В гостях

                В. И. Ребикову посвящается

Сергей Михайлович Романов, молодой инженер-строитель, всё лето занимавшийся новым мостом через Суру и попутным осушением поедающего берег болотца, был приглашён в гости. Собственно, ничего особенного в приглашении на чай «среди своих» нет. Он и раньше бывал в гостях. С чаем, без чая, с вином, гитарой и компанией, после первого же часа становящейся, пусть и ненадолго, «своей». Но всё это в квартирах, ресторанах или загородных заведениях с верандами. А сейчас он поедет в имение. Настоящее, дворянское, «родовое».
Дело в том, что посещать подобные места ему не приходилось ни разу. Причина проста – родился и вырос Романов в городе, граждане которого  люди, по-разному одетые. В семейном окружении Сергея Михайловича дворян с усадьбами не было, были отделившиеся от «мещан» интеллигенты с ограниченным доходом и дагерротипами бородатых предков-купцов или усатых майоров. Отец Сергея Михайловича лечил людей, имел вывеску и квартиру, занимавшую половину этажа. Часть окон выходила в обсаженный шиповником двор с качелями – место игр Сергея Михайловича в детские годы с осени по осень.
До гимназии он с матерью и сестрой на летнее время отправлялся в Крым. В тесное, от старости грязное и вечно душное наёмное жильё, которое приходилось терпеть «ради здоровья». От тех поездок у Сергея Михайловича до сих остались неприятные воспоминания –  шумное от волн блестящее море, шумное от чаек белёсое небо, воткнутый в песок зонт, спасающий от ожогов. И всё время хочется пить.
В Крыму имелись белокаменные, похожие на дворцы дачи. В них, скорее всего, тоже жили   дворяне и знать, но как, можно было только догадываться.
После гимназии отец предложил «пойти по стопам».  Представив, что и его ждёт та же беспокойная, связанная с чужими болезнями, разделённая на приёмы и визиты жизнь, Сергей Михайлович отказался.
Будучи человеком терпеливо-аккуратным и не без способностей к математике, он поступил в Петербургский Институт Корпуса инженеров, решив, что станет строить мосты через реки, сооружать шлюзы, плотины и остальное, неразрывно связанное с водой. Во-первых, дело бесспорно полезное, во-вторых – возможность «подышать просторами», пожить на Волге, Оке, Енисее. А то и уехать подальше на север, на Ангару или Амур.
Во время практических экспедиций на последних курсах Романов сблизился с инженером Кнаппом и после диплома с радостью принял его предложение заняться мостом на Суре недалеко от N, городская управа которого Кнаппа же и наняла. Жили они в гостинице, имели в своём распоряжении коляску с кучером и возможность посещать общественные бани, ничего за это не платя.
За работами и расходами по смете следил особый городской чиновник – шутник, лентяй и болтун Гусев, не многим старше Сергея Михайловича. Вот он и познакомил Романова с князем Бабичевым (прекрасно одетый, приветливый господин лет сорока, с блестящими карими глазами и редеющей на лбу шевелюрой). Случилось сие в городском «клубе», предлагающем немногочисленным завсегдатаям потёртый биллиардный стол, карты, прошлогодние журналы и буфет со скверным пивом, которое можно попробовать лишь один единственный раз.
- Очень рад, господин Романов, очень рад. Наслышан. И Генрих Фёдорович вас весьма хвалит. И знаете что?  Давайте-ка без церемоний, слава Богу, уж не те времена! Для вас я просто, Павел Константинович.
- А я Сергей Михайлович.
- Замечательно!
Несколько раз они встречались, жали друг другу руки, радовались благоприятной для строительства погоде, обменивались газетными новостями и с улыбками на лицах рассходились.
Но в последнюю их встречу Бабичев задал Сергею Михайловичу два вопроса.
- Простите за нескромность, дорогой Сергей Михайлович, но чрезвычайно любопытствую. Вы женаты?
- Нет.
