То, что помнится. Мама

На шестьдесят первом году жизни очень тоскую по родителям, бабушке. Только в зрелом возрасте понимаю, как же их не хватает. Больше, чем детстве. Тогда и мыслей не было, что все не вечны, что они уйдут туда, откуда никто не возвращается.
Мама в молодости была красавицей с роскошной длинной косой. На неё очень похожа моя старшая дочь Лиза. Маме выпала нелёгкая участь родиться в самый разгар войны от солдата, родом откуда-то из Курской области. Бабушка растила её одна, никогда не вышла замуж. Из рассказа брата бабушки помню, как они прятались от немцев где-то на болотах, и молодая моя Муська зажимала рот плачущей от голода маленькой Вале, чтоб их не нашли и не убили.
Папа со своей матерью, бабушкой Пелагеей, которую мы всегда называли Полькой, в годы войны тоже немало испытали и чудом уцелели. Нашу деревню могла постичь участь жителей Хатыни: немцы согнали гденцов в сарай и хотели сжечь. Если бы не вмешательство местного обрусевшего немца Гензельмана, случилось бы непоправимое. Гензельман поговорил с немецким офицером и людей выпустили из сарая, не стали сжигать. Потом было голодное и полуголодное детство. Я всегда удивлялся, почему папа не любит щавлевый суп, который готовила для нас мама. Оказывается, его маленького и всех своих детей Полька кормила супом, в котором были лишь вода да щавель. Нищета такая, что в семье даже картошки не было.
Маленькую же мою маму в годы войны кормил старший брат Муськи. Он воровал у сестры хранящееся как золото пшено, тайком варил из неё похлёбку и кормил маленькую Валю.
Когда мама выросла, закончив, как она говорила, «три класса с коридором», поехала в Тулу, где жили братья Муськи. Иногда приезжала на родину к матери, в отпуск. В один из таких отпусков встретила своего будущего мужа, нашего папу. В молодого красавца невозможно было не влюбиться. Он уже развёлся с первой женой, которая осталась в Малине с сыном Сашей. (PS. Саши давно нет на свете. Но я помню, как он приезжал в Гдень, приходил к нам домой. Очень похож на папу. Как две капли воды. Но общения у них не вышло. Не помню, зачем приезжал Саша, но папа был с ним холоден, может потому, что до этого старший много лет не общался с ним.)
Мама рассказывала: когда увидела молодого красавца Ивана, решила, что хоть раз с ним пройдёт – на танцы или просто по улице. Прошла, влюбилась, вышла замуж и в Тулу не вернулась. Так почти горожанка Валентина Гуляева снова стала сельской жительницей, всю жизнь проработала в местном колхозе – растила телят или доила коров. Мы, взрослеющие дети, помогали ей и по дому, и на ферме – часто вместо мамы ходили на вечернюю дойку или выезжали в поле на дневную. Если в коровнике были доильные аппараты, с которыми мы ловко справлялись, то в поле нужно было доить только руками. Все мы умели это делать и подменяли маму, когда она была занята многочисленными домашними делами.
Мама была весёлой, любила танцевать и петь. Много знала песен и пела частушки с «перчиком», самую невинную из которых я вставил в свою пьесу «Пришелец»:
И на сердце болит,
И под сердце болит.
Только там не болит,
Где мой милый шевелит.
Была ли счастливой её женская судьба? Вопрос вопросов. Мама часто повторяла в последнее время, чтобы не хоронили её рядом с папой: мол, натерпелась от него за всю жизнь, хоть полежу отдельно. Мы не исполнили её просьбу – похоронены они рядом, на одном из высоких мест деревенского кладбища. Рядом с ним - тётя Маруся, папина сестра и мамина подруга. Рядом жили, рядом и похоронены.
Мама и тётя Маруся вместе работали на ферме, часто собирались у нас в доме или у тёти по случаю праздников и или приезда детей. Тётя Маруся со своим мужем Иваном после Чернобыльской аварии поселились вместе с моей семьёй,  в один из домов деревни Михновка, за Брагином. Переселенцев тогда просто размещали по домам местных жителей. Дядя Ваня, тётин  муж, ночевал в бане, так как в доме мест не было. С мая до глубокой осени. От этого, наверно, он заболел (проблемы с лёгкими) и умер.
Живя в Михновке, мама часто ездила в Гдень, видела деревню безлюдной и зарастающей чертополохом. И очень обрадовалась, когда гденцы и председатель колхоза приняли решение вернуться в родную деревню. Я приезжал к ним в Михновку незадолго до возвращения односельчан в Гдень. Вернувшись из стройотряда, пошёл в парикмахерскую возле железнодорожного вокзала в Минске и сделал модную тогда химзавивку, после которой был похож на молодого Валерия Леонтьева. Когда папа вёз меня из Брагина на своём тракторе-шасси, мама не поняла, кто едет в кузове и спросила тётю Марусю: что за девка с Иваном едет?)))
В январе 2006 года позвонила сестра, сказала, что родители собираются заколоть кабана и приглашают нас на свежину. Но я не поехал – на работе, в областной библиотеке, прорвало водопроводные трубы в книгохранилище и весь коллектив срочно собрали спасать книги. В Гдень поехала сестра с мужем, взяла свежину для себя и для меня, какие-то деньги, переданные мамой. Они вернулись домой, в Долголесье. А на следующий день прилетела горькая весть: дом, который ещё недавно был полон веселья и песен, сгорел поздним вечером. Папа после отъезда детей сильно натопил грубку. Легли спать: мама на большой кровати в зале, папа – на маленькой в прихожей. Пожар, видимо начался, на чердаке от лежака, сквозь трещины которого могли вылететь искры и  подожечь крышу. Папу разбудила кошка, и он сквозь дым и огонь выполз на улицу. В объятом пламенем доме угорела и сгорела мама.
Помню, как ехал с Ларисой и Славиком в Гдень на похороны, а в голове моей звучали весёлые песни. Я пытался отгонять их, но бесполезно: они всё равно звучали. Позже мне кто-то из психологов объяснил, что так мой организм боролся со страшным стрессом. Если бы не эти песни, мою психику ждали бы необратимые процессы – я мог сдвинуться рассудком.
 Гена и муж сестры Славик съездили в Брагин, привезли всё, что осталось от мамы после пожара. Слава Богу, что я не видел её в таком виде. Иначе не знаю, как бы пережил. От мамы осталось несколько фотографий, открыток и писем, которые храню как самое ценное, что есть в моей жизни.


(на фото слева - моя молодая мама)