Глава 3 Обои-ребусы

Глава 3: «Обои-ребусы»
Глава, в которой стены квартиры становятся собеседниками, а прошлое семьи проступает сквозь трещины, в которой брат, как ребёнок, вскрывает абсурдность «взрослых» тайн, а Микка безуспешно пытается найти логику в хаосе — как в философии, так и в жизни.
Обои в квартире Микки были болезнью, застывшей на стенах, когда-то они были кремовыми, с невинными цветочками, но годы сырости и копоти превратили их в лабиринт трещин, пятен и V-знаков, которые, если прищуриться, напоминали тайнопись пьяного демона, узоры расползались, как плесень, сплетаясь в спирали, стрелы и рты без губ. Микка заметил это утром, когда солнечный луч, пробившийся сквозь занавеску из пыли, высветил на стене фразу: «Твой отец был крысой». Буквы были составлены из переплетённых трещин, а вместо точки красовался крошечный силуэт грызуна в шляпе.
— Брат, — позвал Микка, тыча пальцем в стену. — Ты это видишь?
Тот подошёл, жуя хлеб с маслом, оставившим на губах жирный полумесяц.
— Это… эээ… картина?
— Нет, слова. Здесь написано, что отец был крысой.
— А кто отец?
Микка вздохнул, иногда ему казалось, что брат — это зеркало, в котором застрял его собственный инфантилизм, он потянул за край обоев, и полоса бумаги оторвалась, обнажив слой газет 1980-х. Заголовки кричали: «Урожай лжи превзошёл ожидания!», «Наука доказала: счастье вредно для здоровья». Под ними — новый узор: «Купите асфальт. Срочно», где буква «ф» была заменена на лопату.
— Ты слышишь? — внезапно сказал брат, прижав ухо к стене.
— Что?
— Там… эээ… стук.
Микка прислонился к штукатурке. Сначала — тишина, потом сквозь толщу бетона прорвался голос, знакомый и чуждый одновременно, будто запись, прокрученная через мясорубку:
— Мы ушли, потому что надоело быть фоном.
Это была мать, или её призрак, или сама стена, научившаяся говорить. Брат засмеялся:
— Она в стене!
— Не ври, — Микка отшатнулся, но голос повторился, теперь уже из угла комнаты, где висел портрет Сталина с приклеенными усами:
— Вы стали декорацией. Как и мы.
К вечеру стены ожили окончательно, V-знаки шевелились, как гусеницы, перестраиваясь в новые послания: «Ваша тоска просрочена», «Сними носки. Они тебя слушают», в узоре под потолком Микка разглядел лицо — своё, но со щупальцами вместо волос и глазами-пуговицами.
— Пора к джинну, — пробормотал он, но тот уже сидел на кухонном столе, попивая жидкость из пузырька с надписью «Яд для тараканов и философов».
— Нравится ремонт? — Джинн махнул рукой в сторону стен. — Твои родители хотели обои «под бунт», но получилось «под бред».
Брат тем временем выискивал в узорах ответы на не заданные вопросы, и приложив ладонь к пятну, похожему на облако, закричал:
— Оно мокрое!
Пятно расползлось, превратившись в надпись: «Твоя память — дуршлаг».
Ночью Микка не спал, он водил фонариком по стенам, пытаясь расшифровать послания, и в луче света трещины складывались в инструкцию:
1. Разбей зеркало.
2. Съешь паука.
3. Беги. Но тебя уже ждут.
За дверью послышался шорох, на пороге стояла соседка, бабка Вера, в халате, расшитом символами Зодиака и серпами с молотами, в руках — банка с огурцами, плавающими в фиолетовом рассоле.
— Опять ваши стены орут, — просипела она. — Мой кот с ума сходит.
Кот, пучеглазый, с шерстью, выкрашенной в цвет хаки, сидел у её ног, уставившись на надпись: «Молоко — ложь».
— Они… эээ… разговаривают? — спросил брат, тыча в стену.
— У вас грибок, — бабка сунула банку Микке. — Натри стены, это рассол от безумия.
Джинн, наблюдая со стороны, фыркнул:
— Грибок? Это же их семейный архив.
Микка открыл банку, огурцы шевельнулись, выстроившись в слово «БЕГИ». Брат схватил один и откусил.
— На вкус… эээ… старый.
— Это 1991 год, — сказала бабка и ушла, оставив следы липкого рассола на полу.
К утру стены умолкли, V-знаки застыли в нейтральных позах, будто застигнутые врасплох, и только в углу, где брат пролил чай, проступила новая фраза:
«Спасибо, что купили нас. Возврату не подлежит».