О жизни и подвигах детей войны

Друзья!
Из Сети
" Витя Иванов (Виктор Петрович) (27.01.1931г.- 05.05.2007г.) -сын полка,
ординарец комиссара полка, ефрейтор, детский писатель.
Вите было 11 лет, когда его, умирающего от голода, вывезли из Ленинграда
на фронт товарищи отца, служившего наводчиком орудия на одной из
батарей 577-го гаубичного артиллерийского полка. Откармливали
буквально по ложке в день. Но уже через две недели, 14 марта 1942 г.,
приняв военную присягу, Витя стал полноправным красноармейцем, сыном
полка. Его определили в штабную батарею и назначили связным штаба
полка. Однажды ночью, доставляя пакет в штаб, Витя наткнулся в лесу на
разведывательную группу фашистов. Мальчишка пустился «со всех ног в
штаб» с донесением, и вражеский десант захватили в плен. Два года воевал
на фронте. Был дважды ранен.
В 11 лет награжден медалью "За оборону Ленинграда", в 14 лет -"За победу
над Германией". А также орденами Отечественной войны I и II степени,
Красной Звезды.
Виктор Петрович- член Союза писателей России, автор многих книг:
"Звездная атака", "Мое военное детство", "Наша армия", "Мальчишки в
бескозырках", "Крайний на левом фланге", "Нахимовцы", "Вахта памяти", "Д-3
ныряет под лед", "Дороги жизни", "В двенадцать мальчишеских лет", "Кто вы,
капитан Грибоедов", "Без права на ошибку" и других, повествующих о жизни
и подвигах детей войны, о тяжелой правде фронтовых лет, о море и флоте.
Его произведения особые - их написал мальчишка военной поры, юный
ефрейтор Витя Иванов. Его книги — это не только и не столько
воспоминание о собственной жизни, сколько страницы исторической
правды, летописи великой войны".https://vk.com/zveroschool.

...Други!
Согласен! Историческая правда- прежде всего!
В.Н.
**************
Иванов Виктор Петрович.
Звездная атака

Всегда буду гордиться тем, что службу флотского офицера начинал на торпедных
катерах.
Нет ничего прекраснее, чем ощущение скорости, когда катер идет на полных
оборотах. Присев в воду, он выходит на редан. Из-под скул бортов летят брызги, за
кормои стелется высокии бурлящии, пенящиися след. Упругии ветер бьет в лицо.
Скорость, скорость, скорость!
Катерники, «морская кавалерия», народ отважныи и отчаянныи... И служба на
катерах по праву воспета поэтом:
Добудут катера победу!
Что им завеса огневая?!
Они, как гончие по следу,
Рванутся, ноздри раздувая.
О, наслаждение стремиться
Врага за глотку ухватить,
И в борт сробевшему эсминцу,
Как гвоздь, торпеду вколотить!
Да, катерники не ходят в кругосветные плавания. И походы их коротки, как полеты
истребителеи-перехватчиков. Перехват! В этом коротком динамичном слове — вся суть
торпедного катера, его судьба и назначение.
* * *
...Тот день был на редкость теплым и солнечным. Стояло бабье лето.
В знаменитом зале Революции, самом большом бесколонном зале Ленинграда,
вместе с курсантами младших курсов, стояли мы в четком строю, взволнованные и
притихшие. Торжественным голосом начальник училища вице-адмирал Богденко
зачитал приказ министра обороны о нашем выпуске. После объявления фамилии
каждыи выходил из строя, и вице-адмирал вручал диплом, офицерскии кортик и
серебряныи значок. Сколько лет прошло до этого мгновения! Шесть лет упорнои и
напряженнои учебы в нахимовском, четыре — здесь, в Высшем военно-морском
училище имени М. В. Фрунзе. Трудная, долгая дорога. Десять лет я носил тельняшку,
матросские брюки, ремень с бляхои, а теперь расставался с матросскои одеждои.
Радостно стать наконец офицером, но грустно расставаться с родными стенами.
Смотрю на лица товарищеи. Рядом Жора Варданян. За четыре года мы настолько
сдружились, что стали как братья. Феликс Иванов, дружок еще по нахимовскому. В
строю и другие бывшие нахимовцы — Владик Винник, Юра Чистяков... Все
взволнованы. Напротив нас стоят первокурсники и с завистью смотрят на.
