Наша школа в Большом Каретном. Глава 1. Ученица...

                Ученица начальной школы

В 1943 году, пробыв два года в эвакуации в посёлке под Чебоксарами, мы с мамой вернулись в нашу большую комнату в коммунальной квартире в доме номер 3 по Лихову переулку, оставив моего папу покоиться в чувашской земле. Всё время нашего отсутствия мама исправно платила за комнату, поэтому при возвращении в родные пенаты у нас не возникло проблем, в то время как многие вернувшиеся из эвакуации люди потеряли право на свою бывшую жилплощадь из-за неуплаты.
Лихов переулок расположен в центре Москвы. Одним своим концом он выходит на улицу Каретный ряд с его знаменитым садом «Эрмитаж», который был и остаётся центром летней гастрольной и эстрадной жизни Москвы, популярным место отдыха.

Совсем недалеко от него находится не менее знаменитая Петровка, 38, в которой расположено Главное управление МВД России по городу Москве. Другим своим концом наш переулок выходит на внутреннюю сторону Садового кольца; на его наружной стороне находится Государственный академический Центральный театр кукол им. С. В. Образцова. Впрочем, в годы моего детства здесь его ещё не было. Театр переехал сюда лишь в 1970 году.

В Лиховом переулке, напротив нашего дома, находилась Центральная студия документальных фильмов. Раньше здесь располагался Московский Епархиальный дом. Сейчас это здание вернулось в лоно церкви, и в нём находится Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет. В наш двор своей задней стеной выходил гараж Совета народных комиссаров. Но тогда, в свои семь лет, я не знала, в каком замечательном районе живу.

В первый послевоенный учебный год я пошла в первый класс, но не 1 сентября, как все дети, а спустя три недели. В это время моя мама отдыхала и лечилась в санатории, препоручив меня своей двоюродной сестре Бете и подруге детства Иве.
Их опеку надо мной я долгое время вспоминала с обидой. Помню, как однажды я проснулась утром и услышала их разговор обо мне. «Встаёт кукла со стеклянными глазами», - сказала одна из них, а другая одобрительно закивала в ответ. Я помнила эту фразу всю свою жизнь, но её смысл осознала лишь в зрелые годы, когда мой коллега решил поставить свой рабочий стол рядом с моим. Тогда-то я и услышала от него: «У тебя сумасшедшие глаза». В тот момент я снова не поняла, что он имел в виду, и лишь ещё позже знакомые стали говорить мне, что у меня блестящие глаза. С тех пор я больше не держала обиду на своих тётушек.

Когда мама вернулась из санатория, она повела меня в женскую среднюю школу N 187 в Большом Каретном переулке. Поскольку я поступила в неё позже других учениц, то была зачислена в первый класс «Ж». Иными словами, в нашей школе было семь первых классов! В первом послевоенном учебном году наблюдался большой наплыв школьников, поскольку их родители, скорее всего, недавно вернулись из эвакуации или переехали в Москву из других мест.
 
В те годы в повседневной жизни ученицы носили школьную форму: коричневое платье с белым воротником и чёрный фартук, в праздничные дни одевали белые фартуки. Однако зимних сапог в то время не было, и в школу зимой мы приходили в валенках.
Наш класс был интернациональным. Запомнилось, что несколько девочек в нашем классе с его более чем сорока ученицами имели татарские фамилии: Ахмеджанова, Арифуллина, Белялетдинова и др. Моя фамилия была Форштеллер. При этом никакого негатива во взаимоотношениях детей не возникало.

Я не умела ни читать, ни писать, так что мне предстояло навёрстывать то, что уже знали другие дети. Моей первой учительницей была Антонина Григорьевна Скороходова, о которой у меня остались самые тёплые воспоминания.
 
Овладение перьевой ручкой давалось мне трудно. Нередко в своей тетради я ставила кляксы. Однажды к маме в гости пришла её коллега, и в её присутствии мама отчитывала меня за кляксу, а я плакала. Я также плакала, когда мама заставляла меня учиться штопать носки. Однако эта «наука» очень пригодилась мне в дальнейшей жизни.

