощущая боль во всём своём теле, начал приходить в себя. Подойдя к зеркалу и увидев в нем свое бледное, помятое лицо, я вдруг опомнился:
– Ты не встретил их?! – с тревогой воскликнул я.
– Кого? – недоуменно спросил Сергей. – Не-ет!!!
– Но ведь не прошло и несколько минут, между тем как они вышли из дома и появился ты! Вы должны были столкнуться лбами на пороге!
Сергей схватил валяющуюся неподалеку клюшку для гольфа и осторожно подбежал к двери. Выглянув в смотровое окошечко, и никого не увидев, он нерешительно открыл дверь и вышел на крыльцо. Я проковылял за ним. Весь участок просматривался как на ладони, и на его территории никого не было. Сергей недоуменно посмотрел на меня, и мне только и оставалось, что пожать плечами. Потом мы обошли дом вокруг, и бегло, без особого энтузиазма, осмотрели садовые насаждения и другие укромные уголки участка. Нигде никого не было. Клумбы и трава вдоль забора оставались без примятостей. Разве что, замок калитки был отщёлкнут.
– Не думаешь же ты, что я все это инсценировал? – воскликнул я в сердцах, и Сергей тут же взмахнул руками, давая понять, что не имеет никаких сомнений на счет произошедшего.

***
– Мистика какая-то, – бурчал Сергей, разводя для меня успокаивающий порошок производства концерна «Броккус Холд». – То они заказывают украсть в твоем номере дискету, предвидя, что она там появится, то непонятно откуда узнают наш адрес, совершенно точно зная, что рукопись и дискета находятся именно здесь, и удивительным образом испаряются.
– Они?! – воскликнул я. – Ты уверен, что и те и другие одна компания?
– Не уверен, конечно. Может быть, за этой рукописью охотятся все разведки всех стран мира, но логичнее предположить, что это одна шайка, включая и тех, кто стрелял в тебя у виллы Кренгана.
– Неужели они действительно ищут Грааль?! Неужели они все относятся к этому так серьезно?
– Вера в чудодейственную силу Грааля жила в людях веками и с успехом перешла в наши времена. Возьмем хотя бы мистическую доктрину фашистов, которые немалое место в своей деятельности отводили поиску старинных священный реликвий, в том числе и Святого Грааля.
– Ты хочешь сказать…
– Я выяснил, что буква «А» на удостоверении штандартенфюрера СС Отто Штрассера – знак принадлежности его владельца к небезызвестной гитлеровской организации «Аненербе» – «Наследие предков». Если ты помнишь, «Аненербе» – этакий научно-исследовательский институт, который занимался поиском легендарного острова Туле, снаряжал экспедиции на Тибет в поисках Шамбалы, в Монсегюр в поисках Грааля, серьезно изучал астрологию и древнюю магию.
-Конечно, помню! - ответил я, но ведь официальная наука считала эти изыскания псевдонаучными!
-Наверняка, они таковыми и были, - ответил Сергей, - но, с другой стороны, кто их знает, может быть, они не были совсем уж полными идиотами и фантазёрами, и мы многого ещё не знаем? Впрочем, я не являюсь специалистом по мистическим аспектам их идеологии.
– Значит, та компания поджаренных эсэсовцев, которую я обнаружил в подземелье, спустилась туда в поисках Святого Грааля? Ну, прямо как по сценарию Спилберга.
– Насколько я знаю, Спилберг снимал «Индиану Джонса», основываясь не только на собственных фантазиях, но и на конкретном историческом материале. Конечно, наиболее реальным выглядит предположение, что эсэсовцы в подземелье охотились за «сопротивленцами», но их принадлежность к «Аненербе» волей-неволей наводит и на другие мысли. Важно, что всё это перекликается с тем странным ажиотажем, который происходит вокруг нас.
– Да уж…, – простонал я, разминая ушибленное плечо.
– Так что, Боря, рабочий вывод пока что напрашивается один: – резюмировал Сергей, не обращая внимания на мои стоны. – Карье с Кренганом и эти таинственные разрушители ищут… Святой Грааль. И мы с тобой, волею судьбы, стали обладателями их тайны.
– Выходит, мы стоим на пороге великого открытия?!
– Всё может быть, тем более что в последних страницах рукописи о Святом Граале сказано прямым текстом. Теперь понятно, почему их так интересует личность Гильома дю Вентре – хранителя священных реликвий тамплиеров.
– К сожалению, это были не последние страницы, – посетовал я. – Я не успел дочитать последнюю главу, в которой могла быть разгадка.
Сергей сделал разочарованное лицо и, выдержав паузу, хитро улыбнулся.
– Хорошо, что я предусмотрительный человек, – сказал он и, покопавшись в коробке с канцелярскими принадлежностями, достал оттуда из дискету, сунул ее в «ноутбук». – Дубль!
Через несколько минут принтер вывел последнюю главу рукописи Дювентре.
– Кстати, я понял, о каком «барометре» говорил Карье, – вспомнил я.
– Какая проницательность! Я и сам догадался, после того как ты пересказал мне прочитанное. «Барометр» – это голова Карье, которая подвержена приступам при опасной близости ее обладателя к святым реликвиям. Невероятно, но факт: заклятие Святого Бернара – не вымысел писателя и действительно передается от поколения к поколению!
– И нам следует обратить внимание на то, что когда Жюльен Дювентре и Карье изучали каталоги с живописью, у них случились приступы, свидетелями которых я оказался.
– Правильно, – согласился Сергей. – Наверняка на какой-нибудь картине Вентре изображено место, где искать Грааль. В этом все дело! Текст плюс картина – ключ к разгадке, а?!
При этих словах у меня аж за ушами зачесалось от нетерпения дочитать роман, но Сергей уже взял в руки листы.
– Читай, – воскликнул я. – Еще немного, и наши рожи появятся на обложках журналов.
– Или на некрологах, – мрачно пошутил Сергей.
Пренебрегая наведением порядка в комнате, мы вновь расселись в креслах, и Сергей принялся вслух, скороговоркой читать текст.
– «Гильом пришёл в себя на соломенном тюфяке, брошенном на пол», – начал Сергей, но его прервал телефонный звонок.
Он поднял трубку и тут же выразительно посмотрел на меня.
– Одну минуту. Сейчас я его приглашу.



Убедительные доводы

За годы странствий и разлук
Иным предстал желанный дом
Передо мной. Врагом стал друг,
Кто другом слыл, тот стал врагом.
Сам на себя смотрю, дивясь –
То ли изгой, а то ли князь?
Гильом дю Вентре

               
Гильом пришёл в себя на соломенном тюфяке, брошенном на пол, в мрачном каменном каземате, который очень сильно напоминал ему то помещение для хранения рыбы, в доме д’Альвары, с которого начались все его злоключения. Такие же всокие серые стены и такое же зарешеченное окно под потолком, с той лишь разницей, что из него доносился не шелест морского прибоя, а стук копыт, шум проезжающих мимо экипажей и говор прохожих. Гильом догадался, что за стеной проходит людная парижская улица. Также он понимал, что у него нет никакой возможности не только выбраться отсюда, но и даже дотянуться до окна, чтобы определить, в какой части города он находится.
Он расслабленно лежал на грязной соломе, приложив ладонь к ноющему затылку, которому за последнее время так много доставалось, и предавался невеселым размышлениям.
Думал он, что теперь, как ни странно, все встало на свои места. Нечто подобное должно было случиться, ибо слишком много невероятного и многообещающего произошло с ним за последнее время. Лишь только забрезжило на горизонте восстановление его честного имени и месть герцогу, раскрытие волнующей тайны Святого Грааля и долгожданная встреча с Луизой, как вдруг эти заключительные акты пьесы, в которой он играл главную роль, как будто были прерваны, чьей-то властной рукой.
Вместо всего этого снова тюрьма, да еще одно малоприятное удивление – неожиданное бегство Ласкара. Но хуже всего – полная неизвестность. Впрочем, почему же неизвестность? Нетрудно предположить, что будет дальше. А будет дознание, затем обвинение в незаконной торговле золотом, происхождение которого ему не удастся объяснить, и осуждение за это, а также за убийство шевалье де Клиссона и, что самое обидное, за убийство иезуитского аббата в Зурбагане, которого он не совершал, но уже получил за это лишений, сродни настоящему убийцы.
Гильом разглядывал полукруглый потолок, сложенный из огромных каменных блоков, блики утреннего солнца на прутьях оконной решетки, и его вдруг посетило полное спокойствие и умиротворение, как будто все происходило не в жизни, а в театральной пьесе, а он, Гильом, был ее единственным зрителем.
«Неисповедимы пути Господни, – думал он, – не дано уразуметь их простому смертному, но все же, коли нам им же дан разум, то должна у нас быть хоть малая способность постигать планы Создателя?»
Призвав на помощь логику, Гильом отметил, что нет никакого объяснения тому, что ему неожиданно выпало столько передряг, из которых он, несмотря ни на что, выбрался живым. Неужели все закончится в этой башне? Что же хотел сказать Господь, свалив на его голову столько испытаний? Зачем приоткрыл занавес тайной науки Ласкара? Неужто для того, чтобы толком ничего не поняв, он унесёт свои впечатления в могилу, или, в лучшем случае, опять на галеры или соляные прииски?
За дверью послышались четкие шаги стражника. Они уверенно приближались, и Гильом внутренне приготовился к худшему.
Заскрипел засов, дверь открылась, и в проеме появился молодой офицер, который неожиданно вежливо спросил:
– Доброе утро! Вы, действительно, маркиз дю Вентре?
– Да, я маркиз дю Вентре, – ответил Гильом, – если это может хоть как-то мне помочь.
– Если бы перед вами стоял не я, а какой-нибудь другой человек, то это только навредило бы вам, но в данном случае вам повезло. Прошу следовать за мной.
Гильом поднялся и пошел вслед за офицером, который, пренебрегая всеми мерами предосторожности, повернулся к заключенному спиной и уверенно зашагал по темному пустому коридору. Остановившись около небольшой двери, он отворил ее, пропуская Гильома вперед. Дневной свет брызнул в глаза. За дверью шумела городская улица, и Гильом сразу же узнал площадь у Сент-Антуанских ворот.
– Вы свободны, месье, – произнес офицер.
Такого оборота событий Гильом никак не ожидал!
– Но кто вы?! – воскликнул он.
– Во избежание неприятностей я не хотел бы называть свое имя, – ответил офицер. – Скажу только, что я поклонник вашего таланта, и если судьба сведет нас еще когда-нибудь, то не откажусь выпить с вами лилианского херама и поговорить о поэзии и литературе. Постарайтесь побыстрее исчезнуть из города.
С этими словами офицер захлопнул за собой дверь. Не успел Гильом опомниться, как возле него остановился экипаж, и голос Вепре произнес сверху:
– Доброе утро, капитан! Мы рады видеть вас живым и здоровым!
Дверца кареты открылась, и Гильома встретило улыбающееся лицо доктора Ласкара. Внутри, напротив него, с перевязанным плечом сидел Бернар Гранет.
– За наше с вами спасение благодарите доктора, капитан, – сказал он.
– Если бы я вовремя не удрал, то вряд ли вам удалось бы выбраться отсюда, – подтвердил Ласкар, предвосхищая вопрос Гильома.
Карета дернулась и покатилась вперед.
– Как только я добежал до спящего Вепре, мы поспешили за полицейской каретой, увозившей вас с раненым Гранетом и чудом успели её догнать. К счастью, остановилась она у Сент-Антуанской заставы, куда вас и поместили.
– Но кто был этот офицер, который столь любезно выпустил меня?
– Это Гасьен де Куртиль,* капитан шампанского полка, под охраной которого находятся несколько городских ворот. Но не только любовь к поэзии заставила его взять на себя ответственность за ваше освобождение. Мне пришлось предъявить ему вот это, – сообщил доктор, протягивая Гильому свернутый лист. – Эта бумага оставалась с моими вещами, под охраной Вепре. Собственно, за этим я и убежал с поля боя.
– Что это?
– Теперь это ваша охранная грамота!
Гильом раскрыл лист и прочел текст, повергший его в полное изумление.

Лилианскому интенданту суда, полиции и финансов
графу Филиппу де Ла-Раме.

«Мы, король Франции и Лилианы, Людовик ХIV, высочайше повелеваем отписать в ведение Лилианской торговой компании вновь открытые заморские территории, расположенные на пятой географической параллели, по течению реки Тавассы. Силами компании организовать обустройство Тавасской колонии с фортом____________________ и принять их на хозяйственное обеспечение. Колонию соорганизовать в соответствии с общими государственными ордонансами по уголовному, гражданскому, коммерческому, морскому и лесному праву.
Королевским представителем на время обустройства колонии назначается Раймон де Ласкар.
Губернатором назначается Гийом д’Юссон маркиз дю Вентре. В случае смерти его или отставки, назначение губернатора передается в ведение лилианского интенданта.
Всем открывателям и первым жителям колонии на момент ее регистрации в компании дается королевское покровительство и отпущение всех преступлений, если таковые ими были совершены.

Милостию Божию, Людовик ХIV.
11 сентября 1698 года.
– Я - губернатор?! – вырвалось у Гильома.
– Такова воля короля и Господа, – ответил Ласкар. – Полагаю, это лучше, чем быть пиратским капитаном. Конечно, здесь не обошлось без моего участия. Видите пустое место в названии форта новой колонии. Такое же пустое место до сегодняшнего утра было и там, где стоит имя губернатора. Мне поручено заполнить их, согласуя свои решения с графом Ла-Раме. Но это было сказано Людовиком на словах, и нигде не прописано. Вот я и решил не дожидаться встречи с интендантом. Пришлось несколько нарушить волю короля, но иначе мне трудно было бы уговорить капитана де Куртиля освободить вас, пользуясь лишь одной его любовью к поэзии. Одно дело освободить поэта, другое – только что назначенного губернатора французской колонии.
– Которой нет.
– Нет, так будет. Уверен, что и ваш друг де Гель, и Гью, и многие другие поддержат нас в этом начинании.
– А как же мое помилование?
– Надеюсь, что теперь его можно будет получить. Собственно, оно и нужно-то только для того, чтобы передать его в Зурбаганский суд и закрыть ваше дело. Вряд ли кто-нибудь осмелиться оспаривать волю монарха. А иначе как разрешить возникшее противоречие, когда вы должны быть за решёткой по решению суда, но при этом, по поручению короля, одновоременно заниматься созданием и управлением новой колонии?
– Даже не знаю, как отблагодарить вас, доктор! – расчувствовавшись, произнес Гильом. – Вы столько для меня сделали!
– Не стоит, Гильом, – отмахнулся Ласкар.
– Но куда мы теперь? И, кстати, удалось ли вам вернуть наше золото?
– А вы как думаете?
– Думаю, нет.
– Правильно. Капитан де Куртиль ничего не знает об этом, или делает вид, что ничего не знает.
– Бьюсь об заклад, что золото утащили эти подлые ювелиры, – вставил Гранет. – Эх, хорошо бы нагрянуть к ним, чтобы научить правилам честной торговли!
– К сожалению, это приятное занятие придется отложить на неопределенное время.
– Но теперь нам не купить корабль, – с сожалением сказал Гильом.
– Теперь нам предоставит корабль Лилианская торговая компания, да не только корабль, но и все, что мы пожелаем. Уж я-то позабочусь об этом! Так что сейчас мы прямиком держим путь на юг, в ваш родной Зурбаган.

***
Благополучно миновав границу последнего итальянского герцогства, путешественники, сменив лошадей в лесной придорожной таверне, долго ехали по пустынной горной дороге, покуда она не вывела их в долину Лилианы. Здесь дорога оживилась, соединяя живописные прибрежные городки и деревни. На пути то и дело встречались крестьянские обозы с сеном и бочками с вином, военные из лилианских гарнизонов и вельможи, выехавшие на охоту.
Щемящее сердце волнение посетило Гильома, когда стали слышны речи местных жителей, звучащие на родном лилианском диалекте. Из-за разнообразия впечатлений от произошедших за последнее время событий ему казалось, будто он провел вдали от родных мест не пять месяцев, а несколько долгих лет.
Чем шире и оживленнее становилась дорога, тем яснее ощущалось приближение Зурбагана. Не доезжая его, свернули влево, обогнув город охотничьей дорогой, ведущей по склону Северных гор в сторону Лисса. К вечеру, когда начало темнеть, Гильом сам взялся за управление лошадьми и уже в полной темноте вывел экипаж в долину, где была расположена деревня Ле-Ге. Здесь, в доме виноградаря Генона, он надеялся увидеть свою сестру Клеманс и обрадовать ее неожиданным появлением.
Двухэтажный каменный дом встретил путешественников сначала темными окнами и собачим лаем из-за ограды, а потом удивленными и радостными возгласами его обитателей да слезами Клеманс. Охи, вздохи, молитвы не к месту и обильный ужин с терпким херамом – долгожданный итог долгого путешествия домой.
Новости о последних зурбаганских событиях оказались довольно скудными. Клеманс, хоть и жила в миру, но была слишком далека от светской жизни лилианской столицы.
Одно лишь успокоило Гильома: дядюшка Экар, по словам сестры, за последние месяцы почти не изменился здоровьем, хотя и пребывал в постоянном беспокойстве по поводу исчезновения племянника. Старик жил в горах, в Охотничьем домике. Он хорошо там обустроился и даже стал выходить прогуливаться по узкой горной тропе, радуясь дикости горной природы и собственному одиночеству.
На утро следующего дня Гильом попросил сестру съездить к дядюшке, чтобы она обрадовала его вестью о его возвращении, а сам, оставив в доме раненого Гранета, в сопровождении доктора и Вепре отправился в город.
Гильом шагал по знакомым многолюдным улицам Зурбагана в надвинутой на глаза шляпе, не боясь, что его случайно узнает кто-нибудь из прохожих. Даже родная сестра не сразу узнала его, когда он появился у нее: загорелый, с отросшей бородой, совсем не походивший на прежнего вальяжного аристократа в новомодной одежде.
Протиснувшись сквозь шумную толпу на Лавочном мосту, Гильом, Ласкар и Вепре вышли на морскую набережную. Пройдя мимо выстроившихся вдоль моря шикарных дворцов зурбаганской знати и богатых мещанских зданий, они направились в сторону порта, где среди домов торговцев, складов и счетных контор затесалась таверна «Вкус моря».
Ее хозяином был Гофферс Синкрайт – хороший знакомый Гильома, типичный лилианец, во внешнем облике которого отразились характерные черты всех его издавна перемешанных между собой предков – итальянцев, французов и англичан. Синкрайт был известен тем, что помимо таверны, содержал целую труппу актеров. Она развлекала зурбаганскую публику веселыми выступлениями на улицах и площадях, в кабаках и в домах богатых горожан. Спектакли были полносюжетными, веселыми и смелыми по отношению к властям, благодаря чему выступления труппы всегда сопровождались аншлагами и приносили хозяину неплохой доход. Но мало кто знал, что почти весь колкий репертуар актеров писался не кем иным, как Гильомом дю Вентре. Синкрайт боготворил Гильома, дорожил им и, насколько хватало совести, старался поддерживать его авторскими гонорарами, особенно тогда, когда тот проигрывался в карты или просаживал лишнего в кабаках на улице Гардена.
Встреча с Синкрайтом состоялась на постоялом дворе его таверны.
– Знал, знал, что вы живы, господин дю Вентре, и не верил всем мерзостям, что про вас говорили! – восторженно затараторил он.
– И что же говорили?
– Стыдно повторять, – понизил он голос. – Го¬во¬рили, будто вы убили этого иезуита, а я не верил. Да не тот человек господин Вентре, говорил я, чтобы убивать в спину из-за угла! 
– А что же говорили еще?
– Еще? Еще... – вспоминал Синкрайт, жестом приглашая всех в дом, – Еще говорили, будто вы проигрались и украли у герцога бриллианты, говорили, будто вы убили своего дядюшку, и что вы английский шпион!
Гильом рассмеялся.
– Вы смеетесь, а мне слушать было противно. Как хорошо, как хорошо, что вы вернулись, господин Вентре! У меня совсем кончился репертуар. Сами актеры ничего толкового придумать не могут. Я хотел строить театр, но вы исчезли, и у меня кончились сборы. Но что произошло с вами? Вы скрываетесь?
– Не волнуйся, Синкрайт, сборы я тебе снова обеспечу, – прервал его Гильом, – но сперва помоги и ты мне.
Синкрайт провел Гильома и его друзей на открытый заросший виноградом балкон своего дома, откуда открывался прекрасный вид на море и порт. Они расположились за столом и, потягивая прохладное вино, Гильом кратко, опуская не относящиеся к делу подробности, рассказал Синкрайту о том, что с ним произошло.
Синкрайт же, подивившись приключениям, выпавшим на долю Гильома, в свою очередь рассказал, что герцог последние месяцы никуда не уезжал из Зурбагана, активно участвуя в управленческих делах Лилианы и развлечениях. Рассказал также, что вскоре он собирается отбыть куда-то в колонии по делам торговых компаний, к чему в настоящее время ведется активная подготовка. Что касается графа де Ла-Раме, то он в своей новой должности королевского инденданта взялся активно наводить порядок в герцогстве, отчего уже с десяток проворовавшихся служащих оставили свои доходные места, и даже сам герцог и муниципальный зурбаганский суд стали вынуждены почти во всем согласовывать с Ла-Раме свои действия. А вот о дочери его Синкрайт ничего не слыхал.
– Это все, что ты можешь мне рассказать? – спросил Гильом.
– Не волнуйтесь, месье Вентре, – ответил Синкрайт. – Уже сегодня вечером вы будете знать обо всем и во всех подробностях.
Гильом задумался, и его мысли прервал вопрос Ласкара, адресованный Синкрайту:
– Что это за судно?
Все посмотрели в сторону моря и увидели в проливе между островами Ката-Гур и Риольским мысом большое красивое судно, которое уверенно, на всех парусах двигалось в направлении порта.
– А Бог его знает, – ответил Синкрайт. – Посмотрите, сколько кораблей стоит на якорях в бухте, и еще больше пришвартованы в порту. Их тут каждый день десятки приходят с разных концов света.
– Но подобных кораблей я больше не вижу, – задумчиво произнес доктор.
– Пожалуй, вы правы, – приглядевшись, подтвердил Синкрайт. – Это новое судно, и не французское.
– Это действительно новое судно и, кстати, французское, – сказал Ласкар со знанием дела. – Насколько я знаю, это новый тип военного фрегата, какие недавно стали строить на верфях в Бресте.
Тем временем фрегат замедлил ход, и на нем начали спускать паруса.
– Ну что, дорогой Гильом. Насколько я понимаю, сегодняшний день мы проведем в гостях у вашего друга, – сказал доктор, посмотрев на Ставроса, – а уж завтра с утра отправимся к графу Ла-Раме?
– Но почему не сегодня? Откровенно говоря, мне уже сейчас не терпится повстречаться с герцогом и поговорить с ним по душам.
– Умерьте свой пыл, – сказал Ласкар. – Излишней поспешностью можно все испортить. Вы доверялись мне раньше, доверьтесь и теперь. Подождем до утра, а пока оставайтесь здесь и ждите меня. Я хотел бы прогуляться по городу и разузнать кое-что. Вы не будете против, если я возьму с собой Вепре для сопровождения?

***
Утром Гильома разбудил голос Ласкара:
– Вставайте маркиз! Есть интересные новости.
– Месье Вентре, – произнес, стоявший рядом, Синкрайт. – Там в порту судно герцога – «Мютина». На нем всю ночь происходила погрузка. Портовый клерк сообщил мне, что именно на «Мютине» д’Альвара собирается отбыть в Америку и что именно на это судно на сегодняшний день записан портовый лоцман. К концу дня корабль может выйти в море.
– Пришла пора поторопиться, – сказал Ласкар. – Самое время посетить королевского интенданта и рассказать ему о наших подозрениях, пока герцог не покинул Лилиану.
– Говорил я вам, что надо было идти к нему еще вчера! – одеваясь, проворчал Гильом.
– Не волнуйтесь, мы все делаем правильно, – спокойно ответил Ласкар.
Через несколько минут Гильом, Ласкар и Вепре на трех скакунах, любезно предоставленных Синкрайтом, мчались по еще пустынным утренним улицам к дому Ла-Раме, который находился близ собора Святого Павла.
За ажурными металлическими воротами прогуливались двое стражников, которые, увидев подъезжающих всадников, лениво встали под караул.
– Именем короля! – крикнул Ласкар и сунул им под нос развернутый лист бумаги с королевской печатью.
Заставив спешиться, их повели в дом. Вепре остался у входа, а Гильом и Ласкар оказались в тиши огромного вестибюля, где слуга оставил их под присмотром гвардейца и удалился будить графа.
Ждать пришлось недолго. Через несколько минут на лестнице послышались шаги, и вскоре Гильом увидел перед собой знакомого ему пожилого человека, который, поправляя на ходу одежду, быстрым шагом подошел к посетителям.
– Раймон де Ласкар, королевский представитель в Лилианской торговой компании, – отрекомендовался доктор.
– Маркиз д’Юссон дю Вентре, – последовал его примеру Гильом,
Граф при этих словах внимательно и недоверчиво посмотрел на Гильома.
– Вы?! – медленно проговорил он, выдержав паузу. – Да, действительно, вы маркиз дю Вентре, – граф запнулся и продолжил: – государственный преступник, и я должен вас арестовать.
– Всё изменилось, граф, – сказал Ласкар. - Вы не можете арестовать назначенного королем губернатора Тавасской колонии.
– Впервые слышу о такой.
– Раз есть губернатор, значит есть и колония, – ответил доктор. – Одним из пунктов нашего визита к вам является доведение информации об этом факте.
С этими словами Ласкар вынул из рукава королевский указ и протянул Ла-Раме. Тот прочитал его внимательно, изредка отрываясь и поглядывая на Гильома.
– Подпись короля, – нехотя констатировал граф после прочтения, – и печать… но имя губернатора вписано другой рукой, – приглядываясь к тексту, произнес он.
– Имя губернатора вписал я, согласуясь со своими полномочиями, – ответил Ласкар, подавая Ла-Раме другую бумагу.
После того, как граф прочитал и ее, Ласкар протянул ему третий лист, с помилованием, подписанным королем.
– Как представитель королевской власти, именно вы должны вписать сюда имя маркиза дю Вентре.
– Но с какой стати я должен помиловать государственного преступника?! – воскликнул граф.
– Потому что он не преступник, – ответил доктор. – Преступник – другой человек, и король поручает вам разобраться в этом крайне важном для государства деле, руководствуясь моими пояснениями. Если бы вы соблаговолили пригласить нас в кабинет и выслушать наедине, – сказал доктор, покосившись на стоявшего у входа гвардейца, – то смогли бы оценить особую важность нашего визита.
Ла-Раме еще раз мрачно посмотрел на Гильома и пригласил визитеров следовать за ним. Поднимаясь по лестнице и проходя залы, Гильом с волнением посматривал по сторонам в надежде, что из какой-нибудь комнаты ему навстречу выйдет Луиза, но на пути им не встретилась ни одна живая душа.
В тиши прохладного кабинета Ласкар и Гильом во всех подробностях изложили графу суть дела с собственными выводами относительно причастности герцога д’Альвары к исчезновению испанского золота.
– Но дело в том, граф, – заключил Ласкар, – что у вас нет времени на раздумья. Судно герцога в настоящее время стоит в порту под погрузкой, и д’Альвара может отплыть на нем в ближайшее время. Поэтому его срочно следует задержать, а уж потом проводить дознание.
Гильом сидел как на иголках, но Ла-Раме не торопился.
– Раз монарх поручает мне провести дознание столь важного дела, то я сделаю это с особым усердием, – размеренно произнес граф.
– Вот и прекрасно! – воскликнул Гильом. – В таком случае едемте к герцогу!
– Я подумаю над вашим предложением за завтраком, – ответил граф.
– За завтраком?!
Гильом с Ласкаром с тревогой переглянулись между собой.
– Вы собираетесь завтракать, а в это время на¬стоящий государственный преступник может сбежать в Аме¬рику?! – воскликнул Гильом. – Ну хотя бы пошлите кого-нибудь в порт, чтобы задержали судно!
– Я собираюсь завтракать, молодой человек, во-первых, потому, что все, что вы мне рассказали, весьма интересно, но… бездоказательно, – произнес Ла-Раме, выделив последнее слово. – А во-вторых, потому, что, насколько мне известно, отъезд герцога планируется лишь через несколько дней, после карнавала. И вообще, скажите спасибо, что я не надеваю на вас кандалы до завершения следствия.
– Спасибо, – сказал Гильом, – но у нас точные сведения об отплытии судна.
– В сегодняшнем портовом расписании на «Мютину» записан лоцман, – пояснил Ласкар, – а это значит, что судно собирается выйти из бухты в открытое море.
– Откуда у вас такие сведения?
– Из портовой конторы.
– Послушайте, а вы вообще отдаете себе отчет в том, что требуете от меня? – недовольным тоном спросил граф. – Вы понимаете, что, имея только лишь косвенные доказательства и предположения, я не могу арестовать герцога! Самого герцога! Вот если бы вы привезли мне прямой указ короля о его аресте…
– Мы привезли вам гораздо большее, – вдруг поучительно произнес Ласкар. – Мы привезли вам доверие короля! Монарх имеет собственное мнение по этому делу, но он доверяет вам в проведении истинного дознания и надеется на вашу объективность и быстрые действия. Имейте в виду, граф: если наши доводы окажутся верными, но вы не успеете задержать д’Альвару, то вряд ли это понравится королю.
– Решайте скорее, граф! – произнес Гильом.
– Ну, хорошо, хорошо…, – недовольно произнес Ла-Раме, выдержав паузу. – Вы убедили меня. Ступайте вниз, господа. Я буду готов через несколько минут.

