Суки 5

- Можно я провожу тебя?
- Ну, проводи…

Бесконечно длинная, заваленная листьями, аллея уходила в направлении торчавшего в конце парка памятника. Жёлтые, красные, коричневые, багряные листья создавали красивый нетканный ковёр, прикрывающий чёрную, готовящуюся к зимней спячке землю, и серый щербатый асфальт.

По аллее медленно шла пара: мальчик - маленький, рыжий, в синей школьной форме с алюминиевыми пуговицами, тащивший два портфеля, и высокая, стройная в кашемировом коричневом платье с чёрным фартуком, черноволосая, с двумя тугими косами, девочка.

- А ты для меня всё-всё можешь сделать?
- Да! Я для тебя что хочешь сделаю!
- А с моста можешь спрыгнуть?
- С моста… Да! Хоть с моста!
- Дурачок, какой…

Они шли какое то время молча. Мальчик разгребал сине-белыми кедами листья, распугивал портфелями голубей, забегал то вперёд, то отставал чуть позади ровно шедшей, будто плывущей по водной глади, девочке.

- Что ты бегаешь, как собака! Успокойся!
- Я и есть твоя собака! Только свистни, и я буду рядом!
- Все вы так говорите, а потом недосвистишься… Я позавчера вечером шла с музыкалки, а ко мне хулиганы пристали! Ну, и где ты был?
- Я! Да, я за тебя кого хочешь побью!
- Ты, если меня любишь, то провожай до дома меня вечером. Понял?
- Понял! Ты когда в музыкалку идёшь?
- Сегодня
- Я тебя встречу!
- Ладно. Только обязательно приходи! Я в восемь закончу, чтобы вышла со школы и тебя увидела!
- Буду! Я обязательно буду!

Вечер, тёмная улица, подворотня. Мальчик и девочка сворачивают во двор. Там на сломанной детской карусели сидит компания подростков. Курят, смеются, играют на гитаре.

Во дворе на лавочке сидим
Ты мне шепчешь: "Жди, и не гуляй..." 
А вдали уже мотор ревёт
Это Саня на мопеде жгёт

А любовь как сон короткий
Меж армейских серых дней
Задавал тебе в письмах вопросы
Мне бы вернуться домой побыстрее

На вопросы мои ты не слала
Писем в мятых конвертах ни разу
«Что же там происходит? О, что же?!»
А в ответ только падали слёзы

Эх, любовь да лезвие ножа
Армия, разлука да тюрьма
Ты ждала, да видно не смогла
Наступила в отношениях зима

Но горит фонарь, как и тогда
Только в сердце боль и пустота
Эх, девчонка, ну куда же ты?
Не выносят боль такую пацаны…

Дошли до подъезда. Встали. Из темноты подъезда пахло жареной рыбой, геранью, затхлостью и куревом. Доносился звук телевизора: «В отчетном докладе Леонид Ильич Брежнев дал высокую оценку работе компартии в области социально-экономического развития. Ваша оценка, дорогой Леонид Ильич, - высочайший стимул для коммунистов. Обращаясь со словами горячей признательности, заверяем: достигнутое мы рассматриваем как первые шаги на пути увеличения вклада республики в общесоюзное достояние. Республика сейчас на подъеме. Ключ к этому - забота и помощь, оказываемые нам Центральным Комитетом и лично вами…»

- А можно я тебя…?
- Нет! Нельзя! Всё, иди!

Девочка выхватила у мальчика папку с нотами, и скрылась в темноте подъезда. Подростки на карусели перестали исполнять свою бесконечную дворовую балладу в которой причудливым образом смешивались темы любви и армии, дружбы и тюрьмы, разлуки и  приключений. Медленно встали с карусели и подошли к подъезду.

- Э, пацан! Это ты, что ли за Карамелькой ходишь?
- А что?
- Так она занята уже!
- Кем занята?
- Двором нашим. Наша дворовая вафлёрша.
- Врёшь, гадина!

Мальчик было дёрнулся на обидчика, но один из хулиганов, патлатый верзила с неаккуратно зашитой заячьей губой, подставил подножку, и все толпой навалились пинать упавшего в пыль героя.

