Рукопись... гл. 13 Смерть отца и новые заботы

               
      Отцу в ту весну приходилось часто копать могилы и провожать в последний путь своих товарищей и соседей, сраженных сыпняком. Так, он участвовал в погребении свата Алексея, Николая Ткаченко, Михаила Карнаухова, умершего  перед Пасхой . Копали ему могилу его брат Костя, Иосиф Ткаченко и наш отец.  Во время их перекура на кладбище прибыла похоронная процессия с попом. Хоронили Мишку Новикова 25-летнего парня, умершего от тифа. Поп размахивал кадилом и гнусавил панихиду. В это время отец обратился к Иосифу и Косте, сказав им:
   « Когда умру я, то похороните меня без попа, не переношу я этих долгогривых путаников, одурманивающих народ и обирающих мужиков поборами»
       Пасха в 1920 году выдалась ранней, 29 марта по старому стилю. Помню, последние дни перед Пасхой мы с отцом закончили вывозку сена с поля. Дядя и Настенька начали выздоравливать, но работать ещё не могли. Мама ухаживала за меньшими детьми и  и выздоравливающей Настенькой. В субботу  перед Пасхой мы с отцом истопили баню. Помывшись. Он попросил меня стричь ему голову. Я его просьбу выполнил и, как сейчас помню, что на его голове волосы были чёрные, нисколько не тронутые сединой, а борода была чёрно-рыжая, то есть вперемешку чёрных с рыжими. Шел тогда ему 43-й год. Считай: середина жизни. Ещё бы жить,  да жить.
      На пасхальной неделе похолодало и в субботу под  фомину неделю мы с отцом съездили за дровами. На пашне в Еланях свалили с корня большую  берёзу, разделали её на кряжи, уложил на трое саней и привели домой. Двое саней разгрузили, а  толстый комлевой кряж не стали сгружать, рассчитывая распилить его на чураки прямо на санях.
     Назавтра в воскресенье к нам  пришёл сельский исполнитель и оповестил мне явиться в канцелярию сельсовета на приписку, как допризывнику, а отцу велел  по позднее запрячь  пару лошадей и отвезти в Солгон до волости работника военного стола волисполкома.
      Поздно вечером отец возвратился из Солгона и на завтра стал жаловаться на недомогание, а к вечеру слёг.  Первые 3-4 дня его бросало то в жар, то в холод. Он мёрз и залазил на печку. Оттуда слазил и ложился на  кровать, ничего не говорил, а только стонал и тяжело дышал. Часто к нему заходил дядя Степан и определил, что тот заболел тифом. Он посоветовал маме и Насте класть на лоб отцу полотенце, смоченное холодной водой.
   На второй или третий день зашел Максим Нестеренко с папиросой в зубах.  Отец сказал ему: «Загаси и брось папиросу, не могу переносить табачного дыма.»  Это были его последние слова, которые мы слышали. Потом он впал в беспамятство. Уложили его на пол за печкой. Никакой пищи он не принимал, только просил пить. И мать силой поила его молоком.
     В эти дни я тоже заболел простудным заболеванием. Грипповал. Всё время находился дома и видел все эти страдания отца. На улице стояла по-весеннему тёплая солнечная погода. Шло бурное таяние обильных сибирских снегов. На обнажившихся лужайках появились первые цветы-подснежники.  Братишкам Петру и  Феде  наскучило сидеть дома и они ходили в лес готовить швырковые веснодельные дрова.
    Вспоминаю, как 17 апреля утром во время завтрака к нам зашла соседка, жена Василия Овечкина попроведать больного отца. Лежал он на полу и без сознания. Все мы заплакали. В этот день мама не отпустила Петю с Федей в лес, ожидая кончины отца. Я оделся и вышел во двор. Ходил по ограде, как очумелый. Сердце моё разрывалось на части. Вышла мама и мы стали наводить порядок в ограде. Чтобы чем-нибудь отвлечь себя от тяжелых дум. Сбросили с саней не разгруженный кряж дров и прибрали его и сани к месту.
      Отец скончался около пяти часов вечера 17 апреля по старому стилю. Лежал он с открытыми глазами. Изба огласилась плачем и рыданиями матери и детей. Я оделся и вышел во двор. За мной вышла сестрёнка Аня четырёх лет и спросила: «Зачем это все плачут?».