***
К замку герцога, Ла-Раме подъехал в карете, в сопровождении четырех гвардейцев. Гильом, Ласкар и Вепре на взмыленных лошадях уже ждали его у ворот, которые тотчас открылись при появлении интенданта.
– Все-таки надо было кого-нибудь послать в порт, – с сожалением сказал Гильом Ласкару, шагая вслед за Ла-Раме по главной аллее дворцового парка. – Возможно д’Альвары давно уже нет во дворце!
– Герцог еще отдыхает и не велел беспокоить, – надменным тоном сообщил на входе камердинер, но, узнав королевского интенданта, тут же провел посетителей сквозь охрану. – Впрочем, если вы подождете несколько минут, господин Ла-Раме, то я, доложу о вас.
– Не стоит беспокоиться, Бренмо, – сказал Гильом, узнав слугу, – мы поднимемся к герцогу сами.
– Месье Вентре?! – удивленно воскликнул камердинер. – Вы?! Но ведь вы…
– Я вернулся, Бренмо, – с холодной улыбкой на лице сообщил Гильом. – Надеюсь, за мной еще осталось право входить к моему другу без доклада?
– Да, но…
– Ваш господин отменил это право или нет?
– Нет, месье Вентре.
– Прекрасно! В таком случае я пройду, а эти господа со мной, – решительно сказал Гильом, заметив при этом, как Ла-Раме бросил на него оценивающий взгляд.
Гильом поднялся по лестнице и, невольно ускорил шаг. Много раз он представлял себе встречу с д’Альварой, готовясь к обвинительным речам и вызову его на дуэль. Сейчас, когда наступал долгожданный и волнующий момент, у Гильома не осталось в голове ни одной осознанной мысли на этот счет, и лишь нарастающаяся злость, которая уже давно не посещала его, поднималась в нем с новой силой.
В покои герцога Гильом вошел первым. Следом появились Ла-Раме и Ласкар, оставив сопровождающих за дверями. Спальня была совмещена с кабинетом, в котором повсюду присутствовали следы легкого беспорядка: на столе разбросанные бумаги, на диванах неубранная одежда.
– Его нет во дворце, – убежденно повторил Гильом, проходя вглубь кабинета к следующим раскрытым дверям, как вдруг остановился как вкопаный.
Ему навстречу, как ни в чем не бывало из спальни вышел герцог д’Альвара. Увидев трех человек в своих покоях, он вздрогнул и раскрытыми от удивления глазами уставился на Гильома.
– Доброе утро, Ваша светлость! – напыщено произнес Гильом, с удовольствием наблюдая на лице гер¬цога выражение непомерного удивления, грани¬чив¬шего с испугом. – Простите за неожиданное втор¬жение, но после столь длительной разлуки я ре¬шил устроить вам небольшой сюрприз своим появлением.
– Святые угодники! Ты жив, Гильом?! – воскликнул д’Альвара, и лицо его осветилось такой неподдельной радостью, что даже сам Гильом смутился от подобного проявления актерского мастерства.
Герцог кинулся к нему с распростертыми объятиями, но Гильом резко оттолкнул его от себя обеими руками. Д’Альвара чуть не упал и с наигранным недоумением уставился на Гильома, а потом, как бы ища объяснения, на графа.
– Гильом… что с тобой?!
– Примерно такой я и представлял себе эту нашу встречу, – сказал Гильом. – Наигранная радость при виде неожиданно изчезнувшего друга и удивление его резким обращением.
– Но я действительно не понимаю тебя! Ты жив, и для меня нет радости, большей чем эта…
– Вы хотите сказать: неприятности, большей чем эта?
– Я ничего не понимаю! – воскликнул герцог, уже обращаясь к Ла-Раме таким тоном, как будто до этого он только и занимался тем, что репетировал эту фразу.
– Не требуйте объяснений от меня, – ответил интендант. – Я сам нахожусь здесь для то¬го, чтобы получить их от вашего друга и от вас, Ваша светлость.
– От меня?! Но в чем я должен объясняться перед вами?
– Вы еще спрашиваете, в чем должны объясняться?! – еле сдерживая раздражение, вскрикнул Гильом. – Я вам подскажу. Вы должны объяснить, как решили избавиться от меня.
– Что?!
– Вы должны объяснить, как продали меня в рабство и оклеветали, благодаря чему меня обвинили преступником, как отобрали и присвоили мое фамильное имущество! – распаляясь, говорил Гильом, наступая на пятившегося от него герцога.
– Что вы говорте?!
– Я говорю, что не я, а вы, вы истиный преступник, который, используя свой доступ к государственным секретам, ограбил Францию и Лилиану на миллионы ливров, тех самых, которые изчезли в водах Атлантики!
– Вы имеете в виду испанские галеоны? Что я слышу?! Меня обвиняют в исчезновении этих судов?! Да вы с ума сошли, маркиз! – вскричал побелевший лицом герцог, и рука его легла на эфес шпаги.
– О, я готов, Ваша светлость! – воскликнул Гильом и, выхватив шпагу, кинулся на д’Альвару.
Тот еле успел отпарировать и отскочил в сторону.
– Вы ответите за ваши обвинения! – зло проговорил он, принимая стойку.
– Какая наглость! – возмутился Гильом и сделал выпад.
Вспыхнул поединок, и лязг клинков резко заполнил пространство герцогских покоев.
– Что вы делаете, господа?! – сурово воскликнул интендант. – Как вы смеете, в моем присутствии?!
– Остановитесь, Гильом! – крикнул Ласкар.
– Охрана!!! – заорал Ла-Раме, но гвардейцы, услышав за дверями звон металла, уже ворвались в комнату. – Остановите их, немедленно!
Четверо гвардейцев, двое охранников герцога и Вепре, обнажив клинки, прервали дуэль и оттеснили дерущихся друг от друга.
– Отдайте шпаги! – приказал Ла-Раме.
– Вы это мне?! – в недоумении спросил д’Альвара.
– И вам тоже, герцог.
– Да как вы смеете, граф?!
– Смею, согласно моим государственным полномочиям! Офицер, заберите у них шпаги! – крикнул он охране. – А вы, маркиз, если и не были до сих пор преступником, то вполне можете стать им, если будете позволять себе подобные выходки.
– Простите, граф, – произнес Гильом и, поддаваясь гипнотическому взгляду доктора, передал шпагу офицеру. – Я перейду к конкретным обвинениям, – уже спокойно продолжил он, расставляя в стороны руки, призывая охрану успокоиться.
– Я, Гильом дю Вентре, обвиняю герцога д’Альвара в том, что он после того, как я рассказал ему о разговоре между иезуитским аббатом и настоятельницей монастыря, касающимся его персоны, запер меня в подвале, из которого я попал прямиком на галеры.
– В каком подвале?! – недоуменно воскликнул герцог.
– В вашем подвале для хранения рыбы, через двор, там! – указал рукою Гильом на окно, выходящее во двор. – Я могу показать вам, граф, где на¬ходится это место. Слишком хорошо я запомнил его.
– Оливье! – крикнул д’Альвара и зазвонил в колокольчик, висящий на стене.
Из-за двери появилось испуганное лицо слуги.
– Где у нас хранится рыба?
– Там, месье, под кухней…, через двор, есть кладовая…, где выход, ведущий в порт.
Герцог задумался.
– Я представления не имею, где у меня в замке кладовая для хранения рыбы, – произнес он, обращаясь к интенданту, – но это еще не значит, что вы, маркиз, там сидели запертым.
– Есть человек, который может это подтвердить, хотя вряд ли он согласится сделать это, – сказал Гильом.
– Строццио? – спросил герцог.
– А! Вы угадали, потому что знаете об этом!
– Я это предположил лишь потому, что он провожал вас тогда через этот подвал. Только Строцциио сейчас уже нет в Зурбагане…
– В таком случае, у меня должно быть еще одно неопровержимое доказательство моего заключения, – уверенно произнес Гильом. – Там, в комнате, где я был заперт, в щели каменного пола, под дверью, должен лежать обломок моей шпаги, с помощью которой я пытался освободиться.
– Интересная деталь, – заинтересованно сказал Ла-Раме.
– Щель глубокая, – ответил Гильом. – Возможно, его до сих пор можно там найти.
– В таком случае я хотел бы проследовать в этот подвал.
– Черт возьми, – недовольно произнес д’Альвара. – Ну хорошо. Оливье, проводи нас туда. Про¬шу вас, господа, – произнес он, указывая на дверь.
– Прошу вас идти вперед, – повелительным тоном сказал граф.
Герцог с ухмылкой покачал головой и вышел вслед за слугой.
Вся процессия проследовала вниз и, пройдя через внутренний двор, оказалась в полутемном коридоре.
– Выход в порт налево, – пояснил слуга, – а кладовая прямо.
Он открыл незапертую дверь, и все почувствовали запах моря и рыбы. Оттеснив слугу, Гильом первым вошел в комнату, с которой начинались все его злоключения. У порога он присел на корточки и, вынув из-за пояса кинжал, протиснул его в щель между длиными каменными плитами. В щели что-то звякнуло, и под заинтересованными взглядами присутствующих, Гильом подцепил кинжалом и достал оттуда потускневший обломок шпажного лезвия.
– Откуда это здесь? – удивленно спросил герцог, взглянув на слугу.
Тот испуганно пожал плечами.
– Я могу вызвать управляющего…
– Не стоит, – остановил его Ла-Раме. – Не думаю, что он сможет это объяснить. Где находится сломанная шпага, которой был убит этот аббат? – спросил он, обращаясь к старшему из своих гвардейцев.
– В гарнизоне полиции, или… в судебном архиве, – подумав, ответил тот.
– Так пошлите за ней как можно быстрей! А пока давайте выйдем отсюда, – поморщившись, скомандовал граф. – Мне противна эта рыбная вонь.
Поднявшись на свежий воздух, Гильом взглянул на д’Альвару, который обессиленно опустился на мраморную садовую скамью. Гильом никогда не видел его таким. Всегда гордый, уверенный в себе человек был сейчас бледен как смерть. Взгляд его уперся в землю. Герцог был явно отрешен от происходящего вокруг. Гильому даже стало жалко его. Он посмотрел на остальных и увидел, что и Ла-Раме, и Ласкар, и даже стоящие поодаль гвардейцы пристально смотрят на д’Альвару.
– Может быть, нам нет нужды дожидаться моего посыльного? – выдержав паузу, спросил интендант, обращаясь к герцогу. – Может быть, вам есть что рассказать мне?
Д’Альвара медленно поднял на графа глаза, и вдруг стал тихо хохотать почти беззвучным истерическим смехом. Он опустил голову, зажав ее обеими руками, и стал раскачиваться из стороны в сторону. Он совсем не походил на Лилианского герцога, а скорее, на сумашедшего или на человека, убитого тяжким горем.
– Какой кошмар! – наконец произнес он, перестав смеяться, – какой кош-ма-а-р…
– Наверное лучше нам пройти в ваш кабинет, – тихо произнес Ла-Раме.
Гильом отвернулся, чтобы не видеть эту жалкую сцену, как вдруг вздрогнул от неожиданного крика д’Альвары:
– В кабинет?! В порт! Скорее в порт! В эти ми¬нуты «Мютина» снимается с якоря! Наверняка она уже вышла из бухты! Господи, как же я раньше-то…
Все недоуменно переглянулись между собой и уставились на герцога.
– Судном командует Строццио! Только он один, слышите…, только он один из всех моих людей имел доступ к сейфу! Вторые ключи! Боже, на судне находится все: секретные бумаги, карты морских путей, деньги компании, предназначенные для закупки колониальных товаров! У меня еще оставались дела здесь, и он уговорил меня отправить в Гавр его одного! Он… он сам набирал новую команду! Боже! Что за люди на моем судне?!
– Вот оно что! – воскликнул Ласкар. – Я так и думал, Гильом. Мы ошиблись!
– Что?! – в недоумении воскликнул Гильом. – Ошиблись? Да это ложь! – произнес он, и тут же тень сомнения в собственной правоте промелькнула у него в голове.
– Объясните! – потребовал Ла-Раме, обращаясь к герцогу.
– Пусть он объяснит, зачем свидетельствовал против меня на суде! – сказал Гильом.
– Я свидетельствовал?! Я всего лишь подтвердил то, что вы накануне убийства были в монастыре Святой Магдалины.
При этих словах Ла-Раме встревоженно посмотрел на Гильома.
– Но зачем вы это сделали?! – спросил Гильом.
– Я… – запнулся герцог, – Я лишь подтвердил, что ты там бывал раньше, ибо об этом и так знали все. Этот факт сам по себе еще не преступление, и я был уверен, что он не навредит тебе. Но никто не знал, где ты был именно в ночь убийства, пока не объявился вдруг этот нищий, который кормится у монастыря.
– Но зачем вы отдали мои земли монастырю?
– Вас признали виновным с отторжением имущества. Ваш дядюшка изчез, наследников у вас нет. А воля герцога в распределении имущества с 1602 года лишь формальна. Я обязан был лишь утвердить распределение согласно поступившим прошениям, и они поступили: от монастыря, от муниципалитера и, кстати, от вас, граф, на замок, под гарнизон гвардейцев.
При этих словах Ла-Раме только виновато развел руками.
– Но ведь и вы сами забрали часть моих земель!
– Забрал. Чтобы сохранить их для вас, если хотите, пока их не прибрали другие. Я… я знал, что ты вернешся, Гильом, – мягко произнес герцог.
Уверенность в виновности д’Альвары улетучилась у Гильома в один момент.

***
Смотровая площадка бастиона портовой крепости возвышалась над стоящими у причала кораблями, так что верхушки самых высоких мачт, покачиваясь, уходили вдаль на уровне орудийных бойниц. Герцог д’Альвара впереди всех взбежал на бастион и выхватил у дежурного смотрового подзорную трубу.
– Черт возьми! – выругался он, обращаясь к поднимающимся следом Ла-Раме, Гильому и Ласкару. – «Мютина» уже движеться к проливу!
На площадку поднялся запыхавшийся гвардейский офицер, которого Ла-Раме посылал к коменданту порта с приказом организовать погоню.
– Единственное судно, готовое к отплытию – «Август». На других либо нет команды, либо они не готовы немедленно выйти в море. А капитан Зогран пьян и вообще отказался выходить из порта.
– Скотина, – отреагировал Ла-Раме. - Когда выйдет «Август»?
– Уже снимается с якоря, – ответил офицер, указывая рукой в сторону, на одно из стоящих судов. – Вон оно. Рота солдат уже погрузилась… Только…
– Что?
– Комендант порта считает, что если «Мютина» пойдет проливом, то ее не догнать. Но если она будет обходить острова…
– Она пойдет проливом, – уверенно сказал герцог. – Она уже направляется к проливу.
– Значит, ее нужно настичь в открытом море, – произнес граф.
– Комендант сказал, что «Август» слишком тяжелое судно и ему не…
– Комендант, комендант! – вскричал Ла-Раме. – А полезного ничего не сообщил комендант?
– Он считает, что «Мютину» можно достать орудиями Ката-Гурского бастиона.
– И потопить все самое ценное?! – вскричал герцог. – В таком случае, благоразумнее – встретить судно в Гавре, если бы я только был уверен, что оно придет в Гавр.
– Молите Бога, Ваша светлость, чтобы хоть это судно сумели спасти, иначе…
– Я понимаю, граф, – спокойно ответил д’Альвара.
Тут в разговор вмешался Ласкар:
– Простите, Ваша светлость, – тихо обратился он, – простите, граф. Мне кажется, я могу помочь в том, чтобы остановить это судно.
Д’Альвара оторвался от подзорной трубы и впервые внимательно посмотрел на Ласкара.
– Я до сих пор не представил вам этого человека, – сказал Ла-Раме герцогу. – Это Раймон де Ласкар, королевский представитель в Лилианской торговой компании.
Доктор поклонился.
– Я хотел бы спросить: – продолжил он, – если на «Мютине» не подчинятся приказу остановиться и окажут сопротивление, то вы действительно допускаете подчинение команды силой?
– Конечно, черт возьми! – раздраженно ответил интендант. – Если этот Строццио тот, за кого мы его принимаем…
– И вы, Ваша светлость, не сильно будете сожалеть, если вашему прекрасному судну в подобном случае могут быть нанесены некоторые повреждения?
– Да, черт с ним, с судном, но к чему эти странные вопросы?!
– Простите, – извинился Ласкар и, быстро подойдя к лестнице, громко позвал Вепре, который вместе с гвардейцами интенданта находился на нижней площадке бастиона.
Вепре тут же поднялся и вопросительно уставился на доктора.
– У вас заряжены пистолеты? – спросил его Ласкар.
– Да, месье.
– В таком случае сделайте то, о чем я просил вас вчера. Скачите на мыс, да поторопитесь!
– Не волнуйтесь, месье, – отрапортовал Вепре, при этом виновато посмотрев на Гильома, и тут же рванул по лестнице вниз.
Через некоторое время все увидели его скачущим по дороге, тянувшейся вдоль берега от порта к мысу Риоль, что выступал в море напротив островов Ката-Гур.
Гильом, все это время стоял поодаль, и чувство стыда за собственную глупость не покидало его. Он продолжал ощущать себя полным идиотом из-за своей невыдерженности по отношению к герцогу, а также от того, что, как всегда, не понимает замыслов доктора, который без объяснений отослал куда-то Вепре.
– Не знаю, что вы задумали, господин Ласкар, но «Мютина» уходит, черт возьми! – в сердцах воскликнул Ла-Раме.
– Черт! Надо было сразу додуматься и отправить людей на мыс, а оттуда шлюпкой на остров, в кре¬пость, – с сожалением произнес д’Альвара. – Мо¬жет быть, действительно их можно было попытаться остановить, хотя бы прицельным огнем. Не за этим ли вы послали своего человека, господин Ласкар?
– Не совсем, – медленно проговорил Ласкар, высматривая мыс в подзорную трубу.
Тем временем, все увидели, как «Мютина» взяла правый галс* и вошла в судоходный пролив между береговой линией и двумя тянувшимися друг за другом островами Ката и Гур. На грот-мачте поднимали паруса. Корабль ускорял ход, направляясь в открытое море.
Какое-то время все беспомощьно смотрели, как от причала отходил «Август» с солдатами на борту. Тяжелый военный галеон медленно разворачивался в сторону пролива, грузно переваливаясь с бока на бок. Все понимали, что шансов догнать «Мютину» у него нет.
Доктор Ласкар, не отрываясь, смотрел в подзорную трубу.
– Почему Вепре не стреляет? – проговорил он тихо, как вдруг через минуту воскликнул: – Ну, слава Богу, успел! Вы видите, господа?
Все, ничего не понимая, продолжали смотреть на уходящую «Мютину».
– Мы видим лишь то, что корабль вскоре скроется за мысом, – ответил Ла-Раме.
– Ну как же, смотрите! – воскликнул Ласкар, указывая рукой вперед.
И Гильом вдруг увидел, как дрейфующее в проливе, напротив мыса, какое-то судно начало делать разворот в сторону поравнявшейся с ним «Мютины». Гильом узнал это судно. Это был тот самый корабль, о котором Ласкар спрашивал у Синкрайта, демонстрируя свои познания в военном кораблесторении.
Далее все оказались свидетелями неожиданного зрелища. Этот неизвесный корабль стал быстро набирать ход, двигаясь наперерез неспешно проходящей мимо него «Мютине». С корабля раздались выстрелы, потом еще, а потом с «Мютины» раздалась ответная пальба. Несмотря на перестрелку, суда быстро сближались друг с другом, рискуя столкнуться.
– Что делают эти сумашедшие?! – воскликнул Ла-Раме, обращаясь к Ласкару. – Чье это судно?!
– Это судно маркиза дю Вентре! – многозначительным тоном ответил Ласкар и мельком взглянул на обескураженного Гильома.
Герцог и Ла-Раме в недоумении переглянулись между собой и снова обратили свои взоры на то, что творилось в проливе. Неизвестное судно неумолимо надвигалось на «Мютину». Еще минута, и оно своим высоким бортом вскользь ударило по выступающему бушприту* «Мютины», напрочь обломав его и снеся весь носовой такелаж. В подзорные трубы было видно, как судно герцога крючьями было притянуто к борту фрегата, и на него стали перепрыгивать люди.
– Там драка! – удивленно вскричал герцог. – Они взяли «Мютину» на абордаж!
– Да, – удовлетворенно произнес доктор, – но мы только что согласовали с вами подобный исход событий.
– Вы просто поражаете меня, господа! – с еле заметной долей восхищения произнес Ла-Раме, обращаясь к Гильому и Ласкару.
В это время на площадку бастиона поднялся офицер гвардейцев.
– Только что доставили, – доложил он, протягивая графу сломанную шпагу.
Гильом сразу же узнал родовой герб на черненом эфесе.
– Вот и прекрасно, – сказал Ласкар, поднося к ней обломок найденного лезвия. – Посмотрите, подходит! По-моему, других доказательств невиновности маркиза уже не требуется.
– Пожалуй, – сухо ответил интендант.
– В таком случае впишите нужное имя, граф. – проинес Ласкар, протягивая Ла-Раме сложенный лист бумаги.
– Что это?
– Королевское помилование Гильома дю Вентре.
– Прямо сейчас?
– Почему бы нет. Момент истины требует соответствующих решений!
Ла-Раме покачал головой и приказал стоящему рядом офицеру принести перо и чернильницу.
Тем временем драка на кораблях быстро прекратилась, и вскоре от стянутых между собой судов, в направлении порта отчалили две шлюпки. Гильом и все остальные наблюдатели, спустившись с бастиона вниз, вышли на портовую набережную, где столпились зеваки, наблюдавшие морской бой в проливе. Гвардейцы быстро отогнали зевак и пропустили интенданта со свитой к пирсу.
Через черверть часа две шлюпки, полные людьми, приблизились к берегу. На носу первой из них, выпрямившись во весь рост, стоял человек, одетый во все черное, в шляпе с белым пером. Он снял шляпу и резким поворотом головы закинул назад ниспадающую на лицо прядь волос. Вдруг герцог, стоявший рядом с Гильомом, удивленно воскликнул:
– Клянусь всеми святыми! Да это же пропавший де Гель!
-Де Гель, – отрешенно констатировал Гильом, уже готовый к любым чудесам,  инспирированным Раймоном де Ласкаром.





• Гасьен де Куртиль де Сандра – писатель конца ХVII века. Автор многих разоблачительных произведений о французском дворе и королевской политике, а также автор знаменитых «Дневников синьора д’Артаньяна», которые пошли за основу романа А.Дюма «Три Мушкетёра».
• Галс – направление движения судна, по ветру.
• Бушприт – наклоненная вперёд, над носом судна, короткая мачта.




  Глава 13
В которой одной тайной становится меньше.
 
Кафе «Ривьера» я отыскал на морской набережной «Африканского парка». Оно пряталось под сенью экзотических деревьев, рассаженных еще в начале ХIХ века и ныне составляющих основу этого небольшого ботанического сада.
Народу было немного. Надин сидела за одним из крайних столиков и задумчиво смотрела вдаль, в сторону выступающего в море Риольского мыса. Она выглядела как всегда обворожительно: в длинном обтягивающим фигуру голубом сарафане, полы которого, благодаря вызывающему разрезу, небрежно ниспадали на примятую траву, обнажая ровные загорелые ноги. Я неуверенно обошел столик и встретился с ее взглядом, показавшимся мне на этот раз грустным и кротким.
Увидев меня, она виновато улыбнулась и жестом пригласила сесть.
– Спасибо, что пришли, – тихо произнесла она. – Честно говоря, я не очень надеялась, что вы придете после того, как втянула вас в переделку с моим мужем.
– Ну что вы, – небрежно отмахнулся я. – Ведь это я сам напросился на встречу. Кстати, откуда вы узнали мой телефон?
– По определителю номера, вообще-то, – ответила она. – Решилась позвонить вам и хотя бы извиниться. Ведь это все-таки я дала вам свою визитку на выставке и тем самым втянула вас в неприятности. Я действительно не думала, что это чудовище не уедет в Женеву и вернется домой в самое неподходящее время.
– Чудовище? – переспросил я.
– А разве у вас о нем сложилось иное мнение? – с усмешкой спросила она.
– Вы правы, – сказал я, вспомнив свое страшное приключение. – Не могу не согласиться с вами.
– Вот именно, – грустно произнесла Надин, жестом подозвав официанта. – Вам заказать чего-нибудь?
– Я это сделаю сам.
– Ни в коем случае! – твердо заявила она. – Позвольте, я вас угощу. Пусть это будет маленькой компенсацией за те потрясения, что выпали на вашу долю из-за меня.
– Тогда что-нибудь прохладительного, – не стал спорить я.
Надин заказала красное вино, сок и шоколад.
– Как вы выпутались из той ситуации? – спросила она. – Надеюсь, не очень пострадали?
– Как видите, нет, – спокойно ответил я. – Хотя, откровенно говоря, у меня нет большого желания сейчас вспоминать об этом.
– Я понимаю. Извините. Я волновалась за вас.
Надин пригубила вина и продолжила:
– Не знаю почему, но я решила обратиться именно к вам. Вы верите в случайности?
«Еще бы!» – подумал я, и сдержанно ответил: – Вполне. А вы?
– В моем положении ничего другого не остается.
– В вашем положении? – спросил я, догадываясь, что она имеет в виду свои отношения с мужем.
– Я скажу откровенно: мне нужна помощь, а вы уже с момента нашей случайной встречи произвели на меня впечатление человека, которому можно довериться.
– Я? Но вы совсем не знаете меня!
– Конечно, – произнесла она, улыбнувшись, – но, повторюсь, в моем положении мне ничего не остается. У меня никого нет в этой стране, кому бы я могла довериться, несмотря на то что прожила здесь более четырех лет.
Я взглянул в ее красивые грустные глаза и понял, что она не лукавит.
– С интересом выслушаю вас, Надин, – ответил я, – и с удовольствием помогу, чем могу, хотя и сам я в Лилиане всего лишь турист.
– Во всяком случае, у вас, насколько я поняла, здесь есть друзья, а это уже немало. На худой конец, хотя бы дадите мне какой-нибудь полезный совет. Раньше я не нуждалась ни в чьих советах, но теперь поняла, что иногда без этого не обойтись.
– Неужели у вас, супруги одного из самых богатых людей Лилианы, за четыре года проживания в этой стране не появилось друзей, которые могли поделиться хотя бы советом? – вырвалось у меня.
– У меня никого здесь нет! Почти никого. У меня нет ни друзей, ни денег, ни имущества. Ничего, кроме… нижнего белья.
Я удивленно взглянул на нее. Уловив мой взгляд, Надин вздохнула и во всех подробностях рассказала мне свою историю, вполне достойную сочувствия.

