Агидель и Маруся

Вышло так, что мне пришлось нести ночную вахту на судне в течение целого месяца, и каждый вечер я слышал, как штурман Дьяченко поёт в своей тесной рубке одну и ту же заунывную песню:
«Я до весны, до корабля
Не доживу когда-нибудь.
Не пухом будет мне земля,
А камнем ляжет мне на грудь."
«Врёшь, доживешь, - злорадно думал я. – Только ничего в твоей жизни не изменится. Всё так же ты будешь прокладывать курс от одного острова к другому, авралить на палубе, когда повезёт с уловом, тренькать на расстроенной гитаре по вечерам и клянчить у кока стопочку вискаря, ящик которого он контрабандой пронёс на борт».
Вообще-то, тоски, от которой нас призывал не материться великий бард Саша Городницкий, мы не испытывали, так как в середине февраля к Курилам подошли огромные косяки минтая, комсомольский экипаж малого рыболовного сейнера под номером 37 выходил на лов почти в любую погоду и возвращался с трюмами, полными этой популярной в народе рыбы.
На нам не хватало тепла. И не только солнечного, но и ласкового тепла материнских рук, тепла глаз любимой девушки, тепла далекого детства, которое можно ощутить только при встрече с друзьями – одноклассниками.
А в тот ветреный февральский день вообще пошел снег, в моей каюте было холодно и темно, и перед вахтой я не сумел даже прикорнуть на пару часиков, потому что меня вызвал к себе капитан.
Петр Савельевич был единственный не комсомолец на судне, и поставили его руководить нами, чтобы мы по своей молодости не наломали дров. Ему уже перевалило за пятьдесят, происходил он из причерноморских греков, и никто из нас не знал, что занесло его в этих суровые края.
Капитан лежал на койке, и глотал пачками цитрамон, надеясь, что к вечеру температура у него спадёт, и он выйдет на вахту вместо меня.
- Там на столике радиограмма, - сказал он, прокашлявшись. – Из управления десять минут тому назад прислали. Исполни всё, что они велят. Конечно, можно было послать их куда подальше, но мне скоро на пенсию, а ты сам знаешь..
Что я должен знать, он не мне не сообщил, но я его понял: размер пенсии у капитана был гораздо выше, чем, скажем, у старпома.
Текст радиограммы гласил:
«Капитану МРС – 37 Мокропуло П. С. Предписываем вам по пути в район промысла стать на якорь на рейде Южно- Курильска, взять на борт врача – эндокринолога и доставить его на остров Итуруп в порт города Курильска. Отправил Боженко Г. М. »
- Это крюк в сотню миль, - сказал я. - Плюс минимум четыре часа на погрузку и выгрузку этого, - как его там? – эндокринолога. Кстати, что они лечат? Может, он и вам сможет помочь?
- Слушай, старпом, и запоминай, - заворчал капитан. – Во-первых, человека не грузят, а принимают на борт, во-вторых, эндокринологи спасают людей от диабета, а с этим у меня, слава Богу, всё в порядке. Иди и исполняй, что нам предписано.
- Слушаюсь, товарищ капитан, - покорно ответил я и, скользя по мокрому трапу, поднялся в ходовую рубку.
Там я напялил на себя тёплый бушлат, налил из термоса кружку горячего сладкого чая и приказал матросу Тюнину, стоявшему за штурвалом:
- Меняй курс на Южно – Курильск. Сам справишься, или штурмана позвать?
- Мы тоже не лыком шиты, - заносчиво ответил Тюнин. – Я по этим морям уже три года хожу и знаю, что где находится. Только вот не видно ни черта впереди, как бы не наскочить нам на встречного.
- Включи прожектор, - посоветовал я.
- Тогда еще хуже будет, - резонно возразил матрос. - Отражение идет от снежинок, как от того зеркала.
Он резко повернул штурвал, сейнер послушно лег на левый борт, и Тюнин уверенно пообещал прибыть к утру на рейд Южно- Курильска.
После вахты выспаться мне снова не удалось, меня разбудили громкие голоса на палубе. Я поднялся в ходовую рубку, но там никого не оказалось. И я сразу понял, почему она была пуста: весь экипаж толпился на юте, окружив низенькую девушку в белой шубке, прижимавшей к груди какой-то сверток. Напротив, в позе решительного тореадора, стоял наш молодой боцман Паша Новицкий и, судя по всему, задавал ей вопросы, вызывавшие у нее неподдельное возмущение.
Я приоткрыл окно рубки, чтобы услышать этот разговор, и мне сразу всё стало ясно.
- Девушка, - вкрадчиво спрашивал Новицкий, - вы хотите сказать, что являетесь тем самым эн-до-кри-но-ло-гом, которого мы должны взять на борт и доставить на Итуруп?
- Да, так оно и есть! – твердо отвечала девушка.
- Тогда почему в радиограмме указан мужчина? Вот, читайте сами: «взять на борт врача – эндокринолога». Почему?