Когда закончилась первая четверть, в моём дневнике стояли две четвёрки: по письму и арифметике. А в первый учебный день второй четверти мы писали под диктовку учительницы в своих тетрадях: «Наши отличницы: Инесса, Вера, Загиря».  Я была задета и сказала самой себе: «Ну, больше так не будет. Я тоже буду отличницей». И действительно, больше никогда ни в одной четверти у меня четвёрок не было. Я была круглой отличницей и окончила школу с золотой, а Инесса — с серебряной медалью. Вера и Загиря ушли из школы после седьмого класса.
 
Однажды Антонина Григорьевна вызвала меня к доске и попросила написать несколько слов, в одном из которых я сделала ошибку. Девочки в классе зашушукались, указывая на мою погрешность, но Антонина Григорьевна немедленно осадила их: «Что вы шипите? Ош-ш-шибка, ош-ш-шибка…». Я была благодарна своей учительнице за проявленное ко мне милосердие.

Вскоре в классе я у меня появились подруги: Инесса Майорова, Наташа Земина, Инна Батракова, Вера Булавинцева. Когда нас приняли в пионеры, то меня выбрали председателем совета отряда. Сохранилась фотография, на которой запечатлены Наташа, Инна и я с двумя нашивками на рукаве и с мишкой в руках. С Инессой я ещё некоторое время и по окончании школы поддерживала дружеские отношения.

Мы с мамой жили в коммунальной квартире. Кроме нас, в ней жили ещё три семьи: Бирюковы, Чуркины, Фридманы. Всего 15 человек. На всех был один туалет, душа не было, на большой кухне стояла газовая плита с четырьмя конфорками и у каждой семьи — кухонный стол.
 
В квартире было восемь детей. С Наташей Бирюковой мы были практически ровесницами, поэтому стали подругами. В один и тот же год мы пошли в разные школы: я – в Большом Каретном, она — в Успенском переулке. После уроков она обычно приходила к нашу комнату, и мы рисовали, а потом ставили друг другу оценки. Помню, однажды я написала под её рисунком: «неокур», сделав в слове «неаккуратно» две орфографические ошибки. Позже некоторые педагоги говорили, что у меня врождённая грамотность. Однако это было не так. Овладение грамотой сопровождалось немалыми усилиями с моей стороны и потребовало тщательного изучения грамматики и внимательного чтения книг, в которых в те годы не было ошибок.
 
Шесть дней в неделю моя мама, ведущий инженер, ездила на работу во Всесоюзный институт авиационных материалов (ВИАМ), а я оставалась дома одна. Семилетняя девочка одна ходила в школу и по дороге дважды пересекала проезжую часть — в Лиховом и Большом Каретном переулках.
 
Антонина Григорьевна отмечала, что я была чрезвычайно организованным ребёнком. Однажды после родительского собрания в разговоре с моей мамой она сообщила, что я никогда не задерживаюсь в школе после уроков, даже по её, классного руководителя, просьбе, так как мама велела мне разогревать обед в определённое время. Холодильников у населения в то время ещё не было. Обед – суп и второе – стоял на полке между двумя дверями в тамбуре, и я разогревала его на газовой плите на кухне.
 
По окончании первого школьного года мама отправила меня в пионерский лагерь от ВИАМа, который находился на станции Катуар в Подмосковье. Я попала в младший отряд и после избрания меня председателем совета отряда утром на линейке отдавала рапорт старшему пионервожатому. Пионервожатой нашего отряда была Надя Гущина, а физруком – Миша. Надя научила меня венгерскому танцу, и я успешно выступила с его исполнением на концерте. Почему-то Надя называла этот танец «Венгерский Брамс», и я по своему неведению упорно повторяла это название ещё несколько лет, хотя осведомлённые люди и пытались мне внушить, что Брамс – это композитор, написавший музыку танца. Впоследствии с этим танцем я выступала и на других «площадках».