- Вот, суки!

***
ЗИМП - Завод изделий малых партий. Токарный цех. Высокое здание с рядами грязных закопчёных окон. Пол, покрытый рифлёной металлической плиткой, кое где присыпан опилками, пропитанными машинным маслом. Стоит несколько токарных станков, пара сверлильных и вертикально-фрезерный, железные ящики для деталей, шкафы с инструментами, резцами, свёрлами, ветошью.

За окнами темно, цех освещён светильниками с длинными мерцающими лампами дневного света. Цех пуст, но один из станков работает, за ним, сгорбившись над окном защитного экрана стоит токарь в засаленном комбинезоне, внимательно следящий за обрабатываемой деталью.

Там, под забрызганным охлаждающей эмульсией стеклом, вращается со скоростью нескольких тысяч оборотов, зажатая в шпиндель блестящая заготовка, которую аккуратно, раз за разом, микронами, чтобы не перегреть нежный металл, проходит острым резцом местный «Кулибин» - токарь завода ЗИМП Кочергин.

Сегодня передали срочный заказ на изготовление втулок для ремонтируемого двигателя. Заказ с одной стороны срочный, а с другой - сложный. Требуется микронная точность. Втулки должны заходить в блок двигателя без люфтов, и без применения наружного усилия. Станок позволял сделать такую деталь, но требовал особого старания, аккуратности, и хороших резцов. Кочергин за эту смену делал последнюю, двенадцатую, втулку. Две запорол: одну перекалил тупым резцом, металл покрылся иссиня-фиолетовой побежалостью, с другой ошибочно снял лишних 3 микрона…

За заказ платили валютой. Директор завода лично просил Кочергина изготовить втулки, у партнёров встал дизель, и соответственно, перевозки, а день простоя машины стоил очень дорого! Такой и заказ получается, ради которого стоит задержаться на смене.

Токарь остановил шпиндель, взял со столика микрометр, и с замиранием сердца поднёс к втулке. Ровно 16мм! Плюс/минус 2мкм! Тютелька в тютельку, как секс у муравьёв! Ай да, Кочергин, ай да Сукин сын!

Закончил работу, обесточил станок, убрал щёткой-смёткой стружку, вытер эмульсию и масло ветошью, аккуратно сложил втулки в коробку. Сел на табурет, достал сигарету, чиркнул зажигалкой, и с удовольствием втянул в лёгкие дурманящий терпкий дым. С непривычки, а последнюю сигарету он выкурил ещё в обед, в голове приятно замутило, и по телу прошла волна расслабления. Токарь сидел, обмякнув, отчего был похож на кучера, спящего на облучке. Только теперь он понял как он устал сегодня стоя за не особо точным станком, но сумевший своим глазомером, опытом и золотыми руками компенсировать несовершенный полуавтомат.

Зазвонил цеховой телефон. Кочергин нехотя поднял грязную коричневую эбонитовую трубку.

- Але!
- Кулибин, ты?
- Я
- Ты втулки сделал?
- Конечно! Вот лежат красавчики!
- А диаметр у тебя какой?
- У меня? Сантиметра три с половиной, и это если ещё не встал!
- Пошути мне ещё! Диаметр втулок какой?
- 16мм +/- 2 тысячных
- А сталь какая?
- Легированная 40Х
- Кулибин! У тебя втулки идут в ДВС, а он работает, греется, для 40Х стали 1 градус нагрева даёт расширение на 1 мкм! Я тебе кривую температурного расширения вместе с техническим заданием давал! Переделывай, нахер, втулки! Чтобы к утру были сделаны!

- Вот, суки!

***

Студия звукозаписи. Пульт, мониторы, процессоры, наушники, провода. За пультом, вслушиваясь в только что записанную дорожку, развалился в кресле тощий мужчина в татуировках, будто повторяющий лицом изображение черепа на надетой на него футболке - Slayer “Seasons In The Abyss”.

