Танец Уагома

В сердце выжженных земель Африки живет древний ритм. Танец Уагома. Бушмены, дети Первозданного Мира, неохотно говорят о нем, испытывая смешанное чувство страха и благоговения. Ибо этот танец – не увеселение, но опасный порог, шаг за грань привычного бытия. Он сводит с ума, говорят они, он приносит странную, священную болезнь.
Когда тела танцоров входят в экстатический транс, подчиняясь неистовому, изламывающему ритму, происходит нечто. Из ноздрей начинает сочиться кровь – не просто алые капли, но священный ихор, жизненная сила, рвущаяся наружу. И эти капли, прежде чем коснуться жаждущей земли, обретают на миг форму – изящную, трепетную голову косульей антилопы, символ стремительной грации и жертвенной чистоты.
Но видение мимолетно. Головы-капли падают, и в самом прахе они преображаются вновь. Теперь это змеи. Извивающиеся, полные хтонической энергии, они стремительно скользят прочь, к ближайшей реке, к темной, прохладной воде. Там, под покровом ряски и отраженных звезд, они не ищут покоя. Они продолжают танец. Сплетаясь, хватая друг друга за хвосты, они образуют живые, пульсирующие кольца – водное отражение, змеиное эхо того неистового действа, что разворачивается на берегу.
Ибо танец Уагома требует двойного исполнения. Люди на земле, змеи в воде. Их ритмы должны слиться, их движения – отражать друг друга в этой священной симметрии между сушей и влагой, теплом и прохладой, человеческим и змеиным. Лишь тогда, когда два танца становятся одним, высвобождается истинная магическая сила Уагома.
Говорят, этому танцу научил их Кагн – первый, Трикстер, Создатель и Разрушитель. Людям он дал песню, слова силы, ритм ударов по земле. Змеям – извивы, скольжение, гипнотическое шипение. Он связал их воедино этим опасным ритуалом.
Танец требовал всего. Порой он забирал жизнь. Танцоры падали, их сердца останавливались в пике экстаза. Но если танец был угоден Кагну, если дух его был силен, смерть не была концом. Сам Кагн давал оставшимся пепел – не обычный, но пепел тех самых змей, что были первыми учениками танца, тех, кто сгорел в его первозданном огне. И этим пеплом, этой концентрированной змеиной сутью, он воскрешал павших.
И они вставали. Не просто возвращались к жизни – они возрождались в танце, с новой, неистовой силой. Ибо теперь они видели. В глубине своего сознания, за пеленой обыденного зрения, им являлись те испепеленные змеи. Не мертвые, но воскресшие в ином плане, они танцевали теперь внутри них – в их головах, в их глазах, даруя иное зрение, иную мудрость, рожденную из смерти и пепла.
Но высшее посвящение требовало большего. Трижды умереть в священном танце Уагома. Трижды быть воскрешенным Кагном через прикосновение змеиного пепла. И все это – в течение одной-единственной ночи, пока длится священное камлание. Это был путь избранных Кагна, тех, кто мог выдержать тройное погружение в смерть и тройное возвращение, обретая силу, неподвластную обычным смертным.
Но таких были единицы. Ибо мало было выдержать сам танец. Нужно было еще увлечь им Кагна. Заворожить Первого своим неистовством, своей самоотдачей, сплести на берегу и в реке узор такой силы и красоты, чтобы сам Создатель Танца остался наблюдать до рассвета, даруя свое присутствие и свою воскрешающую силу. Лишь тогда ночь Уагома могла стать ночью тройного рождения из пепла.