Уже в то время проявилась моя любовь к путешествиям, и однажды я отправилась в «поход», не предупредив об этом ни пионервожатую, ни кого-либо из детей. Вскоре меня начали искать, но в лагере меня, естественно, не нашли. Когда я вернулась, Миша весьма серьёзно поговорил со мной, и я узнала, что если буду продолжать вести себя подобным образом, то людям будет очень трудно иметь со мной дело.

Вместе со мной в лагере, но в старшем отряде отдыхал Валера Жаров, сын маминой коллеги Татьяны Сергеевны. Я знаю, что у неё и моей мамы были уважительные и весьма доверительные отношения. Уже по окончании всех трёх лагерных смен мама, смеясь, поделилась со мной, что дома Валера вдохновенно рассказывал родителям о разных событиях в лагере и постоянно повторял моё имя: Аллочка Форштеллер. Родители Валеры – Татьяна Сергеевны и Аркадий Яковлевич — были замечательными людьми и относились ко мне с большим теплом.

Осенью 1946 года, когда я уже училась во втором классе, я уговорила маму отвести меня в музыкальную школу, поскольку мне очень хотелось играть на пианино. Мама не возражала, и вскоре мы предстали перед учительницей музыки. Она попросила меня спеть песенку «В лесу родилась ёлочка». Возможно, я произвела на неё благоприятное впечатление, поскольку после прослушивания она сказала, что приём в класс фортепьяно уже завершён, но она может принять меня в класс скрипки. Я не была готова к такому предложению и к тому же считала, что игра на скрипке требует бОльших музыкальных способностей, чем на пианино. Так что мечту научиться играть на пианино я оставила на будущее.

Весной 1947 года, когда я училась во втором классе, я познакомилась с Ларисой Тихомировой, тоже жившей в Лиховом переулке. В это время Лариса посещала Городской дом пионеров в переулке Стопани, где она занималась в балетной группе под руководством Елены Романовны Россе, детского педагога-хореографа, балетмейстера Ансамбля песни и пляски имени В. С. Локтева, заслуженного деятеля искусств РСФСР.

Лариса и привела меня в Городской дом пионеров. Я добиралась туда пешком по скверам Бульварного кольца. Путь был неблизкий, но я справлялась. Учебный год уже подходил к концу. Я занималась в группе не более полутора месяцев и, конечно, за столь короткое время не сумела освоить все те движения, которыми уже хорошо владели её участницы. После проведённого «экзамена» Елена Романовна оставила меня на второй год. Мне было неприятно получить такую оценку, поэтому осенью я больше не пришла в группу. Однако пусть весьма короткое, но очень полезное для меня время посещения Городского дома пионеров дало мне импульс для дальнейших занятий танцами, но уже в другом месте.

Летом я снова поехала в пионерский лагерь, и здесь меня настигла первая «любовь». Моим избранником был Валера Фролов, симпатичный парнишка, спевший на концерте песню военных лет неизвестного автора:
    На горизонте заря догорает,
    Алый, дымится закат,
    А на руках, у сестры умирает
    Красно-балтийский моряк.
Слова этой песни сейчас можно найти в интернете, правда, несколько отредактированные. Валера пел так проникновенно, что не смог оставить меня равнодушной.
 
Но лето кончилось, и начался новый учебный год. Я пошла в третий класс. Мы начали изучать английский язык, который нам преподавала молоденькая учительница Майя Михайловна Спектор. Стройная, изящная, всегда элегантно одетая, она формировала наш эстетический вкус и, кроме преподавания английского, рассказывала нам о нормах этики. Мы все, без исключения, любили её.

