Наваждение-1

Прошло уже больше года с того ужасного вечера, когда произошла эта авария. Сергей Александрович Вавилов сидел в своём любимом кресле у окна и вновь переживал тот страшный момент.

Он видел себя за рулём автомобиля. Скользкий асфальт, струи дождя, бьющие по лобовому стеклу. Дворники с трудом справлялись с потоками воды, видимость была почти нулевая.

Нужно бы сбросить скорость, но Сергей не сделал этого. И вот тень, мелькнувшая на дороге, — возможно, тень животного или что-то ещё, что невозможно было разглядеть за стеной дождя. Именно она заставила его резко затормозить.

Машину занесло, перевернуло, и она полетела в лес, в темноту и неизвестность. С этого момента — лишь пустота и мрак, которые, казалось, навсегда поселились в его душе.

Вавилов закрыл глаза, вспоминая тот миг, когда всё изменилось в его жизни. Он видел перед собой не только дорогу и машину, но и свою жизнь до аварии — яркую, полную событий и планов на будущее. Теперь же это всё казалось далёким, скрывшимся за пеленой дождя.

Утро… Да, это было утро, потому что всю ночь по оконным стёклам настойчиво барабанил дождь. В больничной палате, в отделении реанимации, где каждый вздох даётся с трудом, в воздухе витал запах лекарств и смерти.

Вавилов открыл глаза. В голове, в такт дождю, болезненно пульсировало сердце, дышать было трудно.

Врачи:

— Смотрите, глаза открыл! Эй, как вы там?

Вавилов нашёл в себе силы ответить:

— Хорошо.

Врачи, склонившиеся над ним, улыбнулись:

— Ну вот и умница.

Отошли в сторону, давая ему возможность отдохнуть.

Один из них:

— Я и не думал, что он так быстро очнётся. Всё-таки трепанация черепа — это серьёзная операция. Там такая гематома — с кулак будет. Целых пять часов работали… Ладно, пойдём соседнюю палату посмотрим.

Он закрыл глаза, пытаясь собраться с мыслями. В этот момент он не знал, что ждёт его впереди, но верил, что и это ему удастся преодолеть.

Сергей Александрович покинул стены больницы спустя два долгих месяца. Взглянув на своё отражение в зеркале,  был шокирован: бритый череп, слегка сдвинутый в сторону, вызывал у него страх и недоумение. Но, поразмыслив, решил, что так даже лучше.

За это время он начал забывать, что когда-то преподавал живопись — искусство, требующее не только уверенного владения кистью, но и глубокого понимания мира, который художник стремится передать на холсте.

Когда-то он был учителем, чьё слово было законом для его учеников. Они внимали каждому его слову, повинуясь каждому его жесту. Теперь же всё это казалось далёким и почти забытым.

Как жить дальше? Когда силы с каждым шагом покидают тебя, а инвалидность стала печальным фактом, как искать ответы в рутине работы? Да, это не определяет судьбу, но что же теперь? Прозябать в бездействии, словно тень прошлого? Нет, это не для него.

Он взял в руки карандаш, но рука дрожала не от слабости, а от внутреннего волнения. И вдруг, неожиданно для себя, вместо привычных штрихов на бумаге появились буквы. Решил писать — нет, он никогда и не бросал это дело. Ещё в юности вёл дневники, потом писал рассказы, но всё так и оставалось в рукописях.

Теперь решил вернуться к своему увлечению. Свободного времени хоть отбавляй, но это не делает задачу проще. Слова, словно непослушные дети, не хотят складываться в стройные фразы. Надо продолжать. Ведь в этом хаосе букв и мыслей может быть что-то большее, чем просто слова на бумаге.

Как жить дальше? Когда силы с каждым шагом покидают тебя, а инвалидность стала печальным фактом, как искать ответы в рутине работы? Да, это не определяет судьбу, но что же теперь? Прозябать в бездействии, словно тень прошлого? Нет, это не для него.

— Сергей Александрович, как отрадно, что вы вновь с нами! Когда же мы приступим к работе? Мы все истомились в ожидании! Как ваше самочувствие? У вас всё благополучно?

Телефон буквально разрывался от звонков. Вавилова ждали. Ему нужно было выходить на работу, ученики извелись в неведении. Но как это сделать, если каждый шаг даётся с трудом, словно по колено в болоте? Мысли путаются, а тело перестаёт слушаться тебя. Врачи запретили садиться за руль из-за отсутствия реакции, поэтому оставалось ходить пешком, и то лучше всего в сопровождении.

— Сергей Александрович, давайте я подвозить вас буду! Мне это не составит большого труда, и вообще, постоянно буду доставлять вас в мастерскую, лишь бы занятия быстрей начать!

