Фридрих Боденштедт о Москве 1840-х годов

«Я узнал Россию только с лучшей стороны»
(Фридрих Боденштедт)

В этой публикации - воспоминания о Москве немецкого поэта, слависта и почетного члена Московского общества любителей российской словесности Фридриха Боденштедта (181 9-1892), который, по словам И.С.Тургенева, был «самым превосходным и самым тонким переводчиком» 
русской литературы.
Ф.Боденштедт родился в Пайне близ Ганновера.  По окончании Геттингенского университета в конце 1840 года уехал в Россию, чтобы стать гувернером сыновей князя Михаила Николаевича Голицына (1796-1863).  В 1843 году преподавал в тифлисской гимназии, в 1844-1846 гг. путешествовал по Кавказу, откуда вернулся в Германию. В 1854-1867 гг. был профессором славистики Мюнхенского университета. В 1867-1873 гг. заведовал придворным театром в Майнингене. Последние годы жизни провел в Висбадене.
Ф.Боденштедт является автором многочисленных литературных произведений различных жанров. Наибольшую известность получили «Песни Мирзы Шафи», написанные по мотивам стихов азербайджанского поэта, с которым Боденштедт познакомился в Тифлисе. После возвращения в Германию Ф.Боденштедт издал фундаментальный труд «Народы Кавказа и их освободительная борьба против русских», где содержится обширный материал по истории и этнографии.
В XIX веке Ф.Боденштедт считался одним из лучших в Германии знатоков и переводчиков русской литературы. Среди его важнейших работ – собрания сочинений М.Ю.Лермонтова (1852), А.С.Пушкина (1854-1855) и И.С.Тургенева (1863-1864), который, прочитав свою повесть «Фауст» на немецком языке, так отозвался о переводчике: ««Недостаточно знать до основания русский язык – надобно еще самому быть большим стилистом для того, чтобы создать нечто столь совершенно удавшееся» .
Ф.Боденштедт был первым, кто познакомил немецких читателей с идеями славянофилов: в 1862 году под его редакцией на немецком языке вышла в свет двухтомная антология их сочинений «Русские фрагменты» .
В конце жизни, в 1888 году, Ф.Боденштедт издал воспоминания , значительная часть которых посвящена пребыванию в России. Однако годом ранее в журнале «Русская старина» был опубликован их перевод  (выполненный Верой Васильевной Тимощук), которому предшествовала обширная статья главного редактора М.И.Семевского. Текст воспоминаний был подготовлен Ф.Боденштедтом специально для «Русской старины», и посвящены они прежде всего людям, с которыми он познакомился в Москве в 1841-1843 гг. Что касается данной публикации, то в ней приводятся фрагменты воспоминаний Боденштедта о Москве, значительная часть которых прежде не издавались на русском языке. В отличие от мемуаров в «Русской старине», здесь речь идет преимущественно о быте и нравах москвичей различных сословий.
Воспоминания Ф.Боденштедта вышли из печати через сорок пять лет после его отъезда из Москвы, однако он стремился сохранить по возможности свои непосредственные впечатления и оценки. Вот почему, чтобы лучше понять его взгляды, мы будем иногда обращаться к другим его сочинениям  Ф.Боденштедта о России. .

«Москва – средоточие народной жизни всей России»
Первым российским городом, который увидел Фридрих Боденштедт, был Петербург, куда он прибыл из Любека поздней осенью 1840 года. Озаренный лунным сиянием город произвел на него с первого взгляда сильное впечатление, однако вскоре оно сменилось разочарованием.  Построенный вопреки природе, среди болот, ценой тысяч человеческих жизней, Петербург казался ему холодным, безликим и призрачным, а встречи с многочисленными соотечественниками скорее удивляли, нежели радовали.
В начале 1841 года Ф.Боденштедт приехал в Москву, и древняя столица покорила его с первого взгляда…
«Древний царский город Москва не производит с первого взгляда такого ослепительного впечатления, как новый императорский Петербург; она скрывает свою красоту, подобно раковине в иле, скрывающей свою жемчужину, – так начинает он свои воспоминания о Москве. – Московские слободы выглядят, как большие деревни, однако и центральная часть города со своими лужайками, прудами, парками и бесчисленными садами имеет преимущественно сельский облик. Полукольцо зеленой Садовой улицы, отделяющей собственно город от слобод, дополняется цепью бульваров, где в тени высоких лип так приятно проводить время коротким и знойным летом.
В Москве нет таких широких, прямых, хорошо вымощенных улиц с бросающимися в глаза роскошными домами, как в Петербурге, да и Москва-река не сравнится с царственной Невой с ее великолепными набережными. Однако стоящий на холмах и украшенный садами древний царский город уютнее и живописнее возникшего, как по волшебству, на пустынной, болотистой равнине нового императорского города, где, кроме Летнего сада и деревьев вокруг Адмиралтейства, совсем нет зелени.