счастливцев-леитенантов.
Объявив приказ о присвоении нам офицерских звании, вице-адмирал Богденко
скомандовал:
— Выпускникам переодеться в офицерскую форму!
Старшина нашеи роты Толя Самолдин подал последнюю в курсантскои жизни
команду:
— Первая рота, направо, шагом марш!
Четко печатая шаг, мы пошли в спальное помещение, где на спинках кроватеи нас
ждала новенькая, с иголочки, офицерская форма.
За несколько месяцев до выпуска с каждого из нас была снята мерка, и по неи
были сшиты брюки, китель, тужурка, шинель. А до этого, имея одну тужурку, одну
рубашку и один галстук на всех, мы сфотографировались на удостоверение личности и
в личное дело. Несколько необычно было фотографироваться с погонами леитенанта,
еще не став им, но производство в офицеры дело не нескольких днеи. Нужно было
заполнять необходимые документы, заранее сшить обмундирование.
Теперь мы впервые надевали офицерскую форму на законном основании.
В зале Революции нас ждали. И вот уже в полнои параднои форме, в тужурках с
золотыми погонами, в белоснежных рубашках, с кортиками на боку, слегка смущенные,
под звуки оркестра, мы вошли в зал. Вошли не курсантами — офицерами!
Выслушали приказ Главнокомандующего ВМС о назначении на флоты. Мы с
Жорои незаметно пожали друг другу руки: на Балтику! Вместе! А там — на торпедные
катера, где были на стажировке.
В последнии раз проходим в строю мимо командования и курсантов. Нас ждет
отпуск, а потом — корабли.
Перед прощальным банкетом исполнили «ритуал» выпускников: сделали на такси
вокруг училища столько витков, сколько было проидено за четыре года на физзарядке
и вечернеи прогулке (количество это в шутку подсчитывали сообща) — последние
юношеские шалости. Завтра этого уже не сделаешь — не солидно.
После торжественного выпускного вечера мы с Жорои собрались домои.
Все в этот вечер было прекрасно. И даже на стоянке такси нас, слегка
возбужденных, пропустили без очереди, понимающе улыбаясь.
Встретив меня на пороге, мама взмахнула руками, охнула и, склонив голову ко мне
на грудь, заплакала.
У меня защипало глаза. Я поднял маму на руки и понес ее в нашу комнату.
— Что ты, мама, успокоися! Ведь я с сегодняшнего дня леитенант флота!
— Я от счастья плачу, сынок. Жаль, что не дожил до этого дня отец. Вот бы
порадовался! Какои же ты красавец в офицерскои форме! Как тебе идут золотые
погоны! И кортик!
— Ма, я получил первую офицерскую получку и решил купить тебе телевизор! Ты
же о нем так мечтала! Даваи завтра и купим. Хватит ходить по соседям...
— Нет уж, Витя! Тебе самому деньги в отпуске нужны. А я еще подожду.
Мать меня уговаривала, но я-то знал, как еи хочется иметь телевизор. Сколько раз
она говорила, что соседи по квартире купили КВН.
— Ладно, мам. Не будем спорить. Раз я решил, значит, точка.
Утром, в тужурке, с кортиком, в белои рубашке, я поехал в Гостиныи двор. Рядом со
мнои ехала взволнованная, празднично одетая мама. В ту пору покупка телевизора
была большим событием. И деньги немалые, да и сами телевизоры только-только еще
входили в наш быт.
Вопроса о том, какую марку телевизора выбрать, у нас не было. В то время
продавалось всего два телеприемника: «Ленинград Т-2» да «КВН-49». Первыи был
очень эффектныи, со шторкои, закрывающеи экран, второи — попроще, с небольшим
экраном. Как говорится, рабоче-крестьянскии. Да и денег у нас было не густо, поэтому
остановили свои выбор на КВНе.
Счастливые, мы возвратились с покупкои. Подвесили к потолку провод,
комнатную антенну, и я щелкнул выключателем. Раздалась музыка, на небольшом
экранчике показалась колонна спортсменов. Это были счастливые минуты...
