Русское отступление 1812 года

Феномен русского отступления мало изучен. Он есть, о нем спорят, но он мало изучен.

То, что многие поколения историков возвращаются к нему, ещё не говорит о том, что они приближаются к его решению. Они натыкаются на дилемму: русское отступление было преднамеренным или вынужденным, оно было по плану или по необходимости?  Тут кроется определенная логическая задачка: если русское отступление 1812 года было вынужденным или обусловленным превосходящими силами противника, то как можно потом говорить о том, что мы заманили врага в сердце России, открыли нефритовые врата Москвы, чтобы Наполеон попал в ловушку и едва не задохнулся угарным газом, а затем русской дубиной дали под французский зад. У русского отступления оказался смысл, но был ли план, заранее намеченный ход в большой многоходовочке, приведший к поражению белых и победе черных? Как далеко могло зайти русское отступление?

Можно представить себе такое исследование: тщательно собирать аргументы, доказательства, складывать этот хворост в кучу, а затем сравнить, чья куча выше и мощней (или страшней)?

В чем же, собственно, проблема?

А проблема в стыке разных ментальностей, так сказать в русском и немецком интерфейсах.

С течением времени после заключения Тильзитского мира определились дальнейшие пути развития: будет новая война. Но враг – Наполеоновская Европа – силен, ловок, хитер и циничен. Уже пали Пруссия и Австрия. Настал черед России.   

Император Александр (тогда еще не Первый), на 9/10 процентов немец, стал подбирать свою команду. Партия состояла из нескольких известных и неизвестных лиц: шотландский вояка с немецким умом и русской душой Михаэль Андреас Барклай де Толли; кабинетный военный ученый Карл фон Фуль, ученик Карла фон Бюлова, который за свое вольнодумство умер в русской тюрьме в Риге в 1807 году; полковник Людвиг фон Фольцоген, подающий надежды теоретик, но использовался как практик; брат Михаила Богдановича Барклая де Толли – Жан, или Эрих Иоганн, и его сын Андреас Барклай де Толли. Клан Барклаев – рижские немцы, их отец был губернатором Риги до присоединения к России. Фуль и Фольцоген, из Виртемберга, изгнанники после прихода Наполеона. Барклаи больше говорили по-французски, а два саксонца – по-немецки и не понимали по-русски. Французистые немцы были российскими подданными, стояли ближе к русским и были им понятнее.

Так вот, немецкая партия разными путями, опираясь на теорию Карла фон Бюлова о динамической войне, разработала комбинированный план, который делает ставку на оборону в пределах западных губерний и маневрирование, а последняя фаза – это перенос военных действий за пределы Российской империи. Речь шла о том, чтобы самим не отходить далеко от своих операционных баз и магазинов и наоборот – заманивать противника и отдалять его от его операционных баз и линий снабжения. Истощенный и лишенный снабжения противник хуже воюет.

Русская партия, среди которых выделялся генерал Багратион, готовила агрессивные планы наступательного характера, где тон задавали превентивные удары по противнику на его территории.
 
Проблема немецких планов была в том, что никто их еще не воплощал в жизнь, маневрировать на белорусско-литовском пересеченном ареале очень трудно – нет таких кадров и опыта, крепости не оборудованы. После прихода русской армии в укрепленный лагерь Дриссу, стало понятно, что план Фуля оказался нежизнеспособным и порочным. Русские историки настроены крайне критически в отношении выдумок Фуля, хотя немецкие историки пытаются его реабилитировать. Тут многое зависело от выбора Александра: он понимал, что отступление русских в России будет воспринято крайне отрицательно. И чтобы переубедить себя и общественное мнение Александр выбрал самый мягкий вариант: избегание решающего сражения, маневрирование в пределах западных областей с опорой на крепости, большая армия увлекает за собой противника, а малая жалит в хвост и откусывает от него куски. Крепости были слабым звеном в цепи этих построений и не соответствовали своим задачам. И многое из того, что задумывал Фуль, в частности глубокое отступление, не нашло места в этом плане.

