Рукопись... гл.. 4. Дегтярный бизнес

                Дегтярный «бизнес».
      Ешё в 1920 году наш зять Иван Алексеевич выкопал в лесу  дегтярную ямку и  хорошо её оборудовал приспособлениями и инвентарём. После отъезда  его семьи эта ямка перешла в моё владение и пользование. Два дня я потратил на её ремонт и подготовку, промазал глиной и посушил, завёз из дома дегтярную бочку, а потом приступил к выгонке дёгтя. Каждое утро на Карюхе, запряженной в волокушу, отправлялся в  тайгу за Косой горой за берестой. Там её выпрягал, разводил костёр- дымокур из гнилья и валежника для отпугивания паутов, мошкары и всякого другого гнуса.  И в окружности своего табора заготавливал бересту, преимущественно из стоящих  на корню берёз. В июне, особенно в Межень, береста отделяется легко  и для дальнейшей жизни дерева вреда не причиняет.. Заготовленную бересту на голове выносил к табору и грузил на волокушу. Мошкара и пауты немилосердно кусали, усаживаясь на лицо, шею, руки; проникали под рубаху, творя кровавое пиршество. Для их отпугивания мы смазывали тело  дёгтем, в том числе и лошадей, но эти  меры мало спасали от гнуса. Часа в четыре дня я возвращался с возом бересты к ямке, то есть к своему дегтярному заводу, где догорала ещё вчера заложенная береста. Сняв раскалённые камни с кровли ямы, шупом опробывал: много ли осталось на дне не сгоревшей бересты. По мере её догорания яма гасилась водой, заливаемой через веник. Потом специальной подборной лопатой из ямы выбрасывались угли, зола и несгоревшие остатки бересты. Затем специальным шестом-захватом из ямы  поднимался деревянный круг. Под этим кругом в приямке был дёготь, наплавленный из бересты. Его я вычерпывал котелком, прикреплённым на специальный шест и сливал через фильтр в специальную кадушку-отстойник. В нижней части отстойника было отверстие, со специальной пробкой, для слива воды. Очищенный дёготь замерялся мерой и заливался в бочку. Мерой называлась единица измерения дёгтя и равнялась 12 фунтам веса или пяти литрам жидкости. Из одной ямки выходило  четыре, а иногда пять мер дёгтя. В нашу бочку его входило  сорок мер.
   Дав остыть яме примерно час, я снова ложил на приямок груз и загружал яму берестой. Её туда входил целый воз. Яма имела форму глиняного горшка. Дно у приямка равнялось 40 сантиметров в диаметре, середина - метр, а верх, примерно 50 см.; глубина до круга 1,7 метра. Внутри яма  была обмурована огнеупорной глиной.
   После новой загрузки ямы берестой, её верх укрывался огнестойким камнем в виде кровли юрты, чтобы жар давил вниз и выжимал, плавил дёготь из бересты, который стекал в приямок под круг. При горении  бересты температура была очень высокая, особенно, когда  горение спускалось до середины ямы. Зажигалась яма сверху.
    Зажегши вновь засаженную яму, под вечер я на своей Карюхе возвращался домой, где распрягал  лошадь и,  поужинав, падал в изнеможении и засыпал мертвецким сном.  А рано  утром, разбудив сестрёнку Полю подоить коров и выгнав их к пастуху, я вместе с ней топил русскую печь, готовя завтрак и обед. Мы тут же месили квашню и выпекали хлеб. Накормив всю нашу сиротскую семью я снова на Карюхе уезжал в лес за берестой. По пути заезжал на ямку посмотреть: всё ли там в порядке и как топится  береста. и по новому кругу начинался мой трудовой день по выгонке дёгтя. При этом я тешил себя мыслью,  что весь мой изнурительный труд не напрасен  и окупится  обменом на хлеб, столь необходимый для нашей семьи. Так, почти за десять дней я нагнал  полную бочку дёгтя и моему довольству не было предела. Мы с Петром погрузили её на телегу и привезли  на свой двор. Петро  продолжил обработку паров и боронование, а я стал готовить к сенокосу наш инвентарь. Просушил и провеял остатки зерна пшеницы. Её набралось два с половиной мешка, примерно восемь пудов. Свозил её на мельницу, где за помол уплатил по четыре фунта с каждого пуда, то есть десятую часть. Такова была такса, установленная в 1920 году. Таким образом, домой я привёз муки  семь пудов и после этого в семье  установили строжайший режим  в расходовании муки и хлеба, чтобы дотянуть до нового урожая.