***
Надин, или Надежда Зорина, закончила Московский хореографический институт и работала преподавателем бальных танцев в подмосковном Доме культуры. К двадцати четырем годам у нее уже не было родителей и еще не было собственной семьи. Зато была институтская подруга Светлана, несколько скучных ухажеров, ежемесячная зарплата преподавателя, однокомнатная хрущевка, и мечты о принце и интересной работе.
Когда у Светланы в Лилиане объявилась одинокая тетушка, эмигрировавшая туда еще в шестидесятые, выйдя замуж на местного гражданского лётчика, Надин искренне порадовалась за подругу. Тетушка предложила племяннице переехать к ней, чтобы та скрасила ее одинокую старость, обещая взамен спокойную жизнь в Европе, хорошо оплачиваемую работу танцовщицы в каком-нибудь Зурбаганском увеселительном заведении, и уже завещанную ей четырехкомнатную квартиру.
Светлана долго не раздумывала и уехала. В течение следующего года Надежда получала от подруги восторженные письма с рассказами о Зурбагане и синем море, о поездке в Париж, о работе в элитном варьете «Колибри» и зарплате в две тысячи долларов. Когда же Светлана прислала очередное письмо с искренним предложением к своей подруге бросить российскую жизнь и переехать к ней, Надежда морально уже была готова к переменам. Дождавшись вызова, она продала квартиру и купила билет на самолет в один конец.
Лилиана встретила ее ярким солнцем, Светлана – цветами, а ее тетя, Анастасия Павловна – вкусным домашним обедом. Оказалось, что Светлана жила от тети отдельно, снимая небольшую квартирку неподалеку от места своей работы, а Надежду пока поселили в квартире Анастасии Павловны. Уютная комната, с видом на скопище зурбаганских крыш, приняла Надю старинной кроватью, застеленной чистым накрахмаленным бельем и многочисленными икэбанами на стенах.
– Живи, дочка, и ни о чем не думай, – сказала Анастасия Павловна. – Бог не дал мне детей, зато дал прекрасную племянницу, а теперь и тебя. Устроишься на работу, а там, глядишь, и замуж выйдешь. Может быть, еще и внуков мне со Светочкой подарите - понянчусь на старости лет.
С этих пор Надежда начала адаптироваться к радужной лилианской действительности, ежедневно купаясь в море, проводя тихие вечера в уютной тетушкиной квартире и знакомясь с некоторыми друзьями Светланы русского происхождения.
Когда она оформила все необходимые документы и по протекции подруги устроилась на работу в танцевальную труппу варьете «Колибри», которое славилась самыми красивыми девушками, ощущение бесконечного праздника стало постепенно проходить. Начались трудовые будни. Но ежедневная ночная работа и маленькая зарплата не пугали ее, и Надежда все еще продолжала радоваться своей новой жизни, с интересом познавая диковинную европейскую действительность.
Прошло не более трех – четырех месяцев, когда Надя однажды ночью, устало возвращаясь домой, обратила внимание на то, что ее уже совсем не радует новизной праздничный романтический образ светящегося Зурбагана. Постепенно ее жизнь вошла в обычную колею, с жестким рабочим ритмом. С девяти вечера и до двух часов ночи танцы на сцене «Колибри», утреннее отсыпание до обеда, с трех до семи – репетиции до седьмого пота и два «плавающих» выходных в неделю.
Если Надежда была в труппе на вторых ролях и всегда танцевала в массовке, то Светлане все чаще поручали ведущие номера, на зависть местным зурбаганским танцовщицам. Причиной тому был ее роман с управляющим заведения Мишелем Труэном. Высокий, красивый и властный начальник неожиданно обратил на нее внимание и уверенно возвел в ранг своей любовницы. Труэн был женат, но совершенно игнорировал это обстоятельство, и все чаще оказывал Светлане знаки внимания. Апогеем их отношений стал дорогой подарок – новенький «Рено». Светлана ходила счастливая и все чаще пропадала в обществе со своим ухажером и покровителем.
Но однажды она пришла к Надежде под утро нетрезвая и вся в слезах.
– Я сделала большую ошибку, Надюха, – всхлипывая, сказала она. – Мы обе сделали большую ошибку.
О какой ошибке говорила подруга, Надежда так и не узнала. Светлана уснула, а утром, села в свой автомобиль и укатила в неизвестном направлении. Под вечер к началу выступления она не появилась, а когда в «Колибри» пришли двое полицейских, Надежда поняла, что случилось непоправимое. Полицейские сухо сообщили, что за городом произошла автомобильная катастрофа, и у погибшей в «Рено» девушки нашли рекламные буклеты ресторана-варьете «Колибри». Они попросили двух человек поехать с ними для опознания трупа. Поехали Труэн и Надежда.
Похоронили Светлану на русском кладбище рядом с могилой мужа Анастасии Павловны. Мишель Труэн по каким-то делам срочно уехал в Покет. Из «Колибри» на похороны никто не пришел.
Когда Анастасия Павловна после инфаркта выписалась из больницы, Надежда стала собираться в Россию, но, убитая горем тетушка, уговорила ее остаться с ней. Она осталась.
Прошло несколько месяцев со смерти Светланы, когда Труэн сообщил Надежде о повышении зарплаты и о том, что включил ее в ведущий номер программы. Надежда была признательна красавцу-управляющему за внимательное отношение к ней, объяснив себе его расположение как дань памяти к её погибшей подруге и его любовнице. С удесятеренной энергией она взялась за репетиции, и через некоторое время номер с ее участием стал привлекать все больше поклонников.
После очередного аншлага в гримерной к ней подошли две ведущие танцовщицы ресторана, сестры Энелла и Элен Кроуз.
– Ты не хочешь отказаться от участия в номере? – неожиданно заявила одна из них.
– С какой стати? – недоуменно спросила Надежда.
– А ты не понимаешь?
Надежда понимала. С некоторых пор она ожидала и боялась подобных разговоров.
– Я не хочу ничего понимать, – вырвалось у нее.
– Вы русские все такие упрямые? – злобно сказала Энелла.
– Что ты имеешь в виду?
– Сдается нам, что твоя подружка тоже была упрямой и непонятливой! – тихо прозвучал ответ.
Уходя, Элен взяла со столика баночку, наполненную блестками, и демонстративно осыпала ими Надежду с ног до головы. До выхода оставалось три минуты. Её волосы и ярко-синий костюм сверкал, словно ночное звездное небо в погожий день. Разозленная Надежда вышла на сцену, не успев переодеться. Успех был ошеломляющий.
На следующий день Труэн узнал об инциденте, и сестры Кроуз были уволены в одночасье, без выходного пособия.
– Мы слишком дорожим престижем нашего заведения, чтобы оставлять подобные случаи безнаказанными, – сказал Труэн Надежде и потом нежно добавил: – Никто не смеет обидеть тебя.
Спустя некоторое время он отправил Надежду на ежегодный конкурс «Кабаре» в Париж, откуда она вернулась с цветами, шелковой лентой с надписью «Мисс Канкан» и премией в десять тысяч евро.
– Первый шаг к славе, – сказал Труэн спустя неделю после ее возвращения в Зурбаган и протянул удивленной и счастливой Надежде новенький номер «Космополитена» со статьей о конкурсе и ее фотографией.
На следующий день он пригласил ее поужинать с ним после закрытия ресторана. Черные внимательные глаза Труэна, тихая музыка в пустом зале и мартини сделали свое дело. Как Надежда оказалась с ним в одной постели, она так толком и не смогла себе объяснить. Единственная мысль, которая посетила ее в эти минуты, заключалась в том, что ее совсем не мучили угрызения совести перед памятью Светланы. К своему стыду, она почувствовала себя счастливой.
Когда она уже засыпала, Труэн закурил и сказал:
– У тебя отличные способности, детка. Ты хорошо изучила язык и прекрасно умеешь общаться. Ты обворожительна и сексуальна и у тебя есть возможность сделать большой шаг к своему будущему материальному благосостоянию. И не только к материальному. Пять тысяч евро в месяц – это только официальное жалованье, которое я могу предложить тебе. Все, что сверху – твое, безо всяких ограничений.
Надежда открыла глаза, предчувствуя недоброе в этих неожиданных словах. Следующие пятнадцать минут, накрывшись простыней, она, с трудом веря в происходящее, слушала предложение человека, которого она с некоторых пор считала своим покровителем и в которого почти была влюблена. Суть его оказалась на редкость банальна. Обворожительный Мишель Труэн предлагал ей стать… обычной проституткой! Впрочем, не совсем обычной, а элитной.
Ресторан «Колибри» был одним из старейших и самых престижных заведений Зурбагана. Его завсегдатаями были представители финансовой, промышленной и политической элиты. Сюда не часто захаживали обычные туристы, сюда не пускали молодежь, здесь невозможно было достать наркотиков или впрямую ангажировать проститутку. Это был ресторан – клуб сильных мира сего, воплощение аристократической чопорности, насколько современные нравы позволяли ей сосуществовать с традиционным театром-варьете. Стены Колибри знали множество тайн высшего света Лилианы, её гостей из других стран, и тщательно скрываемых человеческих пороков.
– Они тоже люди, все до единого, – говорил Труэн, – и ничто человеческое им не чуждо. Все дело в том, что мне нужно знать их секреты, но человечество не придумало лучшего способа завладевать чужими тайнами, нежели как с помощью обворожительной гетеры. Некоторые звезды нашей сцены могли дать фору любому агенту ЦРУ. Самое главное в этом деле – один лишь раз переступить через себя. Зато потом все окупиться сторицей. Среди моих девочек никто никогда не пожалел об этом. Почти никто.
При этих словах Надежда вспомнила Светлану и пришла в ужас.
Следующие дни, будучи в полной растерянности, она всячески старалась избегать встреч с Труэном, обдумывая свое положение. Он не подходил к ней больше недели, и Надежда уже начала успокаиваться, но однажды после закрытия ресторана он встретил ее у выхода, предложив подвезти до дома.
– На тебя есть серьезный заказ, – сказал он, когда она села в машину, таким тоном, как будто сообщил о выигрыше в лотерею. Надежда молчала. – Если ты думаешь, что за мое расположение к тебе не надо платить, то ошибаешься, – проговорил Труэн нежным голосом. - Если ты думаешь, что за «мисс «Кабаре»» не надо платить, то тоже ошибаешься. Если ты думаешь, что за ведущие партии на самой престижной сцене Зурбагана не надо платить, то опять ошибаешься!
Труэн надменно смотрел на нее, с каждым словом повышая голос, и она не понимала, как могла ошибиться в этом человеке. Когда он неожиданно грубо схватил ее за волосы, Надежда не смогла с собой совладать. Наполненная металлическая пепельница, которая на «липучке» была приклеена к передней панели салона, моментально была впечатана в красивое лицо управляющего строго между глаз. Он выругался и накрыл обеими руками глаза. В это время Надежда открыла дверь и выскочила из машины. Не оглядываясь, она побежала по зурбаганским закоулкам, слыша вслед страшную брань Труэна.
На следующий день на работу она не вышла и целую неделю просидела дома, попросив Анастасию Павловну никому не открывать двери. К ним никто не приходил, и она успокоилась, вспомнив, что в «Колибри» ее адресом был записана квартира, которую снимала Светлана.
А вскоре Надежда почувствовала себя плохо. Анастасия Павловна – бывший врач-гинеколог – сразу же определила беременность. Она же и уговорила ее оставить ребенка, убедив, что на их сбережения и ее пенсию вполне можно прожить, пока Надя вновь не устроится на работу, к тому же перспектива сделать свое будущее дитя гражданином благополучного европейского государства имела немалое значение.
Девять месяцев прошли быстро. Родился мальчик, которого назвали Александр. Счастливая Анастасия Павловна, наконец-то ставшая бабушкой, по мере сил помогала во всем, и Надежда вновь почувствовала себя счастливой. Она старалась меньше вспоминать об отце ребенка и за версту обходила «Колибри», хотя в глубине души была благодарна судьбе за случившееся.
Прошло еще несколько месяцев, и счастливому семейству пришлось потуже затянуть пояса. Сбережения Надежды и Анастасии Павловны подошли к концу, а пенсии стало хватать с трудом. Наде вновь пришлось задумываться о поиске работы, и она обложилась газетами с соответствующими объявлениями.
Одной из первых ей попалась на глаза информация о наборе девушек в танцевальную группу на прогулочное судно «Мессина» – плавучее увеселительное заведение, которое курсировало по Лилиане до озера Гош и обратно. Надежда уже ощущала себя в форме и решила попытать счастья.
Собеседование должно было проходить на самом судне, которое она отыскала в лилианском речном порту. «Мессина» оказалось старым обшарпанным теплоходом, который был прикован к причалу. Надю сразу же взяли сомнения, что этот теплоход вообще находится в рабочем состоянии, но тем не менее она поднялась на борт. Встретили ее, как ни странно, благожелательно, проведя в уютную кают-компанию и предложив кофе. Обаятельный молодой человек извинился, что сейчас на судне нет менеджера, который проводит собеседование, но он скоро подойдет, минут через пятнадцать – двадцать. Надежда решила подождать.
Минуло более получаса, но менеджер опаздывал. Тем временем появились ещё две девицы, пришедшие по объявлению, но, к удивлению Надежды, молодой человек вежливо отказал им, заявив, что прием уже закончен.
– К вам это не относится, – загадочно сообщил он Надежде.
Прошло еще полчаса и, когда она уже окончательно решила уйти, в кают-компанию быстрым шагом вошел невысокого роста человек с правильными красивыми чертами лица. От него веяло силой и уверенностью в себе. На менеджера он был совсем не похож.
– Мне многое по плечу в этой стране, – произнес он красивым баритоном, – но, как ни странно, найти вас мне не удавалось целый год.
– Что, что? – удивилась Надежда – Кто вы?
– Я Арроуз Кренган, – твердо заявил он, – хозяин «Колибри» и еще многого чего. Хоть и запоздало, я приношу вам свои извинения за действия бывшего управляющего этого заведения Мишеля Труэна.
От услышанного Надежда потеряла дар речи. Арроуз Кренган выдержал небольшую паузу и продолжил:
– По натуре своей я прямой человек, но, к сожалению, не всегда имею возможность говорить то, что думаю. Сейчас же я буду откровенен с вами. Я не стал бы вас искать, если бы вы не понравились мне, когда я впервые увидел вас на сцене. Вы не похожи ни на одну из лилианских женщин. У меня совершенно нет времени ухаживать за вами и потому я позволю себе сегодня же пригласить вас на ужин в «Колибри», в Розовую ложу.
Надежда не могла вымолвить ни слова, услышав подобное предложение. Она знала, кто такой Арроуз Кренган, но никогда не видела его. Она каждый день смотрела со сцены на Розовую ложу – центральный зрительский подиум ресторана, где находиться являлось привилегией лишь самых богатых людей Лилианы, но она и представить себе не могла, что когда-нибудь будет сидеть там, за одним столиком с известным миллионером.
«Каждому человеку хотя бы раз в жизни представляется шанс, – вспомнила она рассуждения Анастасии Павловны, – и беда многих людей, что они не способны его разглядеть. А вдруг это и есть для меня тот самый шанс?», – подумала Надежда и согласилась на предложение Кренгана.
Она отказалась от услуг шофера, а вечером, надев свое единственное вечернее платье, то, в котором получала «Мисс Канкан», на такси приехала в «Колибри». Арроуз Кренган лично встретил ее и на глазах у всего зала провел к себе за столик.
На протяжении ужина он был немногословен, лаконично рассказывая о себе, о своем фармацевтическом концерне, о «Колибри», о принадлежащем ему океанском лайнере и ранчо в Америке. А потом он сказал, что одинок, но никогда не тяготился этим, пока не увидел ее.
Надежда слушала его красивый баритон и с удовольствием поедала деликатесы, которые ранее были ей недоступны. После ужина Кренган пригласил ее в автомобиль, и она как во сне последовала за ним.
– Где вы живете? – спросил он.
– Я снимаю квартиру, – соврала она.
– Больше она вам не понадобится, – твердо заявил Кренган, и Надя почувствовала, что готова слушаться его. – Сейчас мы поедем в дом, где отныне вы будете жить.
Он отвез ее на виллу на берегу Терринкурского побережья, где они вместе провели ночь. Наутро он уехал. Оставшись одна, Надежда позвонила домой и все рассказала Анастасии Павловне. Та, узнав имя Надиного ухажера, запричитала от счастья и сказала, что такое знакомство – большая удача, и чтобы она по такому случаю не волновалась за ребенка и домой не торопилась.
Вернулся Кренган через пару часов и привез целую гору коробок с женской одеждой и кожаный чемоданчик с ювелирными украшениями.
– Можешь выбрать все, что придется тебе по вкусу, – сказал он.
Надежда, была ослеплена. В эти минуты она явственно почувствовала, что в жизни ее наконец-то наступают долгожданные перемены.
Потом они катались на новой парусной яхте.
– Я назову ее твоим именем, – заявил Кренган.
Вечером после ужина он пригласил Надю в свой кабинет и подвел к карте мира, висевшей на стене.
– Обведи кружком любую точку планеты, – приказал он, протягивая ей карандаш.
– Зачем?
– Там мы проведем мой отпуск.
– Мы? – спросила она.
– Если ты не против, – оговорился он и при этом властно развернул ее лицом к себе и крепко обнял.
Надежда, протянув руку назад, не глядя, наугад нарисовала на карте круг.
– Оригинально! – воскликнул Кренган, глядя ей через плечо. – Ну что ж, пусть будет так! Признаться, мне порядком поднадоела здешняя жара.
Надежда обернулась и увидела неровный эллипс, очерченный вокруг Аляски.
Когда они сели в самолет, он протянул Наде бархатную коробочку.
– Я делаю тебе предложение, – неожиданно произнес он, доставая изумительное кольцо с изумрудом.
– А если я откажусь? – спросила она в растерянности.
– Постарайся не делать этого, – ответил он с улыбкой на лице.
– Я подумаю, – сказала Надежда.
Когда самолет взмыл в воздух, а на мониторе стали демонстрировать пассажирам величественные виды Аляски, снятые с высоты птичьего полета, она неожиданно призналась себе, что не сможет ответить отказом.
Путешествие длилось пять дней. Они жили в уютном отеле на окраине Анкориджа вместе, в одном номере. Надежда старалась ни о чем не думать, наслаждаясь Кренганом как любовником и всем путешествием в целом. На Аляске распускалась весна. Они гуляли по вычищенному от снега городу, согревались в уютных ресторанчиках всевозможными горячительными напитками, ходили по сосновым тропам, ездили в горы кататься на снегоходах и летали на спортивном туристическом самолете в легендарный Доусон, совершив экскурсию в городок старателей, стилизованный под времена «Золотой лихорадки».
Кренган, как всегда, был немногословен, а ей нравились молчаливые и уверенные в себе мужчины. Днем он часто вел по телефону деловые разговоры, а вечерами предавался азартным развлечениям в казино.
Он совершенно не спрашивал Надежду о ее жизни, узнавая о ней лишь то, что рассказывала она сама. О ребенке Надя решила сказать ему по возвращении в Зурбаган.
Когда они сошли с трапа самолета, в вип-зале аэропорта к ним подошли какие-то государственные служащие и протянули Кренгану какие-то бумаги.
– Подпиши, пожалуйста, вот здесь, – сказал он ей, поставив предварительно в них свою подпись.
Надежда подписала, не вчитываясь в текст, решив, что это связано с декларациями и таможней.
– Поздравляю, – спокойно произнес Кренган, подводя ее к автомобилю. – Теперь мы с тобой муж и жена.
– Но ты не знаешь самого главного! – испугавшись, воскликнула она.
– Самое главное у нас с тобой впереди, – ответил он и направился к другой машине. – Прости, – крикнул он на ходу, – но у меня накопилось много дел, а ты поезжай домой и отдохни. Вечером у нас свадебный ужин!
Подошел официант, и Надежда прервала свой рассказ.
– И что же дальше? – спросил я, когда мы вновь остались одни. – Неужели ваш муж до сих пор не знает о том, что у вас есть сын?
– Вы угадали, – сказала она.
– Такой исход событий несложно предположить, исходя из вашего длинного рассказа, – произнес я, раздумывая, не рассказать ли Надежде о моей слежке за ней по лабиринту зурбаганских закоулков и о словах Кренгана, подслушанных мною на яхте.
– О, я утомила вас! – воскликнула она.
– Нет, нет, что вы!
– За то время, как я стала женой этого человека, мне абсолютно не с кем поговорить по душам и некому поплакаться в жилетку…, разве что Анастасии Павловне и своему маленькому сыну, для которого я постоянно на работе. Это ужасно – украдкой посещать собственного ребенка, не видя его по нескольку дней.
– Но почему же так произошло?
– В день нашей так называемой свадьбы меня привезли на виллу. Там, в кабинете моего мужа, мне на глаза попалась подборка газет и журналов со статьями об Арроузе Кренгане. Кроме своих собственных впечатлений, я ничего не знала о нем, кроме того, что он является одним из самых богатых людей этой страны.
– И что же вы там прочитали?
– Кучу гадостей. Настолько много, что мне сначала даже стало обидно за собственного мужа. Конечно, в основном это была желтая бульварная пресса, которая тем и живет, что печатает сплетни об известных людях, но когда я прочитала, что он терпеть не может детей и когда-то давно выгнал на улицу свою жену с грудным ребенком на руках – тогда мне стало не по себе. Вечером в «Колибри» у нас состоялся скромный свадебный ужин, на котором присутствовало несколько бизнесменов со своими женами, какой-то министр и еще кто-то. После ужина Кренган отправил меня домой, а сам остался играть с ними в карты. Пожилой шофер, который подвозил меня, русский по происхождению, сказал, что это его последний рейс и что с завтрашнего дня он здесь больше не работает, чему несказанно рад. Он сказал, что мне «крупно повезло с замужеством» и посоветовал развестись как можно быстрее, если я не хочу провести в тюрьме свои молодые годы.
– Так и сказал?
– Так и сказал. А еще сказал, что Кренган просто больной.
– Что он имел в виду?
– Сначала я не придала этому разговору значения, но потом не раз вспоминала его, – со вздохом продолжила Надежда. – Мой муж оказался человеком, который полностью соответствовал образу, описанному в прессе. Мне не хочется вспоминать сейчас все подробности моей жизни с ним. Он действительно не любит детей и не раз заявлял мне об этом, когда я пыталась поговорить на эту тему. С тех пор я так и не решилась рассказать ему о ребенке. Его немногословность, которая нравилась мне на первых порах, оказалась обычной сухостью и черствостью. Его прямота оказалась выражением грубости и беспринципности. Его бережливость - невероятной скупостью. Поймите меня правильно, – как бы оправдываясь, произнесла она, – у меня не было цели завладеть его деньгами. От этого замужества я ждала просто материальной стабильности и, если не любви, то хотя бы взаимопонимания. Да, у меня есть все, но все это покупается только с ведома моего мужа, по его особому распоряжению. Я не говорю об автомобиле или мобильном телефоне, которые записаны на него. Представьте себе – я каждый раз вынуждена просить деньги, чтобы купить что-то мне необходимое. Все, что я трачу, подвергается строгой отчетности и мне с трудом удается что-то сэкономить, чтобы затем тайно потратить на ребенка. Свобода передвижений – единственное, что еще осталось у меня. И сейчас я поняла, что такое положение может продлиться всю мою жизнь.
– Богатые тоже плачут, – сыронизировал я и, осекшись, спросил: – Вы уверены, что Кренган до сих пор не знает о существовании вашего малыша?
– Не уверена, – подумав, ответила Надежда. – Я никогда не говорила ему свой настоящий адрес, но иногда мне кажется, что он знает обо всем. Однажды во время ссоры он заявил, что я даже не подозреваю, насколько глубоко нахожусь в его власти. И тогда я испугалась. А еще я испугалась, когда случайно услышала по телевизору, что в горах найден труп бывшего управляющего «Колибри» Мишеля Труэна.
– Ничего себе!
– Мне кажется, что это дело рук моего мужа. И смерть Светланы тоже. Это ему нужны секреты сильных мира сего, и Труэн поставлял ему их посредством своих девочек. А потом еще появился этот припадочный Карье… Моя жизнь стала совсем невыносимой. Он преследует меня повсюду, и я не пойму, то ли он влюблен в меня, то ли ему поручено следить за мной моим мужем.
– И что за дела у них с Кренганом? – вырвалось у меня.
– Вам это интересно?
– Если вы хотите услышать от меня дельный совет, – как можно мягче произнес я, – то позвольте мне иногда задавать вопросы, ответы на которые, как мне кажется, могут иметь для этого какое-нибудь значение. Тем более, что я сам оказался несколько пострадавшим от лиц, о которых вы рассказываете.
– Я не в курсе их дел, – задумчиво продолжила она, – но то, что я знаю, мне представляется несколько… странным.
– Странным? – переспросил я.
– Это совсем не связано с бизнесом. Насколько я поняла, они увлечены поисками чего-то.
– Поисками чего?
– Не знаю, но, кажется, чего-то антикварного. Карье постоянно роется в старинных книгах и каталогах по живописи. В нашем доме стали появляться какие-то консультанты по искусству, истории и даже… экстрасенсы. Они все изучали один древний документ…
– Рецепт? – не сдержался я.
– Да, – удивилась Надежда. – Но откуда вам…
– Я случайно слышал их разговор о чем-то подобном перед тем, как мне удалось сбежать.
– Сбежать?
– Я потом расскажу вам об этом, а сейчас продолжайте, пожалуйста, продолжайте, – в нетерпении воскликнул я.
– Ну хорошо… Так вот, насколько я поняла, это был старинный медицинский рецепт, с помощью которого в фармацевтической лаборатории «Броккус Холда» сумели произвести какое-то новое лекарство, связанное с иммунитетом.
– Очень интересно!
– И сразу же после этого у моего мужа начались проблемы…, с кем-то.
– Что это значит?
– Он начал опасаться кого-то, стал подозрительным, в том числе и ко мне. Да, – спохватилась Надежда, – я не сказала вам самого главного – картины. В нашем доме стали появляться картины старых мастеров, которые приносил Карье. Он изучал их. Что-то записывал, обнюхивал, осматривал лупой. Но дело не в этом. Не знаю, что хотел от этих картин Карье, но я поняла, что их появление у нас является прямым следствием болезни моего мужа.
– О которой говорил его шофер?
– Видимо, это он и имел в виду. Дело в том, что Арроуз Кренган – клептоман! Я догадалась об этом, когда стала находить свои пропавшие мелочи в его кабинете, а затем и в карманах его одежды. И это были не только мои вещи и не только мелкие! Од¬нажды я рискнула отыскать в его документах ме¬дицинскую карту, и прочла в ней соответствующий диагноз, насколько смогла разобраться в латыни.
– Вы хотите сказать, что эти картины ворованные?! – спросил я.
– Совершенно, верно!
– Но почему вы не думаете, что он купил их?
– Да он скорее удавится, чем купит хотя бы от¬крытку без особой на то необходимости! Но при этом, заплатить грабителям вполне способен. Вы, наверное, уже слышали из новостей, что его арестовали?
– Слышал.
– Так вот. Это я позвонила в полицию после инцидента с вашим участием, и еще после того, как наткнулась у нас в доме на пейзаж из галереи Клевесси, о чем передавали по «Каналу происшествий». Конечно, воровал не он сам. К нему часто приходили какие-то люди и что-то приносили. Я видела некоторые вещи. Среди них были ценные книги из библиотеки парламентария Грегса, которые я сама держала в руках, будучи у того в гостях, старинная посуда из «Альфы», красные перчатки, которые носила мадам Совье и многое другое. Видимо, Кренган получал удовольствие от обладания чужими вещами. Может быть, это подло – доносить на собственного мужа, но у меня не было другой возможности попытаться вырваться от этого чудовища. Я хочу развестись с ним, пользуясь его болезнью и неладами с законом.
– Вы – смелая женщина, – произнес я, качая головой.
– Но, кажется – глупая, – с сожалением произнесла она.
– А без полиции развестись нет никакой возможности?
– Когда я однажды заявила об этом, он рассмеялся мне в лицо и сказал, что от Арроуза Кренгана бабы не уходят, если он сам не избавляется от них. Поэтому мне и нужна помощь или хотя бы совет. Я уверена, что он выкрутится и долго не просидит за решеткой. И тогда – мне конец. Он уничтожит меня. А у вас наверняка есть друзья в Лилиане и, может быть, даже влиятельные, раз у них была возможность привести вас на выставку к господину Клевесси. Поэтому я и хотела попросить вас поговорить с ними. Может быть, у них найдутся знакомые адвокаты или связи, чтобы помочь мне с разводом, пока Кренганом интересуется полиция?
– Я понял вас, Надя, и могу вам обещать, что обязательно расскажу о вашей просьбе своему другу, – расчувствовавшись, сказал я. – Надеюсь, он постарается что-нибудь сделать. Но что вы намерены предпринять, если с разводом не будет получаться?
– Не знаю, – ответила она с грустной усмешкой. – Во всяком случае, в Зурбагане я не останусь. Возьму ребенка и уеду куда-нибудь подальше, насколько денег хватит.
– А в Россию вернуться не хотите? – спросил я.
– Боюсь до России денег не хватит, да и что мне там делать? У меня там никого и ничего нет, – с грустью в голосе ответила Надежда.
– Если у вас не получится с разводом, то я постараюсь помочь вам, – произнес я, вспоминив о своем лилианском заработке.
Девушка мне определенно нравилась, и я был полон решимости купить ей билет до Москвы.

Провожая Надежду до машины, я всячески выказывал свое расположение к ней и готовность помочь. Когда она уехала, я спустился в метро и минут через пятнадцать поднялся из-под земли в центре шумного Ангрского проспекта. Там, на его пересечении с улицей Мод, в кафе «Русский чай» мы договорились встретиться с Сергеем.
Отыскав старинную улицу с соответствующим названием, я свернул на нее и направился в сторону кафе. По дороге я увидел витрину небольшого магазинчика с вывеской, выполненной готическим шрифтом: «Географические карты». Ниже красовался рекламный слоган: «Весь мир в твоих руках!». На стекле витрины со всеми подробностями была нарисована средневековая карта Меркатора*.
У входа в магазин, прямо на улице, был выставлен длинный лоток, на котором продавалось множество всевозможных атласов и карт. Такого их разнообразия я не встречал ни в одном московском магазине. Невольно остановившись, я взял в руки цветной атлас Лилианы и вдруг краем глаза заметил, как из магазина вышел человек, лицо которого показалось мне знакомым.
Ну, конечно, это был первый человек, с которым я познакомился в этой стране, а вернее на подлете к ней – Александр Антонович Горин, собственной персоной! Вот и сбывается его пространное пророчество относительно того, что наша встреча с ним была отнюдь не случайна.
«Приятно встречать знакомых за тридевять земель», – подумал я, и хотел было подойти к Горину, но вдруг увидел, как за ним следом выскочил человек, видимо, работник магазина, с большим бумажным пакетом в руке.
– Простите, господин Берг, что заставили вас так долго ждать, – виноватым тоном произнес он. – Но, чтобы точно нанести на топографическую карту Терринкура планы исторических памятников, да еще и с географическими координатами, все-таки требуется некоторое количество времени. Наш программист…
Услышав эти слова, я насторожился.
– Боже мой, Магнолис, – недовольно воскликнул Горин, подходя к черному автомобилю, стоящему на обочине, – я же просил вас не утруждаться наносить все памятники! Мне нужна карта побережья и план Кунст-Фиша. Всего лишь Кунст-Фиш!
При этих словах меня я насторожился, и уткнулся в атлас.
– Вы наш постоянный клиент, господин Берг, – учтиво отвечал Горину продавец, – а мы не можем себе позволить поставлять нашим клиентам урезанную продукцию. Имидж нашей фирмы…
– Все, все, спасибо, Магнолис, спасибо! Я понимаю. Благодарю вас! Извините, у меня мало времени.
За моей спиной раздался хлопок двери. Положив атлас на лоток, я проводил взглядом отъезжающий черный «Фольксваген».
«Никаких совпадений в этой стране быть не может, – думал я, мчась по направлению к «Русскому чаю». – Здесь все неспроста: и Горин, и карты Терринкура и все остальное».


• Меркатор – известный средневековый картограф.




