Симфония Разума и Безумия в Семи Частях

Часть I: Кабинет Доктора Кляйна, или Введение в Абсурд

  Дверь в мой кабинет всегда скрипит. Это не специально, клянусь. Просто дерево, как и человеческая психика, имеет свои причуды и склонность к драматическим эффектам. Сегодня вечером ко мне пожаловал господин Иванов, человек, казалось бы, нормальный, если, конечно, вообще существует такое понятие, как нормальность. Впрочем, в моем кабинете нормальность быстро теряет свою актуальность, как прошлогодний номер журнала "Плейбой".
  Господин Иванов, нервно теребя в руках свой помятый котелок, начал с ходу, без предисловий, что уже само по себе подозрительно. Обычно люди предпочитают сначала покрутиться вокруг да около, как кошка вокруг миски с объедками, прежде чем выложить всю свою душевную требуху.
  "Доктор Кляйн, – произнес он с таким видом, будто сообщал мне о начале Третьей мировой войны, – я… я больше не могу. Эти духовные переживания… они меня преследуют."
  Я откинулся в своем кожаном кресле, которое, к слову, видело на своем веку больше человеческих страданий, чем поле битвы под Ватерлоо. "Духовные переживания, говорите? Это как, если бы ваша душа решила устроить вечеринку, а вас не пригласили?"
  Господин Иванов посмотрел на меня с укоризной, словно я оскорбил его религиозные чувства. Ах, религиозные чувства… это же как аппендикс – вроде и есть, а вроде и непонятно, зачем нужно. "Нет, доктор, вы не понимаете. Я имею в виду… просветление, нирвану, сатори, вот это вот все."
  "А, понятно, меню духовного фастфуда. И что же вас беспокоит в этом духовном гастрономическом туре?" – спросил я, доставая из ящика стола коробку сигар.  В кабинете психоаналитика всегда должен быть дым и запах старой кожи – это создает атмосферу, знаете ли. Атмосферу безысходности, что, в общем-то, недалеко от истины.
  "Я… я начал сомневаться. Если все эти духовные переживания – всего лишь продукты моего собственного ума, порожденные традицией и практикой… то какой в них смысл?" – пробормотал господин Иванов, словно боялся, что его мысли услышит какой-то духовный цензор.
  "А вот это уже интересно, – сказал я, прикуривая сигару. – Вы начали задавать вопросы. Это уже прогресс. Обычно люди предпочитают глотать духовную пилюлю, не разжевывая, и запивать ее литрами самообмана. Вы же решили покопаться в ингредиентах, так сказать."
  Господин Иванов вздохнул. "Но, доктор, если это так… если все это – иллюзия… то и сама эта идея – тоже иллюзия, не так ли? Ум говорит, что просветление – это фикция, но ведь этот ум – тоже часть фикции!"
  Я выпустил клуб дыма, который лениво поплыл к потолку. "Браво, господин Иванов. Вы только что обнаружили экзистенциальный парадокс, который мучает философов уже тысячелетия. Добро пожаловать в клуб. У нас тут печенье и отчаяние."
Часть II: Критика Критики, или Западня Рационализма
  "Вы говорите, что духовные переживания – это продукты ума, – продолжил господин Иванов, –  что они порождены традицией и практикой. Но разве сама эта критика не является продуктом определенной традиции? Западной рационалистической традиции, если быть точным?"
  "О, вы сегодня прямо в ударе, – заметил я, с удовольствием наблюдая за его интеллектуальным метанием. –  Вы начинаете понимать, что критика – это тоже всего лишь игра, только с другими правилами."
  "Но как же тогда быть?" – спросил он с отчаянием в голосе. "Если любая система взглядов, включая скептицизм, – всего лишь умственный конструктор, то где же истина? Где выход?"
  "Выход? – переспросил я, ухмыльнувшись. – Вы хотите найти выход из лабиринта, который сами же себе и построили?  Это как пытаться сбежать из собственной головы.  Впрочем, многие пытаются, и некоторые даже достигают успеха –  в психиатрической лечебнице, например."

