Глава 27. Встреча Павла с отцом

­Через пару минут дверь в помещение штаба партизанского отряда открылась, и на пороге появились два человека.

Увидев стоящего рядом с комбригом человека, они почти в один голос закричали:
— Пауль!! Пашка!!
«Паулем» назвал немецкого офицера комиссар.
А «Пашкой» — лётчик Андрей Громов.
Павел в полумраке пещеры не сразу разглядел, кто его позвал, но голос... Голос был его отца.

Он его никогда ни с кем не спутал бы.
— Отец... — взволнованно выдохнул Павел и оказался в крепких объятиях своего отца, Густава фон Берга, ставшего в СССР Василием Железновым.

Комиссар не мог от волнения проронить ни слова. Он жадно вдыхал воздух и, обнимая Пашу, гладил его по голове:
— Сынок... Сынок... Родной мой... — повторял он.
Сзади на них набежал лётчик Андрей Громов и, обняв обоих, кричал:
— Я знал! Я знал, что вы встретитесь! Пашка, друг, ну ты даёшь!
— Ну ты даёшь!

Комбриг Брунос с большим удивлением и с неподдельным интересом наблюдал разворачивающуюся на его глазах картину.

Пока комиссар, лётчик и командир диверсионной группы из Москвы хлопали друг друга по плечам и голове, комбриг Брунос, закурив, размышлял о превратностях судьбы и о том, какие удивительные кружева плетёт жизнь.
Комбриг выждал ещё пару минут и зычным голосом вдруг как крикнет:
— Смирно!

Командный голос комбрига и лежащая в подкорке с детства команда «Смирно» смогла лишь разорвать объятия.
Теперь все трое стояли друг против друга и, смеясь, толкались и били друг друга по плечам.
— Да уж... — сказал комбриг. — Теперь точно отпала необходимость запрашивать в Москве подтверждения личности командира разведгруппы.

Похоже, вы все друг друга знаете, а некоторые даже родственники оказались! — также смеясь, добавил он.
Павел, Андрей и комиссар начали засыпать друг друга вопросами:
— Как ты?
— Где ты был?
— Откуда?

Причём все перебивали друг друга.
Комбриг, смеясь, посмотрел ещё минуту и, хлопнув по столу ладонью, сказал:
— Всем молчать! Слушать меня!

Все замолчали. Волнение, которое они все трое только что испытали, зашкаливало.
— Я, как старший по званию, расскажу вам кратко друг о друге, и как вы здесь все оказались, — смеясь сказал комбриг.
Кто меня перебьёт или примётся снова обнимать и хлопать по разным местам стоящего рядом — пойдёт на гауптвахту!

Он сделал паузу и продолжил:
— Итак. Это Василий Железнов, он же Густав фон Берг — комиссар нашего партизанского отряда, бывший зэк.
Я его давно знаю. Тот еще зануда! Мы с ним ещё в Гражданскую воевали вместе.
— Я в прошлом бригадный комиссар и тоже бывший зэк — мы с Василием случайно встретились на этапе, — засмеялся комбриг.
— Мы оба оказались в Севастополе случайно.

Меня привезли на допрос, Василия прикомандировали как инженера — ремонтировать береговую батарею Севастополя.
Нас готовили на этап в Астрахань. Но этап разбомбили немцы — и мы ушли в партизаны.
Вот это коротко про нас, пока всё!

Он указал на Андрея:
— Андрюха — лётчик, герой...
— Ну, какой там герой... — начал было Андрей, смущаясь.
— Цыц! Молчи, а то получишь! — строгим голосом, как учитель, сказал комбриг.
— Так вот. Андрюха, защищая наш транспортный корабль, в паре со своим товарищем уничтожил два немецких торпедных катера. Вернее, один уничтожил, а на второй пошёл на таран и тараном уничтожил.

Потом, сам спрыгнув с парашютом, как уж залез к немцам в спасательную шлюпку, перебил их там всех и доковылял до берега. На берегу мы его грязного и воняющего соляркой от уничтоженного им немецкого катера подобрали, обмыли и обогрели.