       Я вышел на улицу и встал у калитки. Ко мне подошел Ваня Ткаченко, мой товарищ, годом старше меня, сын умершего месяц назад Николая. Он стал меня утешать и мне стало немного  легче.. ведь он такой же сирота, как и я. Под вечер я сходил к к соседям и попросил их помочь похоронить отца. Карнаухов Костя и Иосиф Ткаченко вместе с нашим зятем Иваном Нестеренко копали могилу. А Владимир Карнаухов и Никифор Степаненко изготовили гроб и крест.
   Хоронили отца под вечер 18 апреля. С утра мать предложила дяде Степану съездить в Александровку за священником. Дядя сначала отнекивался, ссылаясь на распутицу, на плохую дорогу, но потом согласился. Запрягли в телегу пару лошадей и он выехал, а часа через три вернулся без попа и сказал матери, что поп отказался ехать по такой грязи.
     Мать была ещё больше опечалена. « Как же так: хоронить христианина и без  церковного отпевания».
     И захоронили нашего отца  без священника, без церковного пенья и ладана.
   Примерно, через неделю хоронили умершего от тифа Степана Абрамова, жившего на противоположном конце села. Хоронили его с попом. И наша мать на кладбище попросила священника совершить обряд отпевания у могилы нашего отца. Священник согласился. Помахал кадилом и пропел панихидную молитву над могилой отца. И мама после этого успокоилась.
       Итак, мы остались без отца с семьёю в девять душ вместе с матерью. Приближался весенний сев. Пшеницу и ярицу нам посеяли наши соседи: Никифор  Степаненко и Иван Дм. Нестеренко. Сеяли тогда вручную из лукошка или из мешка. Овёс я посеял сам. Ведь надо было учиться сеять самому. На пол десятины земли я разбросал шесть мешков овса, примерно пудов двенадцать, то есть посеял очень густо.
    По окончании сева распахали примерно четверть десятины залога в косогоре на южном склоне Маяковой горы.
   Наступило раннее лето. Распустился лес, зазеленели поля и луга. Быстро поправились и набрали тело лошади на молодой сочной траве.  А  главное, с наступлением лета прекратил свирепствовать тиф.
    В это время полки 27 дивизии начали своё движение к железной дороге и грузиться в эшелоны, чтобы следовать на Польский фронт.
  Петро с Федей выехали в поле поднимать пары, а я остался дома. И вот часов в 11 дня из Рыбалки по тракту проследовал первый полк. Назывался он Курским. С краю села остановились, ожидая когда подтянутся все батальоны и роты полка. А потом поротно в колоннах по четыре в ряд весь полк  с духовым оркестром проследовал через село.  Шли бравые молодые воины Красной армии, одетые в новое  защитное обмундирование, чеканя  строевой шаг под барабаны и литавры духового оркестра, а когда оркестр затихал, чтобы передохнуть музыкантам, то красноармейцы запевали боевые песни. Всё население деревни высыпало на улицу и с восторгом встречало и провожало боевые колонны, любуясь молодецкой выправкой  красноармейцев и слушая военную музыку и боевые песни. Вслед за колонной полка потянулись повозки с военным имуществом на казённых лошадях и обывательских подводах.
    Ещё с утра нам было объявлено запрячь лошадей под перевозку имущества полка. И когда проследовал полк, то я выехал на  молодом Карьке, запряженным в телегу, на противоположный конец села, где полк остановился бивуаком.  Мою телегу загрузили телефонным кабелем. Простояв часа три в Ключах, полк и его обозы двинулись в Солгон. Через него проехали часов в шесть вечера и двинулись по степи на станцию Глядень. Заночевали в степи. Часам к 12 прибыли в Степноозёрку, где простояли часов пять, не доехав до Глядня 5 км. Оттуда выехали прямо на Антроповку, проехав ст. Глядень без остановки. Вечером остановились в Антроповке, где нас заменили местными  подводчиками и мы вернулись домой.
     Так, в течение примерно двух недель через наше село по тракту проследовали все девять полков 27-й дивизии.
