Глава девятая. В обозе армии Колчака

               


           Не успели мы свалить сено в сенник, как в ограду зашел десятский  Игнат Воробьёв и оповестил: « Гришка! Запрягай парой в одни сани и подъезжай к комендатуре».
  Вот, думаю: « Попали из огня , да в полымя».
         Запрягли мы с отцом лошадей в сани с отводами: Карюху в корень и Пегашку  пристяжным. Наложили в сани сена и мешок овса, пуда на два.   Мать собрала мне немного харчишек, заплакала и проводила за ворота.
          Возле комендатуры мои сани загрузили большими деревянными ящиками с телефонной аппаратурой. На  один из ящиков сел обозный казак пожилого возраста, с шашкой на боку и с винтовкой за плечами. Он указал мне, чтобы я ехал к дому Ивана Супруна, где у дома на улице стояло шесть, также загруженных  пароконных подвод. И так у каждого дома по всей окраине села стояли подводы, загруженные разным военным имуществом. Мы с казаком зашли в избу, где сидели человек шесть подводчиков. Среди них были двое наших ключинских: Степан Супрун и Коля Цыган
      Казак всем нам объявил:
 --Лошадей не выпрягать. Кормить их запряженными,   опустив только  чересседельники. Самим в избе не разуваться ни днём, ни ночью без моего разрешения никуда не отлучаться!
      Сказав это, казак удалился. И только он вышел, как Коля Цыган тут же завопил:
    - Вот это распорядок! Да нас же, не раздевши-то  вша одолеет! Долго ли напарить в одежде вшей?!
    - Привыкай, браток,--ответили ему два мужика.--Ты вот тут первый день, а мы  из-под самого Новосёлова мыкаем уже третью неделю не раздеваясь.
    - Нет! Я привыкать не намерен,--продолжал Коля.--У вас тут пароконные подводы. А у меня одна единственная клячонка. И здеся, и дома. И там у меня тоже семья, жена, дети. Что они, замёрзнуть должны без дров? Нет, завтра же с утра пойду к коменданту и буду просить, чтобы меня отпустили.
И так, от нечего делать мы, возницы, балагурили между собою до поздней ночи, перезнакомившись друг с другом. Припоминаю, что два парня,  годом старше меня, были из села Грузенки и везли груз белых от Тукая, находясь в подводах вторую неделю. Уснули глубокой ночью, не раздеваясь, сидя на лавке.
      Утром пришел обозный казак и  распорядился напоить лошадей из ведер, не распрягая. Воду брали из кадушки, которую привёз хозяин на своей кляче. Был он пожилого возраста, лет шестидесяти. Его старший сын Иван, потерявший ногу на войне, жил отдельно, а второй сын Емельян, служил в армии  Колчака.
      Раздавая нам воду из своей кадушки, старик ругал на чём свет стоит Колчака и его воинство. Мы предупредили его, чтобы он вёл себя осторожнее, на что тот ответил, что уже стар и смерти не боится, но пожить ещё хочет, чтобы дождаться когда партизаны и Красная армия разобьют Колчака. На этом он и закончил свою брань.
      Часов в 12 дня прибыло пополнение подвод с возницами, крестьянами из села Светловодка. После этого двух новосёловских мужиков и Колю Цыгана отпустили по домам.
        Под вечер я попросился у своего обозного казака ( старшего по обозу) сбегать домой, чтобы одеться потеплее. Он посмотрел, что на мне шуба надета прямо на рубашку и разрешил, но предупредил, чтобы я сбегал побыстрее. Дома я не задерживался, надел под шубу тужурочку. Взял шарф. Мать быстро собрала свежие харчишки и я поскорее пошёл обратно. Когда подходил к мосту, то  услышал пулемётную стрельбу. Меня сразу бросило в дрожь. Во-первых,  я никогда ранее не слышал пулемётной стрельбы и она подействовала на меня ошеломляюще. Во-вторых, я боялся, что сейчас по тревоге выстраивают обоз, а я в отлучке. Но к счастью, никакой тревоги не было. Это пулемётчики вели пристрелку своего пулемёта, установленного у здания  общественного хлебного магазина. За первой очередью последовала и вторая очередь примерно из десяти выстрелов и в ответ гулкое эхо прокатилось по северному склону Маяковой горы. А я продолжал быстро двигаться в своё обозное подразделение. Прибыв, доложил о прибытии своему обозному казаку. Всё обошлось благополучно. И я успокоился.