Но и другие планы – наступательного характера – никуда не годились. Опыт доказал, что одной удалью или нахрапом противника не возьмёшь. В нескольких битвах с Наполеоном русские проиграли в чистую: Аустерлиц, Фридланд, и спорная ничья: Прейсиш-Эйлау.

Но если план Фуля был отброшен, то на что опирался Барклай де Толли? Его собственный план был очень скуп на подробности: две оборонительные линии, крепости, базы снабжения. Та же тактика маневрирования, что и в плане Фуля.
 
Зато план Жана Барклая де Толли изобиловал подробностями. И еще какими. Собственно, этот план родился как обобщение разных планов, в том числе и планов Вольцогена и Фуля и представлен в двух документах: «План военных действий и оборонительной системы границ», или Plan d’operations, и «Военный и политический взгляд на оборону Западных губерний», или Coup d'oeil militaire et politique sur la defense des fronti;res Occidentales de la Russie. Оба документа написаны по-французски и до сих пор не прочитаны как следует. Это понятие «западный» было как догма, как обязательное условие – все, что по другую сторону «западного», на Востоке, табуировано. Но Жан Барклай де Толли несколько раз и уже свободно применял другую формулу: «если обстоятельства вынудят отдать территории», «если придется отступить». И эти фразы – главное, за что следует уцепиться: весь план составлен с учетом возможного отступления за пределы Двины и Днепра – в исконные, древние земли русских, без упоминания дорогих русскому сердцу названий.

Наступило 12 июня 1812 года. Русские войска, рассосредоточенные вдоль западных границ современных Польши и Белоруссии, приготовившиеся встречать врага, оказались к нему не готовы. С промедлением вдруг стали все собираться в кучу, хотя почему до этого куча была разбросана, большая загадка. Но тут и проявилась тенденция. Большая 1-я Западная армия, возглавляемая Барклаем де Толли, меньше совершала ошибок, чем малая числом 2-я Обсервационная армия под руководством Багратиона. Багратион писал гневные письма Барклаю: почему ты не нападаешь? Враг боится штыковой атаки, враг воображает, что его много, малым числом можно победить.

Но Барклая такими аргументами не прошибешь. Барклай не хуже Багратиона умеет и любит рубиться. Ему больших трудов стоило уговорить Багратиона пойти на соединение с 1-й армией. Немец Фольцоген, посланный Барклаем, и уговорил, приведя чисто русский аргумент: одна армия Барклая не защитит Москвы. Значит отступление Багратиона под Смоленск на соединение с 1-й армией и показало основное направление русского отступления: на Москву.

Хотя уже к тому времени дела у Наполеона пошли не по плану. От блицкрига, динамичных походов, хаотичных переходов, острых стычек и боев, летней жары наметилось истощение его полумиллионной армады, его Великой армии. Появились дезертиры и толпа безоружных солдат, смерти от дизентерии. Ему нужен был трехнедельный перерыв, нужна перегруппировка, нужно подтянуть резервы и запасы. Это дало возможность двум русским армиям соединиться и… продолжить отступление.
 
Это тоже не входило в планы Наполеона: русские жертвуют территорией, а Наполеон ведет «войну чести». Он не покоряет Россию, а склоняет императора Александра к заключению мира, чтобы тот «возвратился бы в лоно Тильзитского мира и возобновил континентальную блокаду Англии». Ну, может быть, оторвал бы часть польских земель и соединил бы с Герцогством Варшавским. Он хотел закончить войну в Вильне – не удалось. Хотел закончить войну в Витебске – тоже не попал. Наконец, хотел отпраздновать в Смоленске – первом русском городе на его пути. Но не с кем. Получается, и до Москвы дошел, и в Москву вошел. Но на следующий день понял, что оказался в ловушке. Три раза обращался к царю с просьбой спасти его честь и подписать мир. В ответ — по-шекспировски — полное молчание. Александр, если и получал эти просьбы, не ответил – риспект.