Большинство домов в Москве разбросаны по местности, как придется, а не стоят в ряд, друг за другом. Они расположены по отдельности, в обширных дворах, где есть место и для других построек. Только у дворцов и домов, построенных по европейскому образцу, вход непосредственно с улицы. В архитектуре царит невообразимая пестрота; об определенном стиле здесь и речи нет, равно как и о полицейских предписаниях, касающихся строительства, как это принято у нас. Каждый строит свой дом, как ему хочется и удобно, совершенно не думая о соседях. Некоторое единообразие есть только в многочисленных деревянных домах из обструганных бревен, где живет простонародье.
Необычайно пестрый облик города, где хижины бедняков соседствуют с дворцами богачей, грязные трактиры – с златоглавыми храмами, убогие доходные дома – с виллами, – соответствует уличной жизни, где роскошные экипажи пересекаются с доверху нагруженными телегами, а одетые по последней парижской моде дамы и господа осторожно пробираются сквозь толпу бородатых мужиков, среди которых лишь на немногих тяжелые сапоги и синий кафтан, а большинство носит лапти и овчинные полушубки.
Москва – средоточие народной жизни всей России, а кафтан и овчинный полушубок играют здесь совсем иную роль, нежели в Петербурге, где на главных улицах преобладает европейское платье. Обращение здесь свободнее, взаимоотношения между людьми теплее и доверительнее, а многочисленные памятники старины связаны с реальными воспоминаниями, уходящими в глубь пяти столетий. Здесь все выросло из родной почвы, здесь все стало, а в Петербурге все сделано» .

«Самый спокойный и плодотворный период моей жизни»
«Два года, проведенные в семье князей Голицыных, были самым спокойным и плодотворным периодом моей жизни.(…) Здесь я узнал Россию только с лучшей стороны; то же я могу сказать и о других домах высокопоставленных особ, в которые я был вхож» , – так писал Ф.Боденштедт о времени, когда он служил гувернером в доме князя Михаила Николаевича Голицына (1796-1863).
М.Н.Голицын был участником Отечественной войны 1812 года, с 1823 года состоял на гражданской службе, которая, по-видимому, не слишком его обременяла.  В свободное время князь рисовал, сочинял музыку и просто жил в свое удовольствие, не  вникая в домашние дела и воспитание детей. Его жена, Анна Николаевна (1796-1873), по словам Ф.Боденштедта, «была образцовой супругой и матерью, глубоко преданной воспитанию своих детей» .
На попечении Ф.Боденштедта были младшие сыновья Голицыных – Дмитрий (1827-1895) и Михаил (1830-1890). «Ненормированный» рабочий день молодой гувернер воспринял как должное: «Я преподавал им латынь, немецкий, историю и географию и находился при них с утра до вечера, однако меня это абсолютно не тяготило, потому что ребята были воспитанные и легко управляемые. Кроме того, распорядок дня оставлял мало времени для игр: с 8 до 12 уроки, затем завтрак, прогулка на свежем воздухе или занятия верховой ездой, с 2 до 4 часов снова уроки, потом обед, после которого следовало приготовление к завтрашним занятиям. С 8 до 10 часов семья собиралась за чайным столом» .
В доме князей Голицыных «редко случалось, чтобы за стол садились без гостей, нередко незваных». Однако, как пишет Ф.Боденштедт, «распорядок дня для меня и моих воспитанников при этом не нарушался, даже тогда, когда собиралось большое общество. Застолье продолжалось не слишком долго, и соблюдалась умеренность» .
Уложив воспитанников спать, Ф.Боденштедт упорно занимался русским языком, и в качестве упражнений стал переводить русскую поэзию на немецкий язык. Однако разговорной практики у него было мало. «Мне редко представлялся случай упражняться в правильной разговорной русской речи; с воспитанниками моими я говорил по-немецки; в доме общеупотребительным языком был французский; по-русски же говорить приходилось только с прислугою. Я помню, что однажды младший мой воспитанник, князь Михаил Михайлович рассказывал за столом старшему брату что-то по-русски и получил следующее замечание: «Michel, ne parlez donc pas toujours russe comme les paysans» (Мишель, не говорите все время по-русски, как крестьяне)»» , – пишет Ф.Боденштедт в воспоминаниях, опубликованных в «Русской старине». Однако в воспоминаниях, предназначенных для немецких читателей, он немного иначе описывает языковую ситуацию в семье Голицыных: «Беседа велась почти исключительно по-французски, но не из презрения к родному языку, а для того, чтобы  свободно говорить при слугах. Тогда еще имелись в Москве семьи, которые проводили большую часть жизни во Франции и говорили по-французски лучше, чем по-русски, однако это было скорее исключение, нежели правило. Русская аристократия более предана своему родному языку, нежели немецкая. В России не было таких правителей, которые бы столь пренебрегали своим языком, как иные наши правители. Изучая иностранные языки, они не подавляют свой, а потому у них нет необходимости основывать общества по очищению родного языка. Русские заимствуют только те слова, которые обогащают, а не уродуют язык, оплетая его ствол и ветви, подобно растениям-паразитам. Каждое новое слово означает новое понятие» . Если в семейном кругу общались преимущественно по-французски, то в высшем свете, по словам Ф.Боденштедта, «говорили на двух-трех, иногда на четырех языках, а когда пели, то и на пяти.  Французский язык задавал тон, однако и русский не был в небрежении. Английский тогда только входил в моду, и молодые дамы любили блеснуть своими знаниями. Иногда говорили и по-немецки, а когда пели – по-итальянски. Светские дамы, особенно те, которые много путешествовали за границей, придавали особый блеск беседе, искусно вплетая в нее нити на разных языках. Доминировал, впрочем, абсолютно безупречный французский язык. Он свидетельствовал о благородном происхождении и хорошем воспитании, и малейшие погрешности в построении фразы или произношении (обычные не в столь высших сферах) обязательно вызывали злые пересуды. Вот почему столь высок был спрос на французских гувернанток только что из Парижа, причем выше ценились те, которые владели только своим родным языком» .