     Вторую ночь мы переночевали в той же избе старика Супруна, не раздеваясь и сидя на лавках. Днём вели непринуждённые разговоры и присматривали за лошадьми. В середине дня раздалась пулемётная стрельба. Обозный казак, открыв дверь избы, не заходя, известил нас: «Быстро приготовить лошадей и построиться в обоз!»
    Мы выскочили из избы и стали выравнивать своих  лошадей, строясь в обоз. По улице бегали  пешие и скакали конные казаки. Раздавались строгие и чёткие команды. На другом краю села, с чердака избёнки Ивана Нестеренко продолжал стучать пулемёт, от которого катилось гулкое эхо. Остальные пулемёты молчали. Всего вокруг села их было установлено примерно шесть или девять единиц.
   Обоз выстроился и потянулся по тракту в сторону Медведского. Послышались иронические голоса возниц или подводчиков: « Поехали отступать от партизан.» Так мы проехали три версты с гаком. Потом услышали команду: «Остановить обоз! Вертайтесь обратно!»
     К вечеру мы возвратились в Ключи,  остановились всяк у своего прежнего дома и стали кормить лошадей. Узнали.,что разъезд партизанской разведки, примерно 10-12 всадников, подъехал из Рыбалки к окраине Ключей. По нему была открыта стрельба из пулемёта. Поэтому и был поднят по тревоге обоз. Но разъезд партизан повернул обратно и умчался в Рыбалку, после чего и завернули наш обоз обратно. Глубокой ночью нас опять подняли по тревоге и обоз двинулся в село Медведское. А вслед за ним отступили и конные казаки, оставив село Ключи навсегда.
      В Медведское мы прибыли на рассвете. В центре села  обоз повернули на запад по Яковской улице, в конце которой и расквартировали по домам. Я всё время держался за Степаном  Супруновым. Остановились мы в одном доме той же группой, что стояли вместе в Ключах. Нам разрешили распрячь лошадей . Собрались мы в отведённой нам избе . Настроение у меня было подавленное: усталость, недосыпание и неуверенность в завтрашнем дне; куда мы едем и долго ли будем ехать ещё? Всё это действовало на меня удручающе, как на неискушенного в жизни подростка. В таком же настроении были и мои напарники. И тут к нашему удовольствию  в группе оказался на редкость весёлый и подвижной мужчина из села Светловодки в возрасте 35-40 лет, с окладистой чёрной бородой. Он тут же разогнал нашу тоску, воскликнув:
      «Ей, что вы, ребята, приуныли?! На войне унывать и тосковать не следует. А главное: надо стремиться хорошо поесть, иначе быстро потеряешь силы и ослабнешь. Давайте готовить обед».
       Он тут же сходил к своим саням, достал из своего мешка  стегно свиного мяса, попросил у хозяйки кастрюлю побольше, картошки, капусты и соли. При помощи молодой, весёлой  и подвижной хозяйки он сварил жирный,  наваристый  суп.  Мы все уселись за стол и от души пообедали. После обеда пили чай с сахаром-рафинадом. За обедом наш шеф- светловодский мужичок вёл весёлые разговоры. Рассказывал анекдоты. И в заключение сказал:
« Вот сейчас мы сварили и съели моё мясо. А завтра будем варить казённую говядину, ведь в нашем обозе немало подвод с говяжьими тушами. В том числе и на моём возу туши, закрытые брезентом.»
     Настроение наше после такого обеда, да ещё с речью  «самоучки-затейника» , улучшилось. Вечером мы сводили своих лошадей на водопой. По улице из Тарханки и Солгона к центру села двигались отступающие воинские части, тянулись беспрерывно конные подводы с солдатами и воинским грузом, ехали верховые конные казаки и солдаты. Раздавался скрип полозьев и храп лошадей. От их уставших тел исходил пар, а гривы покрывал лёгкий куржак. И на всё это заходящее, скупое  на тепло, сибирское солнце посылало свои последние лучи, отражаясь серебряным блеском на штыках солдатских винтовок, различных бляхах конской сбруи и на звёздочках офицерских погон.
    Заканчивался день 1 января 1920 года по новому календарю.

