Рукопись... гл. 14 Мельница и прочие дела

               
 
    Хочется ещё рассказать о поездках на мельницу. Для меня это была тяжелая и нудная работа, отнимающая много драгоценного времени, особенно в летнюю пору.
    Ключинские крестьяне  мололи свой хлеб на  мельницах в Солгоне. Еще когда-то в старину солгонские крестьяне на ключах и речках, текущих с ключинских гор, понастроили водяные мельницы.  В восьми верстах от Ключей к Солгону стояло две мельницы: «Средняя» и «Нижняя», производительностью от 8 до 15 мешков в сутки. А в самом Солгоне было ещё три мельницы, стоявших на речке Солгон; те были производительностью до 30 мешков в сутки. Мы обычно пользовались двумя ближними мельницами.
  После смерти отца первое время на мельницу ездила Настя. Она грузила и переносила четырёх пудовые мешки (64 кг) с зерном и мукою. А потом, задумав выходить замуж, стала учить меня этому делу. Дня за три до Петрова дня 1920 года она предложила мне поехать на мельницу. Запрягли мы пару лошадок в телегу. Погрузили  на неё 4 мешка ржи, засыпанных  не полностью, пуда по три, чтобы легче было  их поднимать и переносить. Приехал я на  Нижнюю мельницу. Стояла она в степи под Солгонской горой, где речка поворачивается своею излучиной. Через неё сделана слань-плотина, в результате чего в верх по по речке образовано большое озеро, площадью гектар до пяти, в котором водилось много рыбы,  преимущественно окуня.  Из этого пруда-озера вода течёт по специальному желобу на мельничное колесо, которое через шестерни  и передачи крутит большой верхний каменный жернов. А нижний жернов укреплён намертво. В результате между этими жерновами зерно размалывалось и  мука сыпалась в ларь. В здании стояла пыль от муки. Слышен плеск воды, бьющей по плицам  мельничного колеса. скрипят колёса и шестерни передач , поёт заунывную песню в своём бешеном беге по кругу тяжёлый жернов, от вращения которого дрожит всё здание мельницы.
   Неподалеку от мельницы стоит полусгнившая избушка в два маленьких оконца, в которой живёт мельник и  «отдыхают» очередные помольшики.  Ночью эта избушка кишит блохами и клопами, а днём нет спасения от роя мух. Так что отдых и ночной сон в ней получается не очень то приятный.
     Когда я подъехал, то меня встретил мельник, мужчина лет сорока пяти, среднего роста, довольно живой и энергичный. С ним была его жена, по национальности эвенка я с ними поздоровался и они спросили, чей я парень. Я ответил, что Гончаров из Ключей. Тогда они сказали, что хорошо знают моего покойного отца и мою сестру Настю и удивились, почему она не приехала.
«Тебе ещё тяжеловато  носить мешки,--сказал мельник,--Ты ещё не окрепший и не возмужавший парень. Да ладно. Помогу я тебе, Родионов сын.»
 В общем, приняли они меня гостеприимно. Мельник сам сносил с телеги наверх в амбар мельницы  мои тяжелые мешки. А потом помог погрузить на телегу мешки с мукой. А его хозяйка напоила меня чаем со сметаной. У них была корова и огородик,  засаженный огурцами, луком, капустой. Имелись куры и утки. Всё это немудрящее хозяйство вела хозяйка. А сам мельник бондарничал. Сам же ремонтировал все сооружения мельницы , ковал жернова, поднимая верхний жернов воротом. Работал он быстро, споро и со знанием дела. Это был человек, как говорят, с золотыми руками. Позднее я узнал, что он  ранее работал на прийсках в Забайкалье. Там же он среди эвенков нашел себе подругу. Однако, детей у них не было.
     В то лето мне ещё два раза пришлось побывать на этой мельнице.; в начале августа и в начале сентября. На нашу семью требовалось  ежемесячно по четыре
 мешка муки.
     Летом 1920 года в Ключи приезжали представители Солгонского волостного ревкома по организации коммунистической ячейки в селе. В партию коммунистов записались наш дядя Степан, зять Иван Алексеевич Нестеренко, а всего примерно десять крестьян бедняков. Тогда же приезжали представители продотрядов по заготовке хлеба. Изымались все хлебные излишки  у крестьян  в порядке продразвёрстки. Помню, как эти представители зашли к нам, мать им открыла амбар, они осмотрели в нём наличие хлеба. Затем сказали, что брать здесь нечего, семья большая и хлеба хватит только для пропитания семьи до нового урожая. В тот день много хлеба изъяли у кулака Березовского. В то же лето он  решил переселиться в Солгон.
      Изъятие излишков хлеба у кулаков и зажиточных крестьян обострило классовую борьбу в деревне. Кулаки повели враждебную агитацию против советской власти и коммунистов.
   Армия ушла из Сибири на борьбу с белополяками, а и из Крыма выступил Врангель. Гражданская война продолжалась.  В Сибири проводился призыв двух возрастов молодёжи и нескольких возрастов запасных унтер-офицеров в ряды Красной армии. Также был объявлен набор добровольцев из коммунистов и бывших красных партизан. В сентябре—октябре по тракту двигались добровольцы и призывники. Перевозки усилились и крестьянам приходилось выполнять большие гужевые повинности. И мы с Петром попеременно ездили в подводах до Медведского и даже до Пеньков.
  В октябре в нашем уезде произошел кулацкий мятеж против  властей под лозунгом: « Советская власть без коммунистов». Центром мятежа стало село Сереж на реке Чулым между сёлами Назарово и Подсосное.
   На борьбу  с кулацким восстанием  и их бандами создавались части особого назначения (ЧОН) из местных коммунистов,  крестьян-бедняков и  советских активистов.
  Коммунисты нашего села ушли в отряд на подавление Сережской банды. В том числе ушли дядя Степан и Иван Нестеренко. В начале декабря они возвратились. Банда была разгромлена и её остатки ушли в леса и горы Хакассии. Тогда же пришло известие, что Красная Армия разбила Врангеля и взяла Крым, а с  Польшей был заключен мир.
    