На следующии день мы с Жорои отправились в парикмахерскую. Парикмахерская
была шикарная. Все здесь было необычно: зеркала, мягкие кресла, ковры. И посетители
тоже были люди солидные.
В парикмахерскои произошел курьез. Впрочем, все по порядку.
В ожидании очереди мы вальяжно расположились в глубоких, удобных креслах.
Громко разговаривая, старались скрыть свое смущение.
Напротив сидел интеллигентного вида пожилои человек в штатском. Некоторое
время понаблюдав за нами, он вежливо пригласил меня сесть рядом с ним.
— Что, только выпустились? — спросил он доброжелательно.
— Да, три дня назад, — ответил я слегка настороженно.
— Это видно, — продолжал улыбаться собеседник.
— Почему? — спросил я с некоторым вызовом.
— Да по вашеи форме. Чувствуется, что не привыкли еще к неи. Особенно ваш
друг.
Наклонясь ко мне, он добавил вполголоса:
— Попросите его незаметно застегнуть пуговицы на брюках.
Я ахнул и посмотрел на Жору. Тот любезно беседовал с какои-то женщинои.
Мы деиствительно не сразу привыкли к новому покрою брюк. Раньше-то носили
матросские, которые, как известно, еще с екатерининских времен, застегивались сбоку.
Вскочив со своего кресла, я подошел к Жоре и, извинившись перед дамои, попросил его
на минуту выити в коридор.
— Жора, у тебя все пуговицы на брюках расстегнуты, — выпалил я.
Надо было видеть, как покраснел Варданян. Застегнув пуговицы, он бросился вниз
по лестнице. Я — за ним.
— Все, даваи уидем отсюда, — проговорил он запинаясь.
— Ну чего ты разволновался? Заметил только мужчина, сказал мне об этом
тихонько. Брось ерундить, наша очередь подходит.
Стоило большого труда уговорить Жору вернуться. Когда он ушел стричься, меня
подозвал тот самыи седовласыи мужчина, представился. От почтения я даже затаил
дыхание. Оказалось, это был генерал-леитенант, известныи ученыи в области
радиотехники академик Щукин.
— Кем вы выпустились из училища? — спросил генерал-леитенант.
— Минером-торпедистом, товарищ генерал-леитенант.
— Меня зовут Александр Николаевич, — мягко сказал Щукин. — Мы с вами вне
официальнои обстановки. Так что даваите без чинов. А радиолокация вас не
привлекает? — спросил Александр Николаевич.
— Изучать изучал, но как-то не влечет.
— Напрасно, за радиоэлектроникои будущее. И мои вам совет: если будет такая
возможность, не отмахиваитесь.
Не думал я тогда, что слова генерал-леитенанта Щукина скоро сбудутся и меня,
молодого офицера, пошлют совершенствоваться на Высшие офицерские классы
именно по радиолокации и гидроакустике.
* * *
Итак, мы стали офицерами, дипломированными специалистами... Но
специальности у нас были разные: кто штурман, кто минер-торпедист, кто
артиллерист. А до того — муки выбора специальности. Вдруг ошибешься? Даже
характер человека накладывал большои отпечаток на будущую службу. Как правило,
быстрые, порывистые ребята стремились попасть на скоростные корабли —
эскадренные миноносцы, торпедные катера. Более спокоиных, рассудительных тянуло
к большим кораблям — креисерам. Педантичных и аккуратных привлекали
штурманские расчеты.
Если мечтаешь о торпедных катерах, лучше быть минером-торпедистом.
Собираешься служить на креисере — иди в артиллеристы. Примерно так рассуждали
мы, выбирая специальность.
Я вначале мечтал быть штурманом. Мне нравилась чистая гладь карт, жужжание
гирокомпаса. Хотелось научиться измерять высоты Солнца, звезд и планет секстаном.
Но штурманом я не стал по двум причинам. Во-первых, из-за мореходнои астрономии. Я
очень любил секстан, любил брать им высоту Солнца, а потом по таблицам Морского
астрономического ежегодника определять место корабля, но когда дело доходило до
определения высоты звезд в ночное время, становился в тупик. Сколько раз ночью я
изучал звездное небо, однако для меня так и осталось загадкои, где какое светило
расположено. Пожалуи, быстро находил только Большую и Малую Медведицу да еще
Сириус. А без знания звезд место корабля ночью не определишь.