     Возвратившись домой из первой поездки, через два дня я вновь был назначен в подводы. Повезли мы с Антиповым Васькой на своих  пароконных подводах каких-то старших военных чинов, проследовавшей ранее 27-й дивизии. Везли мы их через Тарханку на Глядень. Они торопились , догоняли свою часть. Поэтому  в селе Берёзовка, в 15 верстах за Тарханкой, нас отпустили, заменив свежими подводами. Домой мы приехали поздно вечером. И мне мать предложила выехать на пашню и жить там на стане и домой не приезжать. Ведь получалось, что многие соседи, хитрые мужики, скрывались на пашнях и ни разу не съездили в подводы, а  я,как простофиля, уже съездил два раза. Так мы и поступили. Жили с Петром и Федей на стане, поднимая пары. Там же с нами жили Клим Целуенко, Максим и Иван Дм. Нестеренко, наш дядя Степан со своей лошадкой и Степаненковы  Василий и Степан. А через село продолжали двигаться полки  27-й дивизии.
    Как-то вечером  после работы мы все собрались    на стану. Из села верхом на коне приехал Васька Степаненко, ездивший домой за продуктами. Его спросили ,какие там новости. А он ответил: « А я новостями не интересовался. Приехал домой, набрал сала с мясом и поехал обратно на стан.» . Таким ответом он похвалялся , что живут они в достатке, не то, что другие, у кого только чай да хлеб, да и тот ржаной. А наши скалозубы—Максим, Петька и дядя Степан стали подшучивать над его хвастовством, дескать  «и сала, и мяса набрал».
 А назавтра, примерно в полдень, по полям еланей приехали верхами ключинский сельисполнитель и красноармеец с шашкой на боку. Они переписали каждого пахаря и предложили выехать в село для перевозки очередного полка. Между прочим, нас,  Гончаровых они не записали и проехали мимо нашей полосы. Как я узнал позже, сельский исполнитель сказал Красноармейцу, что эта семья сирот подростков и записывать их не следует. Красноармеец с этим согласился.
     В обед мы все собрались на стану и стали митинговать: ехать в село или нет?  И решили, что надо ехать. Ведь стыдно и неудобно скрываться от перевозки красноармейцев, следующих на Польский фронт. Я, Максим и Клим Целуенко запрягли лошадей и поехали  домой, а Иван Дмитриевич не поехал.
    В селе уже в каждую ограду заходил красноармеец  и сверял по спискам жителей. Когда он зашел к нам в ограду, меня в списках не нашел. Но у меня уже стоял Карька, запряженный в телегу.  И мне вместе с Максимом и Климом пришлось ехать на своих лошадях на сборный пункт.  Двигался очередной Волжский  полк и  наши подводы попали под перевозку красноармейцев. Поехали мы трактом до села Медведского. Там заночевали. А назавтра выехали только во второй половине дня и, проехав 24 версты до села Пеньки, тоже заночевали. Утром выехали в  с. Назарово и там остановились надолго. Назарово село большое на берегу Чулыма. От него до Ачинска 30 вёрст. Но чтобы двигаться дальше, нужно через реку переправиться на пароме, а около него была огромная очередь. Первый день мы с интересом гуляли по берегу Чулыма. Я впервые видел большую реку летом и она меня поражала своей красотой, чистыми голубыми водами и зелёными берегами. Весь берег  реки был заполнен купающимися красноармейцами, подводчиками и местными жителями. Стояла прекрасная июньская жаркая погода. Многие смельчаки переплывали реку и, погуляв там на зелёном  лугу, вплавь возвращались обратно.
     На второй день нас отпустили и мы поехали домой не по тракту, а окольными путями, чтобы опять не попасть под перевозки. Одну ночь пришлось ночевать в степи на берегу речки Сереж недалеко от деревни Голопуповка. Домой я вернулся на пятые сутки. Это был последний мой рейс по перевозке 27 дивизии, совершенный  добровольно и из патриотических побуждений. После Волжского полка проследовали ещё два—Петроградский  и Варшавский; тоже организованно с духовыми оркестрами и боевыми красноармейскими песнями. А за ними прошли разные вспомогательные части и последним двигался штаб дивизии.