- А… не моё, конечно, дело… а невеста, близкий сердцу друг у вас имеется? Ещё раз пардон.
- Не успел. Мои друзья – чертежи и расчёты нагрузок. А к сердцу всего ближе ватерпас.
- Чудесно! - засмеялся князь.  – Но с ватерпасом подлинного счастья не изведаешь. Теперь хочу узнать относительно вашего свободного времени. Не очень вас изматывает мост? Один выходной, от зари до зари, сроки… Что вы делаете на Владимирскую? То есть, двадцать шестого августа, которое обязательно настанет через десять дней.
- Да, собственно, ничего. Не знаю.
- Осмелюсь вас пригласить к себе в имение. Просто на чай среди своих, без ливрейных лакеев, губернаторов и полицмейстеров. Только я, супруга, дочка и племянницы во всём разнообразии. Но признаюсь сразу, зову вас не без корыстной цели. Мне нужна квалифицированная консультация - хочу воскресить фонтан. Разумеется, с применением последних технических достижений. И здесь никак не обойтись без вашего инженерного взгляда. А потом забудем, что вы инженер. Потом будем пить чай с пирогами и вареньем, пить хорошее вино. Словом, отдыхать.
- Я… с удовольствием. Очень вам благодарен.
- Это я вам благодарен, Сергей Михайлович. Значит, будем ждать. К пяти часам двадцать шестого августа сего года. До встречи. Адреса не оставляю, моё местопребывание известно всем.
Сергей Михайлович сидел в коляске, рассеянно смотрел по сторонам (кладбище, колокольня, далёкая деревня на косогоре, начавшая желтеть берёзовая роща…) порой поглядывал на часы, но сразу же отвлекался. Он представлял, что его ждёт в усадьбе, начиная с того момента, когда они заедут в ворота имения. 
Да, ворота должны быть непременно, и охватывающая обширную территорию солидная каменная ограда. И мощёная дорожка через парк к дому. Дом обязательно с колоннами и массивными балясинами на балконе. В сумрачном и гулком парке растут столетние дубы, среди них прячутся почерневшие от времени мраморные статуи. Внизу (какой «низ»?) заросший кувшинками пруд, над ним декоративный мостик. За домом беседка и сад, поскольку имения без беседки и сада быть не может.
В доме, конечно же, обеденный зал, камины, библиотека, галерея портретов, зал для танцев, «кабинет» Бабичева. Что ещё? Ещё канделябры, рыцарские доспехи, повсюду ковры и диваны, по углам гигантские вазы с драконами. Дамы в пышных платьях, унизанные жемчугами.
«Но не это главное, это всё картинки из книг. А вот почему он спросил, женат я или нет? Вот вопрос очень важный. Дочка, племянницы… Не исключено, что господин Бабичев видит во мне жениха. Хотя не исключено и то, что мне так хочется. Чем чёрт не шутит…» 
***
Всё оказалось и «таким» и совершенно другим. Были ворота, точнее, то, что от них осталось (два покосившихся столба с торчащими из них ржавыми петлями). Был парк. Но не дубовый, а смешанные с елями берёзы, между которыми находились не скульптуры Венер и Аполлонов, а покрытые мхом высокие пни. Дом старый, двухэтажный, каменный, а вот колонны деревянные, фальшиво блестящие свежей краской.
У входа, на стёртых ступенях стоял хозяин.
- А вот и вы, наш дорогой! С Праздником, Сергей Михайлович. По вам можно время сверять. Милости просим!
Пожимая Романову руку, Бабичев спросил:
- Ну что? Делу время, потехе час? Или после чая? Как вы?
- Давайте сразу.
- Давайте. Тогда прошу следовать за мной.
Неизвестно откуда появился румяный парень, забрался на облучок и стал показывать кучеру, куда следует уезжать, а они пошли за дом к фонтану, окружённому скамейками и изогнутыми клумбами.