Невдалеке на стуле сидит крупный тучный бородатый гитарист, своими размерами делающий электрогитару игрушечной. Он вспотел, подставляет кучерявую сырую голову под струю вентилятора, и курит сигарету за сигаретой. На полу под стулом валяется смятая пустая пачка Camel, и стоит набитая окурками самодельная пепельница - жестяная банка из под растворимого индийского кофе.

- Бегемот! Ты пи*дец лажаешь!
- Да, нормально я играю! У меня стиль такой!
- Какой стиль? Обдолбанного Сида Вишеса?
- Вообще-то он был бас-гитаристом…
- Да, х*й с ним, я про тебя говорю! У тебя партия состоит из 7 частей, из которых 1 вступление на 4 такта, 3 части куплета, одно короткое соло, и 3 части что в припеве, и из всего этого ты не смог сыграть одинаково и точно ничего. Ты - никакой!
- Don’t judge a book by its cover…
- Чего?
- Да, так… Слушай, а может ты там чего нибудь накрутишь на пульте, порежешь - посклеиваешь, подтянешь тональность - ну, как ты умеешь. Не играется мне сегодня! Пальцы как ватные, башка не соображает, гитара для этой партии не очень подходит. Тут надо помощнее палку, на хамбакерах играть, а не на Страте… Короче, Ник, слепи там за меня, чего-нибудь!
- Ты за*бал, Бегемот! Я слепить и без тебя могу всё что угодно! Но, ты подписал контракт на запись, и ты его отработаешь! Соберись, братан! Перекури, чайку попей… Хочешь, я тебе вискарика набулькаю, только соберись, отыграй, хотя бы два фрагмента ровно, одинаково, попадая в ноты и ритм! Остальное я накручу, компрессора добавлю, всё в пачку ляжет, но надо ровнее, точнее отыграть! Сможешь?
- Да… Сейчас соберусь. Только у меня сигареты закончились. Я в магазин схожу?
- Нет! Сейчас уйдёшь, и с концами! Потом покуришь!
- Не, я так не могу работать… Я сейчас пацанам позвоню, они курева привезут, ок?
- Звони, Ричи Блэкмор недоделанный!

Подъехали ребята, и гитарист пошёл их встретить. Время шло, Ник уже порядком устал, засиделся в кресле, от амбрюшонов болели уши, от дыма бесконечных удушливых сигарет в маленькой студии тошнило, а голова гудела, объевшись гитарных диссонансов Бегемота. Что то его долго нет…

Ник встал с кресла, потянулся, хрустя суставами и пошёл на лестницу, в поисках пропавшего гитариста. На площадке лестницы сидел, как куча глины, Бегемот. Его тормошили два товарища - музыканта. «Бегемот! Вставай! Что ты разквасился так с одной плюшки?! Вставай! Вон за тобой Ник идёт!».

- Это что за ху*ня?
- Ник! Он что-то, как-то среагировал на гашик не так! Видимо аллергия! Он позвонил, говорит - привезите плюшку, раскумариться надо, руки не слушаются. Вот, мы и привезли. Нормальный гашиш, мы его сегодня уже два раза курили. А он дунул, и отключился. Видимо, аллергия!

- Вот, суки!

***

Пионерский лагерь «Павлик Морозов», вечер перед отбоем. Сосны, пение птиц, заходящее тёплое солнце. Вдоль оврага цепочкой стоят деревянные треугольные домики отряда. В одном из домиков четверо ребят оживлённо обсуждают план - как пошутить над девочками.

- Давайте их сегодня ночью измажем зубной пастой!
- Точно!
- Да, нет! Было уже! Надоело!
- А может, закинем к ним в домик лягушку!?
- Я не буду лягушку трогать, от неё бородавки на руках.
- Это не от лягушки, а от жабы.
- Какая разница, лягушка, жаба, - всё одно!

Идеи кончились, повисла пауза. Толя - тучный мальчик с красным бабьим лицом, задумчиво наматывал на палец пшеничный локон. Маленький, тощий, смуглый, с большой головой и маленькой челюстью, Андрей выковыривал ногтем из межпальцевых помежутков на ногах грязь, и нюхал её. Золотушный, бледный, будто прозрачный, с красными болезненными глазами Владик лежал неподвижно на койке, отрешённо уставившись в потолок. Плотный коренастый Паша с породистым лицом плакатного пионера разглыдывал в маленькое квадратное зеркало пробивающиеся усики.