  Господин Иванов не оценил мой черный юмор. Видимо, его духовные поиски были слишком серьезными, чтобы переварить дозу цинизма.  "Вы же сами, доктор, – сказал он, –  критикуете традиции за субъективность. Но разве скепсис – это не такая же условная система взглядов? Разве западный рационализм – это не просто еще одна традиция?"
  "Бинго! – воскликнул я. – Вы начинаете видеть.  Скепсис – это всего лишь еще одна религия, только без бога, но с таким же набором догм и ритуалов.  Ритуал сомнения, догма о рациональности, культ доказательств – все на месте.  Просто вместо попов – философы, вместо молитв – научные статьи, вместо ада – академический провал.  Суть та же –  попытка структурировать хаос бытия, навязать ему какую-то понятную, пусть и иллюзорную, форму."
  "То есть, когда вы говорите, что все духовные состояния сфабрикованы, –  продолжил господин Иванов, –  вы просто меняете один набор верований на другой? Вы просто предлагаете мне перейти из секты просветленных в секту скептиков?"
  "В точку, мой друг, в самую точку! –  Я похлопал его по плечу, чуть не сбив с него котелок. –  Психоанализ, в сущности, это и есть секта скептиков высшей пробы. Мы проповедуем разоблачение иллюзий, но сами при этом живем в иллюзии, что это разоблачение как-то нас спасет.  Забавно, не правда ли?  Как говорил один мой коллега, психоанализ – это как религия для атеистов, только еще дороже."

Часть III: Игры Ума, или Театр Абсурда

  "Так что же получается? –  спросил господин Иванов, совсем уже растерянный. –  Все бессмысленно? Все – игра ума?  И просветление, и скептицизм, и даже психоанализ?"
  "Абсолютно верно, –  подтвердил я. –  Все – театр абсурда, поставленный нашим собственным разумом.  Мы – актеры, режиссеры, и публика в одном лице.  Мы пишем сценарий, играем роли, и сами же аплодируем или свистим.  И самое смешное –  мы думаем, что все это имеет какой-то смысл."

"Но если это игра… то кто тогда играет?" –  спросил господин Иванов.  Это был хороший вопрос.  Даже для пациента.
  "А вот это, мой друг, –  сказал я,  –  вопрос на миллион долларов, или, в нашем случае, на гонорар за психоаналитический сеанс.  Кто играет?  Кто наблюдает за игрой?  Кто осознает, что это всего лишь игра?  Ум?  Но ведь ум – тоже часть игры.  Это как спросить: «Кто пишет сценарий в сценарии?»  Бесконечная рекурсия, как говорил мой друг Эшер, пока тот не сошел с ума, пытаясь это нарисовать."
  Я затянулся сигарой и выпустил кольцо дыма. "Представьте себе театр, господин Иванов.  На сцене –  актеры в масках, играют драму о духовных поисках, просветлении, нирване и прочей чепухе.  Зрители в зале –  тоже в масках,  кто-то плачет, кто-то смеется, кто-то зевает.  Но за всем этим, за сценой, за залом,  есть…  пустота.  Или, если хотите,  чистый холст, на котором разворачивается вся эта трагикомедия.  Или, еще лучше,  темный экран, на котором мелькают тени наших проекций, наших желаний, наших страхов."
  "И что же это за пустота или темный экран?" –  спросил господин Иванов с явным интересом.  Кажется, черный юмор начал пробивать броню его духовного томления.
"А вот это, –  сказал я,  –  и есть самое интересное.  Это то, что остается, когда вы перестаете делить опыт на истинный и ложный, настоящий и сфабрикованный.  Это то, что остается, когда вы перестаете пытаться найти смысл в бессмысленном.  Это то, что остается, когда вы просто…  смотрите."

Часть IV:  Признание Игры, или Освобождение от Иллюзий

"Вы хотите сказать…  что истинная свобода –  не в отрицании всех переживаний, а в признании…  что это игры ума?" –  спросил господин Иванов, медленно, как будто пережевывая каждое слово.