Вторая причина была личного, так сказать, своиства. Уж очень хотелось стать
командиром корабля, хотя бы маленького. Почему-то бытовало у нас мнение, что из
штурманов выити в командиры труднее, чем из артиллеристов или минеров. Но
будущие штурманы в противовес этому мнению приводили в пример капитана 1 ранга
Петрова, которыи из штурманов дорос до командира креисера «Молотов». И все же
таких примеров маловато было...
Артиллерия меня привлекала меньше, чем минно-торпедное дело. Торпеды
нравились своеи сложностью и эффективностью. По своему характеру я человек
быстрыи, импульсивныи, а поэтому большая скорость и стремительность торпедных
катеров пришлись мне по душе. Льстило стать сразу после училища командиром
корабля. Хоть и четвертого ранга, но настоящего, боевого!
* * *
В своеи мечте служить на торпедных катерах я был не одинок. Об этом страстно
мечтал и Жора Варданян. С Жорои я подружился с первых же днеи пребывания в
училище. Наши коики в кубрике стояли рядом, тумбочка была общеи. Общими были и
многие вещи. Наша дружба выдержала испытания временем.
У Жоры было трудное детство. В первые дни воины погиб его отец, комиссар
артиллерииского дивизиона. Жора добровольцем ушел на флот, окончил школу юнг
учебного отряда Балтииского флота. Перед училищем служил на легендарном лидере
«Ленинград» — командиром торпеднои группы минно-торпеднои боевои части. В его
заведовании находились два торпедных аппарата. Служа на корабле, он сумел
окончить десятыи класс в вечернеи школе. Нам, нахимовцам, импонировало, что в
нашем классе учился настоящии военныи моряк. Жора потянулся ко мне как к
человеку, которыи тоже хлебнул лиха: как-никак два года фронта за плечами. Как и у
Жоры, отец у меня погиб на фронте. Но, пожалуи, главным в зарождении нашеи
дружбы была любовь к музыке. Все четыре года обучения в училище мы участвовали в
художественнои самодеятельности. Я играл на аккордеоне, а Жора плясал. Причем
плясал он виртуозно. Не было выступления, чтобы из зала не раздавались выкрики:
— Жора! Цыганскую венгерку!
Здесь Варданян был неподражаем. Его танец, наверное, украсил бы любои
профессиональныи коллектив. Смуглыи, с небольшими усами, он деиствительно был
похож на цыгана. Быстрыи, дерзкии, огневои!
Немалую роль в выборе специальности играли наши преподаватели.
Олицетворением мужества был для нас капитан 1 ранга Никольскии. Боевых наград у
него было больше, чем у других преподавателеи училища. Вел он у нас курс минного
оружия. Никольскии не был прирожденным лектором, но дело свое знал
безукоризненно.
Рассказывая курсантам об устроистве тои или инои мины, он любил сам себе
задавать вопросы:
— А это что за штучка?
И тут же отвечал:
— Это не штучка, а щеколда.
Подчеркивая важность этого устроиства, он говорил:
— В минном деле, как нигде, вся загвоздка в щеколде!
Как-то на практике на полигоне мы занимались под его руководством взрывными
работами. По какои-то причине не взорвался семикилограммовыи заряд. Никольскии
немедленно уложил нас на землю и не велел поднимать головы.
— Вы молодые. Вам жить надо. Я один с этим справлюсь.
Николаи Иванович выждал по инструкции пять минут, а затем осторожно, каким-
то кошачьим шагом направился к заряду, выдернул из него взрыватель с бикфордовым
шнуром и только тогда разрешил нам встать.
Судьба его была интереснои. Как сына попа, его не приняли с первого раза в
военно-морское училище — бывшии кадетскии морскои корпус: туда принимали
исключительно сыновеи родовитых дворян. Лишь с началом первои мировои воины
Никольскому разрешили там учиться. Революция 1917 года застала его гардемарином
на корабле. Команда избрала Никольского своим командиром.
В годы Великои Отечественнои воины Николаи Иванович лично разоружал
разные по устроиству мины. Он впервые разрядил мину с тяго-минрепным
устроиством, доставлявшую много неприятностеи нашим кораблям. Прежде долго не
удавалось узнать ее секрет, так как при подсечке тралом минреп обрубался и она
немедленно взрывалась.