   После прохождения войск, мы  занялись ремонтом своего дома. Пиломатериалы и лес у нас были заготовлены ещё с 1918 года при отце. Первым делом мы с Петром заменили обветшалую крышу сеней и покрыли её новым тёсом. В избе половина пола была выстлана пихтовыми досками и они  обветшали. Их заменили новыми лиственничными плахами. Одновременно выкопали и соорудили в избе небольшое подполье для хранения картофеля. До этого картофель мы хранили в погребе, на дворе, что было очень неудобно. Разломали и выбросили старую русскую печь и сделали новую глинобитную. Для выполнения плотницких работ мать наняла Игната Воробьёва. А я у него был подручным. Глинобитную печь нам помог  соорудить дядя Степан.. а для подвозки на неё глины устраивали «помочь» в одно из воскресений, в которой участвовали все ближние соседи.
  До Петрова дня все работы по ремонту дома были закончены. Также были  вспаханы и заборонованы в поле пары на первый ряд.
   Июнь 1920 года был засушливый. В степных сёлах на полях появилось много саранчи, которая  пожирала посевы яровых хлебов и траву. Поэтому решением общего собрания крестьян села начало сенокоса перенесли с  Петрова дня на Прокопьев день, то есть на 9 дней позднее.
А в Петров день мы «осиротели» вторично. Моя сестрица Анастасия вышла замуж за Ивана Овечкина. Причём их женитьба произошла без сватовства. Был нарушен старинный обычай, на что наша мать сильно обиделась. Но факт свершился. Нам с матерью оставалось с подростками вести сенокос и уборку хлеба. В связи с переносом сенокоса сроки его уменьшались. Поэтому было решено до Прокопьего дня перепахать ( сдвоить ) все пары под озимую рожь.
   Но и тут получилась заковыка. Наш плуг пришел в негодность и требовал квалифицированного ремонта. Я назавтра после Петрова дня повёз его в Рыбалку, в «трудовую артель». Там на ремонт была большая очередь и я поехал в Солгон. Но и там в артели очередь на ремонт была до августа  месяца. И вернулся я домой с тяжелыми думами. Второй день в хозяйстве простой, а золотые летние денёчки уходят. Стояла жаркая сухая погода. Солнце палило нещадно. По дороге и её обочинам чёрными тучами поднимались и порхали стаи саранчи, пожиравшей и хлеба, и траву. Воздух наполнялся треском, щелканьем и шумом её злосчастного действия, опустошающего посевы и травы, уничтожающего плоды крестьянского труда и обрекающего его на тяжелые бедствия.
    Заехав в своё село, я подъехал к кузнице Андрея Ткаченко и стал просить его  выручить из беды и произвести хоть мало-мальский ремонт моему плугу. Андрей, осмотрев плуг, решил помочь мне и назавтра с утра, отложив все другие дела, подремонтировал его. И с обеда мы с Петром выехали на  перепашку паров. Чтобы ускорить вспашку, работали на сменных лошадях от зари до зари и к Прокопьеву дню  перепахали почти все пары под озимую рожь.
  После Прокопьего дня втроём выехали на сенокос. Мне было 16 лет, Петру 14 лет, а Федьке 12 лет. В первый же день мы чертовски устали.  Косить вручную тяжелый труд, требующий не только сноровки и навыков, но и  силы. Особенно сильно уставал Федя. Но постепенно мы втягивались в работу и продолжали упорно трудиться. Один день, в воскресенье, нам помогали наши сёстры Аксинья и Настя с мужьями-Иванами. Убирали сено-сгребали, складывали в копны и метали в зароды с участием ещё и матери. А дома присматривать за тремя  маленькими  сёстрами  и братом оставалась десятилетняя Поля. Вот так мы и трудились до конца лета. Сена заготовили меньше, чем в прежние годы, поскольку  из-за засушливого лета травы были неважные.
   Своими силами убрали все хлеба. Урожай на озимую рожь был средний, а яровые были неважные, засуха сделала своё губительное дело.
  В начале августа посеяли озимую рожь. Это была основная культура, которая кормила нас при отце и в первые годы после его смерти. Озимую рожь я посеял сам и получилось это у  меня неплохо. Всходы были хорошие, ровные, чистые и радовали душу земледельца.
   Сжатый хлеб мы мы уложили в скирды и огородили их остожьями. Соседи, как мужики, так и бабы, хвалили нас за трудолюбие, за то, что мы по-хозяйски наметали зароды сена, которые не просели, не затекли и не заплесневели и за то, что мы хорошо уложили хлеб в скирды и огородили их.
  Продолжение следует....