        Наш обозный командир-казак с вечера разрешил нам  лечь и поспать. Устроившись в избе на полу на своих шубах и тулупах, мы сразу заснули крепким сном, а ночью нас подняли по тревоге. Мы быстро запрягли лошадей и выехали за ворота ограды. По улице бегали обозные казаки, спрашивая, где хорунжий и куда двигаться. Вскоре последовала команда: «Двигаться к центру села, к штабу». Туда же убежал и хорунжий.
     По улице в три-четыре ряда двигались подводы. Недалеко от штаба остановились. Получилась пробка. Всё было забито обозами. Я старался держаться за возом Степана Супрунова.
Наконец мы услышали команду хорунжего:
«Обозные казаки! Наведите вы порядок! Вытянуть обоз в один ряд! Маршрут движения следующий: село Сохопта, село Подсосная и дальше на Кемчуг. Остановки только для кормления лошадей!»
    Быстро появились обозные казаки и стали наводить порядок, вытягивая обозы в один ряд. Когда хорунжий находился неподалеку от нас, то к нему обратился один из обозных казаков и  попросил разрешения отлучиться дня на три, чтобы заехать к семье в станицу Белый Яр под Ачинском. Хорунжий разрешил и тут же сказал:
 «Только вряд ли ты  попадёшь в Белый Яр? Ведь Ачинск обстреливает Красная  армия, о чём только что получено сообщение по телеграфу. Поэтому мы отступаем на Кемчуг, а не на Ачинск.»
       Наконец обоз вытянулся и тронулся в путь. Ночью мы проехали Сохопту и на рассвете прибыли в  село Скоробогатово. Там оставались часа на полтора попили чаю у крестьян и двинулись дальше в село Подсосненское. Дорога шла по  равнинным полям и лугам Причулымской низменности. Справа по ходу расстилалась горная цепь, покрытая хвойными лесами. Как вперёд, так и назад по дороге не было видно ни конца, ни края нашего обоза. На лугах стояло много зародов  сена.  И все подводчики, с разрешения обозных казаков, запасались сеном с этих зародов, растащив и разбив их основательно, причинив тем самым невосполнимый ущерб их владельцам, то есть труженикам крестьянам.

       В середине дня 2 января мы прибыли в село Подсоснеское. Это было большое и богатое крестьянское село, стоящее на берегу Чулыма. На юг от него вверх по Чулыму залегали горы и тянулась сплошная тайга на 45 вёрст до села Курбатова, где начинались густо заселённые степи  Балахтинского р-на.
     Остановились мы на площади, где возвышалась белокаменная церковь с высокой колокольней. А на колокольне стоял пулемёт «Максима»  и при нём расчёт из трёх солдат. Пока мы стояли на площади, то мимо нас в  нижнюю часть села прошло до десяти казачьих сотен, строем по три всадника в ряд, с шашками на поясе и с винтовками за плечами.
       Потом наш обоз тронулся в верхнюю часть села, где и был размещён по крестьянским дворам. К нам зашел обозный казак и передал, что на кормление лошадей отведено часа три, а затем опять в путь. Тут к нему обратился наш бывалый светловодский мужичок:
    - А  что, Ваше благородие, лошадей-то надо кормить не только сеном, но и овсом тоже. Иначе они у нас встанут. Ведь от Медведского мы прошли аж сорок пять вёрст. А сколь их, Ваше благородие, вёрст-то ещё впереди? А свой овёс мы  уже скормили. Да и самим бы не мешало хорошо поесть; ведь не спим,мёрзнем! Нельзя ли отрубить стегно от туши, которые у меня на возу под брезентом? Ведь война и мы с вами тоже на войне, хоть и обозники, а не солдаты.».

