2 глава!

 Арсений  уж очень любил поезда, наипаче всего в них — вид из окошка. Ему всегда приходилось по душе любоваться той природой, мимо которой проезжал поезд. Более всего радовали его глазки таинственные леса. Впрочем, они всегда притягивали его, понеже обладали неведомыми силами природными, что охватывали душу его и тянули в самую глубь. Ох, что-то слишком сильное приукрашивание действительности, хотя Арсению по нраву было выдумывать причины таковые, коли интересовался кто-либо, почему любит иль не любит то иль иное явление. Как бы то ни было, ему хотелось верить в магию лесов, да объяснялось всё куда проще: именно в подобного рода местах внутри его просыпалось вдохновение. И птиц пение, и деревьев шум придавали его творчеству оттенок загадочности, а запах свежий порождал в нём чувство, будто все деревья, пеньки и кусты — немые слушатели, кои вникали в каждое слово его, в каждый вздох, но не могли промолвить ни слова, ибо заперты их души были на веки вечные. И тут можно приметить очередную особенность его натуры: порою Арсений воспринимал объекты неживые коренным образом за обратные этому слову и многократно обращался к ним. Скажем так, коли слишком одиноко было, разделить печаль он мог, например, с картиною миловидной дамочки, элегантно держащей тонкими пальчиками, на одном из которых красовалось золотое колечко, бокал вина. Арсений до безумия любил искусство, пуще всего нравилось проявление его в картинах: ведь как же это волшебно  — создавать что-то новое, переносить эмоции на холст, которые Арсений имел способность тонко чувствовать и принимать к сердцу. А как же восхищали его те, кто творил такие чудеса! Ведь воплотить действительные образы в зримых формах лишь одними руками далеко не каждый сумеет! К огорчению, как ни старался Арсений, его руки так не могли… Да, пускай и обучался он этому сам… хотя нет, лгу! Тётушка по линии отца, Ульяночка, младше своего брата аж на 10 годков, коя трудилась учителем в начальной школе, являлась и несостоявшимся художником: когда-то давненько, в юности, заместо поступления на художника, к несчастию ее, вынуждена была обучаться в педагогическом институте, вовсе не по своей воле — отца! Михаил Ильич до конца дней своих обладал суровым нравом, что сына, что дочь держал в чёрном теле, да только Денис, как выше упомянулось, старше был, оттого, коли Ульянке было десять, брат ее уже с нею не жил, лишь временами навещал, посему на дочери отселе всё внимание было: и полы мыть, и пыль протирать, и кавалеров в дом не водить да никаких близостей с таковыми, пока родители добра не дадут. Лилия Павловна же мужу потакала всегда, хоть и правильным воспитание таковое не считала.
Досады Ульяночки были непременно вызваны ее ближними: рисовать она излюбила ещё с годиков пяти, да с течением времени домишки с цветочками и солнышком сменились прекрасными портретами и натюрмортами. Вне всякого сомнения, душа лежала именно к этому, только вот отец крайне не одобрял, твердил, дескать, на хлеб едва только хватать и будет с картин; идти против его желаний равносильно предательству, думалось ей, младой и глупой, оттого приневолена была слушаться папаню. А главнейшей обидою, кою держала она на отца чуть ли не до вздоха последнего его, связана была с первою любовью Улечки — Антончиком, чувстенным и мечтательным юношей, что лелеял ту же мысль, что и девочка его, — стать признанным художником и, конечно, жениться на Ульянке. Они души друг в друге не чаяли, да видеться могли редко: Антон был из семьи многодетной, уединиться там было затруднительно, у Улечки — ты, читатель, сам знаешь! Парочка гуляла вечерами, тёмными дворами, ведь так разглядеть их лица получилось бы только с большим усилием. Да Михаил Ильич, вопреки всему, и тут подловил их: слезы, крики, да видеться с Антончиком Ульянке с тех пор было не велено. Погодя немного переехал Антон и вовсе! Да забыл, пожалуй, о девице своей. Ульяна Михайловна, в свой черед, верила в тесноту мира и грезила о встрече с милым своим. Итак, своими детками обзавестись пока не успела, потому любовь всю отдавала племяннику, кой надоумлен ею был попробовать чувства свои выражать на бумаге. До картин таких, кои могла сотворять Ульяна, мальчишке было далеко, во всяком случае, какие-никакие умения приобрести он сумел.
