В доме старейшины 21 Ход

;;;;


Тени цеплялись за резной набалдашник трости, когда я поднимался к крыльцу. Рыба с янтарными глазами следила за мной — два огонька во тьме, слишком живые для деревянной резьбы. Харг стоял неподвижно, пальцы сухих рук сжимали древко посоха так, будто держали не трость, а клинок.

— Рад вас видеть, старейшина, — начал я, стараясь скрыть тревогу в голосе. — Я к вам с плохими вестями. Можем ли мы уединиться и поговорить в тишине?

Харг посмотрел на меня своими мутными, но проницательными глазами, словно взвешивая мои слова.

— Конечно, мальчик мой, проходи, — сказал он, отступая в сторону и открывая передо мной дверь.

В зале пахло сушёным чабрецом и старыми книгами — запах веков, запертых в деревянных стенах. Харг наполнял глиняные чашки отваром, медленно, словно отмеряя время до неизбежного. Его тень на стене изгибалась странно — слишком крупная для сухонького старика, с пальцами, похожими на когти.

Я молчал, глядя на пар, поднимающийся из чашки. Стоит ли рассказывать всё, как есть? Или оставить часть правды в тени?

— Говори, Талион, — мягко произнёс Харг, усаживаясь на стул. — Я вижу, что тебя что-то гложет.

Я начал рассказ. Сначала о Горнстеде — о том, как орки превратили его в пепел, о запахе гари и криках, которые до сих пор звучат в моих снах. Потом о Фенмарше, о тенях, что шептали в руинах, о шкатулке, которая оказалась Оком Ангмара. Я говорил о хранителях, о том, как их тени восстали против них, и о том, как я разрушил Око.

Но о Мире я умолчал. Не потому, что не доверял Харгу, а потому, что чувствовал — её тайна должна остаться между нами. Я лишь упомянул, что целительница из Фенмарша помогла мне советом, подчеркнув её острый ум и знания.

— ...И когда я разбил артефакт, они рассыпались в прах. — Рука сама потянулась к мешку с трофеями. Монеты с трезубцами зазвенели, вываливаясь на стол.

— Рад, что ты жив, мальчик, — произнёл Харг, отодвигая в сторону монету с трезубцем. Его пальцы дрогнули едва заметно, когда он коснулся холодного металла. — Но зачем нести эту... древность в мой дом?

Я отпил глоток, давая себе время. Чай горчил полынью — старик явно добавил успокаивающих трав.

— Потому что верю: вы знаете больше, чем кажется. — Аккуратно положил на стол кольцо хранителя. Чёрный камень в оправе пульсировал тусклым светом, будто в такт нашему дыханию.

Харг встал, подошёл к окну. Его тень, удлинённая светом, легла на артефакты, и на мгновение трезубец на монете замерцал ярче.

— Целительница из Фенмарша... — он говорил в стекло, будто обращаясь к кому-то за пределами комнаты. — Говоришь, она помогла советом?

— Без её знаний я бы не нашёл слабых мест в ритуале. — Правда, вырвавшаяся полунамёком.

Старик обернулся, и в его взгляде мелькнуло что-то острое — сталь под вуалью старческой рассеянности.

— Странно... — Он потянулся к полке с сушёными травами, будто проверяя их сохранность. — Мира всегда держалась особняком. Умная женщина, да. Но ум — опасный инструмент. Особенно когда прячется за чужими спинами.

Ледяная тишина повисла между нами. Где-то за дверью скрипнула половица — может, кошка, а может, не только.

— Орки — угроза простая, как топор, — Харг вернулся к столу, его голос стал тише, будто мы обсуждали урожай. — Выставлю дозоры у брода. А ты... — Он толкнул мешочек с артефактами ко мне. — Отвези это Веорнхольм.

— Почему туда? — Я нарочито медленно перевязывал шнур на мешке.

— Там живёт коллекционер редкостей. — Старик потрогал янтарный глаз рыбы на своём посохе. — Изучает... необычные явления. — Пауза. Взгляд тяжёлый, будто придавливающий к стулу. — Но будь осторожен с его вопросами.

Он встал, словно решив оборвать разговор. У камина взял кочергу, поправил угли — обыденный жест, но слишком театральный для него.

— А твоя целительница... — Голос из-за спины, намеренно бесстрастный. — Спроси её, когда вернёшься, почему в её доме нет зеркал.

Я замер, чувствуя, как холодок пробегает по спине. Его последние слова растворились в скрипе половиц:

— И передай Мире, что старые грехи... имеют обыкновение настигать.

Вы получили новое задание.

;;Кузница Борна встретила меня запахом ржавчины и старого пепла. Воздух был густым, как будто даже пламя в горне устало от лет бездействия. Борн стоял у наковальни, его молот опускался на подкову с такой неохотой, словно металл сопротивлялся каждому удару. Подкова уже изогнулась, как змея, попавшая в капкан.

— Привет, старый пройдоха, — сказал я, переступая порог. — Как дела?

Борн обернулся, и в его глазах мелькнуло что-то — не радость, а скорее облегчение, будто я прервал немой диалог с чем-то невидимым.

— О, Талион! — Он широко улыбнулся, но улыбка была кривой, как его подкова. — Надоело заниматься своей дребеденью? Решил вкусить настоящей работы?

— Горнстед сожгли орки, — ответил я, опуская сумку на верстак. — У меня больше нет дома. Но я к тебе по другому делу. Могу я воспользоваться твоей кузницей? У меня остался только молот, а я обещал помочь Эомеру.

Борн замер, его рука с молотом зависла в воздухе.