 Казак снял папаху, почесал затылок и произнёс:
    - Да-с, правильно ты говоришь,--повернулся и крикнул,--Хозяин,! Давай пилу!
    И тут же распорядился отрезать от туши большой кусок мяса.   
            - Варите суп или щи, да понаваристей, и я приду к вам обедать.  А сейчас пойду к фуражиру насчёт овса.  Кормите вволю и берегите лошадей, мужички. В них наша , да и ваша надежда на быстрое и благополучное завершение похода к железной дороге. Честь имею!

     Сказав это. он вежливо козырнул нам и быстро удалился чёткой военной походкой, размахивая одной рукой, а другою придерживая шашку. Чем дальше он удалялся, тем слабее до меня доносился ритмичный скрип снега из-под его валенок. Весь вид его говорил о том, что,  несмотря на отступление,  моральный  дух его не сломлен и он уверен в правоте  той идеи, которой служил и за которую готов был положить свою жизнь. Весь  трагизм Гражданской войны в том и заключался, что каждая из противоборствующих сторон считала правой только себя, и что только она желала счастья и процветания Матушке России.
       Обед был сварен из говяжьего мяса на славу. Наш казак принёс большую буханку солдатского хлеба и полтора килограмма сахара-рафинада. Всё это он получил у своего каптенармуса.
       Отобедав вместе с нами, он тут же  предложил нам отрядить двух человек с мешками  для получения овса у фуражира. С  Грузенскими парнями мы получили и принесли пуда три овса. И лошади ямщиков нашей группы были накормлены овсом  после водопоя на Чулыме.
       Стемнело. Часов в семь вечера мы выступили и двинулись дальше. Проехали большие сёла Тойлок и Шадрино вниз по Чулыму. Потом свернули вправо и поехали полями и лугами, берёзовыми рощами, держа направление на село Рыбное.

       В Рыбное мы приехали уже утром 3 января. Пошел  небольшой снег. Вообще, на наше счастье, все дни стояла тёплая погода, как по заказу. Заехали во двор одного  крестьянина, подвод десять и столько же остановилось у двора. По распоряжению обозного казака сено брали из сенника хозяина и кормили своих лошадей. Обогревшись в избе, сплошь  забитой  казаками и возницами, мы со Степаном Супруновым повели своих коней на водопой к речке, где было несколько прорубей.  На самой нижней женщины полоскали бельё,  повыше: прорубь для поения скота и лошадей, а ещё выше по течению:  для набора воды на пищу и питьё. Речка была быстрая и чистая. На её дне блестели отполированные камешки. С северо-восточной стороны возвышались и синели огромные горы, покрытые хвойными лесами, преимущественно елью и пихтой.
     Я подошел к женщинам, полоскавшим у проруби бельё и спросил:
 -  Как называется эта ваша прекрасная и чистая речка?
  - Это Кемчуг, мил человек,--ответила одна из них ,выжимая бельё красными натруженными руками и, лукаво улыбнувшись, добавила,-- Может, пополощешь  вместе с нами, а потом вместе и обогреемся!
       И тут же громко рассмеялась. Засмеялись и другие женщины. А я стоял смущённый и не знал что ответить этим бойким сибирячкам. Затем спросил, далеко ли до станции Кемчуг. И мне та же бойкая бабёнка ответила, что от их села до станции вниз по течению будет вёрст тридцать пять. Я её поблагодарил и мы со Степаном повели коней к месту своей стоянки.
    Когда мы пришли в свою ограду, то там находился хорунжий и давал распоряжения: лучше выкормить лошадей; получить овёс у фуражира, поскольку дорога предстоит тяжелая и длинная по тайге до самой станции Кемчуг.  Выступать будем вечером.
   Тут же к нему обратился  казачишка, возвратившийся из двухдневного отпуска. Откозыряв, он доложил, что в свою станицу не попал. В Назарово он встретил  двигающиеся в отступлении воинские части , оставившие город Ачинск. Так что и Ачинск и станица Белый Яр уже заняты красными. И тут же он заплакал. Хорунжий стал его утешать, сказав: «Мы будем отступать только до Байкала. А  там перегруппируем свои силы и с помощью  боевого казачьего атамана Семёнова и японских войск перейдём в наступление и тогда красным будет не устоять.»