    Ранним утром в Петров день мы с Федей запрягли в телегу пару лошадей и поехали продавать дёготь. Нас тешила надежда, что мы в степных сёлах обменяем дёготь на муку или зерно, для чего захватили четыре пустых мешка. Начали с села Жгутово на реке Шарешь ниже Тарханки в  восьми верстах.       Проехали всё село, оповещая жителей криками в две глотки: "Вот дёготь, дёготь! Кому нужен дёготь?  Подходите, покупайте!".. Но никто со дворов не выходил и нас не останавливал. И тогда на краю села мы остановились сами, дав лошадям отдохнуть. С ближайшей завалинки поднялся обутый в ичиги мужик и, слегка согнувшись и держа одну руку на пояснице, мелкими семенящими шагами подошел к нам, осмотрел лошадей, окинул взором бочку и , почёсывая грудь, спросил:
   -  " А вы, ребятки, откедова будете-то? И кака; така; нужда погнала вас по белу свету в эку-то жару?"
     - Да мы, дяденька, с Ключей. Везём дёготь, чтобы поменять на зерно, али на муку, покуль голод на нашу семью не навалился. А до урожая, сами знаете, ещё тянуть да тянуть, - ответил я.
     - Евон оно чё. Да тута, ребятки, наководни (т.е. неделю назад) ваши же ключинские чалдоны приезжали  с дёгтем-то. Торговали так, ажно  гул стоял, как на ярмонке. Так что таперича  дёгтем в нашей деревне все  запаслися, хватит не токмо до осёнок, но ишшо и в зиму останется. 
     Слова мужика словно  ударили меня обухом по голове. В мозгу мигом пронеслась мысль, как мы возвращаемся домой с полной бочкой и с пустыми мешками, а на  нас с укором глядят глаза братьев и сестрёнок, чьи мечты о пшеничных калачах так и остались несбывшимися грёзами.
    Что тут поделаешь? Федя предложил вернуться, но я решил проехать дальше, вниз по Шарешу. Через полтора часа мы заехали в Усть-Берёзовку, называемую в народе "Голопуповкой" и остановились на деревенской площади у коновязи рядом с магазинчиком.
      Стали подходить любопытные крестьяне  и узнав, что мы меняем дёготь на муку или зерно, говорили, что у них нет ни того, ни другого и предлагали обмен на какие-нибудь безделушки. И тогда я обратился к ним с такой речью:
     - " Вы что же, уважаемые граждане крестьяне, хотите, чтобы я   задаром отдал вам свой дёготь? Да  я ж на его заготовку потратил две недели! В тайге весь ободрался, дорвал последние сапожонки и рубашонку. Меня и моих коней в лесной чаще нещадно заедали пауты и мошкота. Да и ехал я сюда тридцать вёрст: вон лошадёнки-то совсем пристали. И парень сидит у меня на телеге совсем голодный. Так дайте нам за дёготь хоть поесть чего-нибудь.!"
    Услышав заезжего "оратора," толпа всё больше увеличивалась. Некоторые мужики стали между собой переговариваться, качая головами. Залаявшие было на нас дворняги неожиданно умолкли, уселись на зады и тоже стали меня слушать, наклоняя свои вислоухие головы то в одну, то в другую сторону. Видимо, со времён нашествия продотрядов с вооруженными китайцами и безжалостными латышскими  стрелками тут никто так  горячо не выступал перед толпой, а за свою короткую собачью жизнь эти дворняги выслушали и облаяли немало ораторов на деревенской площади.