- А потому, что в русском языке нет слова «врачиха»!
- А где тогда ваша сумка с красным крестом!
- Может быть вам еще мой диплом показать? Но я не знала, что при посадке на попутное судно его может потребовать какой-то…
Она осеклась, не рискуя произнести некое весьма ругательное слово, но боцман догадался, оскорбился и пошел в атаку:
- А тогда покажите, что вы прячете у себя на груди.


Наркотиками торгуете?
Девушка медленно развернула свёрток и достала из него… маленького серого котёнка.
И Новицкому ничего не оставалось, кроме как превратить этот нелепый допрос в шутку.
- Значится так! - рявкнул он, явно подражая Глебу Жеглову из кинофильма «Место встречи изменить нельзя » . – Девушку – в отдельную камеру, кошку – на допрос к старлею Шарапову. Я сказал!
Команда оценила эту шутку по достоинству: раздался дружный хохот, услышав который, вокруг судна запрыгали удивлённые дельфины.
И девушка тоже поняла, что с ней пошутили, и рассмеялась вместе со всеми.
И тут до меня дошло, что этот спектакль, учитывая незаурядные способности Новицкого, может длиться вечно, и мы рискуем остаться на этот раз без улова, то есть, без зарплаты. И чтобы этого не случилось, спустился на палубу.
- Извините, - вежливо обратился я к девушке. – Наш боцман еще очень молод, и поэтому весьма нуждается в признании своих талантов особами прекрасного пола. Я – старпом Иван Рудов. А вы?
- Я – Агидель Аминова, врач – эндокринолог, - робко ответила девушка и погладила котенка. – А это – Маруся. Её было не с кем оставить, пришлось взять с собой.
- Приглашаю вас сейчас на завтрак, а в 14. 00 - на обед - сказал я. – А ужинать вы будете уже в Курильске, туда всего десять часов хода.
Но Агидель посмотрела на меня с каким-то странным недоверием, и через полчаса я убедился, что женская интуиция – это не выдумка мудрых психологов.
Когда я уже сидел за столом в кают-компании рядом с нашей очаровательной пассажиркой, меня вызвали по громкой связи в машинное отделение, где стармех Гоша Дедков сообщил мне, что у него полетел какой-то клапан, на замену которого уйдет целых пять часов. Следовательно, теперь в Курильск мы должны были прийти, в лучшем случае, ночью, а, может быть, и под утро.
Когда я вернулся в кают – компанию, там за столом сидел один грустный кок Бузыкин, задумавшийся над тем, что приготовить на обед.
- Наша пассажирка почти ничего не ела, - сказал он. - И Маруся тоже. Видно, не понравилась им моя стряпня.
- Они еще не привыкли к качке, - успокоил я его. – Свари на обед кислые щи с тушёнкой. на второе – по кусочку палтуса под томатным соусом, на третье чай с лимоном. И спроси доктора, что бы она хотела на ужин.
- Так ты же говорил, что к ужину мы уже будем в Курильске.
- Когда мы там будем, ты спроси у стармеха и у синоптиков. Встречный норд задул под четыре балла. Если к вечеру не стихнет, мы придем на Итуруп завтра к вечеру.
Как ни странно, его это обрадовало:
- Тогда сегодня вместо ужина у нас будет банкет! У меня, старпом, есть замечательное средство от морской болезни. Ты только капитану ничего не говори про это.
На обед наша гостья явилась по расписанию, но почти ничего не ела: проглотила три ложечки вкуснейших кислых щей, отщипнула кусочек палтуса, и только стакан чая с лимоном выпила до дна.
- А где ваш капитан? – неожиданно спросила она, отобедав. – У меня такое впечатление, что вы его от меня прячете.
- Он болеет, - объяснил я, - и не выходит из своей каюты.
- А что с ним?
- Элементарная простуда.
- А почему вы мне ничего не сказали? Конечно, я не терапевт, но оказывать скорую помощь нас учили еще в институте. Сейчас же проводите меня к нему.
Войдя в капитанскую каюту, она первым дело открыла иллюминатор, затем выбросила в мусорную корзину упаковку цитрамона, и только после этого представилась:
- Доктор Агидель Аминова. Я буду вас лечить и прошу выполнять все мои предписания.
Затем она достала из судовой аптечки пачку горчичников и облепила ими всю спину капитана, умоляя его, как маленького ребенка, терпеть.
Пока Пётр Савельевич терпел, она приготовила ему чай с лимоном и башкирским мёдом, который весьма кстати оказался в её сумке.
Покряхтывая от удовольствия, капитан выпил два стакана этого чудодейственного напитка и уже собрался с часик соснуть, когда к нему на койку вспрыгнула Маруся и свернулась у него на груди калачиком, решив, видимо последовать его примеру.
- Она вас полюбила! - удивлённо воскликнула Агидель. - А это у неё бывает очень редко.
- А, по-моему, она меня просто жалеет, - ответил растроганный капитан, - потому что я больной и беспомощный.