Ясность цели
Блажен кто в поисках мечты
Транжирил годы жизни краткой.
Черкал сомненьями листы,
Стремясь к вершине без оглядки.
Вдруг, счастья миг – сбылась мечта!
И все. И снова пустота…

Гильом дю Вентре

Строццио и нескольких человек с «Мютины» под охраной провели в кабинет герцога, где их ожидали Ла-Раме и д’Альвара. Послав за полицейским дознавателем и писчим клерком, они сами, не теряя времени, учинили предварительный допрос.
Гильом, Ласкар и де Гель остались одни в приемном зале.
– Этого, доктор, я вам никогда не прощу, – обиженно произнес Гильом, приобнимая за плечи де Геля. – Как же вы могли не сказать мне о том, что на этом судне находится Франсуа со всей командой?
– Простите меня, мой друг, но я нисколько не раскаиваюсь в этом. Вы и так чуть не убили герцога, а представьте, что было бы, если бы вас сопровождала наша «гвардия»? Чтобы на волне вашей жажды мести наши головорезы ненароком разгромили весь Зурбаган, как некогда Панаму в 1685 году? Вы отдаете себе отчет, сколько людей из охраны герцога перерезали бы они, не моргнув глазом, и вам вновь пришлось бы отвечать перед суровым интендантом. Нет уж, дорогой Гильом. Я не хотел, чтобы правосудие здесь творилось путем кровопролитных боев на улицах города.
– Но как вы узнали обо всем?! Ведь вы при мне впервые увидели этот фрегат?
– В том-то и дело, что с балкона дома Синкрайта я увидел этот фрегат уже во второй раз. Именно на нем я прибыл на Азоры. Именно это судно под командованием кавалера де Россе по пятам следовало за «Фортуной», пока нас не настиг шторм. Я был уверен, что фрегат постигла участь, аналогичная участи нашего корабля, но каково же было мое удивление, когда я увидел корабль де Россе в зурбаганской бухте! Но настоящее удивление постигло нас с Вепре, когда, прибыв на мыс, напротив которого судно бросило якорь, мы увидели, что вместо де Россе на сушу, как ни в чем не бывало высадился де Гель в сопровождении Тотеля и Прево! Кстати, Франсуа, – обратился Ласкар к де Гелю, – пока мы одни, расскажите нам в подробностях о том, что произошло.
– Вы правы в том, доктор, что людям, не посвещенным в наши секреты, не стоит знать эту историю. Дело в том, что кавалер де Россе лежит на дне Тавасской бухты, хотя он сам в этом виноват.
– Вот как?! Ну, в этом мы нисколько не сомневаемся, – с долей иронии успокоил его Гильом.
– Это случилось через несколько дней после того, как вы с доктором покинули нас, – продолжил де Гель. – Когда наши ребята расставляли рыболовные сети, в бухту вошло это судно. Фрегат был изрядно потрепан, но, в отличие от «Фортуны», шторм не нанес ему такого страшного урона. Ветра и течения также пригнали его к берегу, и судьбе было угодно, чтобы в то же место, куда и нас. Так вот, вошли они в бухту и, завидев наших ребят на шлюпке, стали подавать им знаки, а те, поняв, что это военное судно, бросились удирать. На фрегате, заподозрив, что честные колонисты не станут удирать сломя голову, стали палить по ним из пушки, да попали, так, что один из наших рыбаков погиб, а четверо остальных чудом успели доплыть до берега. Пока эти непрошенные гости спускали паруса да снаряжали шлюпки на берег, мы, к счастью, успели собраться и уйти из крепости.
– Вы бросили такое прекрасное укрепление?
– Бросили и слава Богу, что вовремя сообразили сделать это! Я сразу предположил, что этот фрегат может быть тем самым кораблем, который шел по пятам «Фотруны», о чем вы рассказали мне, доктор, перед тем как покинули нас. Кто знает, сколько на нем могло быть солдат? Они зажарили бы нас в этой португальской крепостице, как куропаток на камбузе у Молла. Поэтому мы успели собрать оружие, и уйти в лес, на склон горы. Но на самом деле спас нас Сидон. Именно он  предложил оставить пятерых человек, включая себя самого, чтобы ввести противника в заблуждение, будто они оставшиеся в живых французские моряки, которых ограбили испанцы. Таким образом, мы могли бы усыпить бдительность противника, убедив их в том, что на этом берегу нет других людей, а ночью, застав врасплох, напасть на них. Кроме того в крепости все равно пришлось бы оставить нескольких раненых, не подлежащих пререноске.
– Но они могли бы найти «Фортуну» в устье Тавассы.
– Об этом мы не успели подумать, и, к счастью, до того не дошло, хотя и не обошлось без неожиданностей. Сначала все шло как было задумано. Солдаты, высадившись, подошли к крепости, и Сидон, выставив белый флаг, тут же впустил их. Он рассказал этому безмозглому де Россе душераздирающую историю о том, как их судно, которое якобы шло из Рио де Жанейро в Покет, было подвергнуто нападению испанцев, которые и высадили их на этом берегу. Россе поверил Сидону, ничего не заподозрив. Мы же стали готовиться к нападению на рассвете, но под вечер у нас неожиданно появился одноногий Армоне, который оставался в крепости. Он рассказал, что солдаты Россе среди вещей раненых случайно обнаружили драгоценности. Сидон сказал, что они принадлежат марсельскому хозяину их разбитого судна, и тогда этот де Россе показал себя самым настоящим разбойником, похлеще наших ребят. Он предположил, что Сидон и компания владеют гораздо большими ценностями, чем те, что удалось обнаружить, и под угрозой пыток и смерти стал требовать, чтобы они выдали их. Армоне чудом удалось сбежать, так как к нему, как к одноногому, не приставили охрану.
– И что же дальше? – заинтересованно спросил Ласкар.
– Дальше пришлось выручать товарищей, пока де Россе не перевешал их на воротах, и напасть на крепость. Но хитрость Сидона все равно сослужила нам хорошую службу. Полупьяные солдаты даже не удосужились запереть в крепости ворота, и пришли в ужас, когда в сумерках из леса на них со всех сторон накинулись наши головорезы. Они попытались закрыться в крепости, но нам удалось прорваться туда, и уничтожить больше половины. Оставшиеся сдались на милость победителей. Часть солдат вместе с де Россе бросилась удирать к шлюпкам, чтобы улизнуть на корабль. Но там их встретил заранее посланный мной отряд.
– Ты просто Александр Македонский! – улыбаясь, сказал Гильом.
– Только на этом не все закончилось! Если бы я был Александром Великим, то не совершил бы такой непростительной ошибки, как отправить к шлюпкам эту скотину Пальме. Пока мы  дрались в крепости, его отряд перебил солдат, пленил де Россе, после чего Пальме предложил всем погрузиться в шлюпки и захватить фрегат, чтобы самостоятельно уйти в море.
– Всё же надо было пустить его по доске,* как собирался сделать покойный Оливье Бреа! – возмущенно воскликнул Гильом.
– Но и здесь нам помогла моя предусмотрительность! – с гордостью продолжил де Гель. – На всякий случай я отправил четырех канониров в береговой бастион с приказом зарядить все орудия, предварительно откатив назад, чтобы их не было видно с воды,  и держать судно на прицеле. Сед и Бонтон, которые были в отряде Пальме, воспротивились его самоуправству и сбежали – один в крепость, а другой к канонирам на батарею. К счастью, бой уже закончился и, прибежав на берег, я успел увидеть чудеса артиллерийского искусства. Все-таки молодой Ле Пикар оказался гораздо лучшим канониром, чем старик Каталонец. Всего лишь при лунном свете, он послал ко дну обе шлюпки с предателями! Теперь на дне бухты покоится и Пальме, и присоединившийся к нему наш угрюмый квартирмейстер, и кавалер де Россе.
– А фрегат?
– На фрегате оставалось всего пятеро матросов, и все они так перепились, что похоже даже не слышали, что происходило на берегу. В общем, в этот день нам всем пришлось поработать, зато теперь мы наконец-то, дома, да еще при таком прекрасном корабле! Говорят, плохая примета переименовывать суда, но мне пришлось это сделать из соображений безопасности.
– Фрегат назывался «Лион», если мне не изменяет память? – спросил Ласкар.
– Да, но теперь от называется «Тавасса».
– Что ж, соответствует названию новой колонии.
– Колонии? Доктор, вы ходите ораганизовать там колонию? – с интересом спросил де Гель.
– Не только я! – ответил Ласкар и, показав королевский указ, который был еще у него, и коротко рассказал о последних событиях.
– Ну что ж, – произнес де Гель, – могу сказать только то, что не зная того сами, мы уже начали воплощать в жизнь указ короля. Ведь Гью решил остаться там.
–  Разве его нет с вами на судне? – спросил Гильом.
– Нет. Со мной на «Тавассе» всего два десятка матросов. Остальные, включая больных и раненых, пожелали остаться там под началом нашего штурмана. Джон сказал, что плавал по всем морям, но не видел лучшего места на земле.
– Наверное, все решили лошади, – предположил Ласкар.
– Именно. Он заарканил двух жеребцов и кобылу, а ребята смогли оседлать их. Да, к нам опять приходили прекрасные дикарки. Некоторых ребят они так ублажили, что даже несмотря на то, что у нас появился корабль, они предпочли остаться, нежели вновь рисковать и отправиться со мной в Европу. Правда, они взяли с нас обещание привезти им всякой всячины для обустройства колонии, но теперь, я вижу, что дело принимает серьезный оборот.
Вскоре появился д’Альвара. Герцог распорядился об обеде, в ожидании которого между ним и Гильомом состоялись взаимные объяснения и извинения, бальзамом легшие на души обоих. Гильом корил себя за собственную недалекость и поспешные выводы, чуть не приведшие к непоправимому результату, а также за то, что долгое время взращивал в себе ненависть к человеку, который, как выяснилось, этого не заслуживал. Д’Альвара же в свою очередь каялся в своей доверчивости, которая сыграла плохую службу его другу, и одновременно, как мог, успокаивал Гильома.
– Когда герцог преспокойно повел нас в подвал, я уже почувствовал, что что-то не так, – сказал подошедший к ним Ласкар. – А когда нашли обломок клинка, сразу понял, что в ваших злоключениях, Гильом, виновен не господин д’Альвара, а этот Строццио. Неужели бы герцог, подумал я, будь он сам инициатором вашего пленения, подобрав сломанную шпагу, не удосужился бы отыскать и лезвие? Даже если он не боялся оставлять в своих владениях подобную улику, то почему не отыскал ее хотя бы для того, чтобы использовать при убийстве этого иезуита? Во всех этих действиях видна поспешность прининятых решений.
– Правильно, – подтвердил д’Альвара. – У Строццио не было времени разыскивать клинок, чтобы достоверно инсценировать убийство, ибо в тот день он сопровождал меня в Сан-Риоль, а к вечеру занимался погрузкой товара на мальтийскую галеру, куда и продал тебя, бедный мой друг. Лишь позже, к вечеру он был предоставлен самому себе, когда подкараулил и убил аббата.
– То есть, Ваша светлость, если бы вы сами не передали наш разговор Строццио, то ничего бы и не произошло, – прокомментировал Гильом.
– Ты прав, мой друг. Я полный слепец! Строццио – единственный человек, который был посвящен во все мои дела и по сути являлся моим первым помошником. А я, удивляясь, откуда мои секреты становятся достоянием врагов, даже ни разу не заподозрил его, за что, как видно, мне придется еще ответить перед королем.
– Но кто же такой этот Строццио? – спросил Ласкар.
– Семь лет назад он был прислан в качестве капитана байонского полка для участия в битве у островов Ката-Гур, – ответил д’Альвара. – В бою он превосходно показал себя, вывев  флагманский корабль из-под обстрела, когда ядро накрыло на мостике капитана и морских офицеров. С тех пор я нанял его начальником своей охраны и до недавнего времени не жалел об этом.
– Подождите, подождите! – воскликнул Гильом. – Байонского полка, вы сказали? Значит, он прибыл из Байоны. Если бы я знал об этом раньше!
– Вы предполагаете…, – проговорил Ласкар.
– Да я не предполагаю! Я просто уверен в том, что они родственники. Они похожи друг на друга. Еще тогда, на корабле, лицо этого виконта де Гравье показалось мне знакомым. Надо немедленно сообщить графу!
– Гравье? Кто это? – спросил д’Альвара, но ответа получить не успел. Пришел офицер и сообщил, что его просит к себе интендант.
– Пойду, пожалуй, и я, – сказал Ласкар. – Ведь я хорошо запомнил этого байонского виконта, и мой отчет об этом может быть очень полезен.
Гильома не приглашали, и он более получаса в некотором волнении ожидал, когда закончится предварительное дознание. Впрочем, волнение, посетившее его, было уже по другому поводу: увидеть Луизу, узнать, что с ней, где она, - вот что занимало его мысли.
Наконец-то двери кабинета открылись, и оттуда охрана вывела заключенных. Строццио прошел мимо Гильома, не взглянув на него, и тот поймал себя на мысли, что тоже не желает видеться с ним. Гильом почувствовал себя уставшим от необходимости выискивать и наказывать своих врагов. Его вдруг посетило внутреннее откровение, что он, несмотря на задиристость, в сущности мягкий и нерешительный человек, и вынашивать планы мести, даже за самые страшные обиды, дело не свойственное его натуре. Осознав это, у Гильома как-то сразу полегчало на душе.
Появились Ла-Раме, д’Альвара и Ласкар.
– Мы вовремя остановили этого мерзавца, – сказал герцог. – Новый штурман «Мютины» сообщил, что Строцциио намеревался плыть в Америку, в Квебек! Я прихожу в ужас, когда думаю о том, что какой-нибудь случай мог бы задержал вас с господином Ласкаром хотя бы на сутки.
– Хорошо, что вы вспомнили о сходстве Строццио с байонским виконтом, – сообщил Гильому интендант. – Услышав имя Гравье, он признался, что является его кузеном! Его итальянская фамилия – фамилия матери, а в Байоне он известен как Поль де Гравье. Он выведывал у герцога государственные секреты и пересылал их своему двоюродному брату. Также он признался в том, что отправил вас на галеры, испугавшись, что вы сподвигнете герцога на внимательное разбирательство в необоснованных по отношению к нему подозрениях. В его интересах было уничтожить и шпиона-иезуита и вас, маркиз. Наверняка, если бы вы активно стали выяснять, откуда ветер дует, – произнес Ла-Раме, обращаясь к д’Альваре, – то Строццио нашел бы способ разделаться и с вами. Сейчас его отвезут в замок Форт-Скап, а завтра в присутствии представителей Вест-Индской компании устроим подробное дознание. Оно будет закрытым, но вас троих попрошу обязательно присутствовать на нем ровно в полдень.
С этими словами Ла-Раме кругом прошелся по комнате, довольно потирая руки, явно предчувствуя хорошие королевские дивиденды, полагающиеся ему за раскрытие подобного преступления, и уехал.
– Ну, что же, Ваша светлость, – весело произнес Ласкар. – Когда подадут обещанный обед?
Как раз в этот момент двери открылись, и по залу поплыл ароматный запах бульона.
– Луиза, говорят, сильно страдала по тебе, – за обедом доверительно сообщил Гильому герцог. – Граф отправил её в поместье своей сестры, где-то в Верхнем Хераме. Он пытался сосватать к ней Гарильяно, но она и слышать не хотела, а Ла-Раме, надо отдать ему должное, несильно и настаивал. Впрочем, возможно потому, что жених не слишком богат.
– Как добраться в поместье?
– Не стоит торопиться, Гильом. Пока тебе не следует уезжать. Ведь завтра дознание, но мы сегодня же попросим графа послать гонца, который привезет ее к завтрашней вечерней молитве. Ла-Раме и раньше неплохо к тебе относился, но теперь ты стал губернатором колонии, и я думаю, что он не откажет нам в этой просьбе. Он даже промолчал, когда услышал, что ты был тогда в монастыре, хотя наверняка догадался, что ты там делал.
После обеда Ласкар попросил Гильома и де Геля отправиться с ним в Лилианскую торговую компанию. По дороге они посетили команду, находившуюся на «Тавассе», которая восторженно приветствовала капитана Вентре. Там де Гель по просьбе Ласкара составил список всех, кто был на судне и оставался на диком берегу, для того, чтобы предоставить его в компанию и в канцелярию интенданта. Ведь открывателей колонии, согласно королевскому указу, надлежало избавить от ответственности за совершенные ими преступления.
В Лилианской компании их встретил хозяйственный администратор Вильям Дартье. Выслушав Ласкара, он сразу же перешел к делу и принялся подробно распрашивать о местоположении, всевозможных достоинствах и недостатках места, где должно обустроить колонию. Вызвав счетовода, он тут же начал сопоставлять необходимые затраты с настоящими возможностями компании. Оставаясь пассивным наблюдателем этого финансового действа, Гильом мысленно признался себе в том, что нет для него в жизни тоскливее занятия, чем всевозможные хозяйственные дела, которыми он, к сожалению, теперь обязан заниматься, согласуясь…

• Хождение по доске - вид казни у пиратов, когда пленных с завязанными глазами и руками заставляли пройтись по доске над морем.



      Глава 14
В которой происходит драматическая развязка.
 
