Глава 12. Павел Железнов арестован НКВД

­­­Глава 12. Павел Железнов арестован НКВД


Павел Железнов после ранения, которое он получил в 1941 году в первые дни войны, защищая генерала Крутова, пробыл в госпитале в Москве около месяца.
Когда он пошел на поправку и уже начал ходить, внезапно в один из дней к госпиталю подъехал черный "воронок" НКВД. В палату зашли четверо офицеров и арестовали его.

Павел все это время помнил и очень надеялся на обещание генерала Крутова, что тот замолвит за него слово перед начальником разведки РККА Судоплатовым.
Но никто о нем не спрашивал, никто к нему не пришел в течение месяца.
И вот он уже ехал в машине НКВД в наручниках и госпитальной пижаме — ему даже не дали одеться при аресте.
Его привезли в Бутырскую тюрьму.

В это время враг уже рвался к Москве, и в Бутырской тюрьме было очень много движения: заключенных забирали на этапы и вывозили вглубь страны.
Ночью Павел слышал выстрелы во дворе тюрьмы. Его переодели в тюремную робу и поместили в одиночную камеру.
Ночью Павел не смог заснуть. Мысли о том, что же будет дальше, не давали ему сомкнуть глаз.
На следующее утро его повели на допрос.
Первый допрос проводил старший лейтенант НКВД Захаров, так он представился.
Лейтенант, выглядел уставшим, с красными воспаленными глазами, и было видно, что у него сейчас только одно желание — выспаться.
Он дал Павлу пачку бумаги, чернила и ручку, сказав, чтобы тот сначала написал автобиографию: где и когда родился, где учился и так далее.
А потом подробно описал, как он оказался в Польше, потом в Германии и при каких обстоятельствах стал диверсантом фашистского батальона "Бранденбург-800".
После этого Захаров вышел из камеры, закрыв за собой дверь.
Павел начал писать. Он писал около пяти часов и написал все честно и подробно: где родился, учился в СССР, написал, что его отец был арестован как враг народа за вредительство на метрострое в 1935 году.
Описал, как они с мамой попали в Польшу, как маму убили, и как после ее смерти тетка вывезла его в Кенигсберг, в Германию, где он учился в Берлине в школе, а потом в военном офицерском училище.
Написал про подлость двоюродного брата Гюнтера и про то, как тот отправил его рядовым на фронт.
Как попал на немецкий призывной пункт в начале 1941 года.
Описал встречу с белоэмигрантом графом Воронцовым, после которой он и оказался в немецком диверсионном батальоне "Бранденбург-800".

Кратко описал время учебы в диверсионной школе Абвера и начал писать про то, как встретился с Андреем Громовым, своим другом детства, и задумался.
Если его арестовали и будут проверять и допрашивать, то и Андрея тоже будут проверять и допрашивать.
Ему очень не хотелось вмешивать Андрея в свою историю, но другого выхода у него не было.
Только летчик Андрей Громов и еще Генерал Армии Крутов могли рассказать и подтвердить, как он помог уничтожить группу немецких диверсантов и что он — советский человек, готовый сражаться с фашистами до последней капли крови.
Когда он закончил писать, в камеру зашел следователь Захаров, забрал написанные им страницы.
Павла отвели обратно в камеру. Караульный принес еду и передал через маленькое окно камеры кусок хлеба и тарелку какого-то жидкого супа. Павел поел впервые за сутки и, сев на корточки на полу камеры, задремал.
Вдруг дверь камеры с грохотом открылась, и два здоровенных караульных, войдя в камеру, стали избивать Павла руками и ногами. Он не успел даже слова сказать.
Его били и били, его обливали холодной водой и снова били. Когда он потерял сознание, его под руки перенесли в камеру, где он писал подробную автобиографию, и посадили на стул.
Павел пришел в себя, когда его снова облили ведром холодной воды.
Он пошевелился на стуле и тут же ощутил резкую боль по всему телу. Лицо его было все в крови, один глаз заплыл, и он им почти ничего не видел.
Напротив него сидел уже другой следователь — молодой лейтенант НКВД, примерно ровесник Павла.
Когда Павел пришел в себя, следователь взял со стола пачку бумаги, которую написал утром Павел, и, бросив ему в лицо, сказал:
— Красивая легенда, Пауль фон Берг. Очень красивая. У вас там в абвер-школе сидят сказочники и пишут вам легенды.
Неужели ты думаешь, что тебе или хоть одному твоему слову поверят? — сказал он и засмеялся. Достал папиросу, сел на стол и закурил.
— У нас мало времени, — сказал он, обращаясь к Павлу.
— Мне до завтрашнего дня надо, чтобы ты написал признание, что ты прибыл в Москву... — он на секунду задумался и произнес:
— ...с целью покушения на товарища Сталина!