   Осенью, как только установилась санная дорога, мы с  Петром стали вывозить домой дрова, подготовили гумно и стали на него завозить хлеб с полей. Воинские перевозки к этому времени почти прекратились и мы решили этим воспользоваться. Запрягалось у нас тогда четыре лошади: Карюха, старик-Пегашка, Мухорко и Карька, оба молодые мерины по пятому году.   Старушку Гнедуху с осени  продали казанскому татарину на махан за плетёный пестерек (кошовку). Кожу он нам вернул.
     Как-то я по санному первопутку поехал в Казанку к татарину, чтобы забрать у него кожу Гнедухи и пестерек. Заехал к ним в ограду. Хозяин встретил меня, поздоровался и повёл в избу. Хозяйка топила печь и варила махан в большом чугунке. Кроме того месила  квашню и готовилась к выпечке хлеба. Орудуя у стола и печки, она курила табак самосад из  огромной трубки, которую не выпускала из зубов и лепетала что-то на своём языке с детьми и мужем. Её муж пригласил меня остаться  позавтракать и попить с ним чаю. Но я отказался, сказав, что тороплюсь домой. А на самом деле я побоялся что меня накормят кониной от  нашей Гнедухи, которую мне было жалко . Кроме  того я брезговал кониной и не употреблял её в пищу ни при каких обстоятельствах. Эта брезгливость только усиливалась от одного вида  хозяйки, стряпающей с трубкой в зубах. Поэтому я постарался поскорее  от них ретироваться. Положив мёрзлую  шкуру Гнедухи на сани и поставив сверху её пестерёк, я выехал домой.  Хозяин проводил меня за ворота.

    В первой половине декабря мы закончили вывозку хлеба с полей на гумно. Ежедневно ездили за хлебом на четырёх лошадях в разнопряжку. Укладывали на сани снопы, примерно по 40-50 штук и завязывали их бастриками. Делали по два рейса в день. С утра выезжали ещё до рассвета и уже  на восходе солнца двигались с возами хлеба домой. Разгрузив снопы на гумне, обедали  и опять ехали в поля , возвращаясь перед закатом солнца. В общем, работали очень споро. Все вывезенные снопы мы пересушили на риге и уложили на гумне в скирды. Работать на гумне нам помогал наш братишка Федя. Потом на гумне была установлена конная молотилка тарханского крестьянина Толстихина Анисима, работающего в ту зиму у наших крестьян-бедняков по обмолоту их хлеба за соответствующую плату.  Мать ему в помощники наняла людей из ближайших соседей и за один день весь наш хлеб был обмолочен.
        ( Анисим Толстихин в 1931 году был раскулачен и вместе с семьёй выслан в Хакасию. Прим. Гончарова Г. Г. )
        После обмолота мы веяли хлеб дня четыре, для чего  арендовали веялку у  Л.И. Воробьёва. Веяли мы с Петром и Федей. Я вывозил его в мешках с гумна, засыпал его в амбар наш зять Иван Николаевич Овечкин. И только успели убраться с хлебом  как ударили сорокаградусные морозы и в это же время мама заболела тифом.
  Продолжение следует...