Чаша фонтана была большой и чистой, сам же фонтан представлял собой цветок. «Лилию,» - пояснил Бабичев, добавив, что высота струи достигала две сажени. От фонтана по линии водопровода, минуя пруд (без кувшинок и мостика), направились к бревенчатому домику, где находилась мельница, когда-то подававшая в фонтан воду. Вода бралась из довольно глубокого и быстрого ручья, текущего вдоль усадебной ограды, к которой примыкал домишко. В домишке, куда Сергей Михайлович заглянул, громоздилось древнее приспособление для нагнетания воды.
- Ваше мнение, господин инженер? Есть шанс или безнадёжно? – Бабичев достал портсигар. – Угощайтесь.
- Благодарствуйте, я не куру.
- А я с вашего позволения удовлетворюсь. 
Бабичев закурил. И пока он курил (медленно, подолгу задерживая в себе дым), Сергей Михайлович думал.
После того, как остатки папиросы полетели в ручей, мыслями поделился.  Бабичев слушал, кивал.
- Я мало, что понял, но суть уловил. Вы меня воодушевили, так и поступим. Жаль, что у нас нет электричества - какой-нибудь мощный насос избавил бы меня от лишней грязи и ненужных хлопот с работниками.
- Работ не так уж и много. Важно сменить угол наклона, увеличить радиус сечения новых труб и поменять помпу. Это самое простое, Павел Константинович. Я вам схему набросаю.
- Да уж, сделайте милость. И схему и, если не затруднит, расчёты. 
- Конечно.
- Тогда, всё! Всё! Идёмте в дом знакомиться, ужинать и веселиться.
Дом... Дом имел весь необходимый для усадебного «барского» дома антураж, исключая рыцарские доспехи и чучело медведя в просторной и прохладной прихожей. Столовая, куда был препровождён Сергей Михайлович, показалась ему совсем небольшой. Но может быть, так только показалось - шторы в помещении были задернуты, и, затемняя углы, мягко горела свисающая с потолка керосиновая лампа. Стол был длинный, заставленный угощениями, бутылками, кувшинами, чашками и придавленный громадным самоваром в центре.
Потом, когда смущенный Сергей Михайлович был представлен и, тотчас забыв девичьи имена-отчества, сел, обстановка и кушанья потеряли значение.
Он оказался между моложавой, украшенной браслетами хозяйкой («Кажется, Еленой Ивановной…») и Бабичевым, против Полины.
Вот имя Полина, Полина Андреевна, никуда не исчезло. Сергею Михайловичу хватило беглого взгляда, чтобы почувствовать сильнейшую к ней симпатию. Да, княжеская дочка… Вера? Лиза? Очень мила, похожа на мать, племянницы не менее привлекательны, но Полина прекрасна. Тем, как одета (да и все они одеты очень современно), тёмными густыми волосами, бледным худым лицом, по которому нельзя определить, сколько ей лет, и глазами. Нежно-печальными и умными. Полина Андреевна была восхитительна.
Ели, пили, старательно рассматривали Романова, легко и свободно расспрашивая его о работе на мосту и недавней учёбе в Петербурге. Он отвечал, хвалил пироги и рыбу, чокался с Бабичевым, предлагавшим отведать очередной сорт вина, стараясь на Полину Андрееву не смотреть. А если взглянет, то не краснеть, выдавая всплеск волнения.
 «А хорошо бы… Тогда почему он спрашивал? И кого из них он предлагает мне в невесты? А почему я так решил? И что же её так печалит? Прекрасное имя, теперь редкое и, похоже, она старше всех девиц…»
-М-да-сс… -  сказал Бабичев, заметив неловкость Романова, - Но и мы не лыком шиты. Мы тоже в известной степени таланты. Вот наша Вера занимается живописью. Верочка, ты обязательно должна показать Сергею Михайловичу свои работы, и непременно последний пейзаж. Лизанька поёт романсы и пишет стихи. Но сами понимаете, стихи – область интимная, и требовать, чтобы она их почитала, я не имею права. Но что-нибудь нам спеть её обязанность. Тем более, Полина чудесно играет на рояле. А наша Катюша…
Так возникла тема искусств, быстро ставшая похожим на спор обменом суждений. В нём Романов участия не принимал, но с интересом слушал, чувствуя вызванное вином и близостью бойких барышень умиление. И Полина Андреевна ему всё больше и больше нравилась. Теперь благодушие Сергея Михайловича по-иному истолковывало её молчаливость и грусть.