По наблюдениям Ф.Боденштедта, русские аристократы не только в совершенстве владели французским языком, но и усвоили присущую французскому высшему свету манеру общения: «Легкая шутливость, искрящееся остроумие, быстрая смена противоположных предметов в разговоре, - одним словом, французский esprit также свойственен знатным русским, как и французский язык» . Впрочем, в своем кругу, когда рядом не было дам, молодые аристократы порой переходили на русский язык и позволяли себе выражения, которые, по словам Ф.Боденштедта, «иностранец научается прежде всего понимать в России, потому что слышит их повсюду и беспрестанно, но ни один порядочный человек (…) не решится написать их в переводе на свой родной язык» .
Фридрих Боденштедт легко сошелся не только со своими воспитанниками, но и с многочисленными родственниками и знакомыми семейства Голицыных. Частым его собеседником был Николай Григорьевич Вяземский (1769-1846), тесть М.Н.Голицына. Престарелый вельможа охотно рассказывал любознательному молодому человеку о делах давно минувших дней и расспрашивал об их общей alma mater – Геттингенском университете. Старший брат воспитанников Ф.Боденштедта Николай Михайлович Голицын (1820-1885) познакомил его с будущим славянофилом Ю.Ф.Самариным (1819-1876), который много и с восторгом рассказывал молодым людям об А.С.Хомякове (1804-1860). Еще один московский знакомый Ф.Боденштедта – друг М.Ю.Лермонтова Павел Александрович Олсуфьев (1819-1844), приходившийся двоюродным племянником М.Н.Голицыну. И вот однажды…
«Зимой 1840-1841 года в Москве (…) в один пасмурный воскресный или праздничный день мне случилось обедать с Павлом Олсуфьевым, очень умным молодым человеком, во французском ресторане, который в то время усердно посещала знатная московская молодежь. Во время обеда к нам присоединилось еще несколько знакомых (…). В то время мне не исполнилось еще двадцати двух лет, я был толстощеким юнцом, довольно неловким и сентиментальным, и больше слушал, чем участвовал в разговоре, и, вероятно, казался несколько странным среди этой блестящей, уже порядочно пожившей молодежи. «А, Михаил Юрьевич!» - вдруг вскричали двое-трое из моих собеседников при виде только что вошедшего молодого офицера» .
Воспоминания о М.Ю.Лермонтове Ф.Боденштедт опубликовал в 1852 году в составе послесловия к двухтомному собранию переводов его поэзии . Впоследствии они неоднократно издавались на русском языке, а потому мы воздержимся от длинных цитат. Отметим лишь, что встреча с М.Ю.Лермонтовым состоялась не зимой, а примерно между 17 и 22 апреля  по старому стилю, а по новому - в конце апреля-начале мая. Подобная неточность объяснима: этот весенний день был, вероятно, очень холодным – совсем как зимой в Германии. Ф.Боденштедт весьма интересно описал внешность М.Ю.Лермонтова и его манеру держаться, но следить за разговором не мог, поскольку поэт «говорил по-русски и к тому же чрезвычайно быстро» . На следующий день Ф.Боденштедт видел М.Ю.Лермонтова у общих знакомых, однако, хотя беседа велась по-французски, он не решился заговорит с ним.

Николай I и наследник престола в Москве
Весной 1841 года Фридрих Боденштедт стал свидетелем еще одного события: 14 (26) мая состоялся торжественный въезд в Москву императора Николая I и наследника престола великого князя Александра Николаевича с молодой супругой Марией Александровной (урожденной принцессой Максимилианой Вильгельминой Августой Софией Марией Гессенской). Михаил Николаевич Голицын, будучи двоюродным братом военного генерал-губернатора Москвы Д.В.Голицына и советником московской дворцовой конторы, принимал активное участие в организации торжеств, а его домочадцы имели возможность с близкого расстояния наблюдать высоких гостей.
Торжественная процессия, сопровождавшая императорское семейство, шла от Петровского дворца по Тверскому тракту и затем по Тверской улице к Кремлю. Фридрих Боденштедт стоял на балконе дворца генерал-губернатора вместе с семейством Голицыных и избранными гостями.