– Ты уверен, что нам стоит так спешить? – ворчал Сергей, сидя за рулем своего автомобиля.
Мы с бешеной скоростью мчались по извилистой трассе Терринкурского национального парка, и я, увлеченный разговором, совсем не обращал внимания на пролетающие справа от меня бездонные пропасти и торчащие из них верхушки деревьев.
– Я уверен, что этому Горину неспроста понадобилась топографическая карта Терринкура! Еще когда мы вышли из самолета, он делал мне пространные намеки на то, что мы с ним обязательно когда-нибудь встретимся, – возбужденно отвечал я.
– А может быть, в свете последних событий, у тебя развилась мания преследования?
– Может быть, только чувствую я, что наша с ним встреча действительно не случайна. Сдается мне, что в этой стране вообще все не случайно. Одно странное совпадение за другим. Здесь просто какая-то аномальная зона. Благоприятная среда для всевозможных мистических свистоплясок!
Сергей рассмеялся.
– А что, я серьезно! Тебе самому раньше не приходило такое в голову?
– Все может быть.
– Вот и я и думаю, что этот Горин – один из тех, кто заказывал портье выкрасть у меня дискету, кто следил за домом Кренгана и послал громил в твоё жилище. Мы давно у них под колпаком! Точно! Не удивлюсь, если они вообще не люди, а инопланетяне какие-нибудь или гости из параллельных миров.
– Смелая гипотеза! – улыбаясь, произнёс Сергей.
– Ну, может быть, на худой конец они представители спецслужб.
– Это, кстати, более вероятно.
– Кто бы они ни были, мы с тобой в любом случае должны их опередить, – резюмировал я. – Карта ему нужна была срочно. Значит, они собрались спуститься в подземелье, и если то, о чем говорится в романе Дювентре существует в действительности, то они найдут это без нас. А мне, честно говоря, было бы обидно претерпеть столько страхов впустую.
– Ладно, ладно, успокойся. Мы же туда и едем. Навстречу очередным страхам. Эх! – мечтательно протянул Сергей. – Если Святой Грааль действительно существует, то его находка станет мировой сенсацией! Только, с одной стороны, все происходящее настолько невероятно, что в лучшем случае над нами посмеются, а в худшем…
– Не узнаю тебя! – воскликнул я. – Какие могут быть сомнения? Ведь для тебя и всей твоей лаборатории это просто шанс!
– Правильно. Но, с другой стороны, все это может оказаться слишком серьезно для того, чтобы вот так нахрапом, без соответствующей подготовки лезть куда не попадя. Вообще-то у нас самодеятельность не поощряется. Без согласования с руководством, без привлечения конкретных научных специалистов, экспертов, техперсонала и спасателей…
– Ну да, давай, давай! Пойди завтра напиши руководству докладную по организации экспедиции за Святым Граалем, собери ученый совет, объясни, что к чему и что откуда взялось – глядишь год другой и пройдет.
– Здесь примерно так все и делается, только вот насчет года – другого ты ошибаешься. В таких делах начальство, как правило, реагирует с должной оперативностью. А за чрезмерную инициативу меня, между прочим, с работы могут уволить, не дай Бог чего-нибудь случится с нами, или с объектом поисков. Я ведь контракт подписывал, и даже такие случаи там были оговорены. Личная исследовательская инициатива наказуема – всё только в рамках лаборатории.
– Да плюнь ты на их порядки и на дурацкие контракты! – отмахнулся я.
– Да я и плюю, как видишь! Хотя от нашей с тобой оперативности все равно результата мало будет. Вот увидишь: провалимся в какую-нибудь дыру, вымажемся в грязи, если не сломаем себе шею, и на этом все закончится. Что мы можем найти без соответствующих приборов, информационной подготовки, инструментов и нормального снаряжения?
– Ну почему без снаряжения? Веревочную лестницу взяли? Взяли. Фонари взяли, утеплённые спецовки, ножи, воду..., топор взяли…
– Ага, пожарный.
– Да какая разница! Портативную рацию взяли!
– Это самое полезное из всего перечисленного.
– Ну и отлично. Да не лети ты так! – спохватился я, взглянув на спидометр автомобиля.
Ветер врывался в салон из люка и открытых окон, раздувая мои волосы. В процессе нашего спора я неосознанно вжимался в сиденье и периодически «тормозил» ногой в пол.
– Самому не терпится, тем более у маяка нас, наверное, уже заждался Мезенболь.
– Мезенболь?!
– Мезенболь, – хитро ответил Сергей. – Прости, но я все рассказал ему и попросил помочь нам. Не можем же мы совершать опасное предприятие без подстраховки. Мезенболь мой друг. Он из тех людей, кому можно доверять.
Мы остановились на небольшой парковке на дороге, возле одинокого телефона-автомата. Закрыв машину, Сергей уверенно повел меня заросшей ухабистой тропой сквозь лес, и минут через пятнадцать мы неожиданно выбрались на открытый склон к подножью старинного маяка.
– Чинганчгуг знает все тропы в Апалачах! – гордо произнес он, поймав мой удивленный взгляд.
– Так ты что, бывал уже здесь? – недоуменно спросил я.
– Нет, но Мезенболь популярно объяснил мне как сюда добраться.
Мезенболем оказался неприметный седовласый человек среднего роста с утонченными чертами лица, лет сорока пяти, одетый в потертых джинцах и такой же куртке. Он курил трубку, сидя на на краю обрыва, на краешке рюкзака, точно на том же месте, куда я вскарабкался, когда сбежал с яхты Кренгана.
– Когда-то, до основания в этих местах Национального парка, сюда вела туристическая тропа, – тоном экскурсовода проговорил Мезенболь. Прихрамывая, он подошел к нам, и протянул мне руку. – Этот старый маяк я весь облазил, будучи еще мальчишкой, но только вам пришло в голову заглянуть в этот старинный колодец.
– Если бы не сгнившие балки вокруг него, то туда бы, наверное, еще лет сто никто не спустился, – произнес я.
– Удивительно, что вы остались целы после такого падения. Ну что, к делу?
– К делу!
– Вы сможете нам показать то место, откуда выбрались из подземелья?
– Где-то там, над протекающим в ущелье ручьем, – указал я рукой в сторону уходящего вниз лесного склона.
– Так я и думал. Ну, а кроме ручья вы не запомнили какие-нибудь особые приметы местности?
– В состоянии, в каком я тогда находился, да еще и в темноте…
– Понятно.
– Впрочем, постойте! – вспомнил я. – Единственной приметой были огоньки автомашин, проезжающих по ночной Терринкурской трассе.
– Отлично! – оживился Мезенболь, и достал из рюкзака бинокль. – Здесь дорога выходит из леса лишь единственным открытым участком. На каком уровне по отношению к ней вы находились, когда вылезли на свет божий?
– Примерно на одном.
Мезенболь осмотрел местность в бинокль и жестом предложил нам следовать за ним. Цепляясь за каменные выступы и всевозможную растительность, мы стали спускаться с другой стороны холма. Мезенболь уверенно вел нас за собой, и было видно, что эти места ему хорошо знакомы.
– Бролл Мезенболь, говоря нашим языком, является одним из лучших здешних краеведов, – пояснил Сергей. – Настоящий следопыт!
– Думаю, что мы следуем в правильном направлении, – сообщил наш гид, несмотря на хромоту довольно резво спускаясь к отвесному скалистому обрыву, поросшему колючим кустарником. – Здесь как раз над ручьем нависают открытые скалы. Наверняка вход в подземелье находиться где-то там.
– Точно! – воскликнул я, начав узнавать местность. – Там был скалистый обрыв над ручьем. Да вот же он и есть! Вон трасса, вон разрушенный замок, а вон верхушка маяка! – воскликнул я, обернувшись назад. – Его силуэт я видел примерно с этого места или чуть ниже!
Мы спустились вниз еще на несколько шагов и слева, метров в десяти от нас, над самым обрывом я разглядел небольшой черный проем, обрамленный разросшимся кустарником.
– Там видны элементы каменной кладки, – сказал Мезенболь, глядя бинокль. – Мы у цели, господа!
Мы двинулись по отвесному склону и добрались до небольшой скалистой площадки, на которой я оказался, когда выбрался из подземелья. Здесь, перед спуском в недра земли, Мезенболь предложил передохнуть и обсудить дальнейшие действия. Мы присели на нагретую солнцем каменную поверхность и, свесив вниз ноги, устремили свои взоры на дно ущелья, по которому бежал горный ручей.
– Если хотите знать мое мнение, – сказал Мезенболь, – то я, конечно, не верю в то, что Святой Грааль – эта легендарная вещица, которую вы, как я понимаю, намерены отыскать – вот так запросто лежит у нас под ногами и дожидается, когда мы ее вытащим на свет божий.
– Но целый ряд событий и фактов говорит о том, что в этом подземелье с незапамятных времен может находиться нечто подобное! – воскликнул я.
– Что-то там может и находится. Одним своим предположением я хотел бы поделиться с вами, вспомнив при этом некоторые события тринадцатого века.
С этими словами он достал из кармана трубку и взялся набивать ее табаком.
– Самое время для ликбеза, – ухмыльнулся Сергей.
– Если мне не изменяет память, – повернулся к нему Мезенболь, – ты долго занимался изучением цивилизации древних инков, а это далеко от Европы. Потому я рискну напомнить вам, друзья, некоторые страницы из истории ордена Тамплиеров. Не волнуйтесь. Солнце еще в зените и у нас уйма времени.
Мы переглянулись, а Мезенболь продолжал:
– Я хочу лишь напомнить события второй половины XIII века. Когда дела Тамплиеров на Востоке пошли плохо, богатенькие рыцари переместились в Европу, нередко вмешиваясь в государственные дела и заставляя многих считаться с собой. Желание завладеть богатствами Ордена и послужило основной причиной организации заговора против Тамплиеров французским монархом Филиппом Красивым и папой Климентом V. В 1307 году Тамплиеры Франции были арестованы и обвинены в ереси, за чем последовал семителний обвинительный процесс, который закончился роспуском ордена и публичным сожжением на костре Великого Магистра Жака де Моле. Но даже после того как тамплиеры подверглись репрессиям во Франции, их командорства в других странах еще функционировали какое-то время. А Лилианское командорство, хоть и ушло в тень, но фактически было сохранено вплоть до конца XIV столетия.
– Ну и что из этого? – спросил Сергей. – К чему ты клонишь?
– А теперь внимание! – произнес Мезенболь. – Дело в том, что после роспуска Ордена приемникам его состояния, Госпитальерам* и королю Франции досталась не самая большая часть богатства. В основном это было движимое и недвижимое имущество, но деньги и прочие сокровища куда-то исчезли! О наличии у Тамплиеров большого денежного богатства сомневаться не приходиться. Об этом говорят многие документы того времени: бухгалтерские книги, расписки и тому подобное.
– И ты хочешь сказать, что все эти сокровища могли вывести сюда, в Лилиану? – спросил Сергей.
– Именно. Взять хотя бы некоторые косвенные свидетельства, которые собрал еще в конце тридцатых годов доктор Бенгзон. Во всяком случае, не исключено, что какая-то часть этих сокровищ могла находиться на территории бывшего Лилианского командорства.
– То есть здесь, у нас под ногами?! – вырвалось у меня.
– Обнаружение вами, господин Серов, в этих местах ранее неизвестного подземелья – факт сам по себе примечательный. Я всегда говорил, что старушку Европу ещё не исследовали и наполовину! Так что даже отыскать здесь сокровища Тамплиеров, как ни странно, более вероятно, нежели найти мифический, простите меня, Святой Грааль. Поэтому позволю дать вам некоторые рекомендации по осмотру подземелья. Прежде всего, обращайте внимание на всевозможные пустоты и ниши в стенах, которые могут быть заложены камнем, что порой видно по неровности кладки, особенно если светить фонарем вдоль стены. Определяйте непропорциональные щели в плитах, прогибы в стенах, провалы в полах и простукивайте подобные места. О колодцах, открытых вентиляционных дырах и закрытых дверях, если вдруг таковые сохранились, я и не говорю – проверяйте их, само собой.
– Там была закрытая дверь! – вставил я. – Кованая железом.
– Очень хорошо. Попытайтесь заглянуть за нее. Старайтесь идентифицировать и фотографировать всяческие знаки, которые могут быть выбиты или нарисованы на камнях. И помните, что это подземелье, скорее всего – ход, который куда-то должен вести. Постарайтесь определить куда, если это не связанно с особым риском и слишком большими расстояниями. Порой средневековые подземные ходы тянулись на десятки километров. Вот, собственно, и все. О мертвых фашистах ничего говорить не буду, – разберетесь сами. Скелеты не трогайте, разве что фотографируйте их со всех сторон. Периодически держите со мной связь по рации. Должна брать. И помните – сегодняшнее погружение под землю, пока что короткая разведка, так что, друзья, без излишнего фанатизма.
Облачившись в спелеологические спецовки, мы оставили Мезенболя наверху, добрались к лазу между камней и спустились вниз. Подземелье встретило нас полумраком, резким холодом и легким запахом сырости.
– Ничего себе аппартаменты! – воскликнул Сергей, когда мы очутились в подземной зале.
Она показались мне еще более просторной, чем в первый раз моего пребывания здесь. Полусферический потолок, длинный стол, поверхность которого была вытесана из цельной каменной плиты, невысокие каменные тумбы, которые, безусловно, когда-то несли какие-то функции, остатки очага и двух каменных каминов, дымоходы которых наверняка выходили куда-то наружу – все говорило о том, что это помещение раньше не пустовало.
Скелеты фашистов лежали на прежних местах и уже не вызывали у меня ощущение страха, а больше походили на музейные экспонаты, инсценирующие трагический момент военной истории.
Сергей с восхищенным видом обошел все вокруг.
– Когда-то здесь было помещение для сторожевого отряда, – уверенно произнес он.
– Отчего ты так решил? – спросил я.
– Посмотри на эту длинную нишу в стене, – ответил он. – По низу идут небольшие углубления, перегороженные выступающими из пола камнями. Это углубления для прикладов мушкетов или аркебуз. Они стояли здесь вертикально, а сверху стволы их вставлялись в доску с прорезями. Вон, в торцах ниши щели на одном уровне. В них и крепилась доска.
– Похоже, – присматриваясь, сказал я. – Ну, ты и впрямь детектив!
– А отряд насчитывал… Раз, два, три… десять человек, – продолжил Сергей, подсчитав углубления для ружей. – А вон те каменные кубы вдоль стены, по-видимому, служили основами для кроватей или лавок, на которых отдыхали стражники.
– Феноменально!
– Да ладно, – отмахнулся Сергей. – Тут все просто. Когда-то здесь был выход наружу. Отсюда открывается прекрасный обзор местности – идеальный наблюдательный пункт. Отряд наверняка контролировал ущелье, по дну которого мог пройти неприятель. Наверняка вдоль ручья вела дорога, на которой также можно было брать мзду с торговцев, едущих в Зурбаган через эти владения.
– А раз тут был отряд, то это значит, что он охранял подступы к замку, – сделал вывод я. – Стало быть, этот подземный ход может вести в Кунст-Фиш.
Мы подошли к останкам эсэсовцев и склонились над запыленным скелетом Отто Штрассера.
– Да, он сильно изменился по сравнению с фотокарточкой, – произнес Сергей и поднял застрявший между костей маленький кусочек металла.
– Похоже на осколок гранаты, – сказал я.
– Или даже связки гранат, – предположил мой друг, подойдя к другим скелетам. – Смотри-ка! У них в костях много подобного металлолома. Они все погибли от взрыва, который и разворотил решетку.
– Может быть, они сами и взорвали ее?
– Тогда почему не укрылись от взрыва?
– Да, странно.
– Значит, взорвали не они, а их. Возможно устройство было заложено под решётку.
– Кто? Партизаны?
Сергей пожал плечами и принялся фотографировать скелеты.
Потом мы включили фонарь и двинулись к темному коридору, который был мне уже знаком, по крайней мере на ощупь. Сергей проверил связь с Мезенболем, и мы углубились в темноту.
Освещая путь фонарями, мы двигались гораздо быстрее, чем когда я один пробирался здесь на ощупь. Невысокий тоннель был метра полтора в ширину, конусом сужаясь над нашими головами. Иногда он расширялся полукруглыми пустыми нишами по бокам. Мы внимательно осматривали стены и полы, сплошь выложенные тесаным камнем, изредка постукивая по ним топором, но не замечали ничего особенного.
Пройдя порядка пятидесяти метров, мы обнаружили еще один проем справа. Тоннель под острым углом раздваивался!
– Куда дальше? – спросил Сергей.
Я застыл от неожиданности. В первый раз я этой развилки не заметил, о чем и сообщил Сергею.
– Неудивительно, – произнес он. – Ты ведь шел в полной темноте, на ощупь, в обратном направлении, держась правой стороны. А этот поворот от тебя был слева, да еще под острым углом.
– Значит, все-таки есть ход к замку, – заключил я. – Ведь тот тоннель, по которому я шел, соединяет лишь залу со скелетами и подвал с колодцем под маяком. Другого хода не было, а этот поворот…
– Почему не было? А дверь? – спросил Сергей. – Ты говорил, что нащупал закрытую дверь.
– Дверь находится справа, а это в противоположную сторону от Кунст-Фиша.
– Вот как? Тогда идем сначала к Кунст-Фишу, а дверь исследуем на обратном пути.
И мы свернули в другой тоннель, который ничем не отличался от того, по которому мы уже прошли. Он тянулся, изгибаясь плавными поворотами, то углубляясь вниз, то поднимаясь вверх.
– Странный ход, – произнес Сергей.
– Просто до замка не так близко, а длина тоннеля только подтверждает слова Мезенболя о том, что в средние века рыли подземелья на десятки километров.
– Дело не в этом, – ответил Сергей. – Воздух тут спертый, чувствуешь?
– Пожалуй, – согласился я. – И что же? Тут форточек нет. Подземелье, как-никак.
– Не скажи. В том, первом тоннеле было свежо. Даже как бы сквознячок был, а тут прохладно, но дышать тяжело. Такое ощущение, что впереди тупик. Не дай Бог еще какими-нибудь газами подземными запахнет…
Не успел Сергей договорить, как свет его фонаря уткнулся в ровную каменную стену прямо перед нами.
– Вот те раз! – разочарованно воскликнул я.
– Вот те два, – ответил Сергей. – Так я и думал!
Постояв в раздумьях, мы внимательно осмотрели и простучали все вокруг, не обнаружив при этом никаких пустот. Правда, камни тупиковой стены были несколько меньше размером, нежели камни, крепившие боковые стены.
– Бессмыслица какая-то, – произнес я. – Рыть тоннель, чтобы аккуратненько закончить его тупиком? Ведь, судя по стуку, дальше ничего нет или стена настолько широкая, что трудно определить, есть ли за ней еще что-нибудь. Может быть, при строительстве тоннеля землекопы нарвались на скалу или подземные воды?
– Какие воды? Здесь сухо как в подгузниках «Pampers». Нет, если тоннель и перекрыли, то по каким-нибудь иным причинам. Например, неприятель прознал о его существовании, и владельцы замка приказали заложить ход.
– Значит, если дальше ход есть, то он идет нам навстречу из замка и упирается в этот тупик с другой стороны?
– Теоретически должно быть так, – ответил Сергей, – но замок, в отличие от заброшенного маяка, давно исследован вдоль и поперек. Если бы там нашли какой-нибудь ход, об этом бы наверняка знал Мезенболь, а он нам ничего подобного не говорил.
Мы двинулись обратно. Путь назад, как всегда, оказался быстрее. Лишь только мы вернулись к развилке, как вдруг вдалеке раздался стук.
Мы застыли на месте от испуга, и я вновь ощутил уже знакомое мне за последнее время чувство страха.
 «На кой черт мы сюда полезли?», – мелькнула в голове мысль, естественная для такого псевдогероя, как я.
Стук повторился снова, а потом еще и еще. Стучали металлом по камню, видимо долбили стену или пол.
– Это наверняка Горин или Кренган! – в испуге прошептал я.
– Кренган в полиции.
– Значит Карье или те костоломы. Наверняка кто-нибудь из этих охотников за Граалем!
– Или здешние подземные жители-мутанты, – серьёзно сказал Сергей. – Разве не слыхал?
– Кто-о?!
– Шутка, – выдержав паузу, произнес он и осветил фонарем снизу свое лицо.
– Идиот! – выдохнул я.
Опустив фонари в пол, мы крадучись зашагали в направлении стуков. Пройдя метров тридцать, за очередным поворотом тоннеля мы различили слабый свет, исходивший слева, из того самого проема в стене, который был перекрыт кованой дверью. Стуки не прекращались, периодически перемежаясь скрежетом железа по камню.
Мы осторожно приблизились. Открытая наружу дверь была сложена из толстых почерневших досок и обита широкими поржавевшими металлическими полосами. Дерево под правой замочной петлей было выдолблено стамеской, или скорее выковырено, ибо за последние столетия оно все-таки превратилось в мягкую прогнившую массу. Петля, переходившая в стягивающую дверь полосу, была перепилена и болталась, соединенная с другой петлей массивным старинным замком.
Мы выключили фонари и одновременно заглянули за стену. Нас вновь постигло удивление. Вместо какой-нибудь комнаты – кладовой, которую мы ожидали увидеть, нашим глазам предстала широкая длинная зала, уходившая в темноту двумя рядами округлых каменных колонн, служивших потолочными подпорками. Кое-где по углам темнели нагромождения непонятных предметов, трудноразличимых в полумраке подземелья.
Свет шел откуда-то справа, из центра залы. Оттуда же и раздавались стуки, но за чередой колонн не было видно, что там происходило.
– Связи нет…, - проговорил Сергей, пытаясь связаться по рации с Мезенболем. - Ладно, пошли, чего стоять?
Я в нерешительности схватил его за руку.
– Заметят!
– Любая политика хороша, кроме политики колебаний! – процитировал он мне изречение Бисмарка с раздражением в голосе. – Пошли, раз уж сюда забрались!
Я собрался духом и вслед за Сергеем нырнул в темноту колонн, тянувшихся справа. Впереди тусклый свет обозначил бесформенную массу сложенных друг на друга камней. Ступая по мягкому слою вековой пыли, мы нырнули в кромешную темноту между булыжниками и стеной и спустя несколько секунд выглянули наружу.
Несколько правее от нас, на противоположной стороне зала череда колонн прерывалась. Там возвышались четыре каменные тумбы, видимо когда-то служившие основанием для стола, подобные тем, что мы видели в первом помещении. За тумбами в углублении стены находился большой камин. Над ним, на прутьях декоративной решетки, выступающей из стены, висел большой фонарь и ярко светил вниз. Под фонарем копошился человек. В руках его был небольшой лом, которым он целенаправленно долбил пол, иногда подковыривая небольшие каменные плиты. Он нагибался, отбрасывал плиты в сторону и принимался долбить дальше. Фонарь освещал человека сверху и спереди, но, когда он нагнулся за очередной плитой, я узнал знакомый профиль. Это был Карье!
Я шепотом сообщил об этом Сергею.
– Дождемся результатов его поисков, – шепнул он мне в самое ухо.
       Карье тем временем со звоном отбросил лом и, подняв с пола лопату, принялся копать землю. Вдруг неожиданно у входа в помещение послышались шаги, да не одного, а сразу нескольких человек! Шаги приближались, становясь все громче. Я выглянул и обомлел от страха. Четыре темных мужских силуэта быстрым шагом двигались по залу. Да это подземелье – проходной двор какой-то! Карье обернулся и, резко отбросив лопату, метнулся было к фонарю, но передумал и заскочил за ближайшую колонну. Через пару секунд оттуда раздался выстрел, гулкое эхо от которого обозначило границы подземного зала. Потом еще выстрел, еще и еще.
«Опять двадцать пять»! – чуть было не воскликнул я.
Нежданные гости тоже попрятались за колонны. Началась откровенная перестрелка. Пули беспорядочно летали в пространстве, и каменные крошки, отколотые от ближайшей стены, долетали и до нас с Сергеем. Один из неизвестных пристроился за ближайшую к нам колонну, расположенную метрах в четырех от нашего убежища.
Мы с Сергеем присели на корточки и замерли в страхе, тесно прижавшись друг к другу. «Только бы они не решили спрятаться туда же, где находимся мы», – думал я. И кто-нибудь из них наверняка сделал бы это, если бы не непрекращающийся поток пуль, отправляемых Карье в нашу сторону.
Когда выстрелы с его стороны прекратились, возникла напряженная тишина, которую вскоре нарушил повелительный женский голос:
– Отбрось пистолет в сторону и выходи на свет!
Я вздрогнул от удивления.
– Делай, что говорю, иначе я не смогу остановить их! – вновь прозвучал тот же голос.
Сергей схватил меня за локоть, пытаясь обратить на что-то мое внимание, но я сидел не шевелясь, прижавшись спиной к холодной каменной кладке, не понимая, что он хочет сказать.
То, что произошло дальше, мы не видели, а только лишь слышали, ибо страх обнаружить себя полностью сковал нас.
Раздался стук от брошенного на каменный пол пистолета.
– Вот и прекрасно, дорогой, – более мягким тоном произнесла женщина, и голос ее показался мне знакомым.
Несколько тёмных фигур вышли из-за колонн и медленно направились в сторону раскопок.
– Если он дернется, нам придется убить его, – монотонно произнес мужской голос.
– Ты?! С ними? – растерянно спросил Карье.
– Ты будешь вести себя хорошо, не правда ли? – утвердительным тоном спросила женщина, проигнорировав удивление Карье.
– Все равно то, что здесь находится, бесполезно для тебя! – хрипло воскликнул он.
– Не твое дело! – резко ответила женщина. – Берите лопату и закончите его работу, – приказала она своим спутникам.
– Попрошу нами не командовать, – также монотонно произнес мужской голос.
– Ты все равно не знаешь, что с этим делать! – снова воскликнул Карье, когда послышались звуки лопаты, входящей в грунт.
– Зато они знают, – огрызнулась женщина.
– Да кто они такие, черт возьми!? – раздраженно спросил Карье. – Русские?! Фэбеэровцы?! Конкуренты босса?!
– Что-то есть! – воскликнул другой голос.
– Пустите меня! – крикнул Карье, которого держали.
– Ты свое дело сделал, дорогой! – произнесла женщина.
– Это я нашел, стерва!
– Ценой гибели своего брата!
– Чушь! Ты без меня ничего не сможешь сделать!..
Карье закашлялся. Было похоже, что его ударили в живот. Он захрипел и застонал от негодования.
– Ящик! – сухо констатировал мужской голос.
– Копай! – приказал другой.
– Еще один. Железный.
– Всего два?
– Похоже… Какой длинный!
– Копайте, копайте!
Любопытство перекрыло страх, сидевший во мне, я невольно привстал и попытался выглянуть из-за укрытия. Под ногами зашуршали мелкие камушки. Тут же луч света от фонаря проскользнул по стене рядом с нами. Кто-то один, судя по шагам, направился в нашу сторону. У меня перехватило дыхание, но, к счастью, остальные отвлекли его.
– Помогите…, тяжелый!
– Сначала вытащим оба!
– Хватай здесь…
– Да они непреподъемные!
- Металл тонкий…
Какое-то время слышались подобные возгласы, тяжелое дыхание и кряхтение этих субъектов. Потом раздались металлический лязг, глухой звук сломавшегося железа и скрип открывающейся крышки.
– Посмотри, что внизу! – приказал кому-то монотонный голос.
Послышался стук каких-то предметов.
– То же самое, – прозвучал ответ.
– Вскрывайте следующий!
– И там будет то же самое! – злорадно прохрипел Карье.
– Заткни-и-сь! – прошипела женщина.
– Это ошибка! – вдруг заорал Карье, – Ха, ха! Я ошибся!
Его опять ударили, и мы услышали звук падающего тела. Потом некоторое время слышались глухие стуки от перебирания каких-то тяжелых предметов.
– Здесь ничего нет, – сказал кто-то с сожалением в голосе.
– Посмотрите еще в земле, – приказал монотонный голос.
– Ничего, – ответили ему, спустя несколько минут.
– Все, нам пора уходить! – решительно прозвучала команда.
– Как уходить?! – воскликнула женщина. – Как уходить?! Мы же нашли… Вы же видите, что это не пустое подземелье! Нужно все внимательно осмотреть! Я уверена, что…
– Находка этого старинного барахла совсем не означает, что здесь может находиться то, что мы ищем, – оборвал ее монотонный голос. – Чтобы тут все осмотреть, нужно перерыть подземелье полностью. Нужна целая экспедиция: десятки рабочих и всякое оборудование, а не голова этого сумасшедшего.
– Вы делаете ошибку! – с отчаянием в голосе воскликнула женщина.
– Это вы сделали ошибку, решив обмануть нас! Сожалею, но дальше мы вынуждены отказаться от ваших услуг! Я предупреждал вас.
– Что вы хотите сделать? Подождите!
Вдруг луч от фонаря резко полоснул по стене. Раздался глухой звук от удара и треск лопнувшеого стекла. Свет погас.
– Элизабет, бежим! – раздался в темноте хриплый голос Карье.
Элизабет?! Знакомый женский голос! Конечно же, это была Элизабет Гроствер, доктор искусствоведения, совсем недавно принимавшая нас в Зурбаганской галерее!
Всплеск возгласов и ругательств дополнили звуки общей потасовки. Послышался топот ног убегающих людей, и объем подземной залы вновь разорвался эхом от выстрелов.
Через несколько секунд вновь вспыхнул свет от карманного фонаря и запрыгал по стенам. Голоса переместились в сторону выхода и затихли.
– Все, уходим, уходим! – произнес монотонный голос.
Через несколько секунд шаги и голоса стихли. Минут пять мы с Сергеем не смели перевести дыхание, продолжая отсиживаться на холодном каменном полу и прислушиваясь к тишине подземелья. Все звуки исчезли. Из транса нас вывело неожиданное шуршание рации, которую Сергей сжимал в руке. Зеленым светом самопроизвольно зажегся дисплей и включился индикатор приема сигнала.
– Либо у них с собой был какой-то сильный прибор, либо они сами… – прошептал Сергей, не найдя окончания фразы.
Мы зажгли фонари и, разминая затекшие суставы, выползли из-за своего убежища. Подойдя к месту раскопок, мы увидели развороченные плиты в полу, брошенные рядом инструменты и два больших ржавых металлических ящика с открытыми крышками. В ящиках и рядом с ними лежали старинные массивные ружья. Они тоже были покрыты ржавчиной, с почерневшими от времени резными прикладами.
– Аркебузы, – определил Сергей, подняв тяжеленное ружье. – Тайник с оружием – настоящий клад для того времени. Похоже, начало или середина пятнадцатого века.
– Пошли отсюда, – прошептал я, еще не в состоянии отойти от постигшего меня стресса.
Даже если бы эти сундуки были доверху набиты золотом, я все равно, наверное, первым делом пожелал бы поскорее покинуть это жуткое подземелье. Сергей испытывал подобное желание.
Стараясь не создавать шума, он опустил аркебузу на пол, и мы пошли к выходу. Рядом с проемом двери наши фонари осветили лежащее на полу тело. Холодный пот прошиб меня. Человек лежал на боку, с вытянутыми вперед руками. Я замер на месте, а Сергей склонился над ним и осветил верхнюю часть туловища. Шелковистые волосы выбивались из-под темной бейсболки. Из виска черным ручейком сочилась кровь, заливая лицо и открытые глаза миловидного доктора искусствоведения Элизабет Гроствер.
Сергей поднял ее безжизненную руку, пытаясь прощупать пульс, а потом схватил меня и потащил за собой в тоннель. Пребывая в легком тумане, я шел за ним, начав озознавать окружающую реальность лишь тогда, когда мы вновь оказались в светлом помещении у самого выхода. Пошатываясь, я прошелся по костям какого-то скелета и первым полез наружу.
Яркий дневной свет ударил в глаза. Прищуриваясь, я вылез из проема на отвесный склон и ухватился за какую-то корягу. Справа от меня послышались шаги Мезенболя.
– Ну, вот мы и встретились, господин Серов, – прозвучал совсем другой голос и, подняв глаза, я увидел нависшую надо мной фигуру Александра Горина.




        Глава 15
В которой я подвергся еще нескольким потрясениям.

Катер, казавшийся с высоты крутого берега маленькой белоснежной лодочкой, оказался довольно большим и просторным внутри. В нем было две каюты и рулевая рубка. Одна из кают представляла собой светлую комнату обставленную мягкой мебелью.
Я устроился в углу, возле открытого иллюминатора. Стараясь как можно глубже вжаться в кресло, чтобы меньше привлекать к себе внимание окружающих, я, в который раз за последнее время, чувствовал себя полным идиотом! Мне было не по себе за то, что именно по моей инициативе мы с Сергеем полезли в подземелье, где стали свидетелями убийства, и сами чуть было не попали в переделку и, конечно же, за то, что я принял начальника Сергея – Александра Антоновича Горина – черт знает за кого.
Да, да, представьте себе мое удивление, когда я узнал, что Горин оказался доктором истории и археологии, профессором Зурбаганского университета и директором научно-исследовательской лаборатории при журнале «Тайны истории»!
– Клянусь, я сам удивлен его появлением не меньше тебя, – тихо оправдывался Сергей, когда мы вошли в каюту.
При этом он бросал подозрительные взгляды на Мезенболя, а тот не менее натурально оправдывался перед Сергеем, утверждая, что никому не говорил ни слова о предстоящей импровизированной экспедиции.
Я молчал, осознавая, что все это не имеет никакого значения по сравнению с трагическим происшествием в подземелье, свидетелями которого мы стали.
– Влипли мы с этим убийством! – сокрушался Сергей, вытирая пот со лба. – Так это оставить нельзя. Мы, наверное, должны вызвать полицию? – неуверенно спросил он у Мезенболя.
– Что бы нас обвинили в соучастии? – ответил Мезенболь. – Как мы объясним наше нахождение в столь странном месте, в одно и то же время с убитой?
– Вот черт! – с отчаянием по-русски воскликнул Сергей.
«Надо было писать картины»! – подумал я.
Мы молчали, когда в каюту вошел Горин. Он был явно недоволен и суровый внешний облик его совсем не напоминал того приветливого человека, каким он мне запомнился после нашего знакомства.
– Похоже, вы создали себе ненужные проблемы, друзья мои, – проговорил он, усаживаясь в кресло. – И не только себе.
Сергей, словно провинившийся ученик, опустил голову, а Мезенболь развел руками.
– Ничего, - успокаивающе продолжил Горин, глядя на берег в открытый дверной проем каюты - вот вернется Слоук, и мы решим, что делать дальше.
Слоук – здоровенный чернокожий детина, настоящий атлет, помощник Горина и матрос катера. После разговора с Сергеем Горин куда-то отправил его, и теперь все ждали его возвращения.
– Подождем, – посмотрев на часы, сказал Александр Антонович и устало откинулся на спинку кресла. – Ну что, господин Серов? – Удивлены моим даром предвидения?
– Признаться, да, – ответил я.
– В самолете вы сказали, что остановитесь у своего друга в Кунст-Фише, назвали его имя и род занятий. Я сразу и догадался, что вы летите к нашему сотруднику Сергею Строгову. Помните наш разговор?
Я кивнул. Неужели все так просто и, в конце концов, всем странностям произошедшим со мной в Лилиане, найдется логическое объяснение?
¬– О, кажется, идет Слоук… да не один! – воскликнул Горин.
Сергей и Мезенболь переглянулись и выбежали из каюты ему навстречу. Через минуту они вернулись назад, а за ними в сопровождении чернокожего атлета в каюте появился… Карье, собственной персоной!
Его одежда была вся в пыли, лысая голова перепачкана, а на лице красовалась приличная ссадина, видимо, от кулачного удара. Вид у него был жалкий и потерянный. Карье покорно поддавался повелительным движениям Слоука, который усадил его в кресло.
- Ну вот…, теперь с помощью этого господина мы хоть что-то сможем объяснить полиции, - удовлетворенно произнес Горин.
При этих словах Карье пустым взглядом обвел присутствующих.
– Вы… не они? – спросил он.
– К вашему счастью, нет, – ответил Сергей.
Карье еще раз осмотрел всех нас и остановил взгляд на мне.
– Вы, – отрешенно произнес он, как бы констатируя факт.
– За незаконное лишение этого человека свободы и попытку его убийства вам придется отвечать перед законом, – строго сказал Горин, и я удивился, откуда ему это было известно.
– Мне?! Это не я, а Кренган! – покачав головой, воскликнул Карье. – Он животное! Для него ничего не стоит…, – при этих словах его глаза забегали по лицам присутствующих.
– Вы все равно являлись соучастником!
Карье откинулся на спинку кресла и, погруженный в собственные мысли, снова покачал головой.
– Если вы хотите хоть как-то помочь себе, а заодно и нам, вам придется ответить на все наши вопросы, – твердо сказал Горин.
– С какой стати я должен отвечать на ваши вопросы? Кто вы такие? – спросил Карье.
– Мы, можно сказать, свидетели убийства! А более подробно расскажем о себе только после того, как удовлетворим собственное любопытство относительно происходящего. До Зурбагана идти примерно час тихим ходом. За это время вы расскажете все, что нас интересует, и мы решим, что нам всем делать дальше.
С этими словами Горин кивнул Слоуку, и тот вышел в рулевую рубку. Через пару минут заурчал мотор, и катер тронулся вдоль берега.
Какое-то время Карье сидел, опустив голову, но потом вдруг очнулся от своих мыслей и воскликнул:
– Остановитесь… Остановите катер!
– В этом есть необходимость? – спросил Горин.
– Она… погибла? – неуверенным тоном вдруг спросил он.
– Увы, – ответил Сергей после непродолжительной паузы.
– Нелепость. Это я виноват… – пробормотал он. – Да остановите же катер!
– Только после того, как вы ответите на все наши вопросы, – сказал Горин.
– Да черт с вами! Я отвечу на все ваши вопросы, – размеренно проговорил Карье, – но сперва мне нужно вернуться в подземелье и похоронить свою жену.
– Элизабет Гроствер ваша жена?! – воскликнул я.
– Бывшая жена. Нехорошо оставлять ее так…
– Мы ничего не должны трогать до прихода полиции, – спокойно произнес Горин.
– Не надо никакой полиции! – уверенно сказал Карье. – Я не знаю, кто вы, но вижу, что вами движет частный интерес?
– Допустим.
– А раз так, то вызов полиции навредит не только мне, но и вам, – уверенно произнес он. – Настоящих убийц всё равно не найдут, а нашим рассказам про неизвестно кого все равно никто не поверит. Я знаю: вы были в подземелье и следили за мной. Впрочем, это уже неважно. Остановите же катер! Я готов удовлетворить ваше дурацкое любопытство, но потом…, позже. Прошу вас, верните меня обратно. В конце концов, вы тоже не имеете права лишать меня свободы за неимением на то каких-либо оснований.
– Резонно, – согласился Горин и, постучав в тонированное стекло, отделяющее кают-компанию от рулевой рубки, жестом попросил Слоука остановить катер.
Шум мотора стих, и судно легло в дрейф.
– Что вы искали в подземелье? – спросил Горин с места в карьер.
– Это единственный вопрос, на который я не хо¬тел бы вам отвечать, – вздохнув, произнес Карье.
– А если мы сами ответим на него?
– Тогда разговор поедет быстрее, – с еле заметным напряжением в голосе ответил он.
– Вы искали Святой Грааль! – вырвалось у меня.
– Н-да! – быстро закивав головой, ответил Карье. – Я искал Святой Грааль! Значит, вы тоже верите в эту легенду?!
– Всякая легенда основана на каких-то реалиях, – заметил Горин. – Это я вам как специалист по легендам говорю.
– Вот и расскажите нам о том, что вас подвигло отправиться на поиски мифа, – предложил Сергей. – Расскажите нам о писателе Дювентре и его романе, о Дювентре-искусствоведе, о Кренгане, о вашей бывшей супруге и ее убийцах, наконец.
Карье уважительно покачал головой, удивляясь нашей осведомленности.
– Откуда вы все знаете?
– Если бы мы знали все, то не спрашивали бы вас.
– Ну, что ж…, извольте, – произнес он. – Хороший повод облегчить душу.
Значит так… Мы с братом увлекались этой легендой с детства, так как она была частью старинных преданий нашего рода, которые рассказывал нам дедушка.
– Говоря о брате, вы имеете в виду Жюльена Дювентре? – перебил его я.
– Да, его.
– Значит ваше настоящее имя…
– Дювентре. Луис Дювентре. Впрочем, это как раз не имеет значения. Итак, после того как мы оба поступили в университет, – знаете, близнецы часто выбирают одинаковые профессии, – наш детский интерес к Граалю стал профессиональным. Я даже защитил диплом по филологии на тему: «Влияние легенды о Святом Граале на развитие европейской средневековой литературы». Однажды брат решил покопаться в зурбаганских архивах в поисках документов, относящихся к истории нашего старинного рода. Там он нашел немало интересного, но самым удивительным оказалось то, что практически вся история семьи Вентре была насквозь пронизана упоминаниями о Граале. Об этом говорила переписка далеких предков, всякие там легенды и истории, давнее крестоносное и тамплиерское прошлое. Но главным документом, подвигшем нас с братом всерьез заняться поисками Грааля, оказалось письмо конца XVII века, адресованное нашим известным предком Гильомом дю Вентре своему брату Арно. Оно досталось по наследству нашему не менее известному родственнику – троюродному брату Симону Дювентре. Ему от бабки перешла библиотека, где было немало старинных фолиантов. В одном из редчайших трудов Парацельса, изданном в Амстердаме в 1590 году, Симон случайно обнаружил этот ветхий листок бумаги, в котором говорилось о чаше, якобы хранившейся испокон веков у представителей рода Вентре. Когда Симон рассказал нам о письме, зная наш с Жюльеном интерес к данной теме, мы сразу же поняли, что речь идет о Граале.
– Так. И вы проштудировали письмо… – перебил Дювентре Мезенболь.
– В том то и дело, что нет. Сначала Симон показал нам лишь одну страницу письма, ссылаясь на ветхость второй, а позже передал лишь перепечатанную копию. Прошло немного времени, как на его вилле в Каперне случился пожар, и ценный документ якобы сгорел. Во всяком случае, так нам сказал Симон. Он, знаете ли, со своими странностями был, как и большинство творческих людей.
– Но отчего вы решили, что содержание второй страницы письма не является фантазией писателя?
– Дело в том, что в конце первого листа было сказано, что у представителей нашего рода хранится, ни много ни мало, «все золото мира», то есть нечто, что испокон веков собиралось Посвященными! Кроме того, Симон дал нам эту книгу Парацельса, в которой он нашел письмо. Она действительно оказалась подлинным и чрезвычайно редким изданием. Изучая ее, мы обнаружили на полях заметки на старофранцузском. Содержанием их оказался подробный рецепт лекарственного снадобья. Мы показали рецепт специалистам-химикам, и те с удивлением констатировали, что все настолько понятно и разумно с точки зрения современной фармацефтики, что «хоть сейчас в лабораторию отдавай».
– И вы отдали рецепт Кренгану? – спросил я.
– Вы все знаете, тогда зачем спрашиваете?
– Простите, – смутился я. – Продолжайте, пожалуйста.
– Да, мы передали рецепт Кренгану, зная, что в его лабораториях ведутся всевозможные разработки. Вот… Честно говоря, мы не надеялись, что Кренган вообще всерьез воспримет это послание. Но каково же было наше удивление, когда спустя несколько месяцев он пригласил нас с братом к себе и показал «Теофастум».
– Что, что? – переспросил Сергей.
– «Теофастум». Лекарство, повышающее иммунитет, названное так в честь Парацельса. Кренган сообщил нам, что это новейшее стедство, созданно на основе этого старинного рецепта!
– Чудеса! – воскликнул Мезенболь.
– Еще бы! Мы с братом были так поражены, что даже не потребовали с него денег за рецепт. Впрочем, Кренган, надо отдать ему должное, сам предложил нам...
– Что именно?
– Профинансировать любой наш проект. Мы подумали и, выложив ему наши соображения, предложили всерьез заняться поисками Святого Грааля. Он согласился. С этих пор наша жизнь стала посвящена этой цели. Мы собрали все фамильные документы, в которых упоминается Святой Грааль, изучили массу источников и легенд, относящихся к данной теме, систематизировали многочисленные исторические факты и свидетельства, и поняли, что почти все дороги ведут сюда – в Лилиану. Ну и, кроме того, проанализировав текст письма, мы занялись изучением живописи.
– Вот-вот, здесь поподробнее, если можно, – не удержался я.
– В письме к брату Гильом дю Вентре писал, что на одном из своих пейзажей, выполненных с моря и изображающих фамильные владения, он запечатлел место хранения Чаши. Безусловно речь шла о Кунст-Фише. Конечно, мы были уверены, что Симон сообщил нам далеко не полный текст письма. Наверняка в нем содержались более точные указания места, но Симон отрицал это, все чаще называя нас «романтическими идиотами». Нам с Жюльеном ничего не оставалось, как довольствоваться той информацией, которую имели. Вот мы и стали изучать картины с изображением Терринкурского побережья, собирая репродукции и фотографии…
– Только ли фотографии? – произнес Сергей.
Дювентре запнулся.
– Все-таки вы все знаете, а мой рассказ нужен вам лишь как подтверждение собственных догадок? Ну да ладно! – он махнул рукой и, вздохнув, продолжил: – Лично я и мой брат собирали только репродукции. Другое дело Кренган… Он, знаете ли, больной человек. Богатый и больной.
– Ладно, опустим эти подробности, – сказал Сергей. – И что же дальше?
– Дальше с братом случилась беда. Лишь после его смерти я всерьез обратил внимание на старинную легенду, о которой упоминал доктор Клейзинген в своей «Истории лилианского рыцарства». Легенда гласила о том, что рыцари рода Вентре издавна хранят некое таинственное сокровище, которым не должны владеть сами. Тех же рыцарей, кто нарушит это правило, ожидает смерть от удара молнии в голову. Мы с братом никогда не слышали, чтобы кому-нибудь из представителей нашего рода когда-нибудь ударяла молния в голову. Но когда Жюльен умер, а умер он, как бы это сказать… не просто от инсульта, а от редкой наследственной болезни, которая сейчас называется…, что-то типа «молекулярная термальная недостаточность сосудов головного мозга». Эта болезнь в той или иной степени проявлялась у многих наших предков. Когда, уже после смерти брата, я сопоставил ее симптомы с содержанием старинной легенды, то понял, что «удар молнии» и есть наша наследственная болезнь, а некое «таинственное сокровище» – Святой Грааль! С тех пор я стал пользоваться своей головой как барометром, который, то легким туманом, то сильными болями и головокружением сообщал мне о приближении к древним секретам. Мистика, скажете вы, но я склонен думать, что Жюльен, изучая репродукции картин Гильома дю Вентре в Московском музее, ценой собственной жизни сумел прикоснуться к искомой нами древней тайне.
Дювентре замолчал, погрузившись в свои мысли, и через несколько секунд произнес:
– А Элизабет думала, что это из-за меня. Думала, что я знал о фамильном проклятии и не предупредил его. Она изменяла мне с братом, но Жюльена она тоже не любила. Когда мы разошлись, она бросила и его. Ее интересовала только карьера и… наши исследования. Только я не мог предположить, что до такой степени!
Дювентре потянулся к бутылке с минеральной водой, стоящей на столе, и Горин наполнил ему стакан. Он залпом выпил его и продолжил:
– А потом, когда Симон принялся писать роман о Гильоме дю Вентре, я только уверился в том, что он знает гораздо больше, чем сообщил нам с Жюльеном.
– И вы украли у него текст рукописи? – ляпнул я.
– Я получил дискету с текстом после его смерти... Вы и о романе, стало быть, знаете? – с подозрением в голосе спросил он и уставился на меня. – К сожалению, я не успел текст. Дискета пропала, а там наверняка было нечто, что нам не сообщил Симон. Теперь понятно, откуда вам многое известно!
– Только не думайте, что мы украли ее у вас, – произнес Сергей, с укоризной взглянув на меня.
– Подождите! – оживился Дювентре. – Так значит, это рукопись Симона привела вас в подземелье? Так значит, я все-таки на верном пути?!
– Не обольщайтесь, – поспешил ответить Сергей. – Мы вернем вам дискету с рукописью, и вы сами решите, на верном вы пути или нет. А покуда закончите свой рассказ.
– Хорошо. Из некоторых источников я выяснил о существовании подземелья в районе Терринкурского побережья. Подземелье использовалось в военных целях при герцогах Мернополингах во время борьбы с турками. Думаю, что было дальше, вам также хорошо известно. Кренган предоставил мне свою яхту для изучения побережья, и я, наконец, понял, что основным местом, достойным изучения, мог быть старинный разрушенный маяк. Если сам замок мы, да и многие до нас, исследовали вдоль и поперек, то ничем не примечательный маяк, как правило, оставался без внимания. Кроме того аж на трех картинах нашего известного предка я обнаружил изображение этого маяка с разных ракурсов. А дальше отыскать подземелье было делом техники и моей больной головы…, или больного воображения. А потом вновь объявились эти…
– Вы имеете в виду тех, с кем Элизабет Гроствер была в подземелье? – спросил я.
– Да, я имею в виду ее убийц. Сейчас я вижу, что вы не имеете с ними ничего общего, хотя раньше мы приняли вас за их шпиона. Не скрою, молодой человек, что вам повезло. Если бы вам не удалось бежать, то я не уверен, что смог бы спасти вас от этого маньяка.
– Так кто же эти люди, которых вы так опасаетесь? – спросил Сергей.
– На этот ваш вопрос я не смогу ответить.
– Не хотите или…
– Хотел бы, да не могу, ибо понятия не имею, кто они такие! Сразу же после смерти Жюльена я заметил, что кто-то интересуется нашими исследованиями. Сначала мы не придали этому значения, но слежка за Кренганом и за мной продолжалась. Кто-то периодически залезал к нему на виллу и в офис, затем обокрали его яхту, на которой я часто работал. Дошло до того, что какие-то хакеры взломали его компьютер и рабочие сети. Кренган был взбешен! Привыкший к собственному могуществу, он ничего не мог сделать. Он не смог даже выяснить, кто покушается на его тайны. Они проанализировали множество версий, подозревая всех: от фармацевтических конкурентов Кренгана до ЦРУ, ЛНБ и КГБ, которое могло заинтересоваться работой Жюльена в Москве.
– Сейчас КГБ не существует, – заметил я.
– Какая разница, как теперь это у вас называется. В общем, я знаю только то, что эти люди охотятся за нашими исследованиями, - их тоже интересует Грааль. И главное то, что они, в отличие от всех нас, наверняка точно знают, зачем он им нужен! Порой мне даже кажется, что это не люди, а демоны какие-то! Слишком уж они неуязвимы. Такое ощущение, что они наперед знают многие наши планы.
Мы с Сергеем переглянулись, мысленно соглашаясь с Дювентре. Вновь воцарилась пауза, которую нарушил Горин.
– Думаю, в общем и целом мы с вами получили интересующую нас информацию, господа, – сказал он. – Теперь можно выполнить наше обещание. Вы действительно хотите вернуться в подземелье? – спросил он у Дювентре.
– Да.
 Мотор яхты вновь заурчал, и она тронулась к берегу. На берегу Дювентре и Горин о чем-то долго говорили наедине.
– Нам не имеет смысла сообщать о произошедшем в полицию, – сказал Горин, вернувшись на катер. – Существует большая вероятность того, что убийство Элизабет Гроствер повесят на нас с вами, ибо настоящих убийц, по-видимому, действительно никогда не найдут. Мы все обговорили с господином Дювентре и решили, что делать дальше. Вы же, господа, вспомните, – обратился он к нам с Сергеем, – не оставили ли в подземелье каких-либо явных следов?
Мы помолчали, вспоминая детали нашего путешествия под землей, и оба отрицательно покачали головами.
- Разче что, кроме следов обуви, - произнёс Сергей.
- От обуви стоит сегодня же избавиться, - спокойно ответил Горин.
- Простите, босс, – нарушил молчание Мезенболь. – Но как вы-то здесь оказались? Как узнали, что мы собираемся исследовать это чертово подземелье?
– Нет ничего проще, друзья мои, – улыбнулся Горин. – Вы, Сергей, накануне разговаривали с Мезенболем в аналитической лаборатории, забыв при этом выключить микрофон. Когда я на следующий день прослушивал запись обсуждения проблемы поисков Вилькабамба,* то нарвался и на вашу беседу, в которой вы во всех подробностях рассказали Мезенболю о приключениях вашего друга, и решили самостоятельно обследовать подземелье.
– Все так просто! – воскликнул я.
– Просто-то просто, но то, что мы со Слоуком именно сегодня решили осмотреть маяк – действительно случайность, которая, как известно – язык Бога. Вы согласны со мной, Борис?
И я с усердием закивал головой.
Через час вернулся Дювентре. Он был бледен и напуган.
– Ее там нет! – произнес он, залпом выпив полбутылки минеральной воды.
– Как нет?! – воскликнули мы хором.
– И следов ее нет! И крови нет! Я все осмотрел вокруг. Ее нет!
– Но она была мертва! – воскликнул Сергей. – Я щупал пульс - его не было!
– Это наверняка ваши преследователи, – предположил Горин.
– Похоже, у вас есть версия на счет этих темных субъектов? – спросил Сергей Горина.
– Давайте сначала вернемся в Зурбаган и пообедаем, – предложил Горин. – Вы приглашаете нас, Сергей?
– Конечно! Только у меня осталась машина на трассе.
– Ничего. Вы укажете место, и Слоук вернется за ней, когда доставит нас на берег.
– Но как нам быть с Элизабет? – воскликнул Дювентре.
– Вы хотите сказать, с трупом Элизабет? – переспросил Горин. – Но ведь вы же сами сказали, что его там нет.