«Она стеснена. Как бывает стеснён человек, имеющий задание, вызывающее некоторое сопротивление совести. Я почти убежден, что фонтан – лишь повод для обоюдных смотрин, результатом которых может быть наш… наши отношения. Что ж, Павел Константинович, цель достигнута, ваша племянница или, кто она вам, меня покорила. Странно, что такая женщина всё ещё не замужем. И именно поэтому она так печальна. Но не исключено, что у Полины Андреевны плохое самочувствие. Совершенно ничего не исключено, и как здесь хорошо!»
Чай пили неохотно, из вежливости. Когда Романов отодвинул недопитую чашку, следящий за настроениями за столом Бабичев завершил ужин:
- Слава богу за всё! Пора переходить к духовной пище.  Идёмте в гостиную слушать музыку.
- А…
- Что, наш дорогой?
- А как же «делу время, потехе час»? Давайте я перед… перед музыкой набросаю вам короткую записку о фонтане? Боюсь, что потом забудем, и мне будет неловко.
- Чудесно! Вот, милые барышни, что значит обязательный человек – сказал и выполнил. А я уж и сам забыл. Тогда прошу, Сергей Михайлович, ко мне. А вы готовьтесь.
«Ко мне» оказалось узкой, очень длинной и насквозь пропахшей табаком комнатой. Из мебели в ней находились лишь стоящие у окна письменный стол с высоким стулом и вдоль стены диван совершенно музейного вида.
 Записка заняла минут пятнадцать. Затем Бабичев повел Сергея Михайловича узким коридором, на одной стене которого висели портреты («Вот они, славные родоначальники!»), на другой, точно против полотна, такого же размера зеркала, отчего казалось, что портретов в два раза больше. Коридор разрешился залом, освещенным закатным лучами, попадающими через высокие, почти на всю стену окна. За ними был виден сад или нечто подобное, занятое ветвистыми невысоким деревцами.
Перед окнами лежал ковер, на ковре стоял рояль, и горбатая тень от него чёрным пятном ложилась на паркет, лишая его блеска.  За роялем, опустив голову, сидела Полина Андреевна. Девицы заняли диван, хозяйка устроилась на обложенной подушками кушетке. 
Совсем рядом с инструментом стояло кресло, в него Сергея Михайловича и усадили.
- Поленька, ты нам сыграешь? – спросила Елена Иванова.
- Вы, любите Ребикова, Сергей Михайлович? - обратилась Полина Андреевна к Романову.
- Не могу сказать. Мои познания в фортепианной музыке дальше Чайковского и Моцарта не простираются. Но я с удовольствием буду слушать всё, что вы сыграете.
- Полина встречалась с Ребиковым в Кишинёве, - сказала Вера.
- И он подарил ей ноты! – сочла нужным добавить Катя. – Божественная музыка!
- Не мешайте, девочки. Тихо, слушаем…  – это уже Бабичев.
Полина Андреевна подняла руки, на миг замерла и очень осторожно опустила их на клавиши…
Романов закрыл глаза (ему казалось неприличным смотреть на игру), и для него наступили минуты блаженства.