    И тут один из мужиков подошел к нашим лошадям, по-хозяйски внимательно их осмотрел и, повернувшись к толпе, сказал:
     - А ведь кони-то у них совсем пристали! Того и гляди, что скоро встанут. Да у них и у самих-то вид уж больно неважный.
        Тогда один пожилой крестьянин, подойдя ко мне, спросил:
   -  А чё же это ваш отец сам-то не поехал продавать дёготь, а вас послал? Али ему некогды?  Небось, всё по собраньям ходит, да лясы точит, али в лото играт с пролетариями?!
    -- Наш отец, а следом за ним и мать умерли от тифа в двадцатом году, - ответил я,- И теперь мы, семеро детей, из коих я самый старший, сиротствуем.
      - Ну, тогды другое дело, - ответствовал и посочувствовал нам крестьянин. Затем повернулся к толпе и  предложил помочь сиротам.
    После этого нам принесли три булки пшеничного хлеба, за которые я налил две меры дёгтя. А одна добрая женщина  принесла туезок сметаны литра на два и отдала нам вместе с посудиной. Я  налил ей три меры дёгтя. На этом торговля закончилась, мы выехали за село и остановились на лугу около речки. Выпрягли лошадей и отпустили их пастись, а сами уселись уплетать хлеб со сметаной. Отдохнув часа два, запрягли лошадей и тронулись дальше  к селу Кольцово, надеясь ещё продать часть дёгтя. Стало вечерять и лошади тянулись тихо, еле-еле переставляя ноги. И только тут я понял по настоящему, что лошади пристали. А виноват в этом Петро. Работая на них на вспашке и на бороновании паров в июльскую жару, он не следил, чтобы лошади в обеденный перерыв хорошо наедались. И они в полуденную жару не паслись на пастбище, а стояли где-нибудь в кустах, спасаясь от жары и отбиваясь от паутов и мошкары. В общем, Карька и Мухорко оказались заморенными  в жаркую пору  и стали неработоспособными. Им требовались длительный отдых и хорошая кормёжка. И только теперь я понял, что мы с Петей просмотрели правильный уход за лошадьми. Если зимой из-за нашего недогляда передохли куры, овцы, приплод свиней и два телёнка, то теперь этот недогляд и неопытность сказались на состоянии наших коней.
     Не доехав до села Кольцово версты две, мы решили заночевать, чтобы досыта накормить лошадей в прохладную ночную пору и дать им продолжительный отдых до утра.
      Утром, часов в восемь мы заехали в  Кольцово, огласив улицу криком:   "Вот дёготь! Кому надо дёгтю? Покупайте дёготь!"
     Но никто не обращал на нас внимания. Крестьяне были заняты своими делами, они собирались и выезжали на сенокос и в дёгте по-видимому не нуждались..Так мы проехали всё село впустую и решили повернуть обратно и продвигаться к дому через села  Средняя Берёзовка и Тарханка.  В Среднюю Берёзовку заехали к обеду. Все трудоспособные люди выехали на сенокос. Нас остановил старикашка лет 65-ти. Мы с ним разговорились. Я стал сетовать на то, что проезжаем уже четвёртое село и никто не покупает дёготь. А дёготь из свежей бересты, чистый и годен не только для смазки осей телег, но и для смазки обуви и сбруи. Старик нам посочувствовал и сказал, что дёгтем все жители уже запаслись у проезжик ключинских чалдонов. При этом он согласился купить нашего свежего дёгтя. Мы поторговались и я отпустил ему четыре меры дёгтя, получив взамен три ведра  хорошо сохранившейся картошки из погреба и полпуда пеньки ( скрученного волокна из конопли). В этом же селе выменяли ещё три булки пшеничного хлеба, общим весом примерно шесть килограмм и туесок кислого молока на четыре меры дёгтя. На этом наша торговля закончилась. Мы выехали из деревни,  распрягли лошадей и кормили их часа три у речки Берёзовки.