Павел опешил:
— Нет, нет, какое покушение? Что вы говорите? — скороговоркой сказал он. — Я не собирался убивать товарища Сталина!
— Мне и доказывать ничего не надо, — продолжил следователь.
— Ты учился в Берлине в немецком военном училище, готовился стать офицером вермахта, потом учился в разведшколе Абвера и служил в диверсионном батальоне.
— Тебе дали задание втереться в доверие и завербовать своего дружка-летчика Громова, а также втереться в доверие к генералу Крутову, и вы вместе с твоим дружком и под руководством генерала Крутова должны были совершить диверсию-покушение и убить товарища Сталина. — закончил он.
— Ты думал, в НКВД дураки сидят? Но ваш абвер просчитался. Мы сразу все поняли. И теперь мне даже не важно, подпишешь ты или не подпишешь признание.
Через три дня тебя все равно расстреляют тут во дворе тюрьмы.
Он достал бланк протокола и стал его заполнять. Дописав, он положил его перед Павлом и сказал:
— Давай, не тяни время. Будь мужчиной, подпиши признание, и я дам команду, чтобы тебя больше не били и тебя отведут в камеру.
Все, что сейчас происходило в камере, голос этого следователя — все казалось Павлу каким-то страшным сном.
Он просто не мог поверить, что его обвиняют в покушении на товарища Сталина. Как же так может быть?
Его мысли лихорадочно вспыхивали в голове. Он не понимал, что делать.
Лейтенант посмотрел на него и вдруг добрым, задушевным голосом сказал:
— Паш, подписывай. Тебя все равно расстреляют.
— Ты в своей писанине такое написал, что тебя за всё это — должны расстрелять трижды! Но у нас в НКВД так не делают, — угрюмо пошутил он. — Тебя расстреляют только один раз.
— Я не буду ничего подписывать! — сорвавшимся голосом сказал Павел и привстал на стуле.
— Я не готовил покушение на товарища Сталина! — закричал он.

И тут же следователь, встав из-за своего стола, схватил стул и ударил им Павла со всей силы. Павел упал, и потом следователь еще минут десять бил его, лежащего и окровавленного, на полу. Павел опять от побоев потерял сознание.
Очнулся он в камере. Кружилась голова.
Все тело от побоев болело, один глаз практически ничего не видел, и из ушей у него текла кровь.
В одночасье все его мечты вернуться на Родину, в Советский Союз, и громить фашистов разбились, как хрустальная ваза об залитый кровью пол допросной камеры и разлетелись по углам мелкими стекляшками.