Но вернемся к Смоленску. Тут окончательно прояснились противоречия в стане русских. Русские генералы на военном совещании в один голос твердили: или разбить врага, или быть разбиту, или – или, аргументируя тем, что Смоленск-де исконный и древний русский город. Там много икон и церквей. И это серьезно. Поставить на карту все: в том числе будущность России – вот что делали русские. Они не умели воспринимать вторжение Наполеона без эмоций, эмоции заслонили разум. Распря между Барклаем и Багратионом усилилась и напоминала споры безбашенного и взбешенного Менелая, не умевшего «думать вперед и назад», и прозорливого Ахилла из бессмертной «Илиады».

В пустых холодных и угрюмых глазах Барклая де Толли не мелькало ничего: ни сочувствия, ни ненависти. Он брал расчетом, не высказываемым вслух. Он сказал так: вы думаете о территории, а я думаю о людях, об армии. Царь Александр, уходя из Дриссы, сказал мне: берегите армию, другой такой у меня нет. И это была голая правда. Армия численностью 120 тысяч человек (1-я и 2-я армии вместе) составляла единственный капитал 1812 года, который противостоял 300-тысячной армаде «двенадцати языков»: французов, немцев, поляков, австрийцев, итальянцев.
 
Но в череде событий около Смоленска в армии чуть было не возник бунт. Назревало, накалялось, разливалась ксенофобия. Обычно уравновешенный Барклай, посцапался и разругался с Багратионом, прогнал Беннигсена, со скандалом отослал восвояси Великого князя Константина. Армия роптала, Вольцоген был обвинен в предательстве, начались казни среди рядовых. Формально несколько человек по приказу Барклая были повешены за мародерство, но предупреждение было сделано всем.

Раскол произошел и (в голове) при дворе Александра. После Смоленска он уступил придворным и прежде всего своей сестре и сдал «немецкую» партию, принял назначение Кутузова на роль «спасителя отечества», хотя его терпеть не мог за его хитрость и рыхлость. Кутузов был слабее Барклая в стратегическом и тактическом плане. Но старый царедворец, он играл на противоречиях среди своих враждующих подчиненных.
 
Кутузов не повел бровью: Родина приказала – Кутузов сделал. И горячо взялся за дело… дело Барклая и продолжил отступление. И в этом весь Кутузов: он не признается в своей слабости, но поступил как слабый, а вину переложит на другого – благо эти «другие» грызутся между собой, кто-нибудь да будет виноват. Смотрите: пожурив Барклая за отступление, он молодцевато продолжил отступать. На Бородинском поле он отстранился от руководства сражением, приписав победу себе. Обещая, что завтра будет сражение, он еще до полуночи приказал войскам отходить с поля боя. Обещая защищать Москву, он легко ею жертвует и списывает вину на кого бы вы думали? Правильно, на Барклая де Толли, припомнив ему отступление из-под Смоленска. Начав свое контрнаступление, он ни разу – вдумайтесь – ни разу не ввел в бой основные силы, предоставляя действовать авангарду (в авангарде генерала Милорадовича было ок. 30.000 вместе с казаками Платова и летучими отрядами партизан). Под Вязьмой стал отступать от отступающего противника. Как-то нарочито опоздал на битву на реке Березина. Единственное, что можно вменить ему в заслугу – это Тарутинский маневр. Тут вся страна, все поколения стоя ему рукоплещут.

Тарутинский маневр – это маневр в полном смысле этого слова, сопоставимый масштабам России и своему противнику. И самое главное, словно подсказан планом Жана Барклая де Толли: «проявлять медлительность Фабия и стремительность Ганнибала и Юлия Цезаря». Выйдя из Москвы и оставив в ней раненых на милость неприятеля, не спеша перейдя Москву-реку на Боровском перевозе, Кутузов повернул на запад, а казаки увлекли авангард Мюрата в ложном направлении - на Рязань. Наполеон потерял русскую армию на 9 дней, а она расположилась в подбрюшье России, в тылу Великой армии: прикрывая дороги на Калугу и дальше на Юг, и угрожая французам.
На такой маневр не хватило Барклая – ничего подобного тот не сделал. Если вспомнить парадоксы Клаузевица, Барклай проиграл «игру в кошки-мышки» под Смоленском. Отступление снова стало вынужденным. Он отступал по дороге, но попутно разоряя все что можно «по обе стороны большой дороги» (так написано у Жана Барклая де Толли). Далее, Барклай организовал первые «летучие» партизанские отряды, чтобы они действовали в тылу по линиям снабжения и нападали на обозы, а также поддерживали боем регулярные войска.