«В авангарде ехали около ста всадников. Это были представители высшей знати подчиненных царю восточных народов – черкесы, грузины, армяне, курды и татары со сверкающим на солнце оружием, киргизы и калмыки с луками и стрелами в колчанах. (…) Наследник и его супруга ехали в открытой карете, а за ними верхом следовал император, окруженный блестящей свитой. Среди них были мингрельские и имеретинские князья в голубых и белых одеяниях и рослые кабардинцы в кольчугах и стальных шлемах. Линейные казаки с Терека и Кубани, одетые и вооруженные, как черкесы, и донские казаки замыкали шествие.
Среди азиатских вождей многие выделялись своей статью, сверкающим взором, благородными чертами и гордой осанкой. Они бы скорее вдохновили художника, нежели император, которому была присуща скорее пластическая, нежели живописная красота, и тем не менее он выделялся среди своего окружения, подобно горной вершине. В то время он был самым могущественным правителем на земле, и природа наделила его внешностью истинного властелина. При взгляде на него казалось, что все служит рамой к его облику. Когда процессия поравнялась с балконом, на котором стоял я, император повернул в сторону своего серого в яблоках коня и поприветствовал дам взмахом правой руки. Затем он вновь поравнялся с экипажем наследника и его юной супруги, с которой продолжил оживленную беседу. (…)
Восемнадцатилетняя великая княгиня Мария была очаровательным созданием, но красавицей ее нельзя было назвать. Одна пожилая дама, стоявшая на балконе, нашла ее шею слишком длинной, а другая сочла великую княгиню несколько скованной и не уверенной в себе. Кроме того, они не могли понять почему русская мать Отечества должна быть обязательно немецкого происхождения: в России наследник престола мог бы найти более величественную красавицу, нежели эта petite princesse allemande (маленькая немецкая принцесса).
Наследник престола Александр обладал приятной наружностью и держался естественно; ему прекрасно шла форма верховного атамана казачьих войск. Однако центром всеобщего внимания был император, гарцующий на коне рядом с каретой великого князя. Он был намного выше среднего роста, и его могучую, но пропорционально сложенную фигуру обтягивал генеральский мундир. Звезды и галуны выглядели, как мишура, на его широкой груди; белые лосины облегали его благородные формы, как трико, блестящие ботфорты не скрывали изящества его ног. По календарю уже стояла весна, но было по-зимнему холодно, иные еще носили меха, однако император одет был очень легко. Многие хвалили его выносливость, позволяющую ему в самые лютые морозы без шубы и без пальто часами присутствовать на парадах или военных учениях. Он не требовал от других того, чего не делал бы сам, и тот, кто не выдерживал его высоких требований, был отвергнут.  При взгляде на него я понял все, что читал и слышал о нем, – и об обаянии его личности, когда он милостиво взирал на собеседника своими большими голубыми глазами (именно таким я видел его в тот день рядом с экипажем своих детей), и о внушаемом им ужасе, когда во время смотра раздавался его громоподобный голос. Да, он являл собой воплощение самовластия; страж справедливости, как он ее понимал, не знающий ни страха, ни милосердия.
Вскоре мне представилась возможность увидеть императорское семейство еще ближе. В его честь давали ряд праздненств, главным распорядителем которых был князь Михаил Голицын. В один из вечеров в Большом театре состоялся бал в честь высоких гостей. Княжна Мария Голицына и мои воспитанники были еще слишком малы, чтобы танцевать, а потому меня вместе с ними посадили в ложе, откуда открывался прекрасный вид на все происходящее, и несколько раз императорское семейство оказывалось рядом с нами  на расстоянии вытянутой руки. Наконец, наша ложа стала объектом высочайшего внимания. Галантный император не преминул осведомиться у все еще прелестной княгини Голицыной о ее детях, и когда узнал, что они совсем рядом, сразу к ним подошел и спросил об их занятиях, удостоив и меня парой милостивых слов. Его примеру последовал наследник с супругой, и у меня сложилось такое впечатление, что они словно соревновались в учтивости, однако зычный голос императора звучал подобно колоколу, а то, что говорили другие, напоминало эхо…» .
На закате своих дней Ф.Боденштедт, критически относившийся к николаевскому режиму, не счел нужным скрывать своего юношеского восторга перед обаянием личности императора. Впрочем, как писал Ф.Боденштедт в предисловии к «Русским фрагментам», многие консервативно настроенные европейцы в свое время восхищались российским императором, ибо он воплощал романтический образ могущественного и грозного монарха, который был единственным европейским правителем, который в XIX столетии мог повторить фразу Людовика XIV: «Государство – это я». Однако после Крымской войны и смерти Николая I европейцы, привыкшие отождествлять Россию с ее государем, стали недооценивать ее силу, подобно тому, как раньше переоценивали . Ф.Боденштедт был не согласен с подобными крайностями, ибо Россию, по его мнению, воплощает не личность императора, а народ.  «Россия – не колосс на глиняных ногах, –писал он. –Ее основа – глубоко верующий народ, живущий на основе древних, освященных традицией общинных установлениях, и еще ни одни завоеватель не покорил ее» .
Ф.Боденштедт признается, что наследник престола не произвел на него большого впечатления, ибо казался бледной тенью своего великого отца. Между тем именно Александр II, отменивший крепостное право и давший России демократические свободы, стал идеалом Ф.Боденштеда, который ставил его выше всех российских правителей. «России даровав освобожденье, стяжал ты славы больше, чем в сраженьях», – писал он в посвященном ему сонете .