Как бы там ни было, но Маруся уснула в каюте капитана, а мы разошлись по делам: Агидель - готовить для Петра Савельевича какую-то зверскую микстуру, а я - подгонять стармеха с ремонтом движка.
Из машинного отделения доносился такой грохот, что туда было страшно войти. Либо стармех Дедков вымещал на двигателе всю накопившуюся у него злость, либо решил вообще разрушить его до основания, после чего мирно дрейфовать по Тихому океану, превратиться в дикарей и танцевать у костра ритуальный танец в честь нашей богини Агидель и её кошечки Маруси.
Но стоило мне сделать три шага вниз по трапу, как грохот прекратился, и раздался виноватый рокот мотора, обещавший, что больше он ломаться не будет.
- Принимай работу, старпом! – прокричал Дедков. – Гарантирую десять узлов даже против ветра.
Я поблагодарил его за проделанную работу и поднялся в рубку, где штурман Дьяченко, заступивший на вахту, бренчал на гитаре и ожидал моей команды поднять якоря.
Через полчаса мы ушли с рейда, и, взглянув на часы, я с радостью осознал, что банкет, обещанный Бузыкиным, всё-таки состоится.
Но никто не знал, что это будет именно банкет, а не обычный ужин, и все были удивлены, когда у кока в руке, как у фокусника, вдруг появилась бутылка виски «Джонни Уокер», который он назвал лучшим средством от морской болезни. Затем он обошел вокруг стола и налил всем по полстакана этого шотландского самогона, предупредив, что пить надо до дна, как лекарство.
И, конечно же, взоры всего экипажа сразу обратились на нашу пассажирку: способна ли она совершить такой подвиг во имя победы над морской болезнью.
А она изящно, двумя тонкими пальчиками подняла стакан, прищурившись, оценила цвет знаменитого виски, и одним глотком выпила его, действительно, до самого донышка. И затем, не обращая внимания на всеобщий интерес к своей особе, набросилась на еду, что было весьма оправдано: ведь она с утра почти ничего не ела. Мгновенно исчезли с тарелки три больших куска палтуса, затем порция макарон по-флотски и две сладкие ватрушки, которые она запила стаканом чая с лимоном.
А вот Маруся, которая не употребляла снадобье от морской болезни, отказалась от еды и, сидя на коленях полюбившегося ей капитана, смотрела на свою хозяйку с завистью и укоризной. И Пётр Савельевич, видимо, решив, избавить её от этой пытки, поднялся с места и сказал:
- Маруся, пойдём, пожалуй, в рубку, где я приму вахту у штурмана. Пусть и он поучаствует в банкете. Ты, Бузыкин, нальёшь ему полстаканчика виски, а остальным - больше ни капли.
И через какие-то десять минут в кают-компанию вихрем ворвался Дьяченко и, мигом проглотив причитающуюся ему дозу лекарства, схватил гитару и запел свою любимую песню про ушедший на материк последний караван.
Но теперь эта песня звучала совсем в другой тональности, она была совершенно не похожа на тот заунывно - гундосый хит, который я каждый вечер слышал в его исполнении. С одной и той же мелодией и тем же текстом, она навевала не тоску, а дарила надежду на светлое будущее.
«Ушел последний караван на материк, ну и пусть! – уверяла нас песня. – Больно мне нужен этот материк с его скукотой и серостью! А у нас горы дышат горячо, и дела у нас, братцы, вполне веселые, клянусь родной мамой, как написано у меня зеленой тушью на плече! А до весны я уже дожил, хотя за бортом февраль с его штормами и колючим снегом! А принесла нам весну вот эта девушка, которая сидит напротив меня и ест ватрушку с малиновым вареньем. И мы не материмся от злой тоски, потому что нам нет причины тосковать. Может мы и сошли все с ума, так это ж от любви, поверьте! От любви к девушке по имени Агидель и её кошечке Марусе!»
Я подумал, что, видимо, только я один воспринимаю по-новому эту песню Саши Городницкого в исполнении штурмана Дьяченко, но, подняв голову, был поражен: взоры всех членов экипажа МРС-37 были обращены на Агидель!
Утром мы стали на рейде Курильска, и за доктором пришел катер с красным крестом на борту.
- Мы готовы доставить вас домой, когда закончится ваша командировка, - сказал я ей на прощанье. – Только сообщите дату.
- Спасибо, старпом, - ответила она. – Только обратно я полечу на вертолете.
И уже стоя на палубе катера, она махнула рукой и закричала:
- До свидания, мальчики! Вы все очень хорошие! Посмотрите, Маруся плачет, разлучаясь с вами!
И, достав из сумки котенка, она на вытянутых руках показала его нам.
Марусиных слез мы, естественно, не увидели, но сами были готовы заплакать от тоски.
Больше мы с ними не встречались. Вернувшись на Кунашир, мы узнали, что Агидель вышла замуж за мичмана с пограничного сторожевика и уехала с ним и Марусей во Владивосток.