Сейчас громит фашистов в Крымских горах и лесах... и очень скучает по небу.
— И мысли у него в основном заняты только тем, как бы где-нибудь украсть немецкий самолёт и сбежать к себе в полк!
Все опять дружно засмеялись.

Комбриг указал на Павла:
— Далее. Этот юноша в форме немецкого офицера — командир диверсионной группы из Москвы, пришёл к нам сегодня и привёл с собой друзей — ещё четверых человек.

Откликается на разные имена: и Павел, и Пауль. Фамилию свою, пока вас не было, скрывал. Но теперь-то я знаю, что фамилий и имён у него, как у дурня махры — как и у любого диверсанта!
Все опять засмеялись на рассказ комбрига про Пашку.

Он оглядел всех:
— Вопросы есть? Вопросов нет!
— Вот так, друзья мои, вкратце я вам поведал друг о друге.
Он строго посмотрел на всех:
— Итак, я очень-очень хочу поесть.

Если мы все прямо сейчас не сядем за стол и не поедим — я вас всех под трибунал отдам!

Как поедим — можете продолжить избивать друг друга по спине и плечам и трясти друг друга... — засмеявшись, закончил комбриг.
Своим юмором комбриг сбил немного эмоции или, как минимум, направил их в мирное русло.
Им принесли еду: по большой тарелке гречневой каши с мясом, хлеб и чай. Они поели.
После ужина комбриг сказал:
— Не разорвите Павла вопросами.
Час свободного времени. Через час в штабе всем быть на совещании.

Задание, которое получил Павел в Москве, нам нужно сначала обмозговать и потом обязательно выполнить — а вернее, при сложившихся обстоятельствах мы просто обязаны его выполнить!

Но не через час, не через полтора никакого совещания не состоялось.
К комбригу срочно пришёл связной из Севастопольского подполья, и они с ним проговорили два часа.
Павел навестил своих бойцов, посмотрел, как они расположились, узнав, что их тоже накормили, сказал, что он будет занят до утра, чтоб они не волновались.
Сказал, что проверку он и они его группа прошли, и завтра вместе с партизанами будем все вместе готовиться к операции.

Когда комбриг вернулся в штаб, он увидел, как, обнявшись, его друг Василий Железнов увлечённо разговаривает с сыном, которого не видел шесть лет...
Комбриг даже сам немного расчувствовался и сказал:
— Всё, на сегодня совещания не будет.
Всё подождёт до завтра.
И вышел из комнаты. "Они меня даже и не услышали", — подумал комбриг и усмехнулся.
Потом, ложась спать, он, перебирая события сегодняшнего дня и особенно вечера, подумал:
— Я очень,очень рад за своего друга Василия, что тот нашёл своего сына.

И очень, очень рад был тому, что, несмотря на всё то, что про Пашу рассказывал лётчик Андрей... про то, как он жил в Германии... стал немецким диверсантом, Павел вопреки всему на свете смог доказать, что он не предатель.
И теперь он стал командиром разведгруппы уже в Красной Армии.
"Человека, которому не доверяют..." — подумал комбриг Брунос, — "никогда не послали бы в тыл врага и тем более не сделали бы командиром."
— А пушку «Дору» эту мы достанем... — подумал комбриг и заснул.

Павел с отцом проговорили всю ночь и смогли заснуть только к утру. Они не виделись шесть лет, и им столько надо было друг другу рассказать.
Павел рассказал, как они жили с мамой после ареста отца, как от них отвернулись старые друзья и как в школе стали смотреть на Павла с презрением и укоризной.
Мама через знакомых как-то умудрилась, как-то смогла сделать разрешение на выезд, и они вдвоём приехали в Польшу.
Павел рассказал со слезами на глазах, как мама старалась, чтобы они в Польше жили нормально, работала на двух работах. Рассказал, как её, приняв за еврейку, случайно убили погромщики-фашисты.

Говорил, что, оставшись один, он даже не знал, как похоронить маму, и тут приехала тётка Грета.
Его отец, комиссар Железнов, слушал всё, что говорил Павел, и его сердце разрывалось.
— Знаешь... — он сказал Павлу, — тогда ещё в 1906 году, когда я только стал ходить на собрания революционеров, Грета, узнав это, очень плакала, просила меня прекратить... а потом ругалась и снова плакала.
Она была моей старшей сестрой и всегда заботилась обо мне, хотела помочь.
И меня совсем не удивляет твой рассказ, что она тебя забрала в Кёнигсберг.

