Парыж 06. Французские иероглифы

Сепия тут стала мигать. А местами облыжно, аж покровно походить на правду…

Радуга брызжет, распадается на запчасти: красные, зелёные, рыжие.

Каждый охотник желает знать где сидит… художница, едрёна мать.

Дамочка что ли? фазанистая, фасонистая, писает фасолисто, кладёт кучно в холст, не под куст: фас кучерявый! фаз! фуд! фас, зад, фа-сад, соль-ля-сисад, садо-мазо, маркиза, псина бульдожемордая!

Знаем-знаем, про постмодернизмы, о плагиатах, не надо нам втирать.

В спину.

Радугу. Самую что ни на есть обыкновенную, из нынешних модернов.

Мы не лохи, как некоторые, у которых дома деревянные: сидятъ, ждут пожару на Михаила-архангела, так и будет, ей-ей.

Тьфу, чёб не сглазить.

А судьба! и никуда от неё!

Цвет – это всего лишь длины волн, хоть их и семь: это для удобств производства красок, а не от красоты зрелища разложения.

Потому и складываются цвета в очередь, а не как попало.

И на Марсе так же, и на Сатурне, только дивиться там некому пока что.

Не летал Леонов на Марс.

Да и спектр семицветный – не круглобанки для спины, а расхристанный, по косточкам, белый свет, на усмотрение глазом.


// Физика заурядная, ландау.

Свет – с лёгкой руки чьей-то – кванты, а не поток даровой солнечной энергии.

Да и Эйнштейн – не Эйнштейн, когда без жены, причём тут радуга с фазаном, хоть и еврей, далеко не фиолетовый, не голубой, а еврейский, обрезной, не Ландау с большой буквы, даже не Марк Зэт гетеросексуальный, на Джойса похож: один в один, если бы не новая типографика.

В жене его марфе её, затулич? Нет, в Милеве, в Марич всё было дело.

Она писала еврейские формулы для всего мира, отдаваясь Эйнштейну-мужу с биологической частотой потребности.

И и то это было поначалу, хоть и не красавица, зато умница. А вот после не отдавалась совсем – согласно договору о гипотетической нобелевке. Взамен стирала бельё Альберта и носила в его комнату завтраки с обедами.

И Её-моё-энергия, равная квадрату скорости дарового света, помноженной на массу разложенной на запчасти элементарной единицы – её рук и ума дело: честь ей и хвала, не в пример жулику Альберту. Хотя и она тут не первая выдумщица. Был ещё Пуанкаре, и был Умов. Но Умов в патентные бюро не ходил, а Пуанкаре пошёл и обломился. Потому что Альберт там работал клерком и чужие патенты наматывал на собственные усы.

Кто об этом знает? Да никто, кроме знающих Альберта не понаслышке.

Итак, не каждая еврейская спина с подагрой.

Не каждый Альберт – Эйнштейн.

Зато каждая спина любого еврея заканчивается с началом задницы, и точной границы тех сопредельных территорий не прописано, разве что от копчика начать считать позвонки: так тож седьмой выйдет, вот же совпаденьице!

Те границы в деловом совершенстве знают лишь профессиональные экзекуторы, которым выдали рецепты лечения провинившегося – вруна и плагиатора. //


Хоть бы инициалы жёнины этот конченый Эйнштейнище в формулу бы вставил, и то бы хоть какая-нибудь почётная дань была.


***


Отвлеклись. Отдохнули на физике жён и мужей израелевых.

Честно сказать, не любит автор израельчан: много врут, много средь их банкиров и ни одного жнеца, и ни одного сантехника.

Может и не так. Чем они питаются? Не одной же мацой!

Подруга одна – она русская – сообщает: евреи и еврейки по-особому пахнут. Ну и ну! Вот это хвантазия. Хотя кто его знает: я не принюхивался.

Единственная еврейка, с которой я имел некоторые дела, ну вы понимаете, вовсе не пахла по-особенному.

Зато она обожала воспроизводить позиции китайских иероглифов.

И, застывая в какой-либо позе, велела угадывать куда – для достижения гармонии – приставлять чёрточки и палочки, и с какой частотой натыкивать точки.

И я добросовестно учился её китайской грамоте.

Пыхтел, потел, доводил до совершенства.

После отмывали иероглифы. Под душем. Забрюхатела чертовка. Иероглифы – это такой приёмчик был, как оказалось.


***


Стало быть, горничная, уборщица, официантка, явно не без национальности.