— Эомер? — Он закатил глаза, будто вспоминая что-то неприятное. — Каждый год этот растяпа что-нибудь теряет! В прошлом году — медведя. Представляешь? Медведя!

Молот выскользнул из его рук и с грохотом ударился о стену. Борн даже не вздрогнул, словно это было обычным делом.

— Значит, ты его знаешь, — сказал я, поднимая молот и возвращая его хозяину. — Кто его прадед? Я обещал выковать брошь взамен потерянной.

Борн вздохнул, потирая ладонью щёку.

— Его прадед... — Он задумался, будто подбирая слова.

— Король урожая. Все его так зовут. В сотню лет он всё ещё работает на полях, и его урожаи — самые богатые в округе. Никто не знает, как он это делает. Говорит, что просто любит свою работу.

— Король урожая, — повторил я, вспоминая вывеску на площади. — Значит, это про него.

— Да, Талион, его обожают все. — Борн усмехнулся, но в его глазах не было радости. — Думаешь выковать брошь в форме поля ржи?

— Не совсем, — ответил я, раздувая горн. — Но твоя мысль толкает меня вперёд.

Борн кивнул, его взгляд скользнул к окну, где ветви вяза скреблись по ставням.

— Бери всё, что нужно, — сказал он, отходя к двери. — Мне пора немного отдохнуть. Всю ночь не спал — мерещилось, что тень за мной следит. Сущий ужас. Только под утро понял, что это вяз за окном так отбрасывал тень под светом луны.

Я кивнул, чувствуя, как холодок пробегает по спине.

— Я тебя прекрасно понимаю, — сказал я, опуская раскалённый металл на наковальню. — Сам чуть не обделался... Но это не сейчас. Пора за работу.

Борн засмеялся, но смех его звучал глухо, как эхо из колодца.

— Удачи, старый друг. — Он вышел, оставив дверь приоткрытой.

Я ударил молотом по металлу, и звон разнёсся по кузнице.

«Король урожая», — подумал я, разглядывая в серебре отражение.

;;К вечеру брошь была готова. Не просто украшение — сплетение серебряных колосьев, чьи изгибы напоминали то ли змеиные кольца, то ли древние руны. Она лежала на ладони холодным грузом, словно впитала в себя тяжесть вопросов, на которые я не находил ответов.

Таверна «Тихая Пристань» встретила меня гулом голосов и запахом подгоревшего жира. Эомер сидел в углу, его рыжий плащ сливался с отсветами огня в камине. Когда я положил брошь на стол, он замер, будто перед ним лежала не безделушка, а отрубленная голова врага.

— Ты сделал это... — прошептал он, не сводя глаз с металла. — Я не верил, что кто-то...

— Пей, — перебил я, отодвигая кружку эля. Усталость обволакивала сознание, как паутина, но его вопрос пробился сквозь неё, острый и неудобный:

— Зачем? — Эомер впился в меня взглядом, словно пытаясь прочесть тайные знаки на моём лице. — Я мог обмануть. Или подставить. Почему ты?..

Пламя в камине дёрнулось, отбрасывая на стену наши тени — его, сгорбленную, мою, сжатую в кулак.

— Помощь — это не сделка, — сказал я, вращая кружку в руках. — Ты спрашиваешь, будто добро нужно взвешивать на весах.

— Но люди так и делают! — Он ударил кулаком по столу, брошь подпрыгнула, сверкнув. — Одни помогают за монеты, другие — из страха. Ты... ты словно выковал это из воздуха.

Я откинулся на спинку скамьи, вспоминая Горнстед. Пепел на ветру. Крики, которые не смолкали даже во сне.

— Знаешь, что страшнее зла? — спросил я, глядя, как его тень на стене медленно шевелит губами. — Добро, которое требует отчёта. Эти вот... — я махнул рукой в сторону шумного зала, — они готовы помочь, но только если им назовут причину. «Ты мне друг?», «А что я получу?», «А вдруг ты враг?». Как будто добро — это меч, который можно воткнуть в ножны после боя.
Эомер замер, его пальцы сжали брошь так, что побелели костяшки.

— А ты не боишься ошибиться? — Голос его дрогнул. — Вдруг я использую твою помощь, чтобы...

— Тогда это будет мой выбор, — перебил я. — А твой — твой.

Тишина повисла между нами, густая, как дым. Где-то за спиной упала кружка, чей-то хохот взметнулся к потолку.

— Люди, которые ищут причины для отказа, — продолжал я, — они как раз те, кто хочет помочь. Но боятся. Боятся, что их добро обернётся клинком в спину. И потому бесконечно ждут «правильного момента», «верного знака»... — Я ткнул пальцем в брошь. — А жизнь — не кузня. Здесь нет идеально ровных заготовок.

— Значит, ты просто... молот? Бьёшь, не думая?

— Нет. — Я встал, отбрасывая тень, которая накрыла его целиком. — Я просто помню, каково это — остаться в пепле. Без чьей-либо помощи.

Поднимаясь в комнату, я услышал, как он шепчет броши что-то, будто заклинание. А может, извинение.
Наверху, глядя в потрескавшееся зеркало, я поймал себя на мысли: а что, если добро — это не свет, а тень? Та, что всегда с нами, даже когда мы её не замечаем. И лишь в моменты, подобные этому, она обретает форму — серебряную брошь, протянутую руку, тихий разговор в дымной таверне...

Я лёг на кровать и закрыл глаза…

Талион выполнил задание "Помочь Эомеру найти подарок на праздник" и получил новый уровень!