     Вечером, как начало темнеть, мы выступили по направлению на станцию Кемчуг.  Дорога шла тайгой. Кругом стояли могучие лохматые пихты и сосны, перемежающиеся сплошным осинником. Стояла тихая теплая погода. Сверху большими хлопьями валил снег. Обоз двигался буквально по целине, по снегу выше колен, так как накатанной дороги не было. Передние кони обоза быстро уставали и буквально теряли силы; тогда их подменяли, обгоняя передних, выступали вперёд свежие кони со своими возами. Создавались заторы и тогда безмолвная лесная тишина оглашалась покрикиванием ямщиков, понукающих своих лошадей, выбивающихся из сил; покрикиванием  обозных казаков на своих подводчиков; командами скакавших вдоль обоза верховых казаков, передающих распоряжения то  остановить обоз, то двигаться дальше.
   Эхо, оглашенной тайги, волнами разносило этот неописуемый шум и гвалт.
    Меня порою клонило в сон и я часто засыпал на своем ящике. Тогда сзади меня толкал в спину обозный казак и бранился, что спать нельзя. Я начинал мёрзнуть. Третью ночь, точнее третьи сутки без сна,  я чувствовал ужасную усталость. На ногах, как тяжелые гири, висели третью ночь не сушенные валенки. Соскочить с воза и пройти пешком, чтобы согреться и сбросить с себя усталость, не было никакой возможности, так как под  ногами был рыхлый снег в колено и выше, превращённый двигающимся обозом  в кашу, в какое-то месиво. И эта ночь для меня показалась вечностью, а дорога до станции Кемчуг--бесконечностью.
     Чтобы разогнать, сбросить с себя сон, я пытался завести разговор с сидящим на возу казачком, но он оказался угрюмым и не разговорчивым. Был он лет сорока и  похож более на неграмотного мужика-крестьянина, чем на бравого казака. И , по видимому, был занят думами о своей семье, о незавидной казачьей судьбе, связавшей его службой в ненавистной народу Белой армии.
      Наконец тайга стала редеть. В редколесье из огромных осин стали появляться небольшие деревеньки,  дворов  так по 15—20.  Стояли маленькие подслеповатые своими небольшими оконцами, избёнки,как правило, без сеней. Вокруг них не было оград,  дворов из заплотника,  а были они обнесены оградой—пряслом в три жердинки.  А  где-нибудь в углу приткнута плетневая поветь для коня и коровы. Не видно было и поленниц заготовленных дров. И меня такое убожество крестьянского быта крайне удивило. Ведь стоят же в степи большие сёла с добротными домами и оградами, с запасом поленниц сухих дров, хотя от них до леса порой 30-40 вёрст. А эти живут в лесу и не имеют даже запасных дров? И тогда мой казачишка, воспрянув от своих тяжелых дум, заговорил:
   -  Эти люди, как говорит пословица,  живут в лесу и молятся колесу. Им , как печь топить, так и дрова рубить.  Близость и обилие леса избаловало их. Они не считают нужным готовить весной и летом дрова. Когда потребуется топить печь, тогда  идут  и рубят, благо, лес рядом. Да здесь, с умом-то, можно целые крепости построить!  Э-эх, Расея -матушка! Сколько же ещё бестолковых людей живёт на твоих необъятных просторах!