- Пацаны! Есть идея! Отложив зеркало, Паша с удалой хитрецой посмотрел на товарищей. Есть идея! Мало не покажется! Такая умора будет!

Но, рассказать какая будет умора он не успел. В дверь домика постучались, и отодвинув шпингалет, ребята впустили в комнату Артура, вожатого. Артур учился на третьем курсе педагогического института, а летом работал в пионерском лагере. Ему казалось, что он уже сложившийся педагог, или ему не давали покоя лавры Макаренко, так или иначе, он любил поговорить по-душам с ребятами, вот и сейчас зашёл с разговорами.

- Я ребята, скажу вам по-секрету, что скоро у нас будет военная игра Зарница, ну это вы знаете, а на Зарнице будет настоящий бронетранспортёр! И не только! Приедут солдаты из конвойного полка ВВ, и будут стрелять из автоматов. Правда, холостыми патронами, но, пороха понюхаете! Завидую вам, если вы ещё не были на Зарнице! Ну, ладно! Отбой! Завтра рано подъём, а мне ещё обход лагеря с Валентином Петровичем делать. Кстати, если хорошо попросите, то завтра покажу пару приёмов из Карате. Спокойной ночи!

Артур ушёл, оставив после себя мужской запах:  пот, курево и одеколон «Рига.Дзинтарс».

- Каратист этот, надоел уже! Так вот, пацаны, что я придумал: давайте напердим в трёхлитровую банку, закроем крышкой, принесём девочкам, и у них в домике откроем!
- Точно! Молодец Пашка!
- Пердяжная бомба получится!
- Пердограната!
- Газовая атака!
- Сектор газа!

Ребята пустили пузатую банку из под берёзового сока по кругу. Первый испустил газы Пашок. Банка гулко завибрировала, наполнившись сладковатой смесью перебродившего горохового супа, лимонада Тархун, кислых зелёных яблок, и сливочных вафель.  Следующим опорожнился Дюша, звонко прожжужав в стеклянное дно зловонными аммиаками сырого хлеба с колбасой на гипоацидном гастрите. Владик апатично, почти беззвучно, прошептал в банку летучими молекулами ягодного варенья в гнилостно-бродильной диспепсии. Толик долго кряхтел, тужился, но всё никак не мог выдавить из себя такую необходимую для общего дела порцию боевого отравляющего вещества. Но, когда все уже отчаялись получить от него продукцию, Толик схватил банку, закинул бледные толстые ляжки к потолку, и на удивление ловко быстро и точно пёрнул в банку чем то белковым, богатым сгнившими аминокислотами, очень едким, жгучим, раздражающим, от чего красные болезненные глаза, сидящего рядом Владика стали ещё краснее и болезненнее. Банка была закупорена крышкой, и готова к применению.

Уже изрядно стемнело, а высокие сосны ещё больше добавляли черноты. По дну оврага со стороны реки медленно подползал седой туман. Какая то ночная птица громко и мелодично напевала сложную красивую трель. В траве копошился фыркающий ёж. Ребята цепочкой осторожно пробирались к цели.

«Стоять!» Вспыхнул свет фонарика, и жёлтый луч осветил поочерёдно лица мальчиков. Ребята узнали голос директора лагеря. Попались… Досадно… Откуда он здесь!? «Вот, Валентин Петрович! Я же вам говорил! Я всё сам слышал, что они задумали! Вон, видите у толстого трёхлитровая банка? Они в неё напердели, и хотели этой банкой наших девочек отравить!» Вожатый Артур,  захлёбываясь, сдавал ребят.

- Вот, суки!