Она в тебе видела меня и хотела... искренне хотела тебе помочь, может быть, исправить, как она думала, свою ошибку по отношению ко мне.
Не уберегла, не защитила.
Грета искренне хотела, чтобы хотя бы ты стал настоящим графом фон Бергом, не то что я, — засмеявшись, сказал комиссар партизанского отряда Красной армии Василий Железнов, урождённый граф Густав фон Берг.
— Да, папа, я чувствовал её заботу... — согласился Павел.
— Но её муж — напыщенный прусский индюк, и её сын Гюнтер, твой племянник, меня просто ненавидели.

И то, что я с ними практически не жил, а учился в Берлине в школе и потом в кадетском корпусе на полном пансионе, который оплачивала тётя Гретта, в принципе было для меня и неплохо.
Всё изменилось, когда тётя Грета умерла.
— А от чего она умерла? — спросил сын.
— От сердечного приступа, как сказал потом доктор Миллер, наш семейный врач.
«Своё большое и доброе сердце она раздала людям».

— А потом начался цирк с наследством.
Тётя Грета завещала мне и Гюнтеру, практически все богатства фон Бергов поровну.
— Слушай, пап, я читал завещание — там были дома, квартиры в Вене и Берлине, виноградники и даже какое-то имение-ферма, — засмеялся Павел.
— Ну, — вальяжно сказал Василий Железнов голосом прусского аристократа фон Берга, — наша семья, сын, никогда не была бедной.
— И они оба засмеялись.
— А потом Гюнтер, не решившись меня убить, решил избавиться от меня.
Он меня опоил каким-то снотворным, одел в рваную и грязную одежду, заплатил кому-то, и меня из Пруссии вывезли на машине в Берлин.
Я очнулся на призывном пункте с документами на имя Пауля Ковальского и повесткой в военкомат, которую, как я потом понял, Гюнтер тоже сделал через своих знакомых.

Целая операция у них там была по нейтрализации нежелательного наследника, — ухмыльнулся Павел.
— Ну а почему ты не пошёл в полицию, не стал восстанавливать документы? Я думаю, за неделю ты смог бы всё сделать, — сказал отец Павла.
— Да, согласен, смог бы.

Я же жил в Берлине, и нотариус был тоже из Берлина, он меня вообще знал в лицо и мог подтвердить мою личность.
— Но... пап, — сказал Павел, — я не хотел жить в Германии.
— Не хотел.
Там фашисты вовсю готовились к войне, во всех пивных кричали «зиг хайль».
Я подумал, что пойти в вермахт и потом, дезертировав, вернуться в Советский Союз — это очень хорошая идея.
Тем более подвернулись эти эмигранты, белогвардейские недобитки, есаулы, сыны графов, которые мне предложили уже в вермахте служить в диверсионном спецбатальоне «Бранденбург 800».
И я, недолго думая, тоже согласился.

Сейчас, оглядываясь назад, я в ужасе от своей наивности.
И то, что я сейчас жив и разговариваю с тобой, папа, — это просто чудесный случай, невероятные обстоятельства...
— Это, сын, называется не случай, а судьба.
У каждого она своя. Тебе вот выпала такая непростая, и ты идёшь по ней с достоинством.

Мне выпала моя судьба. И мы с тобой, сын, даже и предположить не можем, что с нами будет дальше — или завтра, или через год, — сказал с грустью комиссар Железнов.
— Согласен, пап, это точно судьба, — сказал Павел.
— И то, что я встретил тогда Андрюху в лесу под Брестом, и то, что мы потом уничтожили вместе немецких диверсантов, — всё это кружева судьбы, которая привела нас с тобой в эту пещеру.