Он схватил голову руками и тихо от бессилия и обиды заплакал. Через какое-то время он взял себя в руки, вытер слезы и стал думать, что же ему делать.
Но голова болела и кружилась, мысли путались. Он ничего не мог придумать и, упав на деревянную полку, закрыв глаза, попытался заснуть.
Ночью лязгнул замок, и дверь камеры открылась. Два конвоира повели его снова в допросную.
Положив на стол протокол признания, сказали, чтобы он его подписал, иначе... Ну, он уже знал, что будет "иначе".
Павел отказался подписывать и тут же получил удар кулаком в лицо. Два конвоира начали снова его избивать.
Они били его по очереди пять часов. Павел терял сознание, его обливали холодной водой и снова били.
Павел молил Бога, чтобы как можно скорее потерять сознание, а лучше умереть... он молил Бога о смерти!
Только под утро конвоиры устали и отволокли его в камеру, бросив на пол.
Павел не понимал, где он находится, что с ним происходит. Болела каждая клеточка его тела, и он, обессиленный, заснул.
Примерно через три часа дверь в камеру открылась, и на пороге появился первый следователь, старший лейтенант Захаров.

Он подбежал к Павлу и, увидев, что тот весь избит, стал орать на конвоиров:
— Я вас под трибунал отдам!
— Как вы могли его так изуродовать?
— Вы что тут за самоуправство устроили? Вы у меня завтра поедете на Колыму, на вышке стоять в сорокаградусный мороз!
—А ну-ка, берите и несите его в допросную!

Павла принесли в допросную, посадили на стул и дали ведро воды и тряпку, чтобы он умылся и хоть как-то привел себя в порядок. Старший следователь достал папиросы и, закурив одну, вставил ее в рот Павла.
— Павел закашлялся кровью и хотел было сказать, что он не курит, но следователь похлопал его по плечу и сказал:
— Кури, кури, Пауль. Тебе все равно недолго осталось.

Он сел за стол, достал листы, написанные Павлом, и сказал:
— Я знаю, что вас вчера допрашивал другой следователь, и вы, Павел, отказались подписывать признание о том, что собирались убить товарища Сталина. — Он наклонился к его уху и прошептал:

— Я понимаю, что это чушь. Никакого покушения на товарища Сталина вы не готовили...
Но... — вдруг сказал старший следователь.
— Но вас как диверсанта все равно расстреляют. Все равно расстреляют. — повторил он и тяжело вздохнул.
— В 1938 году и не за такое расстреливали. А у вас такая яркая биография: и офицерское училище вермахта, и радист в диверсионном батальоне...
— В общем, эта встреча наша последняя, и я, к сожалению, ничего не могу для вас сделать. Хотя... — задумавшись на минуту, продолжил он.
— У вас есть один, только один маленький шанс. Да, есть только один шанс не умереть завтра утром во дворе тюрьмы.
— И знаете, какой? — спросил он и сам продолжил:
— Вы вот здесь сейчас мне напишите, что вы готовили покушение на товарища Сталина не один, а вас была группа, в которую входили летчик Громов, генерал Крутов и другие неизвестные вам диверсанты.
— Заведется другое дело. Начнется следствие, допросы других участников заговора, и по итогам вполне может быть, что руководителей заговора расстреляют, а вам, лично вам, Пауль, дадут всего лишь 25 лет лагерей.
— Вы же молодой человек, вас обманул генерал Крутов, который готовил покушение. Ну и так далее.
— В 45 лет выйдете из лагеря и будете жить.
Он наклонился и еще раз тихо на ухо сказал:
— Это твой, Паша, единственный шанс.
— Вот ручка и бумага. Садись и пиши...
Павел с изумлением смотрел на этого еще минуту назад казавшегося человеком чудовища в форме НКВД.
Он предлагал ему оклеветать своего друга и генерала Крутова, чтобы спасти себе жизнь. Пашка не стал даже раздумывать.

Он собрался с силами и плюнул в лицо этому старшему следователю, произнеся разбитыми в кровь губами:
— Вот тебе мой ответ, сука!
— Ни Андрей, ни генерал Крутов ни в чем не виноваты. Не было никакой группы, и я не готовил покушение на товарища Сталина! — в сердцах воскликнул Павел.
Старший следователь вынул платок, стер с кителя плевок Павла и крикнул конвою. Вошли два конвойных.
— Почему эта мразь еще может плеваться?
Вы что, разучились работать? Научите его хорошим манерам! — и вышел из камеры.
Конвоиры принялись снова избивать Пашу, а потом оттащили его в камеру.
Павел пролежал в камере на полу несколько часов. Дверь камеры открылась, и конвойный поставил на пол тарелку с баландой и на край тарелки положил кусок хлеба.