Никольское-Урюпино: сельская идиллия и не только
Лето Голицыны проводила в родовой усадьбе Никольское-Урюпино. Ф.Боденштедту нравилась сельская жизнь, причем во многом благодаря дружбе с поэтом Василием Ивановичем Красовым (1810-1854), преподававшим русский язык в семье Голицыных. В.И.Красов был одним из немногих образованных людей, с которым Ф.Боденштедт мог говорить по-русски: благодаря ему будущий славист познакомился с русским и украинским фольклором и много узнал о русской жизни. В своих воспоминаниях Ф.Боденштедт очень подробно рассказывает о В.И.Красове, сетуя, что в Германии почти никто не знает этого замечательного русского поэта… Впрочем, судьба и творчество В.И.Красова, живой облик которого сохранился главным образом благодаря воспоминаниям Ф.Боденштедта, – отдельная тема.
Нередко Голицыны со своими многочисленными гостями отправлялись на прогулки. Ф.Боденштедт охотно принимал в них участие, но однажды он стал свидетелем сцены, которая его покоробила. Как-то раз аристократическая компания увидели купающихся мужиков. К большому удивлению Ф.Боденштедта, благовоспитанные барышни и дамы не отвернулись, а стали с интересом наблюдать за происходящим. «Если бы они увидели в таком виде мужчин своего круга, они отвернулись бы, – пишет Ф.Боденштедт, – однако крестьян они воспринимают не как мужчин, а скорее как животных» . Кстати, замечание Ф.Боденштедта схоже  со словами А.С.Пушкина о Маше из повести «Дубровский»: «Слуга иль мастеровой не казался ей мужчиною».
Жизнь на лоне природы нравилась всем Голицыным, за исключением главы семейства. Князь Михаил Николаевич редко покидал свой кабинет и не участвовал в прогулках по окрестностям, которые пробуждали у него горькие воспоминания. Недалеко от Никольского-Урюпино находилась бывшая  вотчина Голицыных, Архангельское, проданное из-за долгов Н.Б.Юсупову еще в 1810 году, и с тех пор князь не мог видеть место, где родился и провел детство. Однажды в тайне от мужа Анна Николаевна Голицына решила показать сыновьям Архангельское и пригласила сопровождать их Боденштедта, который был ошеломлен представшим перед ним великолепием.
При чтении воспоминаний Ф.Боденштедта создается впечатление, что он попал в почти ничем не омрачаемую идиллию: образцовая мать семейства; красивые, воспитанные и послушные дети; уважение к учителю… Однако такое впечатление было не у всех. Летом 1838 года учителем русского языка у младших детей Голицыных был Сергей Михайлович Соловьев (1820-1879) – будущий знаменитый историк, а в то время восемнадцатилетний выпускник гимназии. Здесь он, по его словам, оказался «в чужом аристократическом доме, среди чуждых (…) нравов и обычаев, среди чужого народа, ибо среди чуждого языка; все, кроме прислуги, говорят вокруг меня по-французски». Анну Ниеолаевну Голицыну, которую Ф.Боденштедт назвал «образцовой  супругой и матерью», юный учитель русского языка сразу невзлюбил: «Это была женщина нестерпимая, ограниченная, капризная, сварливая, скупая, но что было непростительно для князя, это то, что он по страшной лени отдал дражайшей своей половине воспитание детей, выбор учителей, гувернеров и гувернанток». Невзлюбил будущий историк и своих учеников, которых окрестил «французиками». Одним из них был Дмитрий, тот самый, который, как мы помним, три года спустя показался Боденштедту  красивым, воспитанным и послушным. У Сергея Михайловича, однако, сложилось о воспитаннике совсем иное мнение. Он был, по его словам, «до безобразия толстый, вялый физически и умственно; (…) с трудом читал по-русски; гувернеры жаловались, что успехи его во французском и немецком языках были не блистательнее. К несчастью, это был любимец матери, которая неуспехи сына приписывала не его неспособности и лени, но неуменью учителей». Отдавая должное способностям главы семейства, С.М.Соловьев изображает его как человека ничтожного и порочного, которому крепостные крестьяне должны были приводить своих пятнадцатилетних дочерей на «растление» .
Не будем допытываться, кто ближе к истине: Ф.Боденштедт или С.М.Соловьев.  Предположим лишь, что в семействе Голицыных не царила полная идиллия, и наблюдательный общительный гувернер, конечно, многое замечал… Однако сорок пять лет спустя, готовя свои воспоминания к печати, не позволил себе ни одного дурного слова в адрес семьи, в которой прожил два с половиной года и где к нему, судя по всему, хорошо относились. Впрочем, особенности воспоминаний Ф.Боденштедта можно объяснить не только его порядочностью и деликатностью, но и особым складом характера, склонного замечать скорее хорошее, нежели плохое. Отправляясь в Россию, он хотел увидеть ее с лучшей стороны – и увидел. Описывая русскую жизнь за пределами дома Голицыных и их ближайшего окружения, Ф.Боденштедт обращал внимание и на ее негативные стороны, которые, впрочем, не столько оттеняли, сколько подчеркивали тот романтический и, возможно, чуть идеализированный образ русского народа, который он пытался создать в глазах образованных европейцев.

