Лесник Прохор и его тропы

***Этот рассказ о Прохоре Захаровиче — бывшем леснике, который всю жизнь провёл рядом с лесом и хорошо знал его. Теперь он уже в возрасте, но всё так же тянется туда, где тише, где чище, где легче дышится.***


Весна в горах всегда приходит особенной — не спеша, степенно, словно сама прислушивается к тишине после долгой зимы.

Прохор Захарович, лесник на пенсии, ждал этого времени всю зиму. Когда снег с гор уйдёт, когда тропы станут доступны, а лес снова оживёт.

Шёл он своей знакомой тропой, неспешно, внимательно. Подошёл к берёзке у края тропы, старой знакомой. Ласково похлопал её по белому стволу, будто по плечу давнего друга.

— Ну что, перезимовала, моя голубушка? Перезимовала... Ничего, скоро тепло пойдёт. Ишь, вон как птахи разошлись — весело, задорно поют. Это они радуются вместе с нами теплу...

Поговорил так с берёзкой и пошёл дальше, к своему любимому скальнику.

Камни вырастали впереди стеной. Эти места он знал давно — тут каждый камень как знакомый силуэт. Этот скальник надо было обходить сбоку — привычная тропа шла левее, где подъём положе.

Прохор Захарович на миг остановился, оглядел верхушки сосен, потрогал мох на камне ладонью.

— Ну вот вы и на месте, старички, — тихо сказал он.

Внизу, около камня, лежали обглоданные чешуйки от шишек. Белка тут недавно обедала. Где-то вверху коротко шуршало — может, и сама хозяйка приглядывает за ним, притаившись.

И тут сверху — шур-шур-шур... шур-шур...

Прохор Захарович поднял голову. По сосне юркнула белка. На ветке остановилась, грызёт что-то, хвост её пушистый чуть дрожит от движения.

Шёрстка уже местами рыжая, а кое-где ещё серая — зима не сразу отпускает своих.

— Гляди ты... приодеваешься к весне, шустрая. Работница ты у нас.

Белка цокнула, перебежала выше, спряталась в густых лапах сосны.

Пошёл дальше. А на земле — возле самого снега — глаза сами зацепились: кучка чешуек от шишек. Прямо целая беличья столовая.

— Трудяга... Работала: грызла, не покладая зубов...

Провёл ладонью по земле рядом. Не тронул ни одной чешуйки — пусть будет как есть. След жизни.

Дальше тропа вела вверх, туда, где любимый скальник. Там, наверху, на камнях, росли молодые деревца. Одну сосёнку Прохор давно приметил. Жила она упрямо на самом верху, извиваясь вокруг камней, тянулась к солнцу. Нижние ветки её, что прижались к камню, давно оголились, только тонкие прутики торчали, а верхние — зелёные, живые, тянулись к небу. Камни вокруг были красноватые, покрытые пятнами лишайников: чёрными, серыми, темно-зелёными.

Воздух здесь был особенный. Вдыхаешь — тёплый запах весны, хвои, камня... А ветерок с верха доносил прохладу, будто напоминал — ещё не лето.

Тут же, чуть в стороне, на самом выступе, в небольшом углублении, в котором земли-то было совсем с горстку, росла берёзка — тонкая, упрямая, настойчивая. Стояла высоко, прямо на камне. Камень этот одним концом лежал на других камнях, а второй конец зависал в воздухе. Сверху камень был шершавый, серо-зелёный, снизу — светло-коричневый, с плавными срезами. Берёзка держалась всеми своими корнями, цеплялась за трещины и сколы, выживала упрямо, по-горному.

Ствол у неё сперва прямой, потом расходится рогаткой на два, а уже от них — тоненькие ветви тянутся в небо, в солнце, в ветер.

Прохор Захарович встал у подножья, задрал голову, прищурился от света.

— Стоишь... — негромко сказал он, словно чтобы не спугнуть тишину. — Выстояла, голубушка моя... И ведь как тут держишься, на семи ветрах-то? Чудо да и только...

Постоял ещё немного, почесал затылок.

— Молодец ты... Держись.

Глянул вверх дед Прохор, улыбнулся.

— Держитесь, родные... Живите...

Повернул лесник и начал спускаться по тропе. Там, где вода с гор смывала лесную подстилку, земля оголилась — тёмная, влажная. На ней отчётливо отпечатался след косули — аккуратным сердечком.

Спустился Прохор Захарович вниз, в сторону лесного ручья у подножия гор. Идёт своей тропой, глаз у него цепкий — всё замечает: где зелёная травка пробивается сквозь землю, где паучок спешит по своим делам, где лишайники на камнях узоры расплели. Воздух чистый — дыши и не надышишься.

Вышел к ручью. А тот грохочет, полноводный от талых вод, шумит на всю округу, брызги сверкают на солнце. Ветра от воды прохладой обдают.

Шёл лесник Прохор вдоль ручья — и вдруг пригляделся. Золотисто-жёлтые цветочки, первые в этом году! Ещё листья не распустились, а они уже радуют глаз. Стебли буровато-красные, чешуйками покрыты, волосками шерстистыми укутаны.

Присел он рядом, пальцами едва коснулся цветка:

— Эко, чудо чудное... Уже расцвели мои милые!

Посидел немного в тишине. Только ручей гремел да ветер шевелил ветки. Поднялся неторопливо, повёл взглядом по деревьям, по их ветвям.

Берёзки у ручья стоят редкие, кривоватые. Ветер да время своё взяли — одна берёза давно уже сломалась пополам. Верхушка её макушкой легла на землю, а корень и часть ствола так и остались торчать ввысь, будто буква Л среди деревьев.

Прохор остановился у этой берёзы. Дятел поработал на славу — выдолбил дупла и в стоящей части, и в той, что лежит. Одно дупло высоко сбоку — овальное, глубокое. Другое — горизонтальное, прямо сверху на лежащем стволе. Щепки от работы дятла лежат у основания берёзы. Светлые ещё, не успели потемнеть или высохнуть — значит, недавно долбил. Видно, древесина хоть и начала трухлеть, но внутри ещё крепкая, свежая.

Провёл дед Прохор рукой по коре — сухая, шероховатая. А взгляд сам скользнул дальше — между ветками тянется тонкая паутинка. Не везде её и заметишь, но вот она блеснула в луче солнца. На ниточке застывшая мушка — одинокая, мелкая. И подумалось ему:

— Живёт лес... значит и я живу.