Павел доковылял до входа, взял еду и сел на пол камеры. Жевать он не мог — у него были выбиты несколько зубов, лицо и губы превратились в кровавое месиво. Он мочил хлеб в баланде и так пытался его есть.
Конвоир закрыл дверь и смотрел на Павла через маленькое окошко в двери камеры:
— Да, паря, вот ты попал. Я тут недавно, но я не помню, чтоб вот так кого-то били, как тебя.
Но ты не переживай, все скоро кончится, — вздохнув, сказал он и добавил: — Думаю, завтра тебя расстреляют.
— И закрыл окошко в двери камеры.

Павел сидел на полу и пытался есть хлебный мякиш, размоченный в воде. Он почти не слышал, что говорил конвойный, но услышал только одно последнее слово, фразу, которую тот сказал: "Завтра тебя расстреляют".
Этого не может быть, думал Павел. Мне только 21 год, вся жизнь впереди. За что меня расстреливать? Я никого не предал, я не покушался на жизнь товарища Сталина.
Мы вместе с Андреем убили столько немцев... Мысли путались.
Он не понимал, что же будет дальше, и только жгучее чувство обиды от несправедливости, которая сейчас творилась вокруг него, жгло его сердце.

День прошел спокойно. Павел перебирал в голове все события последних двух дней в тюрьме и не мог найти никакого решения и выхода.
Он вспомнил отца, маму, и его сердце наполнилось теплотой и нежностью.
Он один, совсем один, повторял он про себя раз за разом.
Все надежды на возвращение в Советский Союз развеялись как дым.

Предложение оклеветать Андрея и генерала Крутова, которое ему сделал следователь, Павел даже и не обдумывал. — Он не предатель!
Рано утром на следующий день два конвойных и следователь вошли в камеру. Подняли Павла на ноги. Следователь, обращаясь к Павлу, сказал:
— Железнов, вы готовы подписать признание, что вы в составе группы предателей Громова и Крутова готовили покушение на товарища Сталина?
— Нет, — ответил Павел.
— Я ничего подписывать не буду. Не я, не Андрей Громов, не генерал Крутов не готовили никакого покушения. Это все вранье.
— Ну что ж, я так и думал, — сказал следователь и продолжил: — Тогда пойдем, не будем терять время.
У меня еще много дел на сегодня.

Два конвоира взяли Павла под руки, вывели его во двор Бутырской тюрьмы и поставили к стене.
Сами отошли на пять шагов и достали наганы из кобур. Следователь достал из папки бумагу и зачитал:
— "Постановление Военного Трибунала Московского гарнизона от 28 августа 1941 года за номером 342. Признать Железнова Павла Васильевича виновным в организации подготовки покушения на товарища Сталина и назначить ему наказание в виде расстрела. Приговор привести в исполнение немедленно."

Вот и все! Вспыхнула, мелькнула и погасла мысль в голове у Павла. Следователь, обращаясь к Павлу, спросил:
— Может, есть что сказать напоследок?
Павел посмотрел на него и громко сказал:
— Я ни в чем не виноват!
А потом собрался, сжался, как струна, и выдохнул:
— Да здравствует товарищ Сталин!

Следователь ухмыльнулся и скомандовал:
— Товсь!
Конвоиры направили наганы на Павла.
— Огонь! — крикнул следователь.
Два выстрела почти одновременно грохнули в пустом дворе Бутырской тюрьмы, подняв с крыши стаю ворон, которые от громких звуков разлетелись в разные стороны, громко галдя и каркая.

И Павел упал на землю как подкошенный.