А ещё Арсению всегда по сердцу были рассказы Ульяночки: так красноречиво никто ему не поведывал о жизни собственной! И сочувствием проникался он к нею, а из-за деда своего огорчался.. Заметить стоит: невзирая на неумолимость по отношению к детям своим, внука Михаил Ильич лелеял: сказки рассказывал перед сном, на рыбалку возил, в прятки играл... Последнего Арсений боялся: дед прицеплял на себя всякие шубы и меховушки, что только можно было найти в доме, лицо вымазывал сажей и бродил так по дому, говоря, что вот-вот найдёт Арсения и съест. Арсений так и не уяснил: то ли он и вправду пугался до смерти, когда рука деда пролезала в узкую щель шкафа и отворяла ее со злостным смехом, то ли уже тогда в мальчишке пробуждался актёр. Как бы там ни было, эти визги и хохоты резали уши всем членам семьи, как никогда стыдно было в дни, когда собирались в доме уважаемые гости, чьи глубокомысленные беседы прерывались этими дотошными криками, что приводили визитеров к мысли, будто дедуля любимого внука поколачивает!
Ушел Михаил Ильич из жизни рано — в пятьдесят три года. Причиной тому стал апоплексический удар. В память о себе оставил в наследство внуку часы да перстень с изумрудом — и всё из чистого золота! Арсений хранил эти вещи в шкатулке, кою берегли как зеницу ока и где припрятано было множество семейных драгоценностей. Ему никогда не было понятно, какими же такими чарами обладало золото, что именно его люди возвеличивали. Куда лучше серебро — не так ярко и по-прежнему фешенебельно. На левом запястье его красовался серебряный браслет — подарок дяденьки по линии матушки. Что-то уже ранее писалось про то, что герой наш мог ненароком завести беседу с портретом? Вдобавок к этому, он испытывать своего рода привязанность к определённым вещам горазд был — примером может послужить этот браслет, кой он никогда не снимал. И эта поездка исключением суметь не стала. Облака приобретать стали серые оттенки, а на окошке появлялись едва видимые капли, из чего следовал нерадостный вывод: дождь. Тотчас и видение мира стало тусклым, вздумалось выйти из купе и поискать солнышко где-то там, а что же могло согреть и ободрить его? Само собой разумеется, чай! Схватив стаканчик, Арсений выскочил из своей невеликой частички вагона и помчался к чему-то вроде самовара, присущего поездам. Люди, чрез которых требовалось ему пройти, все до одного заняты были своими делишками: кто дремал, выдвинув ноги чуть ли не пред головушкой Арсения, кто трапезничал, кто картежничал — никому не было до него дела, зато какое же внимание на него обращено будет со стороны тех незнакомцев, коим ему уже не терпелось показать все свои таланты — выступить с прозой, басней, песней и, наконец, стихотворением! Одна только дума, в коей он в вальяжной манере выступает, заставляла мурашки пробежаться по телу от восторга и в то же время смятения. Заливший стакан кипяток согрел дрожащую руку Арсения, кой внезапно стал белее обычного и чуть было не упал: волнение резко взяло над ним верх.
Вы в порядке? — послышался невдалеке чей-то робкий голос.
Да, прошу прощения, призадумался! — в мгновение ока выйдя из транса, растерянно произнёс Арсений.
Дабы поскорее сгладить неловкость ситуации, он быстро развернулся и хотел было торопливо удалиться, да судьба захотела окончательно вогнать Арсения в краску: поезд качнулся, оттого он, не сумев удержаться, полетел прямо на незнакомца, обратившегося тогда к нему. Не стоит забывать и про кипяченную воду, коя в сей же час оказалась на полу и чудом не облила невольно содрогнувшегося юношу. Арсений потерянно поднял взгляд на свою почти что жертву и заалел окончательно: пред ним, чуть выше по росту, стоял мальчишка, казалось, ровесник: моложавое личико с подтянутым овалом, искажённое гримасой испуга и бледное не то от вышедшего казуса, не то от рождения; мягкие, слегка красноватые губы, что пытались изобразить кривое подобие улыбки, дабы смущенность улетучилась, не слишком густые, но и не шибко тонкие приподнятые брови, что пытались придать взгляду приветливый вид; волосы были короткие, длина их подобна была той же, что и у Арсения, но были посветлее да попрямее они, а чёлочка лба не скрывала — располагалась по бокам и затрагивала кончики бровей; более всего в этом кукольном личике цепляли голубые глазки, до ужаса выразительные и пронзающие своим ярким цветом! Они были чисты и глубоки, как целое море, а берегами их были длинные ресницы, напоминающие паучьи лапки.
Провинился.. Мне оченно совестно!
Что же вы! Не стоит! Это отнюдь не ваша вина!
Казалось бы, ситуация чуть сгладилась, можно возвратиться в купе, да только будто неведомая сила принудила его высказать слова:
А как вас зовут? Знаете, вы будто мой одногодка!
Кирюша.. Кирилл! И мне семнадцать вот-вот станется!
