глава 44

                Глава 44 — Затишье перед бурей.







Март. Солнце стало слепить сильнее, но не греть. Снег на тропах подтаивал, оголяя землю, что казалась тёмной, как засохшая кровь. Воздух — тяжёлый, будто сам мир затаил дыхание. Как перед тем, что никогда не забывается.

В лагере всё изменилось. Люди стали мягче. Молчали тише. Пели чище. Боль, будто бы выгорев, сделалась тлеющим угольком внутри — не сжигала, но жгла.

Катерина сидела у часовни. В её руках был узелок с письмами. Все — без адресата. Писали их дети, взрослые, те, кто уже не верил, но продолжал надеяться. Письма в землю. Письма в небо. Письма, чтобы не сойти с ума.

— Если бы можно было передать боль, как хлеб, — сказала она, — мы бы уже все были живы.

Леся подошла. Села рядом. В её глазах — свет. Тот, что появляется у тех, кто перестал бояться.

— Я беременна, — сказала она тихо.

Катерина не удивилась. Только обняла.

— Это будет самое упрямое дитя на свете. Потому что оно пришло сюда. Потому что оно выбрало жизнь.

Игнат не знал. Леся не успела сказать. Но она видела в нём отца. Видела в нём опору.

Тем вечером у лагеря появился странный человек. Один. Без оружия. В старом пальто. Он назвался — Григорий. Бывший связной. Сказал, что шёл с юга. Шёл месяцами. Что видел лагеря, где больше не хоронят. Видел женщин, что сами зарывали детей, а потом ложились рядом. Видел, как замерзают деревни, оставляя только колодцы и имена на перекладинах ворот.

— Но вы — другие. У вас тут свет. Даже если смерть стоит за углом.

Они дали ему еды. Он ел медленно. Как те, кто давно не ел не из голода, а от отчаяния.

— Вам нужно готовиться. Что-то надвигается. Я слышал — будут забирать всех, кто не закреплён. Ликвидация ненадёжных. Вы под это подходите, как по лекалу.

— Значит, пора решать, — сказал Игнат. — Или ждать, или уходить.

И никто не спорил. Потому что чувствовали: буря уже рядом. Её дыхание — в каждом порыве ветра.

На следующее утро собрались старшие. Катерина, Игнат, Леся, Василий, Люба. Григорий был с ними, рисовал палкой в снегу схему — как пройти к старому лесопильному пункту. Там, по слухам, остались склады. Возможно, заброшенные. Возможно, пустые. Но главное — никем не охраняемые.

— Если мы туда доберёмся, — сказал он, — и построим хоть что-то — у нас будет шанс. В лагере шанса уже нет.

— А дети? — спросила Леся. — Они не дойдут.

— Дойдут, — ответила Катерина. — Если мы будем нести их, как несём свои сердца.

— Нас много. Не всех можно утащить, — вставил Василий. — Надо будет выбирать.

— Нет, — твёрдо сказала Леся. — Или все. Или никто.

И никто не стал спорить. Потому что знали: она сказала это не как женщина, а как истина.

Вечером они начали готовиться. Сборы были тихими. Каждый знал, что их могут остановить. Каждый знал, что может не дойти. Но руки не дрожали. Даже у стариков. Даже у детей. Это было не бегство — это было восстание. Молчаливое, обречённое, но настоящее.

Игнат наконец узнал о ребёнке. Леся рассказала ему у костра, накрыв ладонь его рукой.

— Ты боишься? — спросила она.

Он посмотрел на огонь, потом на её живот, потом на небо.

— Я боюсь только одного — не дожить, чтобы увидеть его глаза.

— Значит, надо идти. Значит, надо жить.

И он кивнул.

— Тогда я пойду первым. Ты за мной. Всегда за мной.

Она улыбнулась. Не ярко. Но как свет в снегу.