  "Именно, –  подтвердил я. –  Истинная свобода –  в осознании того, что вы – актер, играющий роль искателя просветления, или роль скептика, или роль психоаналитика, или любую другую роль, какую только вздумаете.  Но вы –  не только актер.  Вы –  и сцена, и зрительный зал, и даже сам театр.  Вы –  все это вместе, и ничто из этого в отдельности."
  "Но как же тогда…  жить?" –  спросил господин Иванов, словно я только что отменил все законы физики и морали.  "Если все –  игра, то какой смысл во всем этом?"
  "Смысл? –  переспросил я,  усмехнувшись. –  Вы все еще ищете смысл?  После всего, что мы обсудили?  Смысл –  это тоже игра ума, господин Иванов.  Попытка навязать порядок хаосу,  успокоить свой экзистенциальный страх.  Но хаос не нуждается в порядке, страх не нуждается в успокоении.  Они просто есть.  Как скрип моей двери, как запах сигар, как ваш помятый котелок.  Все это –  часть игры."
  "Но если нет смысла…  то что же есть?" –  не унимался господин Иванов.  Этот пациент был настойчив, как таракан в коммунальной квартире.
  "Есть игра, господин Иванов, –  сказал я,  –  есть сама игра.  И в этом –  вся прелесть.  Вы можете играть любую роль, какую захотите, зная при этом, что это всего лишь роль.  Вы можете искать просветление, или отрицать его, или анализировать его,  или просто…  наблюдать за всем этим цирком.  Выбор за вами.  Но помните одно –  это всего лишь игра.  И даже ваш ум, который осознает эту игру, –  тоже часть игры."

Часть V:  Кто Осознает Игру, или Призрак в Машине

  "Но кто тогда осознает эту игру?" –  повторил господин Иванов свой вопрос, словно заевшая пластинка.  "Если ум –  часть игры, то кто же тогда…  наблюдатель?  Кто этот кто?"
  "А вот это, –  сказал я,  –  вопрос, который задают все философы, мистики и,  чего греха таить,  психоаналитики,  уже много веков.  И,  боюсь,  у меня нет для вас готового ответа, господин Иванов.  Если бы у меня был ответ, я бы, наверное, уже давно сидел где-нибудь на Багамах, попивая коктейли и раздавая просветление за деньги.  Но,  увы,  я всего лишь скромный психоаналитик, ковыряющийся в грязном белье человеческой психики."
  Я снова затянулся сигарой,  размышляя над его вопросом.  "Может быть,  этот кто –  это просто…  осознание.  Просто  способность  видеть  игру  как  игру.  Не  отождествляться  с  ролями,  не  верить  в  сценарий,  не  принимать  театр  за  реальность.  Может быть,  это и есть  то,  что  называют  просветлением,  только  без  мистики  и  пафоса."
  "Но ведь это же…  абсурдно!" –  воскликнул господин Иванов.  "Осознать, что все –  абсурд, и в этом найти…  освобождение?  Это же какой-то черный юмор, доктор Кляйн!"
  "Черный юмор –  это вообще основа жизни, господин Иванов, –  заметил я. –  Жизнь –  это трагедия для тех, кто чувствует, и комедия для тех, кто думает.  А абсурд…  абсурд –  это просто констатация факта.  Факт того, что мы живем в мире, лишенном  объективного смысла,  но при этом  отчаянно  пытаемся  его  найти.  И  в  этом  есть  своя  комическая  прелесть,  если  уметь  смотреть  на  это  с  нужной  перспективы."

Часть VI:  Подлинность в Игре, или Маскарад Без Масок

  "Вы говорите,  смотреть с нужной перспективы, –  сказал господин Иванов,  задумчиво глядя на дым от моей сигары.  –  Но какая это перспектива?  Как ее достичь?  Как перестать  делить  опыт  на  истинный  и  ложный,  настоящий  и  сфабрикованный?"
  "А  вот  здесь,  мой  друг,  –  сказал  я,  –  начинается  самое  интересное.  Вы  спрашиваете  о  перспективе,  но  перспектива  –  это  тоже  всего  лишь  точка  зрения,  всего  лишь  одна  из  множества  ролей,  которые  вы  можете  играть.  Вместо  того,  чтобы  искать  нужную  перспективу,  попробуйте  перестать  искать  вообще.  Перестаньте  пытаться  классифицировать  опыт,  разделять  его  на  категории,  навешивать  ярлыки.  Просто  позвольте  ему  быть."