Гостиный двор
У Боденштедта было немного времени для осмотра московских достопримечательностей, которые, впрочем, в то время мало интересовали даже образованных москвичей. Подобно многим тогдашним путешественникам, для познания страны он предпочитал общение с людьми общению с памятниками старины. Впрочем, Кремль и Красную площадь он осмотрел очень внимательно. Их описание мы опустим, ибо в нем содержится преимущественно историческая информация, доступная из других источников. Более интересны впечатления Ф.Боденштедта о посещении Гостиного двора. Едва ли Ф.Боденштедт гулял по нему один. Быструю разговорную русскую речь он не понимал, да и вообще без пояснений опытного провожатого он не мог бы заметить то, о чем написал в воспоминаниях. Есть основания предположить, что Гостиный двор Ф.Боденштедт осматривал в сопровождении Василия Ивановича Красова.  Он неплохо знал народную жизнь, умел общаться с простыми людьми и был очень расположен к любознательному и наивному немецкому учителю. «Когда мне приходилось делать какие-нибудь покупки, –вспоминал Ф.Боденштедт, –он всегда приходил мне на помощь, чтобы меня не обманули». Таким образом, естественно предположить, что В.И.Красов сопровождал Ф.Боденштедта в его прогулках по Гостиному двору, оберегая от опрометчивых покупок и кое-что рассказывая о быте и нравах его завсегдатаев.
Итак, проследуем за двумя поэтами по Гостиному двору…
«Гостиный двор, –  писал Ф.Боденштедт, – то же, что в городах Востока называется базаром, однако он ограничен со всех сторон зданиями, образуя своего рода город в городе. Днем здесь царит оглушительный шум и кипит пестрая жизнь. По близлежащим улицам едут нескончаемые ряды маленьких повозок (Больших повозок в России нет, поскольку здесь не перегружают лошадей, как это постоянно случается у нас). В лабиринте бесконечных лавок и магазинов прохаживаются купцы и торговцы в самых разных одеяниях. Преобладают кафтаны и овчинные полушубки, однако нередко встречаются персидские, татарские, турецкие, армянские, бухарские, китайские национальные костюмы. По-европейски одеты разве что зашедшие из любопытства и отдельные купцы, но в основном это представители низших сословий. Высший свет не делает покупок у своих бородатых соотечественников в Гостином дворе, где за каждый товар надо долго торговаться, предпочитая элегантные немецкие, французские и английские магазины, где все продается по твердым ценам. Однако для настоящего русского, не приобщенного к европейской культуре, нет большего удовольствия, чем как можно дольше поторговаться. Если же стороны не могут прийти к согласию, а речь идет о дорогой вещи (мех, ковер или чемодан), продавец говорит, что ради своего нового друга он готов уступить половину цены. Однако дружбу надо скрепить хорошей выпивкой, и вот оба идут в трактир, а лавка остается под надзором помощника, обычно родственника, который, в случае необходимости, посылает гонца за хозяином. Итак, купец сидит в прокуренном трактире со своими гостями, запивая семгу и икру вином и водкой, а потом, захмелев, все начинают обниматься и целоваться, как это принято у настоящих бородатых русских, независимо от того, богатые они или бедные. Подобные сцены иностранцу кажутся странными, однако их можно наблюдать в любом общественном месте, где собираются бородатые русские. Ни в одной другой стране так много не целуются, как в России. Если кто-то приезжает после долгого отсутствия к деловому партнеру в Москву, поцелуям нет конца, что не мешает им друг друга обманывать, ибо, чем человек хитрее, тем большим уважением он пользуется. Ведь для настоящего русского жизнь лишена блеска, если она ведется по правилам. Что же толку в хитрости, если из нее нельзя извлечь пользы? Вот и ищут они в торговых делах себе подобных, и если порой греческие и еврейские торговцы оказываются успешнее, то это потому только, что они умереннее в употреблении спиртных напитков. В остальном же между ними немало общего: подобно грекам и ортодоксальным иудеям, русский строго следует религиозным предписаниям. Дом и торговые дела четко разграничены. Купец не выйдет утром из дома, не прочитав молитву перед образами и не перекрестившись. По дороге в Гостиный двор он крестится перед каждой церковью и часовней. Однако, придя в лавку, он становится совсем другим человеком, заботясь только о выгоде.
Размеры Гостиного двора можно представить себе хотя бы по тому, что там насчитывается восемь тысяч лавок и магазинов. Если каждое торговое заведение обслуживает хотя бы два человека, то получится численность мужского населения среднего немецкого города. Однако еще большая толпа покупателей бродит по проходам и галереям, освещаемым через стеклянные крыши. Сквозь гул голосов торгующихся слышны крики продавцов, расхваливающих свой товар, например: «Настоящий английский Eau de Cologne, только что из Парижа!».  Все предметы роскоши представляют как французские или английские товары, а солидные, рассчитанные на длительное использование, – как немецкие. Чаще всего можно слышать возгласы: «Это немецкая работа!» и «Это французский товар!» (Эти фразы Ф.Боденштедт воспроизводит по-русски – И.Т.). Что касается товаров российского производства, ничем не уступающих заграничным, то для того, чтобы поднять цену, их выдают за иностранные» .

