Сын суровой северной земли

Стоял август 1941-го. Жернова войны уже во всю катились по советской земле, без жалости цепляя всех, кто только повстречался на их пути. Одних они стирали в порошок, развеивая по ветру так, что не оставалось ни могилы, ни имени, ни памяти – ничего, словно и не было никогда на свете этого человека. Других они лишали рук, ног, глаз или разума, оставляя на теле и душе глубокие незаживающие раны. Казалось, не осталось на Русской земле не одного человека, который бы не пострадал тем или иным образом от бездушно-жестоких жерновов войны.
 
А они всё отступали, оставляя за собой всё новые деревеньки, сёла и города. Враги шли за ними, пресекая все возможные попытки закрепиться, остановить эту бездушную армию нелюдей с пустыми глазами и холодными улыбками на холёных, равнодушных лицах.

Изрядно поредевшая, измученная долгим отступлением рота окопалась в поле, недалеко от крохотной, словно игрушечной деревеньки. В бинокль хорошо были видны аккуратные домики с резными наличниками и чистенькие палисадники с яркими звёздочками астр и золотых шаров.
Небритый, с покрасневшими от бессонницы глазами, Степан смотрел на деревеньку, и ему до боли в сердце было её жаль – он понимал, что этим ничтожно  малым количеством людей не удержать, не защитить ни деревеньку, ни её, и ни в чём неповинных жителей.
 
Но они старались. Вжавшись в землю, отстреливались короткими очередями, чтобы сберечь патроны. Гранат тоже почти не осталось. То, что они проиграли, Степан понял, когда из-за леска показались серо-зелёные туши немецких танков, страшные в своём беспощадном равнодушии. И вдруг что-то грохнуло совсем рядом, Степана окатило дождём сырой земли, и последнее, что он увидел, это были гусеницы танка, чёрные и блестяще перекатывающиеся, с резким запахом солярки, наползающие на окоп.

Когда он очнулся, над головой раскинулось чёрное небо, украшенное россыпью блестящих звёзд. Где-то на его краю играли красноватые отблески – не то зарницы, не то отблески далёкого пожара. Степан со стоном тяжело перевернулся, освобождая непослушное тело от земли, и пополз к лесу, с трудом соображая, что он делает. Голова словно отяжелела, и мысли ворочались огромными булыжниками, но он полз к лесу, зная, что там его единственное спасение.

Повернув голову, он увидел, что от деревеньки не осталось ничего, кроме торчащих остовов печей, страшных в своей простоте, торчащих из обгорелых развалин, по которым кое-где гуляли изредка вспыхивающие язычки пламени, а в воздухе распространялся удушливый запах сгоревшего хлеба.
Там, у кромки леса, их собралось трое: комсорг роты, рыжеватый худющий Женька, потерявший в суматохе боя очки и теперь беспомощно озирающийся по сторонам, спокойный и рассудительный якут Алелекэ, которого в роте кликали просто Алёшкой, и Степан, который всё время встряхивал головой – ему казалось, что голова его после взрыва полна землёй, и всё пытался вытрясти её.

Женька держал в руках полевую сумку командира, насквозь пропитавшуюся кровью и треснувший бинокль. С трудом вытащив набухшую кровью и расползающуюся от крови карту, он расстелил её на траве.
«Сюда нельзя, - шёпотом рассуждал Женька, - тут фашисты. И тут наверное, тоже. Путь у нас один – в Весёлки, до туда они наверное, не дошли. Но как идти? Болото нас не пустит - сгинем»

Алелекэ секунду подумал и сказал: «Пойдём через к болоту, я духов просить буду, может и пропустят». Женька неприязненно покосился на него, но ничего не сказал. Якут был в их роте чем-то вроде живой легенды – ложась спать, он привязывал себя за левый мизинец к любой палке, или ветке какой-то засаленной верёвочке, иногда жёг пучки каких-то трав и кореньев. Замполит и комсорг косились на него, но ничего не предпринимали – стрелял он лучше всех и бил неприятеля прямо в глаз, не тратя патроны попусту, безукоризненно ориентировался на местности и читал следы, словно открытую книгу.
К болоту они шли, вернее, ползли, до самого вечера. Было жарко, хотелось есть и пить. Тела, покрытые ссадинами и метками от осколков, зудели и ныли. Хорошо, что Алелекэ нашёл какую-то траву, покрытую мелкими круглыми листочками, и заставил всех её жевать – она слегка притупила чувство жажды и голода, и придала сил.