Что-что? Как это без национальности? Это дело надо поправить.

Мозг поправит, трепануто кивая черепом.

Кто же это входит к нам, в нашу историю, так артистично?

Завтрак принесли в постель? Ух ты! Давай-ка его сюда! Ну и ножки! А фартучек! Вышивку оближешь: такие там перси намулёваны!

Кто тут был сервисом недоволен? Ах, это был наш дружище-недоросль Малёха!

Принюхиваемся.

Повеяло мюнихской рулькой: не может быть: мы в Париже!

Нос уточняет: фазан жареный.

Глаз неужто врёт: не официантка!

Не оплачен сервис.

Ошибочка вышла.

Не в тот номер меню подали.

Ну, и нарядец, однакож! Макензи Уоллес.

Врёт опять.

У цветах усё алых тами!

Будто токо что из Саратова.

Что не на Дону, но с казаками.

Которым что до татар рукой подать, что пароход с мели снять, не просушивая одежды.

Ибо запасного белья у матросиков нет: а так высохнут.

Запросто.

Легко.

Тащит-несёт.

Дамочка служивая.

Может отдаться.

Без тележки.

Или на ней.

Или под.

Если большая бы.

Руками с рукавами.

Несёт.

Несёт.

Поднашивает.

С под носом.

Подошла.

С серебряным.

Не в виде частного исключения и проверки читателя на знание русского, а просто оловяного не было в буфете. Был только оловянный. А металл данный не фонтан, а номер в табличке Менделеева.

Всего-то.

Нет, не официантка.

Саратовка.

Разбойница.

Делает вид.

А под фижмой пистоль на резинке.

К каркасу привязан.

Всё-то мы знаем: читаем литературу потому как. Слизываем и наматываем.

А в литературе как: в литературе «враз дёрнет, наставит в секунду, и в минуту грабанёт». Цитирую у самого себя, так что в онлайнплагиате даже не ройтесь.

Или всётки она?

Настоящая постперестроечная диссидентка: не прошла в журналистику, устроилась как смогла, и то хлебушек, всяко лучше, чем пожилые запчасти чамкать и ойкать беспричинно.

В постреннесансных романах всё всегда так: неожиданно и некстати.

Плюя на сюжет, и на автора.

Бабы малоперсонажные, без перспектив, вылетают. Откуда-то сбоку-припёку.

Не по сигналу сверху: самостоятельно.

Дуры потому как.

Не стая фазаних, нет.

Одна.

Одна. Ещё одна. Раз-два-троилась. Степень, логарифм, синус.

И как-то на «Ф» распараболилось.

Мокро за шиворотом, а приятно затекает в грудь.

Вот что означает «фиолетово ей».

Тёплый это дождик, а сам холоднее синего: посмотрите сами спектр и убедитесь в какую сторону бежит Кельвина шкала.

Во: с Флейтой, млин!

Что ж они такое творят!

Саратовки эти!

С Угадайки-тож.

С Флейтой!

Чего ради творят?

Куда Флейту можно пристроить?

В какую дырку вставить, в какой род и рот, в какой институт благородных девиц?

Ладно, что не с Арфой припёрлась!

А то б!

На арфе и отымели бы.

И Арфу бы отымели, отколошматили б ей. Все ниццкие струны лазурные.

Ничего, что барин неумёха, зато возница дока – покажет брод дамин и юбку поддержит-подфорсит и фалды завернёт как надо, чтобы не мешали процессу.

Тут музыка: долгая, странная, басовая, си бемоль.

Что это?

Стали имать, будто с саратовки начали.

А поднос из рук взять забыли.

Бьётся стекло в судорогах на кафельном полу.

Так по логике-то-с.

Такие теперь сочинители-с.

Всё бы им флейту даром сосать, извлекать содержимое, а в нотах ни бельмэ, и на дырочки не жмут, а их не одна, а несколько, и у каждой дырочки свой голос и бемоль, а ещё можно пальчиком муссировать дырочку, получится трель и кайф.

Ни черта не понимают: ни в музыке, ни в любви, ни в нотной грамоте, ни даже в дырищах не сориентируются.

Объекты самонадувательства!

Ах это музыка нашей планеты звучала так нештяк: за последние двести миллионов лет.

Ладно, ладно, замах оценили.

Автору зачёт. Но сильно после.

Режиссёру зачёт.

Композитору двойка: за плагиат.

-------------------------

Метки: Парыж, WLiteratur, забугром