***

- Лариса! Ты читала в газете, что у нас в городе маньяки есть?
- Нет! Глебушка! А что они делают?
- Это парочка сумасшедших маньяков, муж и жена. Они СПИДом болеют, и обозлились на весь мир, мстят миру. Иголками себя протыкают, а потом этими спидозными иголками людей незаметно колют, или подкладывают их там, где не видно: в автобусные сидения, в кинотеатре, в поликлинике в кушетку. Человек случайно садится в кресло в кинотеатре, например, а там зараженная игла, он уколется о неё, а потом заболевает СПИДом, но не знает про заражение, и не лечится. Инкубационный период 6 лет, а потом смерть в муках: сгнивает заживо!
- Блин! Не буду в кино теперь ходить!
- Да, уж! Сходил в кино, или магазин, и умер…

Лариса последнее время чувствовала себя как-то не так. То слабость по утрам, то ноги не несли, то просыпалась ночью в холодном поту. А началось это после того, как Глеб рассказал ей о маньяках, которые тычут людей спидозными иголками.

Однажды вечером, когда Лариса зашла в магазин за едой на ужин, её внимание привлекла странная парочка: долговязый неприятный бледный тип в чёрных очках, и длинном кожаном плаще, и его спутница, - маленькая кривоногая как обезьянка, девушка с крашеными зелёнкой волосами. Они громко смеялись, бросались продуктами, матюгались, приставали к покупателям, и вообще вели себя вызывающе. Похоже, что это были именно те маньяки - СПИДозники! И похоже, что они нанесли Ларисе смертоносный укол.

Лариса постепенно, но планомерно, чахла. Вот уже не было ни сил, ни желания ходить на работу, а она работала на очень ответственной работе в бухгалтерии управления социального обеспечения, и до этого ни разу ни то, чтобы пропустила день, а даже ни разу не опоздала! Но сейчас, после смертоносного укола, она перестала ходить на работу, и уволилась, так как врач в поликлинике не нашёл у неё никаких признаков болезни, и не дал бюллетень.

Через полгода болезни, когда Лариса уже перестала выходить на улицу, а так же мыться, ходить в туалет, и следить за собой, на семейном совете было решено отвезти её в интернат для психически больных людей. Глеб помог санитарам переложить истощённое пахнущее испражнениями тело жены на брезентовые носилки, и УАЗик увёз больную в загородный посёлок, где в густом сосновом бору находился интернат.

Ларису занесли в приёмное отделение, вывалили с носилок на кушетку, покрытую оранжевой клеёнкой с пятнами. Подложили под голову подушку, облачённую такой же оранжевой заляпанной клеёнкой. В приёмнике было холодно, пахло хлоркой, через зарешёченные окна в помещение заглядывали жёлтые солнечные лучи, но они будто дразнились, плавая по кафельному полу, и не прибавляли тепла.

Она вспомнила детство, и как болела гастритом. Мама отвезла её в больницу, и там было холодно и одиноко. Её обследовали. Она сдавала кровь, мочу и кал. Врач щупал ей живот, разглядывал язык, и задавал вопросы, от которых девочке было неловко: «Сколько раз ты какаешь, Лора?», «А ты никогда не видела в какашках червяков?», «У тебя чешется ночью попа?».

Однажды толстая злая медсестра привела девочку в процедурную комнату. Усадила на вот такую же кушетку, покрытую оранжевой клеёнкой, достала откуда то тонкий оранжевый шланг с металлической бульбой на конце, примерилась, разложив шланг от живота до уха, пометила на нём синей шариковой ручкой метку, и стала заставлять Ларису проглотить шланг. Дуоденальное зондирование…

Девочку рвало, было страшно, неприятно и больно в горле, а медсестра уверенными проталкивающими движениями загоняла шланг всё глубже и глубже. Наконец, ощутив безисходность, Лариса смирилась, и сидела, с торчавшей изо рта рыжей трубкой, конец которой спускался в банку из под майонеза. Из трубки текла зеленоватая желчь, а из глаз текли слёзы…

В приёмное отделение зашли двое: врач и медсестра. Лариса узнала их! Это были те двое из продуктового магазина! Долговязый неприятный бледный тип, и его спутница, - маленькая кривоногая как обезьянка, девушка с крашеными зелёнкой волосами.

- Вот, суки!