К этому времени я загорелась идеей стать балериной и попросила маму повести меня на просмотр в балетную школу при Большом театре. На календаре значился месяц октябрь. Приём желающих учиться балету в школе при Большом театре был завершён, но члены комиссии всё же решили познакомиться со мной. Я думала, что мне предложат станцевать, однако члены комиссии ограничились небольшой беседой. Они рекомендовали мне не заниматься в танцевальном кружке, чтобы я не усвоила неправильные позиции и движения, но настоятельно рекомендовали заниматься физкультурой и посоветовали явиться на просмотр в следующем году в период приёма, а не после него.

Я была расстроена, но решила, что ждать следующего просмотра целый год – это слишком долгий срок. Поэтому я пошла в танцевальный кружок в районный дом пионеров на Петровке. Здесь я проявила себя вполне успешно. Однажды после относительно прохладной погоды зарядил дождь. Я пошла на занятия в валенках без галош и, естественно, промокла. После этого я заболела ангиной, которая дала серьёзное осложнение на сердце и голеностопный сустав. Боль в нём была такая сильная, что, когда мама пыталась слегка поправить одеяло, чтобы лучше укрыть меня, я громко вскрикивала.

Меня направили на лечение в детскую больницу в Щемиловском переулке, в которой я пролежала два с половиной месяца. Меня, как и других детей, остригли наголо, и я лишилась своих кос. Я была послушным ребёнком, поэтому успешно справилась с проблемами со своим здоровьем.

В больнице нас кормили, лечили и ухаживали за нами совершенно бесплатно. Я лежала в большой палате, рассчитанной на несколько коек. На кровати возле двери лежал мальчик Юра Архангельский. У него были серьёзные проблемы с сердцем, и его состояние ухудшалось, поэтому его перевели в палату интенсивной терапии. Когда мама Юры пришла в больницу, чтобы навестить сына, то, взглянув на его пустую кровать, она схватилась за сердце. И в тот же момент, мы, дети, хором закричали: «Его перевели-и!». Мама с облегчением выдохнула.

Мы имели возможность продолжать здесь свои школьные занятия. Русским языком и арифметикой с нами занимался педагог, милая пожилая женщина, имени которой я, к сожалению, не помню, а английский язык я понемногу осваивала сама. Каково же было моё изумление, когда, вернувшись в свой школьный класс, я обнаружила, что после весьма длительного отсутствия я не отстала от своих одноклассниц! Я снова была отличницей.

Спустя год меня направили в детский санаторий в Сочи. Это был мой первый выезд в другой город, не считая пребывания в посёлке под Чебоксарами во время ВОВ. Я впервые увидела пальмы и другую южную растительность. Здесь я подружилась с Ирой Булаевской и Таней Асеевой. Спустя более двадцати пяти лет я встретила Иру с каким-то мужчиной, возможно, мужем, на Кузнецком мосту в Москве и, поздоровавшись с ней, представилась, а потом спросила: «Вы Ира Булаевская?». Ира ответила утвердительно, но была настолько ошарашена, что мне не оставалось ничего другого, как немедленно ретироваться.

Пожалуй, наибольшее влияние и наибольшее впечатление на меня в начальной школе произвела книга Елены Ильиной «Четвёртая высота». Героиня этой книги Гуля Королёва, преодолевшая в своей яркой и короткой жизни четыре высоты, долгое время была для меня примером мужества и целеустремлённости, а её слова «Родина моя, всё сделаю я для тебя, ничего для тебя не пожалею» — на всю жизнь врезались в мою память.

Жизнь казалась мне безоблачной. Я чувствовала себя спокойной и уверенной в себе.

В коллаже:
Верхний ряд - Инна Батракова, Наташа Земина и я; я и Инесса;
Антонина Григорьевна Скороходова; после больницы; отдаю рапорт;
нижний ряд - я и Вера Булавинцева - обе в валенках; я и Наташа Бирюкова  во дворе дома; после сдачи рапорта; в санатории в Сочи - стоят справа налево: Таня Асеева, Ира Булаевская, я сижу справа.

Продолжение следует.