Болото было большим, не разобрать, где заканчивается. Мягкий зелёный мох покрывал его, словно одеяло. Изредка откуда-то снизу раздавался тихий не то вздох, не то всхлип, и на поверхность выходили пузырьки зловонного болотного газа.

«Это абахыны – чёрт по-нашему, дышит» - прошептал Алеллекэ. Женька хотел прочесть ему очередную лекцию о том, что ни бога, ни чёрта нет, но почему-то передумал. Кто его знает, что там скрывается в этой топкой бездонной трясине?
«А вы знаете, откуда болота появились? – продолжал Алелекэ, - Бог создал мир, только всё вокруг водой залило, а земли совсем видно не было. Вот он и попросил абыхыны нырнуть и достать землю. Два раза нырял он под воду, но не мог достать дна. На третий раз нырнул так глубоко, что кровь из носа пошла, но всё же достал кусочек земли.

Отдал он её богу, да только обидно ему показалось, что у бога есть земля, а у него – нет. Вот наковырял он грязи из-под ногтей, да в рот себе засунул, сидит и радуется, что у него тоже земля есть. А бог дунул на землю, и начала она расти, и у абыхыны во рту тоже, заполнила ему рот, и носом полезла. Начал он кашлять, да плеваться, вот из той земли, что с чёртовой слюной смешана, болота и появились!»

Степан и Женька ничего ему не сказали, а только смотрели задумчивыми глазами на зелёную гладь болота, на которую уже стали наползать длинные беловатые языки тумана.
 
Никто и не заметил, как Алелекэ ушёл растворившись в сгущающейся темноте. Женька и Степан лежали, прижавшись друг к другу, ежась от сырости, висевшей в воздухе и проникающей, казалось, в каждую клетку тела.
Алелекэ появился из тумана внезапно, словно вынырнул из воды. Бросил на землю тушку какого-то грызуна и несколько веток. «Камлать буду», - коротко пояснил он товарищам и принялся за дело. Сперва он ободрал шкурку со зверька и натянул на обруч, сделанный из гибкой лозы, а потом вытряхнул из карманов какие-то перья, кусочки мха и тряпочки и принялся украшать ими самодельный бубен.

«Дед мой шаман был, - рассказывал он, - сильный шаман! Мог в нижний мир спускаться, с предками разговаривать, болезнь уводить. Ну и меня мало-мало научил с духами разговаривать, чтоб удача была».

А после привязал той самой засаленной верёвкой ветки к голове на манер оленьих рогов и уселся, поджав под себя ноги. Освещенный луной, он принялся тихонько настукивать в бубен, речетативом проговаривая какие-то непонятные слова, и раскачивался из стороны в сторону, и туман вокруг него качался, и тень, увенчанная рогами, казалась огромной и поднималась до самого неба.
Потом он поднялся и сказал, что выйти нужно с первыми лучами солнца – в это время духи будут добрыми, и пропустят их через болото. А потом лёг, свернувшись клубком, и принялся привязывать себя за левый мизинец засаленной верёвкой к какому-то корню.

- «Алёшка, - шёпотом спросил его Степан, - зачем ты себя всё привязываешь?»
- «Это аркан моего самого сильного оленя, он не даст абыхыны душу утащить» - спокойно ответил сын якутского народа.
Утром, едва солнце начало золотить край небосклона, Алелекэ разбудил товарищей. Разорвав пальцами тушку вчерашнего грызуна, он приказал её есть. Голод и правда, с новой силой одолел их, и они принялись есть сырое, пропахшее травой и тиной мясо без соли, вздрагивая от отвращения, и усилием воли подавляя подступы тошноты.