Будни и праздники москвичей
Вероятно, несмотря на помощь В.И.Красова, Ф.Боденштедт подчас становился жертвой обмана…
«Каждого европейца, приехавшего в Россию, поначалу будет удивлять, что простой народ ведет себя здесь совсем иначе, нежели рабочие и крестьяне у него на родине, – писал Ф.Боденштедт. – Всюду он встречается с исключительной вежливостью и предупредительностью (…). Кучера соревнуются в любезности, восхваляя резвость своих лошадей, дабы заполучить ездока; у продавцов прохладительных напитков, кряхтящих под тяжестью своей ноши, приветливые лица; молодые парни перед лавками из кожи лезут вон, заверяя, что, стоит только войти, и драгоценнейшие вещи достанутся вам почти что даром. Они производят впечатление добродушных, милых и терпеливых людей, и на них невозможно по-настоящему рассердиться даже когда понимаешь, что все они изрядные плуты» .
И действительно, Ф.Боденштедт не сердился и не морализировал. Чего ждать от народа, говорит он, если «продажность чиновников вошла в пословицу»? Их, однако, он тоже не осуждает. Они, по его словам, «получают мизерное жалованье, зачастую несоответствующее их титулам и рангам, и потому они просто вынуждены быть нечистыми на руку. Вот почему, когда газеты пишут о наказании какого-нибудь высокопоставленного чиновника или генерала за казнокрадство, это производит трагикомическое впечатление» . Впрочем, дело не только в плохом примере со стороны нечестных чиновников. По мнению Ф.Боденштедта, «для настоящего русского жизнь лишена блеска, если она ведется по правилам». Как привыкшего к порядку немца это его настораживало, но как романтика – восхищало.
Неприятные стороны московской жизни Ф.Боденштедт объясняет так, что они уже не кажутся недостатками, а порой пытается посмотреть на собственную культуру со стороны.  «Иностранцу в России бросается в глаза грязь на улицах и в домах, за исключением принадлежащих знати. Обычный русский чувствует себя в грязи вполне комфортно и ложится спать в той же одежде, в которой целый день работал.  Зато по субботам он идет в баню и там в горячем пару моется и обливается холодной водой до тех пор, пока не почувствует себя полностью обновленным, и затем уже целую неделю обходится без домашнего мытья.  Русские, учившиеся в Германии, рассказывали мне, с какими сложностями они сталкивались, когда хотели пойти в баню, ибо еще в первой половине XIX века таковых не было в немецких университетских городах, в том числе и в Берлине. Таким образом, малоимущие семьи, живущие в небольших квартирах, были просто лишены возможности основательно помыться. Отсюда у русских складывалось впечатление, что у немцев вообще нет потребности как следует мыться, а потому, чтобы хоть как-то избавиться от грязи, они ежедневно следят за личной гигиеной и убираются в доме» .
Одним из первых московских впечатлений Ф.Боденштедта были масленичные гуляния: «Главное блюдо в это время составляют масляные блины с икрой. На масляной неделе на всех открытых местах устанавливают ледяные горы, качели и павильоны, где выступают цирковые наездники, цыгане, фокусники и клоуны. Кое-где попадаются пьяные, но драк и грубых сцен не бывает: пьяные обнимаются и вместе валятся в снег» .
Рождество, по его наблюдениям, не отмечалось в России с такой торжественностью, как в Европе. Главный праздник здесь – Пасха.
«Первые три дня праздник носит преимущественно церковный характер, а затем начинаются народные гуляния, которые похожи на масленичные. В первую пасхальную неделю все закрыто; во вторую неделю магазины работают пару часов около полудня, и праздничное веселье продолжается до начала третьей пасхальной недели.
Что мне всегда бросалось в глаза, когда я наблюдал русские народные праздники, так это отсутствие настоящей радости. С почти торжественной серьезностью массы людей прогуливаются мимо увеселительных заведений, наблюдая за представлениями, как за чем-то посторонним. Павильоны, карусели, качели всегда заполнены, однако на лицах серьезное, почти хмурое выражение. Любимое развлечение народа – катание с гор, однако и тут почти всегда тихо: не слышно ни смеха, ни бурных проявлений радости. В павильонах, где поют под балалайку или гармонику, слышны только печальные мелодии» .
По наблюдениям Ф.Боденштедта, «народ не радостен ни во время отдыха, ни во время труда. Люди работают только для того, чтобы заработать самое необходимое для жизни, главным удовольствием которой остается водка» . Главной причиной незаинтересованности людей в результатах своего труда является, по мнению Ф.Боденштедта, крепостное право и всевластие коррумпированного бюрократического аппарата. Однако, если русскому человеку не мешают, он работает отлично. В предисловии к «Русским фрагментам» Ф.Боденштедт пишет, что ни в одном европейском городе он не видел столь прекрасно налаженной работы городского транспорта, как в Москве и Петербурге: в любой конец города в любое время можно доехать быстро и дешево, и это потому, что чиновники почти не вмешиваются в данную сферу .
