глава 41

   










                Глава 41 — Лес мертвецов.





Утро было глухим. Туман накрыл сарай, как саван. Снаружи — ни голосов, ни шагов. Только звук капель с крыши. И скрип дерева, будто кто-то невидимый проходил по ветвям.

— Встаём, — прошептала Катерина. — Не жди, пока начнут будить.

Люди поднимались, как после болезни. Без слов, без крика. Кто-то уже не поднялся — их не тронули. Оставили. И ушли молча.

Охранники стояли у дверей. Один из них держал бумагу.

— Имен не будет. Просто — отбираем по виду. Кто может идти — налево. Кто нет — вправо.

— А если с ребёнком? — спросила женщина с младенцем.

— Ты — направо.

— Он дышит. Он живой!

— Значит, тебе повезло. Он подохнет с тобой.

Катерина схватила Марічку за плечи.

— Налево. Не смотри ни на кого. Смотри мне в глаза. Только в глаза.

Леся стояла с Назаром. Он не шевелился. Она шагнула влево.

— А ну-ка! — закричал солдат. — Твой хворый! Ты — направо!

— Он живой. Я понесу его. Я не прошу.

— Я сказал — направо!

— Вы убьёте меня? Тогда бейте здесь.

Она встала прямо перед ним. Он поднял винтовку. И вдруг другой охранник — тот самый, молодой — тихо прошептал:

— Пусть идёт. Я беру на себя.

Тот буркнул:

— Будет на твоей совести.

— У меня её всё равно не осталось.

Леся шагнула влево. Слёзы текли, но она шла. За ней — Катерина. За ней — Марічка. За ними — не было никого.

Оставшихся в правом ряду повели в лес. Говорили: временный лагерь. Но все знали — это ложь. Они шли молча. Шли, будто уже были по ту сторону.

Среди них была женщина, что шептала ночью про лес. Она шла с поднятой головой.

— Я второй раз не побегу. Но я скажу.

— Что скажешь? — спросил охранник.

— Я — человек. И вы — тоже были когда-то.

Он ударил её. Но она не упала. Только улыбнулась.

— Спасибо, — сказала она. — Напомнили, что я ещё чувствую.

Позади шёл мужчина с поломанной рукой. Он шептал что-то на латыни.

— Молитва? — спросили.

— Нет. Клятва Гиппократа. Я — врач. Был. А теперь…

Он не закончил. Упал в грязь. Его не добивали. Просто перешагнули.

— Они уже не знают, что такое убийство, — прошептала женщина. — У них нет понятий. Только инструкции.

— Инструкции не боятся суда, — ответил старик рядом. — Люди — да.

Слева стоявших согнали на просеку. Крикнули: «Быстрее! К следующей точке двадцать вёрст. Кто не дойдёт — останется!»

Катерина шагала первой. Леся — позади. Назар был почти бездыханен, но она несла его, как икону. Марічка шла рядом, держась за край платья.

— Нам повезло? — спросила она.

— Нет, — ответила Леся. — Мы просто ещё живы. А это — не то же самое.

Они шли долго. Тропинка поднималась к склону, потом исчезала в буреломе. Молчали все. Даже дети. Даже охранники.

Где-то в стороне прошёл другой отряд. Там были только мужчины. Один закричал:

— Мы не пойдём! Вы нас режете, как скот!

Выстрел. Тело покатилось в овраг. Остальные — пошли. Как волки на бойню.

Среди бредущих рядом шла старуха с замотанным лицом. Глаза ясные. Руки обмотаны тряпками.

— Она немая, — прошептала Катерина. — Ей язык вырезали. В тридцатом. За песню.

— За песню? — удивилась Леся.

— За «Ой, у лузі червона калина». Сказали: вредительство.

Старуха услышала. Усмехнулась глазами. Потом вытащила из груди узелок. Там была щепка. С вырезанным крестиком.

Она дала Лесе. Та взяла. Поклонилась.

— Спасибо. Это память.

Катерина оступилась. Упала. Поднялась. Без крика. Только губы шептали:

— Всё будет. Всё будет. Главное — идти.

Лес казался вечным. Без конца. Без веры. Как ад, у которого нет выхода.

— Я была здесь, — вдруг сказала Катерина. — До тебя. До всего.

— В этом лесу? — удивилась Леся.

— В другом. Но похожем. Тогда был другой лагерь. Там я потеряла брата. Маленький. Мы ели хвою. Он умер от воды. Была — заражённая.

Она замолчала. Потом добавила:

— Всё возвращается. Только лица меняются.

Документ. Внутреннее распоряжение. Гриф «для служебного пользования»:

На основании приказа №47-В, в целях санитарного и трудового оздоровления контингента временного содержания, допускается проведение спонтанных фильтрационных мероприятий с последующей зачисткой местной зоны. Устные распоряжения — обязательны к исполнению. Перевозки не гарантируются. Ответственность — на участковых комендантах и звеньевых старших.

Подпись: НКВД. Восточное управление. Март 1933.

На стоянке их встречали молча. Стояли телеги, бочки, на снегу — мешки. Над костром дым. Люди — новые. Чужие. Глаза как щели. Руки как камни.

— Ещё одни. Сколько ж можно?

— Пока места хватит.

Им дали банку тушёнки. Один на всех. Катерина открыла, распределяла пальцами. Без слов. Как причастие.

Леся стояла рядом. Назар стонал.

— Он горит, — сказала она. — Как печка. Как я в детстве, когда меня держала мать.

— Ты держи. Даже если обожжёт.

Один охранник, молодой, сел у бочки. Вытянул ноги. Закрыл глаза.

— Не хочу больше, — сказал он вслух. — Ни видеть. Ни слышать.

— Поздно, — ответил кто-то. — Ты уже видел.

Поздней ночью с просеки исчезла ещё одна группа. Десять человек. Женщины, старики. Их повели молча. Без света. Без слов.

Утром Леся спросила:

— А те?

Охранник не посмотрел:

— Какие «те»? Их не было.

Марічка прижалась к Катерине.

— Мы теперь никто?

— Пока ты чувствуешь — ты кто-то. Пока ты дышишь — ты не тень.

Под утро пошёл снег. Медленный. Слепой. Он ложился на тела, на костры, на страх. Катерина вышла, посмотрела на белое небо и сказала:

— Лес мёртвых. Но мы ещё идём. Значит, живы.

Она не знала, что завтра им дадут новое распоряжение. Новые списки. Новые цифры. Но она знала: пока они вместе — они не сдались.

И в этой тьме была тишина. Но не пустая. А та, что говорит громче слов.

Она стояла посреди белого круга, будто сама земля выжгла под ней всё лишнее. И когда на небе показался слабый луч — не солнце, а просто отблеск — она сказала:

— Пусть будет память. Хоть в одном дыхании. Хоть в одной щепке.

Туман рассеивался. Снег хрустел под ногами. Кто-то кашлял. Кто-то молился. Но никто не падал.

И тогда Катерина, хриплым голосом, прошептала:

— Мы — не тени. Мы — корни. Пока держимся за землю, нас не сломать.




                Конец главы.