Кирилл! Не стремлюсь навязываться, но, ежели вы не возразите, быть может, заведем знакомство? Редко доводиться мне повстречать таких изысканных юнош!
Ох, изысканных?.. Почтенно благодарю за столь чудные слова! Пройдемте в купе, я еду один!
Вновь расположившись в небольшой частичке поезда, Арсений с заинтересованностью слушал своего попутчика, всё более внимательно вглядываясь в черты его лица: на лбу отчётливо проявлялись морщины, а под берегами глазок виднелись темноватые круги, что вкупе с худощавостью и бледностью придавали несколько нездоровый вид. Оттого, поколе Кирюша воодушевлённо делился с Арсением своей жизнью, последний же думал, что не так уж и казист его новый приятель. Только вот сам не уразумел поначалу, почему же такие нехорошие мысли на ум пришли, будто соперника пред собой узрел. Дабы не пришлось очам твоим, читатель, вновь повидаться с диалогами, полными излишней вежливости и лести, расскажу вкратце о жизненном пути нашего нового знакомца: родителей своих Кирилл не ведал, вырастился в детском доме, любим был воспитательницей своей — Светланой Игоревной, белокурой, худощавой и совсем юной — ей самой годков так двадцать, дитя! Кирилл не разузнал точно: неприлично у дам возраста их дознаваться. Да пообещал, что, коль в люди выбиться сумеет, так тотчас повидается вновь с ней и отблагодарит как требуется за всю ту любовь, что восполняла она заместо тех, кто сотворил его да канул в лету. Поведал он и о том, что достичь успеха намеревается посредством становления безупречным артистом, что напрягло Арсения, и уже из его уст послышалось:
Куда же? Неужто в Москву?
Знамо дело! На актерское исскуство!
Вот так совпадение! Я тоже туда, на первый этап!
Ах, полагаю, это судьба! — рассмеялся Кирилл.
Арсений приподнял уголки губ, пытаясь изобразить улыбку, а внутри осознал, отчего же сразу чувство, будто пред ним конкурент. И стало страшно на секунду, и мысли проникли в разум: а ежели он лучше будет? А ежели место мое займёт? Это беспокойство о вещах, на кои повлиять уж никоим образом Арсений не мог, служило извечной помехой и препятствовало обретению гармонии.  Коль охватывало такое волнение, дабы улетучилось, выходил на променад, порой творил.. Ах, позабылось, любилось в такие моменты и трапезничать, ночами чрезвычайно! И сей раз исключением не стал: хотелось, да в последний миг остановился: Кирилл так строен, за  худое личико его точно поощрят, а я?... Поднял взгляд: визави глядел в окошко, замолк, молчание сбивало с толку, да не хотелось более Арсению диалог поддерживать — страх неудачи переполнил.
Я рад безумно, что бродить по улицам Москвы буду не один, боялся, потеряюсь, припозднюсь! Ни разу не покидал города родного, а жил, как понял ты, отнюдь не близко к столице!
Ах, я сам бывал тут пару раз! Всегда тянуло, да куда же жить мне там ещё? Матушка моя до боли к Екатеринбургу привязана, а без ней куда же — не пустят одного жить, во всяком случае, пока ещё так юн. И жить буду с крестною своей, комнатку, пожалуй, выделят. 
Чудно-то как! Моя Светочка обо мне не забыла — представь, и у неё в самом центре имеется небольшое пространство, кое некому заполнить!
Платить обязался?
Как иначе?
Чего же, коль в наличии есть площадь, она не тут ещё?
Ах, печальная история: мать её прикована к постели — некому более взять под крылышко своё, кроме как Светы…
Весь оставшийся диалог, что продлился около часа, Арсений чувствовал лишь неприязнь к новоиспечённому товарищу, хотя, какой же товарищ? — оппонент: вслушиваясь в безбожно чёткую и красноречивую речь, вглядываясь в плавные движения, он понимал: это идеал, к коему вряд ли Арсению будет суждено приблизиться.
Расстались Кирилл и Арсений, коль ночь опустилась, дело было лишь в одном — эмоций, вызванных знакомством: один был счастлив, другой — печален более, несомненно, одиночество скрасил, да и в ум привёл множество тревог. Чаятельно, неспокоен был ввиду и скорейшего выступления, да всё же посмею отметить: до того взволнованность сладка была, а после — иная, пропала убеждённость в успехе. Пытался повторять басни и песни, что намеревался исполнять пред комиссией, да смутно так стало — будто жар охватил, и уснуть кое-как Арсению удалось, да виделось дурное: мол, на ложе он, а во все стороны — тьма, не встать — пропасть; проснулся посреди ночи, и осадок от сновидения такой, будто вот она — безысходность…