        Сказав это, он замолчал, о чем-то задумавшись. Я тоже задумался и стал сравнивать эти деревеньки с большими сёлами  в степи. И пришёл к выводу, что благополучие человека в основном  зависит от его смекалки и трудолюбия. Ну и, конечно, от того, сколько у него земли—основы основ крестьянской жизни.
        Наконец мы приехали в небольшой рабочий посёлок, стоящий на берегу реки Кемчуг. Стояло несколько казённых  одноэтажных домов-бараков, крытых железом , обитых досками и покрашенных красной охрой. Тут же возвышалась водонапорная башня из красного кирпича. Кругом стояли штабеля заготовленного леса и дров. Мы остановились и послышался приказ:
« Кормить лошадей в оглоблях, не распрягая. На водопой сводить на реку Кемчуг попеременно, а не всем сразу!  Выполнять!» Сразу же из обоза  в рифму  донеслось: «Так, ..вашу мать!». И тут, несмотря на усталость. многие повеселели.
      И вот кругом у штабелей запылали костры. Казаки группировались около них, грелись и закусывали, глодая мёрзлый хлеб с мясными консервами, подогревая их над пламенем. Мы со Степаном зашли в одну из казарм-бараков. Она была битком набита солдатами постояльцами. На окнах стояли винтовки, где-то в углу лопотали по-своему китайцы, работающие здесь на заготовке дров. Приткнуться было негде. Немного обогревшись, мы вышли к своим лошадям. И так остатки ночи слонялись  между пылающих костров и своих лошадей, грели у костров глаза, мочили свои валенки мокрым от пламени костров снегом и поэтому мёрзли ещё больше.
     Из разговоров бывалых ямщиков я узнал, что до станции Кемчуг мы не доехали три версты. За станцией Кемчуг, в семи верстах от него, будет одноимённое село, стоящее на Московском тракте. Вот  там  мы и поедем по тракту на Красноярск. Станция Кемчуг находилась посередине между Ачинском и Красноярском, то есть по 80 вёрст в ту и другую стороны. Некоторые мужички рассчитывали, что в большом селе Кемчуг нас сменят свежими подводами. А Кузьма  Терехов, наш ключинец. Сказал: «Дожидай, сменят! Ехать нам придётся до Иркутска, а там за Байкал и в Читу. А как в Читу приедем, то «ходю» увидим, ( китайцев)»


       Наступил рассвет 4 января 1920 года. Раздалась команда приготовить коней в путь. С восходом солнца тронулись с места. Начинался тихий и по зимнему тёплый день. На душе как-то повеселело, хотя со вчерашнего обеда в селе Рыбное я ничего не ел и когда тронулись в путь, то я тешил себя надеждой, что вот придем в село Кемчуг, остановимся и там нас накормят. В моём мешке было пусто, все харчи закончились. Денег у меня тоже не было и брать их с собою, когда едешь в подводу, почему -то у нас  было не принято. Предполагалось, что отвезём до Медведского и вернёмся домой в тот же день или , в крайнем случае, назавтра. А тут получилось, что прошла целая неделя, как я выехал из дому без копейки. Об этой крестьянской скаредности, тупости и даже глупости, сейчас трудно вспоминать.
 
Примечание: Упомянутый в начале главы десятский Игнат Воробьёв во время Великой отечественной войны дойдёт до Берлина и вернётся в Ключи, увешанный орденами и медалями. Продолжение следует...

                x