— Надя, это вы?

— Да я, а кто же ещё…

Вот так всё и началось: она подъезжала к его дому на своей машине, забирала и везла его в мастерскую. В её внимательных глазах читалась забота, когда она мягко улыбалась ему в зеркало заднего вида.

После занятий Надя возвращала его домой, и каждый раз сердце сжималось от мысли, как тяжело ему подниматься на пятый этаж без лифта. Жена встречала у подъезда, принимая «ценный груз», при этом стараясь улыбаться, но в этой улыбке таилась усталость и тревога.

Каждое утро он просыпался с первыми лучами солнца, борясь с бессонницей, которая уже давно стала его спутницей. Возможно, это были последствия травмы головы, которые вносили свои коррективы в привычный ритм жизни.

Вавилов усаживался в кресло, и окружающий мир словно переставал существовать. В руках была большая общая тетрадь и ручка, а слова сами собой бежали по строчкам, будто под диктовку неведомых сил. Это стало спасением от тяжёлой депрессии, которая всё больше затягивала его в свои сети.

Он писал обо всём, что его окружало: о звуках утреннего города, о запахах весны, о лицах людей. Особенно тепло и бережно он описывал тех, кто был рядом с ним. Порой, услышав всего лишь одно слово, в его голове рождался целый сюжет, словно мозаика, складывающаяся из отдельных фрагментов.

К нему возвращалась жизнь, и он шёл ей навстречу, черпая вдохновение в обыденном и превращая его в настоящее искусство.

Однажды, набравшись сил, он решился на необычный шаг. Взяв в руки телефон, он набрал знакомый номер:

— Алло, это Надя? Сергей Александрович беспокоит. У меня к вам предложение — я хочу написать о вас рассказ…

— Сергей Александрович, это неожиданно, — прозвучал в ответ удивлённый голос.

— Не пугайтесь, — поспешил успокоить её Вавилов. — Я возьму за основу образ, лишь отдалённо напоминающий вас. Имя выдуманное, а дальше как Бог на душу положит, только не обижайтесь… Я хочу, чтобы мой рассказ был не просто набором слов, а чем-то большим, настоящим. Мне кажется, в вас есть что-то, что может стать основой для чего-то особенного. Подумайте, и если решитесь, то наберите, буду ждать… Без вашего согласия писать не стану.

В трубке на мгновение повисла тишина, а затем мягкий голос ответил:

— Хорошо, Сергей Александрович, я подумаю.

Через час ответ:

— Я подумала и решила… Пишите!

Учитель читал свои рассказы вслух, наполняя пространство класса звуками слов и образов. Живопись и литература — казалось бы, что может быть дальше друг от друга? Но он был уверен, что одно другому не мешает, а только дополняет себя. 

Какая радость охватывала его, когда он видел реакцию учеников! Их глаза, полные удивления и восхищения, их улыбки и смех — всё это было для него высшей наградой. И это происходило здесь, воочию, — глаза в глаза.

Особенно приятно было видеть, как загораются глаза у женщин, которые мечтали стать дизайнерами. Для них живопись была не просто набором техник и правил, а способом постичь цвет, форму и гармонию. Они с особым вниманием слушали его рассказы, и это вдохновляло Вавилова на новые творческие свершения.

Но были и те, кто ходил на занятия не ради искусства, а ради самоутверждения. Для них он писал свои рассказы, вкладывая в них всю свою душу и талант. Они были самыми благодарными слушательницами, эмоционально реагируя на замысловатые повороты сюжетов. Их реакция была для него подтверждением того, что он на правильном пути.

Сергей Александрович радовался этому, как ребёнок, чувствуя обратную связь, и в большинстве случаев — положительную. Это придавало ему сил и вдохновения для новых творческих свершений.

Очередное утро запоздалой весны. За окном серо и буднично. Ночью прошёл дождь со снегом. Воздух наполнен весенней сыростью, но на душе светло. Вавилов чувствовал себя намного лучше, чем раньше. То, что было прежде, — никакого сравнения.

Беспокоили лишь мысли: «Выживу ли?» Но теперь стало ясно — да! Он будет жить, ведь у него есть такой стимул! Он садится в кресло, берёт ручку, и рука прилежно выводит название рассказа — «Аня».

Он и не мог тогда знать, к чему это всё приведёт. Строчки сами ложились одна за другой, словно кто-то другой управлял его рукой. Вавилов только успевал их записывать, погружаясь в мир образов и слов, где реальность и фантазия переплетались в едином потоке...(продолжение следует)

                2011+)