Собственные впечатления Ф.Боденштедт со временем дополнил информацией о крестьянских общинах и артелях, которую почерпнул из сочинений славянофилов, и пришел в восхищение от способности русского народа к самоорганизации, без всякого вмешательства со стороны государственного аппарата. «Ни у одного другого народа не встречал я такой способности улаживать свои дела, без шума, писанины и формальностей, как у русских» , – отмечает он в предисловии к «Русским фрагментам».

«Живое религиозное чувство»
Фридрих Боденштедт был воспитан на традициях немецкого романтизма, для которого характерен интерес к религии, выражающийся в смутной ностальгии по утраченному религиозному чувству и поисках настоящей искренней веры у простых людей. Вот почему религиозность русского народа для Боденштедта не просто этнографический феномен, выражающийся в приверженности внешней обрядности, а нечто большее.
Еще в Петербурге Ф.Боденштедт обратил внимание на то, что простой народ и представители высших сословий молятся по-разному.
«Однажды ненастным холодным днем я вошел в старую церковь. Вначале у меня помутилось в глазах и перехватило дыхание от множества свечей и запаха ладана, но затем, когда зрение прояснилось и дышать стало легче, я увидел множество коленопреклоненных бородатых мужчин в кафтанах и полушубках. Отрешенные, погруженные в себя, шептали они слова молитвы. Время от времени они осеняли себя широким крестным знамением и клали земные поклоны. Увидел я также элегантную, одетую в черное даму, которая стояла на коленях перед иконой и истово крестилась.  Впрочем, большинство мужчин и женщин, одетых в европейское платье, молились стоя, часто крестясь. Мой спутник объяснил, что по широте крестного знамения можно определить общественное положение человека: чем выше ранг, тем меньше крест» .
В Москве Ф.Боденштедт заметил, что строгость соблюдения постов также зависит от сословной принадлежности. Во время Великого поста
«щи с черным хлебом, луком и редькой, а также менее любимый картофель составляют единственную пищу простого народа. Высшее сословие избегает только мяса; его заменяет прекрасно приготовленная рыба, икра, трюфели и шампиньоны» .
Православное церковное пение Ф.Боденштедт впервые услышал в Петербурге и был поражен его красотой, которая, по его мнение, оказывает гораздо большее влияние на души молящихся, нежели проповедь .
Особое впечатление на Ф.Боденштедта произвели церковное пение и колокольный звон в Москве. «Во время Великого Поста, – пишет он, – все церкви полны молящихся, и богослужение носит особенно торжественный характер. Чудесное пение в соборах Московского Кремля привлекает тысячи людей, среди которых не все принадлежат к православной церкви. (…) После пушечного выстрела в Кремле раздаются, возвещая полночь, глухие удары Успенского колокола с колокольни Ивана Великого, и затем пасхальная ночь наполняется звоном тысяч колоколов и светом, озаряющим все церкви снизу доверху. Народ устремляется на богослужение, после окончания которого священник, подняв крест, возвещает: «Христос воскрес!». Затем хор исполняет торжественное песнопение, и после все приветствуют друг друга словами «Христос воскрес» и «Воистину воскрес» и трижды целуются. Праздничный колокольный звон звучит с небольшими перерывами всю пасхальную неделю» .
По мнению Ф.Боденштедта, приверженность русского народа обрядам является внешним проявлением его искренней религиозности. «Я неоднократно убеждался, –пишет он, –что в набожности русского народа нет ни тени лицемерия, и идет она от чистого сердца» .
Каковы же истоки его веры?
«Там, где блага земные недолговечны и достаются тяжело и где человеку негде преклонить голову, там взоры обращаются к небесам в надежде обрести лучший мир, – пишет Ф.Боденштедт в предисловии к «Русским фрагментам». – Зло происходит от зависти, которая является неизменным спутником достатка, однако обездоленные помогают друг другу, и среди них развивается сострадание, милосердие, любовь к ближнему, короче, все то, чему учит христианство, и так получилось, что, несмотря на закостенелые формы византийской церкви,  невежество священников и скудное религиозное воспитание, в народе сохраняется живое религиозное чувство». Это «живое религиозное чувство» и связанные с ним черты народного характера, такие как самоотверженность и коллективизм, являются, продолжает Ф.Боденштедт, «существенным моментом национального единства (…)» .
Предисловие к «Русским фрагментам», которое, как мы помним, должно было подготовить немецкого читателя к чтению сочинений славянофилов, Ф.Боденштедт заканчивает следующими словами: «Гете сказал, что способность к самопожертвованию есть высшая добродетель, ибо заключает в себе все остальные. (…) Эта способность к самопожертвованию, эта самоотверженность, о которых постоянно свидетельствует российская история (…)– залог великого будущего» .

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ СМ.:
ИНГА ТОМАН. МОСКВА 1840-Х ГГ. ГЛАЗАМИ НЕМЕЦКОГО ПОЭТА // МОСКОВСКИЙ ЖУРНАЛ. – 2022 . - №8