***
Вернувшись в наш уютный дом в Кунст-Фише, я, несмотря на все недавние события, снова почувствовал себя в безопасности. Меня посетила уверенность, что мы с Сергеем в целом все делали правильно, а сегодняшнее страшное происшествие – фатально, и нечто подобное должно было произойти в любом случае. Ни у меня, ни у Сергея не было сожалений и чувства вины в том, что мы не вылезли из своего укрытия и не вмешались в ход событий. Дювентре, как ни странно, был такого же мнения.
– Благодарите Бога, что остались живы, – проговорил он, уплетая яичницу, наскоро приготовленную Сергеем. – Не сомневаюсь, что эти чудовища продырявили бы вас, не моргнув глазом. Удивлен, что они не убили вас, когда ворвались в этот дом за рукописью.
– Видимо, не в их интересах впадать в крайности, когда без этого можно обойтись, – сказал Горин.
Наш ужин подходил к концу, а разговор продолжался. Дювентре заметно оживился, несмотря на все потрясения сегодняшнего дня. Мы тоже разоткровенничались, вкратце рассказав ему о себе, о том, как оказались в подземелье и обо всех приключившихся с нами странностях.
– Но кто же эти люди? – воскликнул Сергей, обращаясь к Горину.
– Думаю, нам нет смысла тратить время на выяснения этого, но есть смысл опасаться их, – ответил он. – Они могут быть кем угодно. Не исключено, что это действительно конкуренты Кренгана или какие-то иные представители частных, например, криминальных структур, заинтересовавшихся вашими исследованиями. Нельзя также сбрасывать со счетов версию о представителях спецслужб. Не секрет, что мистическими реликвиями древности всегда интересовались компетентные органы различных государств. Вот хотя бы СС. Вполне возможно, что фашисты, скелеты которых найдены вами в подземелье маяка, находились там именно с этой целью. В то время у гитлеровцев вера в Святой Грааль была абсолютной. Все попытки поставить на службу нацизму практику оккультизма были сопряжены с широкомасштабными научными исследованиями, среди которых поиск Грааля являлся важнейшим направлением в этой секретной деятельности. Гитлер свято верил, что необычайные магические свойства Чаши могут сделать ее владельца властелином мира. Грааль искали по всей Европе. Если мне не изменяет память, в годы войны, небезызвестный Отто Скорцени* возглавил секретную экспедицию за Святым Граалем, во французские Пиринеи. Эсэсовцы перерыли в тех местах все архивы, музеи, храмы, старинные замки и частные коллекции в поместьях. Не исключено, что мы с вами наткнулись на следы подобной экспедиции здесь, в Лилиане. Кроме того, и советские спецслужбы тоже не оставляли без внимания вопросы мистики и оккультизма. В середине двадцатых годов при ОГПУ работал секретный отдел, где под руководством некоего Глеба Бокия велись подобные исследования, в том числе организация экспедиции на Тибет в поисках Шамбалы, изучение материалов о Граале и тому подобное. Правда, перед войной эти исследования были свернуты, и больше об этом нет информации. Но тот факт, что в настоящее время многие спецслужбы имеют отделы, которые интересуются всевозможными «секретными материалами», не вызывает сомнений. Нашей организации при проведении различных исследований не раз приходилось сталкиваться с настойчивым любопытством «компетентных» органов различных государств.
– Это уж точно! – подтвердил Мезенболь.
– Но в роли этих таинственных демонических субъектов могут выступать не только представители спецслужб, – произнес Горин, подливая вина себе в бокал.
– Кто же еще? – спросил Сергей.
– Видите ли, друзья мои, история человечества знает о существовании огромного количества всевозможных религиозных и мистических сект, рыцарских, монашеских и иных тайных орденов, практиковавших оккультизм и культивировавших тайные знания. Не секрет, что многие из этих организаций дожили до наших дней. В конце девятнадцатого – начале двадцатого века, в Европе функционировали кружки всевозможных возродившихся госпитальеров и розенкрейцеров. Масонские и франкмасонские ложи существовали и существуют сегодня не только в католических странах Старого Света, но и в Америке, и в России. Даже в Советском Союзе в период становления сталинского режима функционировало несколько тайных орденов, среди которых, кстати, был и Орден Тамплиеров. Так чем же был их оккультизм - всего лишь светлой фантазией, или же святым заблуждением неприкаянных эрудитов, оторванных от национальной философской мысли и религии? Кто знает, может быть в мире, кроме девяноста девяти процентов фантазеров, ненормальных и шарлатанов есть, хотябы один процент людей, которые являются и в наши дни наследниками древних традиций и знаний, не подлежащих широкой огласке? Не мне вам говорить, – продолжил Горин, обращаясь взглядом к Сергею и Мезенболю, – о том, сколько интересных открытий сумела произвести наша лаборатория с помощью старинных трактатов, мифов и легенд. Содержание их считалось вымыслом и в свое время они были отвергнуты официальной наукой. Да что там наша лаборатория! Вспомните хотя бы Шлимана и открытую им мифическую Трою! Да что Шлиман! Алхимия до сих пор считается лженаукой – она и есть лженаука, - но, в то же время, здесь находится человек, который является свидетелем воплощения древнего алхимического рецепта в эффективное современное лекарство! Потому я могу допустить, что среди нас с вами вполне могут жить люди, посвященные в древние тайны, собирающие и хранящие мистические сокровища прошлого, преследуя при этом какие-то свои, неведомые нам цели, зачастую не считаясь ради них ни с какими препятствиями.
– Вы считаете, что эти странные личности – наследники средневековых тамплиеров? – спросил я, когда Горин иссяк.
– Всё возможно. Видите ли, тамплиеры – не просто религиозная и военно-политическая организация. Тамплиеры — это идея, и масштабы ее в свое время были не меньшими, чем масштабы идей современного мира, например, таких, как фашизм или коммунизм. Подобные идеи переживали эпоху расцвета и упадка, но где вы видели их полное забвение? Впрочем, это вопрос отдельного исследования.
У Горина в кармане зазвонил мобильный телефон.
– Однако мне пора, – устало произнёс он, ответив на звонок. – Меня ждет Слоук и еще кое-какие дела.
Он по очереди пожал всем руки, а Сергей проводил его до дверей. Вслед за ним разошлись и остальные.

***
Следующее утро прошло за обсуждением неожиданной новости. Позвонил Мезенболь и рассказал, что в утренних криминальных новостях сообщили о смерти работника Зурбаганской национальной галереи доктора Элизабет Гроствер. Ее нашли убитой на берегу моря, неподалеку от виллы Арроуза Кренгана, и полиция выясняет причастность обитателей виллы к ее смерти.
– До сих пор не могу отделаться от страха при воспоминании об убийцах этой несчастной, – произнес я.
– И у меня подобные ощущения, – сказал Сергей. – Волей-неволей поверишь в версию Горина о наследниках Тамплиеров. Впрочем, надеюсь, что теперь наше приключение подошло к концу. Кстати, сколько времени осталось до окончания твоей визы?
Я задумался и ахнул.
– Черт возьми! По-моему, дня четыре..., или пять. Нигде толком не был, ничего толком не увидел, а уже уезжать! Обидно.
– Ничего, слава Богу, теперь, когда приключения закончились, мы постараемся использовать оставшиеся дни в полной мере и восполнить то, что ты упустил, – приободрил меня Сергей. – Я организую тебе экскурсию на озеро Гош, ужин в «Альфе» и поездку в Лисс.
Раздался звонок в дверь, и я вздрогнул от нехорошего предчувствия. Сергей пошел открывать и вернулся с растерянным выражением лица. Следом за ним в комнату вошли двое полицейских с постными лицами.
– Вы месье Серов? – сухо обратился ко мне один из них.
– Я...
Оба полицейских внимательно осмотрели меня с ног до головы, потом пробежались взглядом по комнате.
– Можно ваши документы?
Я передал им загранпаспорт.
- Переведите вашему другу то, что я вам сказал, – произнес полицейский, обращаясь к Сергею.
– Не стоит. Я прекрасно понимаю по-французски, – вырвалось у меня, и по выражению лица Сергея я понял, что об этом не обязательно было сообщать.
– Тем лучше, – сухо отреагировал полицейский. – Я должен сообщить вам, что вы, господин Серов, подозреваетесь в преступлении. Для выяснения обстоятельств дела мы должны провести здесь обыск, а затем проводить вас в участок.
– Что-что?! – воскликнул я, и кровь ударила мне в виски. В голове лихорадочно забегали обрывки воспоминаний о приключениях, произошедших со мной, а перед глазами встал образ погибшей Элизабет Гроствер. «Так я и знал, что все это плохо кончится!», – подумал я и в сердцах воскликнул: – Здесь какая-то ошибка! В чем меня обвиняют?
– Вы подозреваетесь в ограблении виллы Арроуза Кренгана, – ответил полицейский. Такого услышать я никак не ожидал.
– У вас есть ордер на обыск? – спросил Сергей.
Полицейский молча протянул Сергею лист бумаги.
– Но здесь не мое жилище, – несмело произнес я.
– Этот дом является местом вашего временного проживания, господин Серов, и поэтому здесь допускается проведение необходимых юридических процедур. Если вы не подчинитесь добровольно, мы будем вынуждены сообщить в комиссариат, а это только усугубит ваше положение.
– Вы обязаны сообщить консулу! – воскликнул я.
– В этом нет необходимости, пока нет решения о вашем аресте.
– Чушь какая-то! Недоразумение…
– Вы позволите? – спросил полицейский Сергея и прошел в комнату.
Второй полицейский вышел за дверь и вернулся в сопровождении пожилого человека в рабочем фартуке, запачканным землей, и его испуганной супруги. Это были соседи Сергея, которых я несколько раз видел копошащимся в саду на своем участке.
– Добрый день, месье Строгов, – извиняющимся тоном произнес старик. – Нас пригласили в качестве свидетелей… А что, собственно…
– Здравствуйте, месье Люнне, – ответил Сергей. – Я понятия не имею, что происходит.
Мы с Сергеем, не сговариваясь, одновременно опустились на диван. Блюститель закона тут же попросил нас подняться и быстрыми профессиональными движениями ощупал обивку и подушки. Затем он осмотрел остальную мягкую мебель, шкафы и тумбочки, порылся на полках за книгами. Потом он попросил нас сопроводить его по дому, где полицейскте долго осматривали остальные комнаты и чердак.
– А теперь вы обязаны поехать с нами до выяснения обстоятельств дела, – устало произнес полицейский, когда закончил с обыском.
Мы собрались, и в растерянности проследовали в полицейскую машину. Пока автомобиль двигался по запруженным улицам Зурбагана, калейдоскоп обрывочных мыслей крутился у меня в голове.
– Дювентре не мог, – тихо по-русски сказал Сергей. – Скорее всего, это Кренган. Ты был у него на вилле. Вот он и решил зачем-то подставить тебя…, может быть, желая отомстить своей жене…, или это как-то связано с обвинениями в его адрес о краже картин.
– Но ведь он сам чуть не убил меня! Это мне по-хорошему надо заявлять на него в полицию!
– Не волнуйся. Веди себя уверенно. Тебе нечего опасаться. А я тем временем свяжусь с Клевесси. Старик - опытный юрист и всегда консультирует меня. Если понадобится – пришлёт своего адвоката. Но я уверен, что до этого не дойдет! Да, и не кичись своим французским.
Когда мы приехали в участок, полицейские сдали нас дежурному и удалились. Сергей остался в общей приемной, а меня провели в кабинет.
Инспектору было лет шестьдесят на вид. Он был круглолиц, упитан и мрачен. Стол перед ним был доверху завален бумагами, и инспектор постоянно поднимал на лоб очки, копаясь в этом ворохе заявлений, кляуз, свидетельских показаний и отчетов.
Он мельком взглянул на меня и постучал шариковой ручкой в стеклянную перегородку у себя за спиной, после чего в кабинет вошла невысокая безликая блондинка с короткой стрижкой.
– Вы говорите по-французски? – спросила она.
– С трудом, – медленно ответил я, стараясь как можно сильнее изломать свое произношение.
– Я буду переводить и записывать ваш разговор с инспектором, – сообщила она по-русски с сильным акцентом.
От инспектора последовали дежурные вопросы: мое имя, подданство, место жительства, с какой целью приехал в Лилиану и тому подобное. Я не торопился с ответами и делал вид, что ожидаю перевода.
– Вы подозреваетесь в краже ряда предметов с виллы Арроуза Кренгана, – наконец-то сообщил он.
– Но почему именно я?
– Вы знакомы с Арроузом Кренганом? – спросил он, проигнорировав мой вопрос.
– Да. Нас познакомил месье Клевесси.
– Арроуз Кренган приглашал вас к себе домой?
– Нет.
– Значит, вы пришли к нему на виллу без его ведома?
– Я был там по приглашению его супруги.
При этих словах инспектор поднял глаза и недоверчиво посмотрел на меня.
– Когда это было?
Я порылся в памяти и назвал число.
– Что вас связывает с его супругой? – заинтересованно спросил он.
– Мы соотечественники – только и всего. Она несколько лет не была в России, потому и пригласила меня к себе… пообщаться.
Инспектор задумался и стал шарить по столу.
– Вот список пропавших вещей, – сказал он, выудив из вороха бумаг помятый листок. – Ознакомьтесь с его содержанием. Может быть, вы видели эти вещи в доме Кренгана или еще где-нибудь?
– Что значит, «еще где-нибудь»? – переспросил я.
– Ну, например, на шее или на пальцах Надин Кренган.
– Вы имеете в виду бижутерию?
– Я имею в виду бриллианты.
– Я не обращал на это внимания, – ответил я.
Девушка-переводчик принялась зачитывать мне список украденных вещей. В основном среди них были дорогие женские украшения, пара золотых швейцарских часов, дорогостоящие канцелярские наборы «Паркер», кредитные карточки, ряд ценных старинных книг, крупная сумма денег и пять картин. Одна из них была мне хорошо знакома. Это была моя картина – «Вид на Кунст-Фиш»! Та самая, которую Кренган купил в салоне господина Клевесси.
Я сообщил об этом инспектору и потом добавил:
– Если бы все это украл я, то зачем мне надо было брать собственную картину?
– От вас, русских, всего можно ожидать, – ответил он, пожав плечами. – Может быть, она вам дорога как память? У нас немало преступлений совершаются вашими соотечественниками. По моим наблюдениям, осторожность не является чертой вашего национального характера, зато наглости – хоть отбавляй.
– Ерунда! – отрезал я, возмутившись подобными суждениями.
Инспектор покачал головой и вновь стал рыться в бумагах на своем столе.
– Кража произошла вчера после полудня, – произнес он. – Где вы были в этот день с двенадцати до двух часов дня?
Такого вопроса я не ожидал. Я и предположить не мог, что кража произошла именно вчера, да как раз в то время, когда мы бродили по подземелью, где стали свидетелями убийства. Я запнулся, не найдя что сразу ответить, и после паузы произнес:
– Я гулял… по городу… и окрестностям. Я художник…
– Ваш друг был с вами? Он может это подтвердить?
– К-конечно! – не подумав, ляпнул я, подспудно понимая, что если Сергей скажет нечто похожее, то это будет большая удача.
– Элизабет Гроствер, – произнес инспектор, и я вздрогнул, как от удара. – Вам знакомо это имя?
Он не смотрел на меня, продолжая рыться в бумагах. Вопрос был дежурным: судя по всему, инспектор уже много раз задавал его разным людям за сегодняшний день. Девушка-переводчик копалась во французско-русском словаре. К счастью, никто не видел моей реакции.
– Первый раз слышу, – неожиданно для себя произнес я еще одну глупость, – Но могу я, в конце концов, узнать, на каком основании обвиняют именно меня!
– Можете, – наконец-то ответил инспектор, отыскав на столе неопрятную папку с подколотыми бумагами. – На вас прямо указывает потерпевшая сторона.
– Абсурд! Зачем Кренгану пришло в голову обвинить меня в краже? Да он ненормальный! – вырвалось у меня.
– Он, как выяснилось, действительно несколько ненормальный, – снимая очки, размеренно проговорил инспектор, – но вас обвиняет не Арроуз Кренган. Вот заявление, написанное его супругой, мадам Надин Кренган, где она сообщает, что вы, господин Серов, пришли к ней на виллу, сославшись на важное дело. Там вы угостили ее вином, в котором, как она пишет содержалось сильнодействующее снотворное, ибо она резко уснула, а проснувшись, не обнаружила в доме ни вас, ни целого ряда дорогостоящих вещей, список которых вам уже зачитали. Что скажете по этому поводу?
Я не поверил своим ушам! От неожиданности у меня даже закружилась голова, ибо услышанное явилось для меня настоящим шоком.
– Вот бутылка, в которой вы принесли вино, – произнес инспектор, выставив на стол ту самую плетеную бутылку, с которой я пришел к Надин. – Экспертиза идентифицировала ваши отпечатки пальцев на ней, так же как и факт содержания в вине снотворного.
Силы покидали меня. Такой насмешки судьбы я никак не ожидал. Женщина, в которую я чуть было не влюбился, подставила меня полиции самым циничным образом! Через минуту невыразимое разочарование сменилось гневом. «Стерва, стерва!» – как заевшая пластинка засела мысль у меня в голове.
– Это ложь! – твердо произнес я, придя в себя. – Бутылку действительно принес я, но это было несколько дней тому назад, и никакого снотворного я в неё не подсыпал. Наверняка она сама кинула туда что-нибудь. Черт! Теперь мне все понятно! Обиженная супруга, мать одиночка… – вырвалось у меня.
– Что он говорит? – быстро спросил инспектор у переводчицы.
Она напряглась и перевела мои реплики.
– Что вам понятно? – спросил инспектор.
Я выдохнул и рассказал ему о нашей последней встрече, и о том, как она просила меня посодействовать в ее разводе с мужем.
Инспектор с интересом выслушал мой рассказ и, посмотрев на часы, нажал кнопку селектора у себя на столе.
– Мадам Кренган в приемной? – спросил он, нагнувшись к прибору.
– Ее нет, – ответили ему.
– И не было? На какое время ей назначено? – спросил он с легкой тревогой в голосе.
– На тринадцать двадцать.
Инспектор вновь взглянул на часы и, покачав головой, потянулся к телефонной трубке.
– Гренлон? – произнес он, дозвонившись. – Вы закончили на вилле? Почему? Как нет?! У меня ее тоже нет… И машины нет? Откройте и проверьте в доме. Да, черт возьми, под мою ответственность! И тут же перезвони.
Инспектор насупился и, поднявшись из-за стола, вышел из кабинета. Через несколько минут зазвонил телефон. Девушка-переводчик потянулась было за трубкой, но инспектор ворвался в кабинет и опередил ее.
– Да. Что, что?! Сейф?! Оба сейфа?! – инспектор застыл с открытым ртом, слушая человека на другом конце провода. – Вы уверены, что это она? Садовник? Понятно. Как же вы… Как же она, черт возьми…?! Дайте её фотографию и номер машины на посты, вокзалы и в аэропорт. Все.
Я слушал этот телефонный разговор и смаковал каждое слово инспектора. Все-таки есть справедливость на этом свете!
Он грубо выхватил из-под рук переводчицы лист бумаги, куда она записывала мои показания, и положил его передо мной.
– Прочтите и подпишите.
Я сделал вид, что с трудом разбираю текст на французском, после чего подписал бумагу.
– Скажи ему, что он обязан ставить нас в известность, в случае выезда из Зурбагана более чем на сутки, – сказал он переводчице.
– Оформить подписку? – спросила она.
– А…, – махнул он рукой.
Взяв со стола мои документы, он грубо бросил их передо мной.
– Пусть катится.
Не дослушав перевода, я запихнул документы в карман, и на всех парусах вылетел из кабинета. На выходе меня ждал Сергей.
– Ну что? – с тревогой спросил он.
– Вроде обошлось, – шепнул я, и мы вышли на улицу.
– Слава Богу! Со мной твой инспектор тоже успел побеседовать. Спрашивал, что мы делали вчера днем с двенадцати до двух, представляешь?!
– И что ты ответил? – спросил я с замиранием сердца.
– Сказал, что гуляли по Зурбагану. Это единственное, что пришло мне в голову.

***
– Вы спрашиваете у меня совета? – спросил Жан Клевесси, откинувшись в кресле. – Что ж, извольте.
Мы сидели в прохладном кабинете у него в салоне, куда зашли по настоянию Сергея за юридической консультацией. Оказалось, что он был полностью посвящен Гориным во все наши приключения.
– Это я посоветовал господину Горину не рассказывать полиции о событиях, что приключились с вами в последние дни. Если вы вновь спрашиваете у меня совета, то я вам вот что скажу: берите-ка вы, молодой человек, билет на самолет и летите к себе на родину. Тем более, что срок вашей визы все равно скоро заканчивается, – произнес он, обращаясь ко мне.
– У меня уже есть билет на самолет, через четыре дня, – сказал я.
– Обменяйте на ближайший рейс. Это нетрудно сделать.
– Побег? – с иронией спросил Сергей.
– Скорее осторожность, – улыбнулся Клевесси. – Видите ли, месье Серов… Вам, в сущности, нечего опасаться, тем более что вы не совершали ничего противоправного, но человеческий фактор в вашем деле играет не последнюю роль. Я имею в виду личность инспектора Грога. Это он допрашивал вас. Он же занимается всем, что связанно с Кренганом. Когда-то давно я работал с этим человеком и знаю, что для него главное не истина, а закрытое дело. Если у него вдруг появится возможность все списать на вас, то он это сделает, тем более что к русским у зурбаганской полиции отношение предвзятое, почти как к арабам. Если найдутся какие-нибудь неувязки, связанные с вами и вашими показаниями, Грог затянет вас в череду допросов и дознаний. Зачем вам это надо? Я не уверен, что ваша встреча с Грогом ограничиться сегодняшним днем хотя бы потому, что в его руках есть бутылка с вашими отпечатками – улика, которая пока еще остается уликой. Вдруг супруга Кренгана неожиданно объявится и докажет, что она не причем? Тогда вами снова могут заинтересоваться.
– Но инспектор приказал мне ставить его в известность в случае моего выезда из Зурбагана, – сказал я.
– И понятно почему, – произнес Клевесси со знанием дела. – Дело в том, что по нашим законам, если иностранному подданному в течение пяти дней с момента заявления на него не предъявлено обвинения, то лилианские правоохранительные органы уже не могут привлечь его к ответственности. По большому счету, это юридический нонсенс и, кстати говоря, его наконец-то собираются исправить, внеся в закон соответствующие поправки, но пока он еще существует, чем многие умники умело пользуются. Советую воспользоваться и вам. У инспектора Грога сейчас нет оснований для вашего задержания, но если он вновь решит встретиться с вами, то сделает это в течение этого времени. Иначе на шестой день, даже если полиция будет располагать фактами вашей вины, вас в худшем случае объявят персоной нон грата и все. Вот так.
Долго меня уговаривать не пришлось.