Остатки мяса и внутренности Алелекэ опустил в болото, в благодарность духам, что позволили им переночевать на берегу.
Шли они долго. Алелекэ шёл вперёд, по каким-то неуловимым признакам отыскивая места куда можно поставить ногу, а Степан и Женька ступали след в след. Иногда якут задумывался и останавливался, прислушиваясь, подолгу нюхая воздух и постукивая в бубен, а порой бросал прямо на мох перья и обрывки цветных тряпочек.

Идти было тяжело, поверхность болота дышала, колебалась, охала и вздыхала. Комары поднимались откуда-то тучами, садились на потные лица и руки и больно прокалывали зудящую кожу крохотными иголочками хоботков. Но нужно было идти, не останавливаясь, не отдыхая, ведь где-то там, за лесом, сапоги врагов топчут родную землю.

К вечеру вышли к своим. Бойцов было совсем не много – человек пятнадцать. Они копали окопы, делали земляную насыпь – готовились к приходу врага. Когда путников, грязных и небритых привели к командиру, он очень обрадовался. Усадив их за стол, он сказал: «Нам нужно продержаться здесь до двенадцати часов дня. Хотя бы!» Заметив недоумённый взгляд Степана, он продолжил – «В Весёлках детский дом. Триста человек ребятишек, от года до семи. Тех, что постарше, вывели вечером, осталась одна малышня, с году до трёх – никуда не дойдут. Их отправят на машинах, но только утром, раньше не могут. Наша задача – не умереть до полудня и дать им время уехать как можно дальше. Потому что фашисты – это не люди, а звери»

Окапывались долго, до ночи, понимая что дорога будет каждая минута, а после без сна сидели у костра, думая каждый о своём. Тишину нарушал только мерный стук бубна Алелекэ, который вновь просил о чём-то неведомом духов своего народа.

Фашисты появились около восьми. Они шли, не скрываясь, без страха, по-хозяйски оглядывая всё вокруг. Они уже считали себя победителями и думали, что вряд ли кто-то осмелится им противостоять, им, хозяевам практически всей Европы.

Но горстка бойцов сражалась отчаянно, не боясь смерти. Фашисты поливали их огнём из автоматов, забрасывали гранатами, не давая передышки. А русские солдаты продолжали биться, не смотря на оторванные взрывами руки, переломанные ноги и спины. Но выстрелы из окопов звучали всё реже и реже. Вот упал навзничь Женька, и его рыжеватые волосы стали красными от крови. Вот командир лёг, неловко запрокинув назад голову.

«Не успели» – прошептал Степан, увидев, что с горы спускаются толстыми поросятами танки со свастикой на башне. Часы показывали одиннадцать. Степан понимал, что остановить колонну можно только одним способом – взорвав головную машину в самом узком месте, где дорога спускалась в ложбину – по краям стоял лес, и чтобы оттащить повреждённый танк, требовалось время. Но попасть туда он не мог – ноги были перебиты и не слушались.
Но вдруг он увидел, как из травы поднялся сын суровой северной земли - Алелекэ, обвешенный гранатами, с бубном в руках и с ветками на голове, подобно рогам оленя. В это время что-то рвануло рядом со Степаном, его подняло и перевернуло в воздухе, но он успел заметить, что Алелекэ шагнул под танк, который подняло чудовищным по силе взрывом, и гусеницы разлетелись по сторонам, а из свороченной набок башни повалили клубы чёрного маслянисто-блестящего дыма
.
А где-то далеко ехали грузовые машины, увозящие завёрнутых в одеяла ребятишек, которые дремали, убаюканные дорогой. Впереди их ждала пусть нелёгкая и полная трудностей, но всё-таки жизнь.