Блаженство и изумление. Ещё вчера его окружали бородатые, потные лица плотников и каменщиков, стуки топоров, вжиканье пил, ругань, подающие в обувь опилки, а сегодня усадьба. Что она такое, «Усадьба»? Чистота, уют, покой, музыка, в которой слышна осенняя грусть, сад от солнца тоже осенний. Девушки одна другой свежее и красивее. Только в усадьбе можно быть свободным и лёгким, только здесь живут избранники, не вызывающие своим избранничеством зависть, лишь радость. Потому что они могут заниматься тем, к чему влечёт душу – рисовать, писать стихи, музицировать. Скоро наступит осень, берёзы в парке облетят, но это только добавит покоя, тишины и свободы. Затем выпадет снег. Затопят камин… Как хорошо читать возле камина, а после разговаривать о прочитанным у самовара, зная, что не нужно рано вставать, не нужно себя изнурять далёким от безмятежной усадебной неги трудом. Да, наверно будет время, когда человека заменят механизмы, когда мир, его окружающий даст вольницу. И тогда каждый, имеющий склонность, будет творить. Что такое творчество? Тайна. Особенно музыка. Художник и литератор черпают вдохновение из окружения. А композитор? Этот Ребиков или Рябиков… Каким образом он сочинил то, что сейчас исполняет Полина Андреевна, ведь в мире как таковой музыки нет, есть звуки и шумы. Как? И почему музыка не только звучит, но и рассказывает, изображает?
Вот сейчас я вижу осень, дождь. Я читаю историю встречи и разлуки. Я слышу рассказ от первого лица, и это лицо - Полина. Ей одиноко и грустно. Она ждёт. Кого?
Сергей Михайлович открыл глаза и посмотрел на Полину Андреевну. Оранжевый свет заката зажёг камешки её ожерелья, а лицо казалось мраморным, так оно неподвижно. Она смотрит перед собой, позволяя пальцам самостоятельно бегать по клавишам.
Полина Андреевна, словно почувствовав взгляд Романова, слегка повернулась к нему, и он увидел в её глазах слёзы.
«Почему она плачет? Поч…»
Где-то раздался громкий звук, затем послышались тяжёлые шаги, услышав которые, Полина Андреевне прекратила играть, замерев с поднятой кистью. Шаги приблизились, и в гостиную вошёл человек. Мужчина, показавшийся Сергею Михайловичу старым.
- А вот и я! – гаркнул пришелец. – Заждались? А это кто?
И тут случилось очень для Романова неприятное. Полина Андреевна вскочила с табурета и бросилась к мужчине. Причём лицо, минуту назад скорбящее, улыбалось и светилось радостью, а глаза были полны любви.
- А вот и ты, Владимир, - Бабичев встал с пуфа. – А мы уже и надежу потеряли тебя сегодня увидеть.  Знакомьтесь, Сергей Михайлович. Это господин Корзунов. Муж Полины Андреевны. А это инженер Романов Сергей Михайлович.
При знакомстве, пожимая Корзунову руку, Сергей Андреевич понял, что ошибся – муж Полины Андреевны вовсе не был стар. Но был сильно нетрезв, небрит и источал несвежий запах.
***
Когда Романов уже сидел в коляске, Бабичев ему шепнул:
- А вы на Верочку произвели неизгладимое впечатление. Будем рады видеть вас снова. Но хорошо бы заранее весточку, сами понимаете.
- Благодарю, конечно, - ответил Сергей Михайлович и не выдержал.  – Но почему?! Почему она вышла замуж за этого… Почему?
Бабичев прекрасно понял:
- Один ответ – полюбила.  А любят ведь беспричинно. Вечная тайна любви. Да, печально, что Владимир оказался человеком мягко выражаясь, «страстным»: Бахус, фривольные дамы, отлучки… Зато и средства добывать умеет. И плачет, раскаиваясь. Ну, с Богом!
В усадьбе князя Бабичева Сергей Михайлович больше не появлялся. К октябрю, в канун Покрова мост был торжественно сдан.
Через три года Романов женился. Удивив всех, кто его знал, своим выбором – его жена была на девять лет старше, и яркой внешностью не отличалась. К явным и неоспоримым достоинствам Лидии Николаевны можно отнести её глаза – большие, чуточку грустные, но способные загораться счастьем, когда она смотрит на Сергея Михайловича.  Также госпожа Романова умеет виртуозно  играть на рояле.