***
По дороге домой я все думал о поступке Надин, который в одночасье разрушил все мои романтические иллюзии.
– Как ты думаешь, зачем она это сделала? – спросил я Сергея. – Неужели я совсем не умею разбираться в людях? Во время нашей встречи она была так убедительна, что у меня не возникло ни тени сомнения в ее искренности. Неужели Надин профессиональная авантюристка?
– Понимаю твое разочарование, – с сочувствием ответил Сергей.
– Но я не вижу логики в ее поведении. Раз решила ограбить своего мужа и сбежать, так и сбегала бы себе на здоровье! Кто ей мешал? Зачем нужно было сначала встречаться со мной, просить о помощи, а потом подставлять меня полиции?
– Скорее всего, сначала она хотела использовать тебя в своих планах, а потом изменились обстоятельства.
– Например?
– Ну например, нашла ключ от сейфа, где деньги лежат. Бери, да сваливай куда подальше! И развод не нужен.
– А на меня заявление в полицию зачем писать?
– Чтобы оттянуть время и направить их по ложному следу, пока она сматывается, – ответил Сергей. – И вообще, мой тебе совет: не ищи смысла в поступках этой стервы. Женская логика есть не что иное, как ее отсутствие. Эмоции – вот основная определяющая поступков у большинства представителей слабого пола. Либо твоя Надин действительно циничная законченная авантюристка, либо просто дура, как говорил Эразм Роттердамский о бабах.
Я удивленно посмотрел на него.
– Ей Богу говорил! «Похвала глупости», третья глава… или пятая, что, впрочем, не важно. Так что, считай, тебе повезло в том, что ваши дороги разошлись.
Я тяжело вздохнул. Мы подъезжали к дому.

  ***
Дома Сергей сразу зашёл сайт авиакомпании «Люфтганза».
– Самолеты летают в Москву через день, – сообщил он мне, – по вечерам, в одиннадцать ноль-ноль. Сегодня есть рейс. И места есть. Ну что, полетишь?
– Конечно, раз уж все так складывается, – с грустью ответил я. – Вот тебе и экскурсия на озеро, ресторан, и поездка в Лисс.
– В таком случае я сдаю твой билет и заказываю новый.
– Перекусить-то хоть успеем?
– Обязательно! Есть у меня одна редкая бутылка «Монне-Клейон». Слыхал про такое вино? Давай выпьем напоследок.  За дам, ибо они сыграли в этой истории не последнюю роль.
***
Я не помню, как мы доехали до аэропорта. Проталкиваясь сквозь толпу в здании аэровокзала и проходя таможенный досмотр, я все время находился в какой-то прострации от неожиданного финала моего зурбаганского отпуска. Я даже не помню последние слова моего друга, когда мы расставались. Лишь в самолете, перед самым взлетом, когда я ощутил себя возвратившимся в настоящую реальность, меня посетило необъяснимое чувство неудовлетворенности, чувство чего-то упущенного и невосполнимого, навеки оставленного в городе из средневековой сказки.

* * *
Возвращение не принесло мне должной радости. Москва меня встретила холодным проливным дождем. Голые деревья, порывистый ветер и тревожная пустота серых утренних улиц – все это напоминало о том, что все сказки имеют свой конец.
Я направился прямиком к себе в мастерскую, на столичную окраину, так как у меня совсем не было настроения видеться с родственниками и друзьями.
Поднявшись по обшарпанной лестнице, я перешагнул лужу в прихожей, которая натекла с прохудившейся крыши, и вошел в холодное помещение, заваленное картинами и подрамниками.
Бросив вещи и поддаваясь какому-то шестому чувству, я первым делом решил проверить электронную почту, скопившуюся за время моего отсутствия. Стерев с экрана монитора слой пыли, я включил компьютер. К моему удивлению, последнее послание оказалось из Лилианы, от Сергея. Оно было отправлено мне вдогонку, когда я был в воздухе.
«Добрый день, старик, – писал Сергей. – Не думаю, что ты хорошо выспался в воздухе, но все же рискну побеспокоить тебя. Дело в том, что когда я проводил тебя и вернулся домой, мне позвонил Луис Дювентре. Мы забыли передать ему дискету с рукописью, тем более что у её автора осталась дочь, которой, как наследнице, Луис обязан вернуть рукопись для дальнейшей публикации. Я, конечно же, сразу хотел вернуть ему то, что он просил, распечатав дублированный файл из своего ноута, но, как ни странно, его там не оказалось (подозреваю – по техническим причинам, хотя не исключено, что снова не обошлось без нечистой!). А дискета, которая когда-то оказалась в твоих руках, находится у тебя. Я сунул ее тебе в чемодан, в кармашек справа, в качестве вещицы, которая будет напоминать тебе о наших зурбаганских приключениях. Но теперь ее надо бы вернуть законным владельцам. Поэтому скопируй, пожалуйста, текст романа себе в компьютер, а дискету передай человеку, который в ближайшее время приедет из Зурбагана в Москву и посетит тебя. Я дал ему все твои координаты. Всё. Отдыхай и ни о чем не думай. Созвонимся через пару дней.
Впрочем, ещё не всё. Только что мне позвонил мой шеф. Он сожалел, что не сумел с тобой попрощаться и просил передать тебе деловое предложение: в его планах открытие московского филиала нашей лаборатории. Он хочет привлечь тебя к этой работе. Вот теперь всё. Спи, если сможешь. Сергей».
Ошарашенный такими новостями, я открыл чемодан и действительно обнаружил в нем ту
самую дискету, с которой начались все мои приключения. Я немедленно скопировал файл и заодно решил распечатать его. Складывая листы, я с удивлением заметил, что текст на последних страницах был мне незнаком. Это было продолжение романа! Клянусь, раньше его не было!



• Госпитальеры – монашеский рыцарский Орден.
• Вилькабамба – легендарный древний город инков в Андах.
• Скорцени Отто – руководитель ряда секретных операций СС и СД.



          
«Ясность цели» (продолжение).
 
…этой старой гостиницы Синкрайта. От тела спящей рядом Луизы исходил давно забытый Гильомом, пьянящий армат парижских духов. Не открывая глаз, он вдыхал этот запах, принимая его как подтверждение реальности долгожданного счастья. Наконец, Гильом открыл глаза. Солнечный свет сочился в комнату сквозь прикрытые ставни, и незаметные пылинки, попадая под прямые солнечные лучи, собирались в легкий прозрачный дымок, который уходил вверх и резко пропадал на фоне неосвещенного высокого потолка.
Раздался тихий стук в дверь, прервавший сладостную негу Гильома и безмятежный сон его возлюбленной.
– Ах, – встрепенулась она, открыв глаза, и прижалась к Гильому. – Стучат.
– Это Синкрайт, – нежно ответил Гильом. – Будит нас по твоей же просьбе.
– Боже, уже семь часов! Надо вставать и лететь домой, чтобы успеть к завтраку, пока отец не заметил моего изчезновения.
– В какое время у вас подают завтрак?
– В восемь.
– Так рано?
– Увы. В девять отец уже начинает свои дела, к неудовольствию подчиненных и посетителей.
– Вепре отвезет тебя, – произнес Гильом и, поднявшись с постели, открыл ставни.
Сонечный свет залил комнату. Гильом выглянул на улицу и увидел стоящий под окнами экипаж, на козлах которого дремал Вепре. Гильом негромко окликнул его, и тот, встрепенувшись, подал знак рукой.
– Экипаж готов, – одеваясь, сказал Гильом.
Луиза стала быстро одеваться, и он со знанием дела помогал ей.
– Ты помнишь, что ровно в восемь отец ждет тебя к нам на ужин?
– Как я могу забыть это, дорогая! Жду – не дождусь сегодняшнего вечера, чтобы наконец-то попросить у графа твоей руки.
– Боже мой! Неужели ты все-таки сделаешь это? – с легкой иронией в голосе спросила Луиза.
– Сегодня или никогда! – наигранно, но твердо ответил Гильом.
– Только обещай мне, что хотя бы сегодня до вечера ты не попадешь ни в какие истории, – нежно проговорила она, прижимаясь к Гильому. – Если ты вновь неожиданно исчезнешь еще на полгода, то больше я этого не переживу.
– Надеюсь, что теперь мои приключения закончились, – ответил Гильом и, отворив дверь, выпустил Луизу из комнаты.

– Я знаю короткую дорогу, – сказал Гильом. – Через час мы будем в обиталище моего дядюшки.
– Наконец-то я еду за тем, для чего меня Господь привел в Зурбаган, – произнес Ласкар.
– Вы считаете, что ваша государственная деятельность не имеет важного значения? – спросил Гильом.
– Ну почему же? Имеет, только она скорее более важна для вас, мой друг, герцога или интенданта. Моя роль в последних событиях, безусловно, повлияла на судьбы этих и других людей. Так же как и вы они прямо или косвенно способствовали тому, чтобы сейчас я оказался здесь с вами, едущим по этой горной дороге к Экару дю Вентре.
Они выехали из города через Северные ворота и направились прямо к подножию Терринкурских холмов, к Римской тропе, которая вела в горы от развалин древнего амфитеатра.
– С некоторых пор, доктор, – проговорил Гильом, – я чувствую себя с вами как за каменной стеной.
– Это не со мной, Гильом, – ответил Ласкар, – а с Господом, который выполняет свои замыслы через меня, как и через других людей. Только не все люди понимают это. А те, кто способен это понять, но не желает откликнуться на призыв Создателя, являются для него бездействующим инструментом и рано или поздно будут отвергнуты.
– Воистину мудрые речи я постоянно слышу от вас!
– Об этом говорил еще Парацельс, а я лишь скромно соглашаюсь с ним, убеждаясь в его правоте. Я всегда верил, что найду Святой Грааль. Я мысленно представлял себе различные ситуации, которые приведут меня к нему, и когда я встретил тебя, Гильом, то воочию убедился истинно пророческим словам моего великого учителя.
– И что же он еще говорил? – с интересом спросил Гильом.
– Он говорил, что человека ведет к цели его мысль, воображение, как определенно направленное действие. Воображение в свою очередь укрепляется верой, но всякое сомнение разрушает плоды его работы. Благодаря глубокой вере в высочайшую силу Бога человек способен достигнуть цели своей и быть при этом неуязвимым для всяческого зла. Парацельс писал об этом в своем труде «De Peste» относительно излечений от болезней, но эта мудрость касается и всей нашей жизни. Я знаю, что и тебя, Гильом, спасла вера, только ты сам не осознавал это.
– Вера? Во что?
– Вера в неверие. Ты был настолько убежден, что все неприятности, которые неожиданно произошли с тобой, подобны сну, что долго не мог поверить в их реальность. «Этого не может быть!» – наверняка, ты говорил сам себе.
– Верно!
– И потому ты не верил, что все это могло плохо кончиться. Ты не мог поверить, что Господь вот так просто оставит тебя на верную смерть. То есть, ты верил в обратное – в жизнь.
– Возможно…, – подумав произнес Гильом. – Вы умеете читать душу другого человека?
– Я учусь делать это. Ведь я врач, а хороший врач обязан взращивать в себе эту способность. И, кстати, великое алхимическое познание способствует этому. Нет, не простые химические опыты, основанные на беспорядочном смешивании различных элементов, и не магические символы и заклинания, зачастую сопутствующие им, могут дать истинный результат. Лишь воображение, идущее в ногу с пытливой мыслью, может привести к познанию тайных процессов природы и самого человека, как венца ее творения. А полное погружение в божественную субстанцию и осознание её в себе приводит Делание к преобразованию самого себя! И тогда алхимик становится адептом. Он начинает видеть и слышать то, чего не видят и не слышат другие, чувствовать и понимать то, что заложено Создателем в каждом из нас, хотя и глубоко спрятано за семью замками семи смертных грехов.
– Насколько мне известно, – сказал Гильом, – адептом является всякий, кто обладает философским камнем. А разве тот порошок, с помощью которого вы сотворили золото, не является таковым?
– Да, это он и есть, – ответил Ласкар. – Только для истинного алхимика важно отнюдь не обладать им, а получить его самому! Только тогда алхимик способен понять его величайшую преобразующую и целительную силу. Только тогда тайны природы и мироздания откроются ему.
Ласкар замолчал, а Гильом задумался над его словами. Какое-то время они ехали молча, пока не вывернули из-за поворота на горной тропе и не увидели наверху, между зелеными горными склонами, крепостицу с отвесной стеной и невысокой башней.
Они подъехали как можно ближе и спешились, привязав лошадей под специально построенным для этого навесом. Пешком поднявшись по тропе, петляющей между виноградными терассами, путники подошли к обветшалому мосту и закрытым воротам. Из стены под мостом вытекал ручей, убегая вниз по склону горы.
– Родник бьет на территории крепости вот уже несколько веков, – сказал Гильом. – Раньше журчал впустую, а теперь Геннон приспособил его к орошению виноградника.
– Чудесное место! – воскликнул Ласкар, втягивая носом горный воздух. – Как нельзя более подходящее для уединения и погружения в работу. Ваш дядюшка давно здесь обитает?
– С того дня, как я узнал об опасности, угрожающей нашему Дому, исходившей от этого иезуитского аббата. Раньше он, как и я, жил в нашем родовом замке, – ответил Гильом и указал рукой на возвышающиеся вдалеке на фоне зелени и моря башни Кунст-Фиша.
– Странно, – проговорил Ласкар. – Он легко переехал сюда? Без уговоров?
– Без уговоров.
– Но ведь здесь даже нет толковой дороги, чтобы подвезти вещи. У вашего дядюшки было много вещей?
Гильом пожал плечами и постучал в закрытые ворота. Через несколько минут дверь отворилась, и на пороге появился Бернар Камо.
– Святой Бенедикт! – радостно воскликнул он и обнял Гильома. – Наконец-то, наконец-то вы приехали, месье! Синьор так обрадовался известию, что вы живы и вернулись домой. Он ждал вас почти два дня…
– А сейчас разве уже не ждет?
– Ждет, ждет, только у него гость.
– Да? Дядюшка еще умудряется принимать здесь посетителей?
– Это бывает крайне редко. Это первый человек кроме Геннона и вашей сестры, который добрался до нас. А я и рад, что хоть кто-то наведывается в эту глушь. Но, идемте же, идемте, я немедленно доложу о вас!
Слуга провел Гильома и Ласкара через небольшой двор, заваленный хозяйственной утварью, в дом, в котором Гильом не бывал уже много лет. Внутри все было чисто и обжито, совсем не так, как во времена его детства, когда Охотничий домик использовался по прямому назначению. Камо оставил гостей в светлой передней зале, за столом, заставленным закупоренными бутылками с вином. Со стен, с покосившихся и выцветших полотен, на Гильома пустыми взглядами смотрели его далекие предки, облаченные в охотничьи одежды.
Через несколько минут дверь в конце зала со скрипом отворилась, и из нее, опираясь на трость, вышел Экар дю Вентре.
– Как я рад видеть тебя, мой мальчик! – хрипло воскликнул он, и обнял подбежавшего к нему Гильома. – Наверное, также я радовался тебе лишь в день твоего появления на свет. Я знал, что ты жив и вернешься! Ведь я так много еще не сказал тебе!
– Теперь, дядюшка, у вас будет время сказать мне все, что пожелаете, причем, мне кажется, что о хозяйстве вы хотите говорить со мной меньше всего.
– Э-хе-хе…, – протянул старик, – о хозяйстве теперь нечего и говорить. У нас почти ничего не осталось…
– Я знаю, и надеюсь, что вскоре все снова вернется к нам.
– Это новость! Так рассказывай, дорогой мой, рассказывай… Бернар! – позвал старик слугу, который тут же появился из-за дверей, – убери же эти чертовы бутылки, да займись обедом наконец! Тащи сюда все, что есть! Мой племянник и его друг наверняка проголодались. Кстати…
– Я хочу представить вам моего друга, – произнес Гильом, а Ласкар подошел к старику и поклонился. – Это Раймон де Ласкар – королевский представитель в Лилианской торговой компании, прекрасный врач, философ и адепт.
– Философ и адепт?! – удивился дядюшка и пристально уставился на Ласкара.
– Гильом преувеличивает, – ответил тот. – До адепта мне далеко. Я всего лишь скромный лекарь, который продолжает совершенствовать свои способности к врачеванию. Лишь с этой единственной целью я изучаю философию, алхимию и аптекарское ремесло.
– Хм. Похвально, – одобрительно сказал старик, присаживаясь за стол. – В наше время довольно трудно отыскать врачей, которые не только бездумно пихают больных микстурами и пилюлями, но и продолжают при этом изучать медицину и науки, сопутствующие ей.
Вскоре Камо стал подавать обед. На столе появились фужеры с белым херамом, свежий хлеб, копченая ветчина, овощи и утиный бульон.
– Но у вас посетитель? – вспомнил Гильом. – Не отвлекаем ли мы вас, дядюшка…
– Нет-нет, мой мальчик. Он у меня в кабинете изучает… бумаги, и я ему сейчас не нужен. Кушайте, кушайте пожалуйста, и рассказывайте! Рассказывайте все по порядку.
И Гильом, вот уже в который раз за последние два дня принялся рассказывать о своих приключениях, и рассказы эти с каждым разом получались у него все более интересными и складными. Когда он дошел до парижских событий, к его речам присоединился Ласкар. Он поведал старику о том, что ему известна его тайна, о том, как Гильом стал ее обладателем, и замолчал в ожидании реакции.
Экар дю Вентре был удивлен. Несколько минут молча он смотрел на Ласкара широко раскрытыми глазами, отставив в сторону недопитый фужер с вином.
– Невероятно! – протянул он. – Неужели Создателю стало угодно, чтобы после стольких лет забвения древние тайны вышли на свет божий? А вы знаете, месье де Ласкар, что я должен вас… убить? – медленно проговорил он и через секунду добавил: – согласно традиции.
– Вы это серьезно? – спросил Ласкар, поймав встревоженный взгляд Гильома.
– Да, – ухмыльнулся старик. – Но, конечно, я этого не сделаю, хотя знаю, что в старые времена предки наши не раздумывали в подобных случаях.
– В каких случаях? – воскликнул Гильом.
– Когда тайна Грааля становилась известна непосвященным.
– Значит, все, что рассказал мне доктор, сущая правда?! – спросил Гильом. – Значит, Грааль существует?! И не где нибудь, а здесь, у нас… у вас?!
– Правда, мой мальчик, и наступает время передать тебе секреты нашей миссии, если она кому-нибудь еще нужна.
Старик задумался и покачал головой.
– Странно, – проговорил он. – Раньше я полагал, что с течением времени все меньше людей будет интересоваться древними реликвиями, а получается совсем наоборот. Вы, месье Ласкар, уже не первый, кто пришел ко мне с этим… Вы тоже хотите увидеть Грааль?
– Если бы вы выслушали меня, господин дю Вентре, и позволили только…
– Что значит тоже? – настороженно спросил Гильом, перебив Ласкара.
– Тоже? – задумчиво переспросил старик, отрешенно отведя взгляд в сторону. – А может быть мне следует убить не вас, а его?
– О чем вы, дядюшка? – не на шутку встревожился Гильом. – Кого вы все время хотите убить? С вами все в порядке?
– Со мной все в порядке, Гильом, не беспокойся, но мне кажется, что не все в порядке вокруг меня.
– Вы говорите загадками.
– Дело в том, что не далее, как вчера я уже слышал историю, подобно той, что только-что рассказали мне вы, месье Ласкар. У меня нет сомнений в вашей искренности и чистоте намерений лишь потому, что вас привел мой племянник.
С этими словами старик поднялся из-за стола и, взглянув на Ласкара, произнес:
– Вы хотите увидеть Грааль, не так ли?
– Да, синьор, – ответил доктор, – и хочу заверить вас в том, что у меня нет цели завладеть им. Я ученый и лишь…
– Не стоит объяснений, месье Ласкар. Не будем терять времени. Следуйте за мной.
Экар дю Вентре уверенно пошел к дверям, и Гильом с Ласкаром направились следом. Пройдя коридором, они вошли в полутемную прохладную комнату с одним лишь окном, за которым была видна крутая пропасть и доносился шум горного ручья.
В комнате, как и в старом кабинете дядюшки в Кунст-Фише, горел камин и повсюду были разбросаны книги. У камина, перед низким столом, заваленным тетрадями и отдельными листами бумаги, спинками ко входу стояли два высоких кресла. В одном из них сидел человек и читал. Он был так увлечен своим занятием, что, услыхав шаги вошедших людей, лишь чуть повернул голову в их сторону. Старик дю Вентре медленно прошел вперед и присел на старый диван.
– Ну как, господин Сальмонт? – произнес дядюшка. – Впечатлил ли вас список утраченных реликвий?
– О да, синьор! – восторженно воскликнул человек голосом, показавшимся Гильому знакомым. – Списки, содержащиеся в этих тетрадях, просто потрясают воображение!
При этих словах он оторвался от чтения и взглянул на старика. Гильом увидел профиль его лица и вздрогнул. Ласкар от удивления прищурился и быстрым шагом приблизился к камину. Человек в кресле только сейчас заметил, что в комнате кроме хозяина присутствует кто-то еще, и полностью развернулся в сторону Ласкара и Гильома.
– Доминик?! – удивленно воскликнул Ласкар.
– Ставрос?! – вторил ему Гильом.
– Вы?! – тихо проговорил Ставрос, и по его лицу было видно, что встреча со своим старым другом и парижским гостем совсем не входила в его планы.
Возникла длительная пауза, которую первым нарушил Ласкар.
– Как ты здесь оказался? – настороженно спросил он.
– Приехал…, – неуверенно проговорил Ставрос, поднимаясь с кресла.
Он подошел к камину и присел возле него, протянув руки к огню.
– У вас здесь чертовски прохладно, синьор, – сказал он, обращаясь к старику, – несмотря на то, что на улице стоит такая жара.
Поднявшись, он повернулся лицом к Ласкару.
– Я знаю, Раймон, ты удивлен моему неожиданному присутствию здесь, но… пойми и ты меня. Я узнал, что вас арестовали. Ко мне приходила полиция вместе с ювелиром Турвилем…
– И вместо того, чтобы попытаться освободить нас, ты отправился прямиком сюда?
– Во-первых, они хотели арестовать и меня. Я сам еле ноги унес. А во-вторых… прости меня Раймон, но я знал, что твоя должность и твои связи при дворе не позволят тебе долго пробыть за решеткой.
– И потому ты преспокойно отправился в Зурбаган?
– В том, что нас арестовали при продаже золота, – произнес Гильом – я до сих пор винил лишь нас с вами, доктор, и неблагоприятные обстоятельства, которые привели к встрече с шевалье де Клиссоном, но теперь, сдается мне, что к этому приложил руку не только господин случай.
– Это не так! – быстро ответил Ставрос. – Лишь ради нашего дела я…
– Ради нашего дела ты оказался здесь на двое суток раньше нас, – тихо заметил Ласкар.
– Чтобы с подобной скоростью добраться до Зурбагана и при этом еще потратить время на поиски дядюшки, нужно было выехать из Парижа на сутки раньше, чем мы, – подтвердил Гильом. – По всему видно, что ради вашего общего дела ваш друг предал вас, доктор!
– Пожалуй вы правы, Гильом, – с грустью проговорил Ласкар.
При этих словах Саврос вдруг переменился в лице и ухмыльнулся.
– Я предал тебя?! – вдруг вспылил он. – Ну это как посмотреть! А может быть, это ты предал меня?!
– Я?! – недоуменно воскликнул Ласкар.
– Конечно, и уже давно! Не ты ли предал наше общее дело, непрерывно занимаясь своей государственной службой! – повысил голос Ставрос, расхаживая по комнате. – Ты месяцами и годами болтался по миру, занимаясь своими делами, и лишь собирал целебные травки, пытаясь представить это своим вкладом в исследования. А я в это время неделями, без пищи и сна, просиживал в лаборатории за вычислениями и экспериментами! Тогда как ты записывал целительские обряды американских дикарей, нежась под южным солнцем, я каждый вечер выезжал на прибрежные луга Сены и растягивал полотно для сбора росы, а по утрам вновь собирал его! А потом дистилляция и перегонка, до одурения. Где ты был, когда я открыл принцип создания электрума?!
– Принцип, который описан в трудах Филарета? – ответил Ласкар. – Если бы ты не проигнорировал расшифровку книг, которые я доставал, то тебе не пришлось бы тратить время на повторные открытия!
– А где ты был, когда я получил философскую селитру?! Где ты был, когда на меня жаловались эти городские невежды, будто я отравил их лошадей?! Где ты был, когда я пытался отстоять герметическую науку на симпозиумах в Академии?!
– Метать бисер перед свиньями – бесполезное занятие! Но зато уместно вспомнить, кто вывел теорию, без помощи которой тебе никогда не удалось бы получить философскую селитру? А кто расшифровал старинные книги, по которым ты проделывал все эти эксперименты?! Кто свозил в нашу лабораторию не¬об¬ходимые для опытов минералы со всех концов света?! Кто, в конце концов, производил целебные по¬рошки и эликсиры, которые ты продавал страждущим, выдавая себя за аптекаря, и тем самым зарабатывал на жизнь, пока мы вместе не научились по¬лучать золото и серебро с помощью твоего камня?
– Ты правильно заметил: с помощью моего камня!
– Боже, что я слышу?! – разочарованно воскликнул Ласкар. – Не могу поверить, что слышу все это от человека, которого столько лет считал своим единственным другом!
Гильом с удивлением слушал эту перепалку, будучи мысленно на стороне Ласкара. Он обратил внимание на дядюшку, который продолжал тихо сидеть в углу комнаты с интересом наблюдая за происходящим.
– Ну все, хватит! – крикнул Ставрос. – Теперь все равно уже подзно, и слова не имеют никакого значения! Мне пора.
С этими словами он поднял с пола дорожный кожанный мешок и накинул его на плечо.
– Я благодарю вас, синьор, за гостеприимство, – спокойно произнес он, кланяясь дядюшке, – и удаляюсь, чтобы избавить вас от возможности наблюдать подобные сцены.
Он шагнул, было, в сторону выхода, но Экар дю Вентре остановил его вопросом:
– Вы хотите забрать это с собой?
Ставрос остановился и нехотя повернулся в сторону старика.
– Но ведь вы сами отдали мне его.
– И вы не хотите показать чашу вашему бывшему другу, который явился ко мне за тем же что и вы.
При этих словах Ставрос со странным огнем в глазах взглянул на Ласкара, и резко сорвав с плеча мешок, достал из него поблекший медный кубок старинной работы с помятым краем.
– Святой Грааль!!! – вскричал Ласкар, и метнулся к Ставросу, но тот демонстративно отвел руку с чашей в сторону.
– Ну уж нет! – воскликнул тот. – Грааль добровольно мне отдал синьор дю Вентре, и теперь он принадлежит только мне!
Ласкар протянул к чаше руку и остановил ее на расстоянии, жадно изучая взглядом святыню.
– Вы с ума сошли, дядюшка!!! – вскричал Гильом. – Вы отдали ему Грааль?! Но как вы могли!
– Уже поздно, мой мальчик, – спокойно ответил старик.
– Поздно?! Совсем не поздно, – воскликнул Гильом, обнажая шпагу и надвигаясь на Ставроса.
Но лишь только он сделал шаг вперед, как неожиданно в руках у Ставроса появился пистолет, направленный в грудь Гильому.
– Я продырявлю вас немедленно, если вы сделаете еще один шаг! – твердо сказал Ставрос, и все поняли, что он не шутит.
– Остановитесь, мой друг! – неожиданно спокойно произнес Ласкар, опуская рукой вниз шпагу Гильома. – Не стоит из-за этого рисковать жизнью. Пусть все будет так, как угодно Господу.
– Вы отказываетесь от того, к чему стремились столько лет? – недоуменно спросил Гильом.
– Я отказываюсь от насилия, – ответил Ласкар. – В данном случае оно неуместно и может только навредить всем нам.
– В таком случае я ничего не понимаю, – недовольным тоном воскликнул Гильом, резко отправляя шпагу обратно в ножны.
– Вот и прекрасно! – сказал Ставрос, не опуская пистолета, пятясь спиной к выходу. – Ты на редкость благоразумен, Раймон, и надеюсь, Господь воздаст тебе за твою выдержанность. А мне пора откланяться. Прощайте.
С этими словами он открыл локтем тяжелую дверь и скрылся в темноте коридора.
Гильом, в недоумении от произошедшего, обессиленно опустился на диван рядом с дядюшкой.
– Но ведь это он навел на нас шевалье де Клиссона, доктор, – вдогонку событиям сказал Гильом, – я просто уверен в этом
– Теперь это уже не имеет значения, – ответил Ласкар, пристально глядя на старика Вентре, который почему-то улыбался себе в усы.
– Я сразу предположил, что вы знакомы, – произнес старик. – Слишком мало расхождений прозвучало в тех историях, которые я услышал при появлении каждого из вас.
– Бедный Ставрос, – с сожалением проговорил Ласкар, присаживаясь напротив огня. – Мне  казалось, что мы всегда успешно дополняли друг друга. Я в основном думал, а он, надо отдать ему должное, делал. Я работал с природой, а он с химическими элементами. Я стал философом, а он неплохим химиком. Да, он работал постоянно, в то время как мне приходилось зарабатывать себе на жизнь врачебной практикой и государственной секретной службой. Хотя и он занимался не только Деланием. Ставрос литрами размешивал и продавал микстуры, приготовленные по моим рецептам, а также красил ткани – его собственное дело, которое перекрывало наши доходы от аптекарского ремесла.
– А золото? – спросил Гильом. – Ведь вы умеете получать золото, чему я был свидетелем.
– Мы лишь недавно научились делать это, и то только с помощью философского камня, с которого все и началось. Но его изначально было крайне мало, и мы вынуждены были экономить его для герметических опытов. Потому и стремились найти Грааль, который должен был помочь нам прикоснуться к тайнам Создателя и самим получить Камень. Правда, мое представление о Граале несколько отличалось от представления Ставроса. Он верил в легенды о невероятной скрытой божественной силе, заключенной в чаше, а я понял, что есть и другой Грааль, истинный, тот, который хранится у Посвященных на протяжении многих столетий.
При этих словах Ласкар выразительно посмотрел на Экара дю Вентре, который внимательно слушал его.
– Настоящий Грааль – Грааль Посвященных не должен иметь отношения к тем реликвиям, растащеным по своим кладовым скупыми королями, кардиналами, да алчными ростовщиками, которые испокон веков скупали дорогостоящие святыни у спившихся рыцарей, распродававших награбленные в Палестине сокровища.
– А вы умный человек, господин де Ласкар, – произнес старик, медленно поднимаясь с места и направляясь к камину.
По бокам от него с обеих сторон из стены торчали чугунные подставки для светильников, отлитые в виде охотничьих рогов. Старик схватился за одну из них и с силой стал дергать на себя.
– Помоги мне, мой мальчик, – сказал он, обращаясь к Гильому. – Этот старый механизм непродуманно устроили возле камина и теперь, нагреваясь, он плохо поддается.
Гильом подошел и нажав на рычаг, увидел как часть стены отделилась и стала опускаться, уходя в пол. Образовался небольшой проем, из которого сразу повеяло слабым сквозняком. Вниз, в темноту вели ступеньки.
– Возьмите со стола свечи и ступайте за мной, – приказал старик Гильому и Ласкару.
Они втроем спустились метров на пять вниз, покуда лестница не вывела их в загибающийся коридор, уходящий вниз.
– Что это за ход? – спросил Гильом дядюшку.
– Раньше он вел в долину, но теперь заканчивается тупиком. Все, вот мы и пришли.
Старик передал Гильому свечу, и тот увидел, что в стене находится дверь. Дядюшка порылся в карманах и, достав ключ, отворил ее. Гильом и Ласкар оказались в небольшой сухой комнате, которая была заставлена тяжелыми коваными сундуками. Сундуков было много, около двух десятков. Они были составлены друг на друга, и по слою пыли было видно, что к ним много лет никто не прикасался. Но три сундука стояли отдельно, и старик приказал Гильому с Ласкаром взять один из них и тащить наверх.
Сундук оказался небольшим, но довольно тяжелым.
– А как же моя голова? – спросил Гильом, вспомнив о заклятии Святого Бернара и том, что приключилось с ним в алхимической лаборатории в Париже.
– Тащи! – отрезал старик. – Ничего с ней не сделается.
Гильом поднял сундук и тотчас почувствовал сильное головокружение, как после принятия крепкого коньяка. Вокруг снова все завертелось и… исчезло.
Открыв глаза, Гильом увидел над собой склонившихся Ласкара и дядюшку.
– Прости, мой мальчик, – произнес последний, – я не ожидал, что это так подействует на тебя. Со мной, к счастью, такое случается только тогда, когда я прикасаюсь к настоящим реликвиям.
Гильом поднялся, и увидел, что еще находится на темной лестнице.
– А теперь тащи дальше, – снова произнес дядюшка. Не бойся. Секрет в том, что с нами это происходит лишь при первом соприкосновении с реликвиями, а потом все проходит, до следующего раза. Так что поднимайся и тащи.
Когда сундук выволокли наверх, старик открыл его, и Гильом увидел, что он доверху набит старинными металлическими кубками, подобными тому, какой он недавно видел в руках у Ставроса.
– Вот вам и Грааль, – проговорил Экар дю Вентре, – вернее, Граали.
– Не слишком ли их много?! – удивился Гильом.
– Да, полный сундук хлама.
– Неужели это не имеет никакой ценности?! Значит, все-таки Грааля не существует?
– Этого я не говорил. Все эти кубки собирались рыцарями Храма с момента основания Ордена и, говорят, что некоторые из них даже творили чудеса и излечивали от болезней. Лично я, нарушив древнее заклятие, поливал из каждого из них свои больные ноги, чтобы излечиться от подагры, но увы – никакого результата. Вполне возможно, что и чаша Христа здесь, среди них, только что с того? В летописях ордена писано, что когда нашли первую чашу – ей тайно поклонялись, когда нашли вторую – начались споры, а когда нашли третью – решили складывать реликвии до снисхождения откровения Божьего. Только при мне посланники дважды привозили их. Где-то тут валяются.
Ласкар, слушая старика, внимательно рассматривал потускневшие кубки, водя над ними руками.
– Каждая из них имеет душу. – сказал он. – Каждая что-то излучает. Вот эта излучает болезнь, похоже на зубную. Наверное, владелец ее страдал зубной болью. А эта излучает тепло, а вот эта… – Ласкар вытащил старую погнутую чашу с затертым, еле видным рельефом орнамента. – Следов крови Спасителя, конечно не видно, но чаша не только излучает тепло, но и светится странным сиянием. Мне трудно объяснить… Вы не пробовали лечиться с помощью нее, синьор?
Старик пожал плечами.
– Попробуйте.
– И вы не хотите владеть этой чашей? – спросил дядюшка Ласкара.
– Я пришел не за этим, и мне показалось, что вы догадались об этом.
– Я не собираюсь ни о чем догадываться. Говорите напрямую, что вам нужно?
– Мне нужно… – замялся Ласкар, – мне нужны труды Парацельса. Все труды по медицине, которые могут храниться у вас.
Экар дю Вентре замер и одобрительно закивал головой.
– Да. Вы умный человек и правильно поняли, что есть для нас Святой Грааль. Чаша тайных знаний, капля за каплей наполнялась братьями нашего ордена с первых дней его основания, и хранится нами до сих пор. Все, что было утрачено египетскими жрецами и античными философами, все, что было спрятано окситанскими катарами, арабскими астрологами и иудейскими пророками, все, что было распродано и пропито христианскими рыцарями и невежественными бюргерами, столетиями собиралось Посвященными, которые даже после изчезновения ордена Храма продолжали нести свою миссию и передавать ее потомкам. Это сакральные книги и рукописи, древние свитки, вещественные результаты экспериментов и откровения мудрейших – избранных представителей рода человеческого. Комментарии Нострадамуса, открытия Агриппы, опыты Альберта Великого* – все золото мира собрано здесь, истинное золото, которое не идет ни в какое сравнение с презренным металлом. Эти знания могут осчастливить каждого в отдельности и уничтожить человечество в целом. Сам Христос привиделся Святому Бернару и повелел собирать и хранить в секрете от алчных невежд чашу знаний до той поры, пока не придет время. Когда настанет сей час, каждому хранителю дан будет знак, и каждый из нас поймет, что это знак Божий.
Старик замолчал и потом добавил:
– Но пока мне такого знака не было.
– Но синьор, – произнес Ласкар. – Я не прошу раскрыть мне тайны, для которых не пришло время. Я не претендую на все золото мира, даже если оно сможет сделать меня самым могущественным из смертных. Я говорю лишь о трудах одного выдающегося ученого, да и то, только о тех, где описаны секреты вречевания, секреты, достойные перестать быть секретами.
– Я понимаю вас, доктор. Многие люди, подобно вашему другу Ставросу, хотят обладать Граалем, чтобы расплескать и без того жалкие капли целебного элексира знания. Мы же храним его, чтобы сберечь и приумножить для достойных потомков. А пока возьмите лучше чашу из сундука. Ту самую, что, как вам кажется, излучает жизненную силу.
– Благодарю вас, синьор, но мне, как врачу, нужны знания, которые помогут излечить множество болезней и помочь страждущим. Многие целители посвятили свои жизни познанию медицины и других наук, без которых невозможна сейчас современная наука врачевания. Гиппократ и Авиценна, Амбразуа Паре и Парацельс – труды их до сих пор являют собой кладезь мудрости, и до сих пор изучаются лучшими лекарями Старого и Нового Света. Конечно, никакой врач не может называться врачом, если вся деятельность его основана лишь на книгах, написаных другими, без богатого собственного опыта. Но Парацельс пошел дальше многих из них. Он не только изучал труды древних, но и путем собственного опыта исправлял их ошибки, создавая свои методы излечения больных. Он – единственный, кто не отделял медицину от других наук. Он достиг невероятных высот, от продления жизни человеческой до создания гомункулов,* чем и вызывал недоверие и зависть своих невежественных коллег. Я сам убедился в правоте Парацельса, применяя на практике его методы, и превзошел многих в своем деле! Но некоторые бесценные труды его исчезли. Они были напечатаны, но их невозможно нигде отыскать, и у меня есть основания предполагать, что они тоже пополнили чашу знаний Святого Грааля, ибо тайны, раскрытые в них, не могли ускользнуть от всевидящего ока Посвященных.
– Я не знаю обо всем, что хранит чаша.
– Подумайте, синьор, – продолжал Ласкар. – У меня воистину благородная цель. Кстати, кое-что из того, что я ищу, могло помочь бы и вам. Ведь у вас подагра, вы постоянно мучаетесь мигренью, и боли в желудке не дают вам покоя.
– Откуда это вам известно? – удивился старик. – Про подагру я сам вам сказал, но про остальное?
– В многом именно по трудам Парецельса я научился диагностировать больных.
– Эх…, я стар, и мне уже ничего не поможет, – посетовал дядюшка. – Лучшие врачи Зурбагана пытались лечить меня…
– Лучшие из наших врачей – те, кто приносит наименьший вред, – отрезал Ласкар. – Парацельс говорил, что медицина есть более искусство, нежели наука, и все знания мира не сделают человека врачом, если у того нет необходимых способностей, и ему не назначено природой быть им.
– А вы?
– Я врач и твердо знаю это. Я верю, что мои способности еще смогут принести много пользы людям. Многие наши врачи лечат одинаково. Они боятся, чтобы их не обвинили в предрассудках, чтобы их не хулили при неудачах. Они боятся недостойно выглядеть среди себе подобных. Они ничего не знают о жизненной эссенции, они не принимают во внимание расположение планет, игнорируя их влияние на время лечения и прием соответствующих им лекарств. Они не верят в невидимый эфир, который пронизивает все наши органы, обеспечивая их единство, они игнорируют мысль и веру больного в исцеление. Они понятия не имеют, что кроме природных причин болезней, есть еще и духовные – те, что созданы человеком не в нынешней жизни, а на протяжении предыдущего существования!
– Что я слышу?! – вырвалось у Гильома, который с интересом слушал доктора. – Вы отрицаете жизнь вечную? Будь вы в Испании, вас даже в наше время сожгли бы на костре!
– А во время Парацельса об этом вообще невозможно было говорить безнаказанно, но он говорил и был прав, а подтверждение тому – сотни излеченных им больных!
– Довольно! – проговорил Экар дю Вентре, медленно поднимаясь с места. – Мне кажется, что вы уже излагаете недозволенные вещи. Довольно. Если вас и посетили откровения, то это не значит, что они должны быть достоянием всех и вся.
– Но это не откровения. Это знания, известные с древности…
– И забытые людьми, а если так угодно Господу, то не стоит раньше времени ворошить их и доказывать их значение неподготовленному для этого человечеству!
– Но знания не удержать под замком! Время не стоит на месте…
– Время не стоит на месте, но ваши коллеги почему-то до сих пор лечат пиявками и кровопусканием, в то время как некоторые из ваших других коллег – алхимиков – давно научились получать универсальный растворитель, имеющий уникальные медицинские свойства. И что же? Его научились получать еще со времен Альберта Великого, но до сих пор медицина все также практикует пиявки и кровопускание.
– Во-первых, не вся медицина, – обиженно произнес Ласкар, – а во-вторых, не каждому под силу получить растворитель! Вы забываете невероятную сложность процесса Делания, и далеко не все могут выдержать долгие месяцы и годы в ожидании «знамения»…
– Знамения? Да просто большинство ваших герметистов – полные невежды! – раздраженно воскликнул старик. – Одни годами ожидают появления на поверхности смеси звездообразных кристаллов, другие – пленки окислов, третьи ждут свечения металлов и бесконечно об этом спорят друг с другом, не подозревая, что это все не имеет никакого значения!
– Но это необходимо для начала формирования алхимическогого яйца!
– Да это понятно! Я говорю не о самом факте знамения, а о его характере!
– Согласен с вами. Характер знамения значения не имеет, но сколько времени нужно ждать и провести наблюдений до этого, чтобы совпали все благоприятные условия: подходящие уровни космогонического излучения, земного магнетизма…
– Ну да, теперь вы скажете про трудности работы при поляризованном свете? При лунном, либо при солнечном, либо слабо отраженном в зеркале?
– А как же…! Постойте…, однако вы неплохо осведомлены в премудростях Делания! –спохватился Ласкар.
– И заметьте, не провел при этом ни одного эксперимента! – гордо ответил старик. – Лишь одной работой ума…
– Вам доступен Грааль, несмотря на древние заклятия…! – догадался Ласкар, и в комнате воцарилась минутная пауза.
– Да. А вы как думали? Полжизни провести у священного источника и ни разу не отхлебнуть из него? Я тоже человек, а люди слабы по своей природе. Но и до меня Грааль был доступен многим, а что из этого? Кому помог он в исканиях? Знания, которыми всегда пренебрегали люди, рискуют быть растеряны ими окончательно, или же  погубить их! Потому они и хранятся под замком…
Гильом слушал увлеченный спор двух философов, и думал о том, как многообразен окружающий его мир. Сколько тайного и недоступного простым смертным существует на белом свете, о чем он если и подозревал, то никогда не задумывался всерьез. И сейчас Гильом вдруг осознал себя миниатюрной, но важной частицей огромного мира людей, который является, в свою очередь, лишь частью огромной бесконечной Вселенной. Нет, не политические и любовные интриги, не хозяйственные дела, не пиршества и прочие развлечения и даже не борьба за выживание и благородные цели не является основой человеческого существования. За земной суетой и страстями человеческими протянуты невидимые нити, пронизывающие все на свете – нити божественного провидения, которые являются основой земной жизни. Именно они связывают человеческие судьбы, благодаря им вершатся мировые события и не многомильные расстояния, ни границы государств, ни континенты и океаны не являются преградами для замыслов Создателя.
Гильом уже перестал улавливать смысл разговора Экара дю Вентре с доктором Ласкаром.
– Вы слишком смелы в своих суждениях, доктор…! – доносились до сознания Гильома отдельные фразы, произносимые его дядюшкой.
– А как же иначе! – отвечал Ласкар. – Невозможно двигаться по пути познания и постоянно оглядываться при этом на общепризнанные истины, которые зачастую могут оказаться догмами!
– А…, так вы, молодой человек, желаете отыскать истину?! Но какую? Ваш же Парацельс говорил, что истина есть не что иное как мнение!
– Откуда вам это известно? Ах да…
– А не приходило ли вам в голову, что людям вообще не может быть доступна истина в божественной целостности своей, и единственный путь ее достижения – это познание самого себя?!
– Но она есть…!
– На Земле есть лишь отдельные стороны ее, которые доступны познанию, но иные грани, подобно оборотной стороне Луны, не могут быть познаны простыми смертными никогда!
– Вы говорите суждениями столетней давности!
– Вы так думаете? Ну что ж, идемте! Ступайте за мной и потрясайтесь увиденным! Вы сами меня просили об этом, но имейте в виду…
Гильом почувствовал усталость и, сняв с перевязи шпагу, с удовольствием растянулся на старинном потертом диване. Он смотрел в высокий потолок, бездумно водя взглядом по почерневшим от времени массивным балкам перекрытий, и слышал, как рядом вновь со скрипом открывается потайной лаз в стене и в подземелье удаляются неумолкающие голоса его дядюшки и Раймона де Ласкара.
Голоса их и гулкие шаги в скором времени стихли. Гильом ощутил усталость, и закрыл глаза. Ему тут же привиделась Луиза и далекий морской берег, поросший изумрудным тропическим лесом.