И сейчас мы сидим рядом, и я тебя очень-очень люблю, мой папочка, — сказал со слезами на глазах Павел.
— И ещё горжусь — ты не сломался, стал даже комиссаром партизанского отряда!
— Как ты жил, пап, все эти годы? — спросил Павел.
— Ну что сказать, сын, жил по-разному. Не пристало отцу жаловаться сыну на жизнь.
— Сын, прежде всего, я должен сказать тебе очень важную вещь, — сказал взволнованно комиссар.
— Тогда в 1935 году меня осудили несправедливо.
Тогда в тоннеле Метро произошло короткое замыкание электричества, начался пожар и сгорели люди, но я к этому не имел никакого отношения.
Меня там в тот день вообще не было, и я никогда не занимался электричеством, я всегда был строительным инженером, земляные, бетонные работы.

Но меня вместе со всеми арестовали, и несмотря на то, что я не признал своей вины, которой то и не было, меня осудили на 10 лет лагерей, — сказал Василий Железнов взволнованным до предела голосом.
— Я просто хотел, чтобы ты, сын, — это знал! — сказал Комиссар

— В начале, в 1935 году на Беломорканале было очень непросто, канал построили в 1933, а вокруг непроходимые леса на тысячи гектаров, я почти 2 года руками рубил лес, а потом стало полегче, — начал свой рассказ Василий Железнов.
— К нам, политическим, в 1935-1936 годах относились вначале все очень плохо — и блатные, и охранники.

Но потом в 1937 и 1938 году, когда начались репрессии, политзаключённых стало в разы больше, мне стало полегче.
Потом меня перевели на должность помощника инженера, и в 1940 году я все равно был зэк, но уже зек-инженер.
Никаких особых поблажек не было, но теперь я хоть не валил лес и не корчевал пни, как раньше, сидел в конторе, выезжая на объекты, принимал строительные работы.
А в 1941 меня вообще на курорт отправили — сюда, в Крым, восстанавливать строительную часть береговых батарей Севастополя.

Работы было много, много бетонных работ. Я именно бетонные работы и контролировал — арматура, опалубка.
Мы там на батареях бетонные стены толщиной три метра заливали, — сказал отец Павлу.
— Ну а потом, как ты говоришь, -случай , меня ещё раз свел с моим командиром и другом, тоже, как оказалось, зэком-латышом Яном Бруносом.

Который перед своим арестом уже был бригадным комиссаром.
— Так ты его давно знаешь?
— Да, давно. С 1919 года. Я тогда в их латышский полк по линии Коминтерна был направлен комиссаром. Был комиссаром во взводе латышских стрелков, которым командовал Ян.
— Папа, ты не рассказывал про это! — сказал Павел с напускной укоризной, улыбаясь.

— Так ты у меня герой Гражданской войны, и ты молчал!
— Ну какой я герой... — засмущался комиссар.
— Я в армии был всего около года.

Воевали с Яном и его латышами, а потом по распоряжению Коминтерна меня направили учиться на инженера — да я и сам этого хотел.
Ну а дальше ты уже всё знаешь.
Ян Брунос — очень хороший человек. И я тебе скажу по секрету — мы с тобой носим фамилию Железновы именно благодаря ему.
Это именно он меня подбил сменить нашу «фон Берг» на «Железнов»...
Хотя, — комиссар засмеялся, вспомивая, — этот латышский юморист предлагал очень настойчиво мне взять девичью фамилию его бабушки — «Цирулис».

В переводе с латышского на русский это «жаворонок».
Мы, когда служили вместе, часто жили с ним в одной комнате, и я рано вставал, а он дрых всегда, потому что ложился спать всегда поздно.
Вечно где-то загуливал.
И по утрам он всегда ворчал на меня, что я не достоин фамилии Железнов, что это якобы самая большая ошибка в его жизни, что он мне посоветовал такую красивую фамилию.

Потому что я, бессовестный человек, который по утрам постоянно чем-то громыхает и будит его Красного Командира по утрам, и что я должен быть Цирулисом и никем иначе, и что я типичный конченный Цирулис, — смеясь, закончил комиссар.

— Причём этот гад, когда особенно на меня злился, заменяя первую букву в фамилии своей бабушки, называл меня вообще — Сирулисом!!
— Были бы мы сейчас с тобой, сын, Цирулисами, — смеясь, сказал Василий сыну.
— Нет, я только на Павла Железнова согласен, — смеясь, отвечал отцу Павел.