      Когда ослабла полуденная жара, мы запрягли лошадок и двинулись на Тарханку, до которой оставалось 15 вёрст. Дорога  шла степью по засеянным пашням. Поля были покрыты колосящейся пшеницей и овсами. Кое-где они перемежались залежами, покрытыми сочными травами. Тут и там стрекотали конные сенокосилки: мужики косили травы на сено. А я думал свою тяжелую думу  о нашей неудачной поездке. Все мои двухнедельные труды пропадали впустую. Я завидовал крестьянам, живущим в степях. Косят они добротные травы на ровных местах  машинами-сенокосилками, сгребают сено конными граблями. Совсем не то, что мы: косим вручную в кустах, на лугах, покрытых кочками, низкокалорийную осоку, до предела напрягая все мышцы своего тела, от чего трещит пуп; с лица градом катится пот и тебя в это время нещадно кусают слепни, пауты, мошка и комары. А землю пашем по крутым склонам между лиственничных пней, предварительно расчищая их от кустарника и валежника. Да и сами земли твёрдые, суглинистые, с примесью камней разной величины. Тогда как здесь, в степях тучные чернозёмы на равнине.  Поэтому и приходится заниматься дегтярничеством, чтобы сводить концы с концами на своих скудных пашнях и лугах. А результат от этого промысла мизерный. А за проданный дёготь трудно справить даже ту обувь и одежду, которую ты порвал в лесу.   
    И тут я ещё раз вспомнил своего деда Захара, ошибочно избравшего местом своего поселения таёжное село Ключи. Стоило ему дойти до степей и там обосноваться и тогда вся наша жизнь повернулась бы по-другому. Во всяком случае затрат труда в хозяйстве было бы меньше, а дохода больше. Да и родители может быть остались бы живы. Хотя вряд ли. Тиф в ту пору косил людей без разбору и в лесах, и в степях.
     Лошадёнки наши шли медленным шагом, еле передвигая свои уставшие ноги. Только к вечеру мы добрались до Тарханки, но уже не кричали: "Дёгтю,дёгтю!" Решили, что это бесполезно. На самом закате выехали за край села и до наших Ключей оставалось 12 вёрст. Дорога пошла в гору и наши кони устали и совсем выбились из сил. Вся трава была съедена местным скотом и покормить здесь лошадок было нечем. И вот мы потянулись на эту гору. Слезли с телеги и пошли рядом, понукая уставших лошадок  и помогая им своими руками тянуть телегу. А они пройдут шагов 20-30 и встанут. И так мы мучались часа два, пока не заехали на хребет. Стало совсем темно, наступило уноченье, то есть начало ночи и это было для нас выгодно и удобно. Стало прохладно и мы, и лошади  меньше потели.
    Наконец пошли хорошие пастбища и мы свернули с дороги и остановились на ночлег. Лошади кормились до утра. А часов так в восемь мы их запрягли и двинулись дальше. Начался спуск к небольшой речушке Солгончик. Подъехав к ней, мы снова выпрягли лошадей, покормили их на пастбище  а потом попоили ключевой водой. Отдыхали часа четыре. Потом запрягли их и двинулись преодолевать оставшиеся пять вёрст. Начался последний подъём версты на полторы. Мы с Федей шли пешком весь подъём. А наши лошадки по-прежнему шли еле-еле, останавливаясь через каждые сто метров и Федя подкладывал сзади камень под заднее колесо, чтобы телега не катилась назад. Поднимались на гору два часа. Наконец дорога вышла на тракт и пошла по равнине. Там-то мы и сели в телегу и в Ключи заехали часа в четыре дня. Перед селом остановились, дав коням отдохнуть.
    Так закончилось наше трёхдневное путешествие, принесшее нам не выручку, а одни убытки. Получилось как в поговорке "Барышу наклад - родной брат." Вечером мы в огороде накосили травы и поставили Карьку и Мухорку на стойловое содержание. Две недели мы на этих лошадях не работали и не выпускали из конюшни, кормили их зелёной травой и поили водой из кадушек. И только после этого они восстановили свою работоспособность. А бочку с оставшимся дёгтем мы сгрузили на предамбарье и расходовали на нужды хозяйства.
  Продолжение следует...