Смелый, глубокий, но очень рискованный шаг – шаг назад – продолжил совершать Кутузов, но все расчеты были произведены представителями «немецкой партии»: Жан Барклай подсчитал, что если продержаться 4 месяца и не потерять армию, то кампания считай у тебя в кармане. Так оно и стало: с июня по сентябрь русская армия отступала, а затем отступал Наполеон.

Что удивительно, Кутузов пошел дальше Барклая по части осторожности, медлительности и осознания того факта, насколько Наполеон, даже смертельно раненый, опасен для русских. Говорят, Кутузов не желал давать генерального сражения, но уступил генералитету. И всячески медлил и упускал возможность нанести последний и главный удар. Так, он не послал резервов во время Тарутинского боя, когда можно было бы накрыть весь корпус Мюрата. Простоял с основными силами под Малоярославцем. Отступал от отступающего противника под Вязьмой – небывалый случай в истории войн. Не поддержал Милорадовича в боях под Красным. Его знаменитые «растахи» (роздых) становились все длиннее, а переходы все короче. Английский посланник Вильсон обвинил Кутузова, что тот строит «золотой мост» Наполеону. Нарочито опоздал к битве на Березине. Казалось бы, Кутузов оказался настолько достойным преемником Барклая де Толли, что продолжил его линию отступления даже в период контрнаступления.

Но это не так. Барклай был «младший» по возрасту и статусу, но был достаточно агрессивен для военного. До сих пор остается загадкой, о чем думал Барклай, до каких пор он хотел отступать? Позже он писал об ошибках своих оппонентов, допущенных на Бородинском сражении и при обороне Москвы, когда уже руководил не он. Задним числом он написал, что хотел разбить Наполеона, не выпуская его за пределы Московской губернии. У него был свой взгляд, свой стиль ведения войны, свой расчет.

Но этот расчет не могли принять посвященные, этот путь до конца не могли пройти с ним его соратники. Иногда отступления носили вынужденный характер, но его хладнокровие в самые критические минуты спасало ситуацию. Например, он единственный грамотно руководил отступлением через Москву, не слезая с седла 18 часов, а затем выступил перед армией, вспомнив Полтаву и Карла XII – как в воду глядел. А в это время генералы Кутузов и Ермолов молчали, обескураженные и подавленные.

Подводя итоги, вновь вернемся к главному вопросу. В какой степени русское отступление, спасшее Россию, было преднамеренным, а в какой вынужденным, естественным? В любом случае следует иметь два фактора: готовность русских пожертвовать собой и «теория невозможности». Именно такими словами описал Жан Барклай де Толли тактику французской армии. И предложил ответить на нее такой же «теорией невозможности», которая предполагала имитацию вынужденного отступления. Мне кажется, эти два фактора и окрасили ход войны 1812 года. Действия русской армии, готовой погибнуть в генеральной схватке, были прекрасными, но недостаточными. Для маневрирования русским полководцам не хватало знания, опыта и таланта. А вот немецкая мысль придумала невозможное, создала свою «теорию невозможности»: избегать решающих сражений, заманивать неприятеля в глубину территории, растягивать его линии снабжения, чтобы выиграть время. В результате это сработало. На бескрайних дорогах России Наполеон потерял время, а затем и Великую армию. В итоге возвратиться ей к исходной точке на зимние квартиры удалось далеко не в полном составе.

среда, 9 апреля 2025 г.