Ушли до рассвета. Без криков. Без прощаний. Как уходит кровь из пальцев, когда становится слишком холодно. Колонна двигалась медленно, по краю леса. Впереди шли мужчины, несли сани, сзади — женщины и дети. Снежная дорога скрипела под ногами, как будто сама страдала от их шагов.

Катерина шла первой. На плечах — вязаный платок. За ней — Игнат и Леся. Василий вёл телегу, где лежали пожилые. Григорий шёл с картой, время от времени сверяя направление. Молились про себя. Не от страха — от неизвестности.

Первый день прошёл без происшествий. Только один мальчик оступился и ушиб ногу. Его несли по очереди. Никто не роптал. Даже старики. Даже те, кто едва держался.

Второй день — сильный ветер. Снег сбивал с ног. Пришлось делать привал раньше. Соорудили заслон из еловых веток. Катерина готовила отвар из остатков трав. Люба пела тихо, почти беззвучно. Марічка держала на коленях замёрзшего Сашу. А Леся — держала живот, в котором теплилось новое сердце.

— Мы не дойдём, — сказал Василий, когда все заснули. — Мы слишком слабы.

— Мы уже дошли, — ответил Игнат. — Мы уже в пути. Это больше, чем лагерь.

И Василий ничего не сказал. Только кивнул.

На третий день дорога повела в болота. Под ногами — хлюпанье, грязь, скрытая под снегом. Двое упали. Один остался. Не встал. Его накрыли ветками. Не было времени рыть яму.

Леся пошла вперёд. Её лицо стало каменным. Глаза — как зеркало льда.

— Я не отдам. Ни одного. Ни ребёнка, ни старика, ни надежду.

Игнат не спорил. Он знал: она сейчас сильнее его.

К вечеру добрались до просеки. Старое строение — покосившийся ангар — встретил их пустотой. Но крыша держалась. Стены стояли. Было даже железо — ржавое, но крепкое. Сухие доски. Гвозди. Ящики.

— Здесь и останемся, — сказал Григорий. — На пару дней. Потом — решим.

— Мы будем строить, — ответила Леся. — Не думать. Не гадать. Строить. Потому что если руки заняты — сердце не разорвётся.

Они начали с простого — расчистили снег, развели костры. Василий нашёл остатки угля и железных труб — устроил печку. Люба сшила из тряпок занавеску в импровизированной комнате для женщин. Анна и Катерина проверяли детей. У троих — обморожение. У одного — слабый пульс. Но он жил. Пока жил — был шанс.

Игнат с двумя мужчинами разобрал старые ворота. Из досок строили нары, подставки, ставили подпорки. Леся, несмотря на слабость, работала вместе с ними. Она не просила пощады. Только молча шла за гвоздём, за топором, за веткой, за надеждой.

Саша нашёл старую игрушку. Деревянную лошадку. Он подарил её Марічке.

— Это, чтобы ты не забывала смеяться.

— А ты?

— Я тоже буду смеяться. Вместе с тобой.

В эту ночь был первый настоящий сон. Без страха. Без криков. Только костры, дыхание, и чужие ладони, которые стали своими.

Утром Леся подошла к Игнату. Он точил нож у стены.

— Наш ребёнок будет жить здесь?

— Он будет жить с нами. А где — не так важно. Главное — чтобы был свет.

Она обняла его за талию. Долго. Молча.

— Ты стал для меня больше, чем дом.

— А ты — больше, чем вера.

На пятый день к ним пришли двое. Из леса. Один был ранен — рука перевязана ремнём, лицо в саже. Второй — молчаливый, с глазами, как у зверя.

— Вы кто? — спросил Игнат.

— Мы были. В лагере на востоке. Он… его нет. Там ничего. Там всё… — первый начал кашлять. Второй сел у стены.

— Мы остались. Только мы. — Второй говорил медленно. — Мы шли к свету. Кто-то сказал, что вы есть.

Катерина дала воды. Люба принесла бинты. Саша подал одеяло.

— Мы есть, — сказала Леся. — И вы теперь тоже.

И стало теснее. И стало теплее. И стало живее.





                Конец главы.