• Агриппа фон Неттеншейм Корнелиус, Альберт Великий – известные средневековые алхимики.
• Гомункулы – искуственно созданные алхимиками, человеческие существа.

Эпилог
Арно дю Вентре по семейной традиции, берущей начало со времен его славного предка Эмбера, не гнушался заниматься хозяйством, в отличие от многих других представителей аристократического сословия. С того времени, когда ему в наследство досталось поместье близ Генуи, оставшееся от почившего дедушки по материнской линии, он покинул Лилиану и, переехав в Италию, с удовольствием занялся восстановлением заброшенных виноградников. Почувствовав талант к хозяйствованию и коммерции, он полностью преобразил поместье, превратив его в одно из самых процветающих на Лигурийском побережье.
Но этой осенью дела шли неважно. Сильный град, неожиданно ниспосланный с небес, побил большую часть винограда перед самым сбором урожая. Уже второй день Арно дю Вентре объезжал свои владения и с отчаянием подсчитывал убытки. Вот и сейчас он ехал домой к обеду, пребывая в упадническом настроении, которое усиливалось новыми тревожными предчувствиями.
Подъехав к дому, он увидел у ворот незнакомого человека, держащего под уздцы взмыленного коня и разговаривавшего со слугой. Завидев хозяина, тот подбежал к нему, и помог спешиться.
– К вам посланник от вашего брата, синьор, – доложил он.
К ним подошел высокий загорелый человек в одежде моряка.
– Мое имя Жан Вепре, – представился он. – У меня к вам письмо от вашего брата Гильома.
Посланник достал из-за пазухи конверт и протянул его Арно.
– Что нибудь случилось? – с тревогой спросил тот. – Не прошло и десяти дней, как я получил от Гильома последние вести.
– Мне нечего вам сказать, – ответил Вепре. – Думаю, что все вы узнаете из письма. Скажу лишь то, что я прибыл сюда на рыбацкой шхуне «Форс», которая в ожидании груза еще сутки будет стоять в Генуэзском порту. Если вы решите ответить, то найдете меня на ней.
С этими словами посланник откланялся и, вскочив на коня, скрылся за поворотом дороги. Арно вошел в дом и, проигнорировав ожидающий его горячий обед, прошел в свой кабинет. Он расположился в кресле и распечатал письмо.
«Арно д’Юссону, маркизу дю Вентре», – было написано на почерком Гильома.
«Здравствуй, дорогой брат мой! Лишь только получил от тебя ответ на своё письмо с описанием невероятных событий, приключившихся со мной, как печальные обстоятельства вновь заставляют меня взяться за перо. Наверняка, читая эти строки, ты уже обеспокоен столь быстрым получением нового послания от меня и, к сожалению, я вынужден сообщить тебе, что беспокойства твои оправданы. Дело в том, что 11 октября неожиданно скончался наш дядюшка Экар дю Вентре. Случилось это под вечер, после молитвы. Дядюшка был в трезвом уме и светлой памяти. Сдается мне, он чувствовал свою близкую кончину, ибо за полчаса перед смертью подозвал меня и завещал серьезно отнестись к миссии, возложенной на наш род, о чем я подробно уже написал тебе.
Похоронили его в родовом склепе в Кунст-Фише, который в настоящее время вновь возвращен во владение нашей семье. Вспоминал дядюшка и о тебе, повелев под строжайшим  секретом рассказать о тайной миссии, что я сделал и без того, уже в первом своем послании. По вопросам отписанного тебе наследства, ты можешь обратиться к нашей сестре Клеманс, или к зурбаганскому нотариусу Ксенополосу, который проживает на улице Сен-Ролле. У него хранится завещание и списки завещанного. Впрочем, если ты сильно занят, то не спеши срочно бросать все дела и мчаться в Зурбаган. Денег дядюшка после себя почти не оставил, а старые рыбацкие суденышки, мебель и прочие вещи, которые завещаны тебе, не обладают большой ценностью и потому вряд ли ты будешь переправлять все это в Геную, да и продажа имущества займет немало времени.
Впрочем, я был бы счастлив, если бы ты все же нашел время и посетил родной дом, иначе мы опять рискуем не увидиться с тобой еще несколько лет. Признаться, ты до сих пор остаешься для меня единственным человеком, который всегда понимал меня, и с которым я готов поделиться самым сокровенным. Именно поэтому, даже если мы с тобой не встретимся в ближайшее время, я хочу доверить тебе все золото мира, тайну которого дядюшка передал мне. Все, что испокон веков собиралось Посвященными и хранилось у него до настоящего времени, покоится в месте, о котором я, по понятным причинам, не рискую сообщить тебе открытым текстом. Но, уверен, что ты поймешь мой эзопов язык.
То, о чем я пишу, спрятано глубоко под землей. Строение, откуда можно спуститься в недра земли, находится в том месте наших фамильных владений, куда закатывается вечернее солнце, последние лучи которого дают прекрасный эффект, открытый нами с тобой в далеком детстве. Ты, конечно же, помнишь, как мы любовались им с «чертового яйца», когда мальчишками скользили с него в воду. Эффект этот я запечатлел в том пейзаже, написанным с рыбацкой шхуны, который подарил тебе более года назад во время нашей последней встречи. Наш прекрасный Терринкурский берег не раз изображали с воды многие живописцы, но, как правило, все работы их были выполнены днем, по направлению солнечного света. Во всяком случае, ни у Геркона, ни у Сурета, ни у Веласкеса и ни у кого-либо из известных мне мастеров я не встречал изображения нашего с тобой эффекта, да и вряд ли встречу, так как наблюдаем он лишь с одного места и лишь в одно время года, в дни полной луны. Потому пусть он и будет отныне опознавательным знаком для отыскания того, к чему я покуда еще не притрагивался, ибо чувствую, что не готов для подобных потрясений.
Уверен, что ты догадался о каком месте идет речь. Дополню лишь то, что подземная комната с содержимым находится в самой глубине, в тупике, ибо сквозного выхода с другой стороны уже не существует, так как он был давно замурован дядюшкой. Если по какой-либо причине ты решишь отыскать комнату, то уверен, сделаешь это без особого труда.
Я же, хоть и являюсь теперь Хранителем, но вынужден покинуть родные места и потому был бы рад передать тебе в ведение все обязанности, возложенные на меня дядюшкой, а заодно и управление всем нашим поместьем и замком, так как Бонне уже стар, и мне больше не на кого все это оставить. Я отправляюсь в новую колонию с товаром и колонистами не позднее 30 числа этого месяца, пока на море еще благоприятствует погода и потому, если ты с моим помощником Вепре передашь ответ, то я успею прочесть его до своего отплытия.
Под конец письма хочу сообщить последние новости о себе. За три дня до дядюшкиной кончины у меня состоялось обручение с известной тебе особой – Луизой де Ла-Раме. Свадьба же состоится в колонии. Так мы решили, потому что хотим обосноваться там надолго, а может быть навсегда, ибо чувствую, что за последнее время я сильно изменился. Как ни странно, с некоторых пор  мне стали безразличны светская праздная суета и бессмысленные развлечения. Мне открылось, что в чрезмерности их лишь прожигается жизнь и мы уходим от главного нашего предназначения – проявления Божественного в себе. Божественное же есть не что иное как творчество, будь то деятельность в искусствах, в коих я имею немало талантов, или же будь то какая-либо иная деятельность, лишь бы человек чувствовал потребность в ней, отдаваясь ей полностью и не испытывая душевной неудовлетворенности. Сейчас каким-то шестым чувством мне видится, что именно творчество и вера в Божественное провидение способны дать ту истинную свободу, о которой мы все так любим рассуждать, но не понимаем  сути ее. Этому чувству, благодаря которому, я уверен, мы общаемся с Создателем, и посвятил я свой последний сонет, чем я рискую отвлечь твое время, памятуя, что ты всегда был истым ценителем моих стихов:
В шальной калейдоскоп фортуны-шлюхи
Весь я не погружался ни на миг:
Я видел все, я слышал, щупал, нюхал,
Я пробовал от скуки на язык –
Все вскользь… Увы, казалось: только снится
Мирских делишек пестрый карнавал!
Я лишь Свободы робкие зарницы
Шестым чутьем угадывал, искал…
Пять чувств оставил миру Аристотель.
Прощупал мир я вдоль и поперек
И чувства все порастрепал в лохмотья –
Свободы отыскать нигде не смог.
Пять чувств кормил всю жизнь я до отвала,
Шестое чувство – вечно голодало.*   (Я.Харон, Ю.Вейнерт)

Видимую же свободу от нашего лицемерного суетного мира я надеюсь обрести на недавно открытом нами далеком и прекрасном берегу. Здесь, на новом месте, я решил посвятить себя семье, живописи и словесным искусствам, насколько это будет удаваться мне, совмещая эти желанные моему сердцу занятия с посильным участием в необходимой работе по обустройству колонии.
Денежное и хозяйственное благополучие меня беспокоит в меньшей степени, ибо мне назначено неплохое жалованье, а главное – отписаны земли в устье Тавассы, с которых я, безусловно, буду иметь немалый доход. У Лилианской компании большие планы по возведению здесь крепости, скорейшему строительству крупного города и порта. Планы настолько грандиозные, что я, испугавшись ответственной миссии губернатора, возложенной на меня, договорился с компанией и с королевским представителем о собственном понижении в должности до скромного советника губернатора и передачи губернаторских полномочий моему другу – Франсуа де Гелю. Он и без того потратил немало сил на обустройство форта, так же как и назначенный хозяйственным управляющим колонии Ричард Гью, о котором я тоже писал тебе. Эти люди, по общему мнению, могут принести наибольшую пользу в новом деле, и потому мне пришло в голову, по согласованию с Раймоном де Ласкаром, назвать форт их именами. Теперь на  картах  появится новая Тавасская колония с фортом Гель-Гью. Я надеюсь, что нашими общими усилиями в скором времени Гель-Гью превратится в цветущий город и порт, который станет воротами в новые земли.
На этом я заканчиваю и прошу тебя заказать мессу за упокой души нашего дядюшки Экара дю Вентре, а также жду ответа на мои предложения по управлению Кунст-Фишем.
С любовью, твой брат Гильом дю Вентре. 14 октября 1698 года.

Отложив текст, я лег на диван и, закрыл глаза. Мне вспомнилось оставленное за крылом самолета зурбаганское лето. Я увидел старый замок Кунст-Фиш, который был свидетелем давно канувших в лету событий лилианской истории, уютный дом моего друга под Зурбаганом и яхту миллионера Кренгана, на которой мне пришлось пережить немало волнительных минут.
Мне вспомнилось то сладостное ощущение безопасности, когда я, погруженный в теплую морскую воду, держался за выступающий из нее огромный черный валун, скользкий и покатый как  яйцо. Я вновь увидел вечернее солнце, которое медленно садилось между двух горных склонов, освещая все вокруг оранжевым светом. Свет преломлялся сквозь бойницы старой башни Кунст-Фиша и рассыпался на несколько разноцветных лучей, создавая тем самым редкий эффект, достойный быть запечатленным на холсте. Я закрыл глаза, а в сознании моем четко всплыл образ Охотничьего домика – старинной генуэзской крепостицы с подземным ходом, притулившейся в той самой нише между двумя вершинами, куда ранней осенью, в дни полной луны, закатывается умиротворенное оранжевое светило.

***
Меня разбудил звонок в дверь. Я посмотрел на часы. Была половина четвертого утра. «И дома покоя нет. Нормальные люди в такое время не ходят», – подумал я сквозь сон. Через минуту звякнуло еще раз. «Никто не знает, что я приехал. Не буду открывать, и все тут».
Я накрылся с головой одеялом в надежде, что звонки прекратятся и эти идиоты уйдут куда подальше. Звонки прекратились, но через несколько минут зазвонил мобильник.
Чертыхаясь, я вскочил с постели и схватил трубку.
– Ну, – раздраженно выдавил я.
В трубке послышалось шмыганье носом.
– Борис? Это я звоню тебе в дверь, – услышал я знакомый женский голос, говоривший по-французски, и у меня вдруг екнуло в сердце. – У вас в Москве ужасно холодно, а у тебя над входом капает вода. Ты ведь дома? Откроешь мне, наконец? Я могу отпускать такси?
– Такси? – переспросил я в недоумении, с трудом веря в происходящее. – Кто это?
– О Господи, – вздохнули в трубке. – Это я, Жанна. Просыпайся же, дорогой!
Я наскоро натянул штаны и кинулся к дверям. Скатываясь вниз головой по скользким ступенькам мокрой деревянной лестницы, я поймал себя на мысли, что, кажется, понял истинную причину тоски, которая навалилась на меня, когда я покидал Зурбаган.

           Самара–Зурбаган–Москва. 2001–2002 гг.
Оглавление

Глава 1. В которой я лечу в Зурбаган
Глава 2. В которой я становлюсь свидетелем
странного события..
Глава 3. В которой я становлюсь шпионом
                «Всё золото мира»
«Поворот»
Глава 4. В которой у меня появляется новый интересс
«Счастливый случай в аду»
Глава 5. В которой я сильно испугался
Глава 6. В которой я попадаю в светское общество
«Единственное предложение судьбы»
Глава 7. В которой происходит нечто мистическое
«Предчувствие событий»
Глава 8 В которой мы приступаем к частному
расследованию..
Глава 9 В которой я сильно пожалел о том,
что приехал в эту страну.
«Побуждение к действиям»
Глава 10. В которой мы продолжаем
наше расследование
Глава 11. В которой мы приблизились к разгадке
«Взгляд в зазеркалье»
Глава 12. Маленькая, но неприятная
«Убедительные доводы»
Глава 13. В которой одной тайной становится
меньше
«Ясность цели»
Глава 14. В которой происходит драматическая
развязка
Глава 15. В которой я подвергнулся ещё
нескольким потрясениям
«Ясность цели» (продолжение)
«Эпилог»