"Просто  позволить  ему  быть?" –  переспросил  господин  Иванов  с  недоверием.  "Это  звучит  слишком…  просто.  Слишком…  по-буддистски,  что  ли."
  "Буддизм  –  это  тоже  всего  лишь  одна  из  множества  игр,  господин  Иванов,  –  заметил  я.  –  Игра  в  просветление,  игра  в  отречение,  игра  в  медитацию.  Но  если  вы  хотите  играть  в  буддизм,  пожалуйста,  кто  вам  мешает?  Главное  –  не  забывайте,  что  это  всего  лишь  игра.  И  даже  просто  позволить  ему  быть  –  это  тоже  может  стать  очередной  игрой  ума,  очередной  духовной  практикой."
  "Так  что  же  тогда  …  подлинно?" –  спросил  господин  Иванов,  почти  шепотом.  "Если  все  –  игра,  если  все  –  иллюзия,  то  где  же  тогда  …  подлинное?"
  Я  выпустил  последний  клуб  дыма  от  сигары,  которая  почти  догорела.  "Подлинное,  господин  Иванов,  –  сказал  я,  –  это  то,  что  остается,  когда  вы  перестаете  искать  подлинность.  Это  то,  что  остается,  когда  вы  снимаете  все  маски,  когда  вы  перестаете  играть  роли,  когда  вы  просто  …  есть.  Это  то,  что  есть  здесь  и  сейчас,  в  этот  самый  момент,  в  этой  самой  комнате,  среди  запаха  старой  кожи,  дымка  сигары  и  скрипа  двери.  Это  то,  что  вы  ощущаете,  то,  что  вы  переживаете,  то,  что  вы  есть  –  во  всей  своей  абсурдной,  комичной  и  трагической  полноте."

Часть VII:  Послесловие, или Смех в Пустоте

  Господин Иванов  молчал,  кажется,  переваривая  все  услышанное.  Наконец,  он  поднял  голову  и  слабо  улыбнулся.  "Знаете,  доктор  Кляйн,  –  сказал  он,  –  вы  настоящий  …  черный  юморист  от  психоанализа."
  Я  усмехнулся  в  ответ.  "А  вы,  господин  Иванов,  настоящий  …  пациент  от  духовных  поисков.  Мы  отлично  дополняем  друг  друга,  не  правда  ли?"

  Он  снова  улыбнулся,  уже  более  широко.  "Пожалуй,  вы  правы.  Может  быть,  вся  эта  духовная  чепуха  –  это  и  есть  …  повод  для  смеха.  Смеха  над  самим  собой,  над  своими  поисками,  над  своим  умом."
  "Именно,  господин  Иванов,  именно,  –  подтвердил  я.  –  Смех  в  пустоте  –  это  лучшая  медитация.  Это  единственный  подлинный  духовный  опыт,  который  нам  доступен  в  этом  абсурдном  театре  жизни."
  Господин Иванов встал,  надел  свой  помятый  котелок  и  направился  к  двери.  "Спасибо,  доктор  Кляйн,  –  сказал  он,  –  сегодняшний  сеанс  был…  просветляющим.  В  своем  роде."
  "Всегда  рад  помочь,  господин  Иванов,  –  ответил  я.  –  Приходите  еще.  У  нас  еще  много  иллюзий  для  разоблачения  и  много  поводов  для  смеха."
  Дверь  за  господином  Ивановым  скрипнула,  как  обычно.  Я  остался  сидеть  в  своем  кресле,  глядя  на  догорающую  сигару.  Смех  в  пустоте…  да,  пожалуй,  в  этом  что-то  есть.  По  крайней  мере,  это  честно.  И  чертовски  забавно.
  И  кто  знает,  может  быть,  именно  этот  смех  и  есть  то  самое  "подлинное",  которое  мы  так  тщетно  ищем  в  лабиринтах  своего  ума.  А  если  нет…  ну  и  черт  с  ним.  В  конце  концов,  это  всего  лишь  игра.  И  игра  должна  продолжаться.  Даже  если  единственный  зритель  в  этом  театре  абсурда  –  сама  пустота.  И  даже  если  она  тоже  смеется  над  нами  всеми.  Смех  в  пустоте…  какая  симфония!