Никольскии шутя говорил:
— Минное оружие — единственное из всех, где все построено на сахаре.
(Дело в том, что в стопорных устроиствах мин применялся сахар. При попадании
мины в воду сахар таял, и она приводилась в боевое положение.)
Хорошо запомнился мне день, когда мы, молодежь, принимали Николая Ивановича
в партию. К этому времени Никольскии был уже пожилым человеком. На вопрос
одного из курсантов: «Почему так поздно вступаете в партию?» — Никольскии
ответил:
— Считаю, что в партию вступать никогда не поздно. Я всегда считал себя
беспартииным большевиком. А не вступал из-за своего происхождения — мои отец
был священником.
Все члены нашеи парторганизации единогласно проголосовали за принятие
Николая Ивановича Никольского кандидатом в члены партии.
* * *
Врастать в службу нам не пришлось. Нас, выпускников, знали в дивизионе еще по
стажировке. Капитан 3 ранга Консовскии представил нас в кают-компании офицерам
дивизиона, затем проводил в казарму, показал коики. После обеда комдив повел нас на
пирс. Там, прижавшись друг к другу, стояли катера. По тем временам они считались
большими. На носу и корме каждого корабля красовались автоматические пушки, а по
бортам возвышались торпедные аппараты. Две торпеды, находившиеся в них, были
грознои боевои силои, способнои пустить на дно большои надводныи корабль. Внутри
находились жилые кубрики и каюты для членов экипажа. Эти деревянные катера были
способны ходить в сильныи шторм и развивали большую скорость. Вот такими
кораблями нам предстояло командовать.
На палубах выстроились команды. Многих из нас матросы помнили еще
мичманами. С трепетным волнением и гордостью взошел я вслед за командиром звена
на свои небольшои корабль. Помощник командира мичман Скорин подал команду
«Смирно». Матросы рассматривали меня с любопытством. В их взглядах читалось:
«Посмотрим, товарищ леитенант, как покажете себя в море». Командир звена,
улыбнувшись, сказал:
— Представляю вам, товарищи, нового командира леитенанта Иванова Виктора
Петровича, выпускника училища имени Фрунзе. Желаю плавать с ним так же уверенно,
как с прежним командиром. Более подробно он сам о себе расскажет. Ну, Виктор
Петрович, — сказал, обращаясь ко мне, старшии леитенант Беланов, — как говорится,
семь футов под килем. — И тихо добавил: — Ни пуха!
Мысленно я послал Беланова к черту и четко подал команду «Смирно». После его
ухода пригласил экипаж в носовои кубрик. Коротко рассказал о себе, затем
познакомился с каждым членом команды. И боцман старшина 1-и статьи Жук, и
командир отделения радистов старшина 2-и статьи Белоусов, и радиометрист старшии
матрос Костя Пинчук, и торпедист Слава Гришин — все мне очень понравились. Но
особое уважение сразу вызвал старшина электромеханическои группы, или, как
говорят на больших кораблях, командир БЧ-V, мичман Павлов Александр Иванович,
спокоиныи, уверенныи в себе человек. Еще в штабе офицеры говорили, что мне с
механиком повезло.
— С Павловым ты будешь чувствовать себя в море, как у Христа за пазухои.
Никогда не подведет. С полуслова командира понимает.
Еще на стажировке я узнал, что такое хорошии механик. Во время движения
мощные дизеля гремят так, что слов не слышно. Тут надо понимать друг друга не с
полуслова — с полужеста: команды на увеличение или замедление хода командир
отдает именно жестами. Оба находятся в боевои рубке: командир в походе стоит у руля,
а механик сидит справа, манипулируя рукоятками газа. Если надо прибавить катеру
несколько оборотов, командир похлопывает механика по плечу или объясняет на
пальцах. Ошибки здесь быть не должно. Катера атакуют в строю, и нельзя одному из
них вырваться вперед или отстать. От взаимопонимания между командиром и
механиком зависит успех атаки.
С помощником мне тоже повезло. Мичман Скорин был из сверхсрочников,
прекрасно знал штурманское дело и умело вел на корабле все сложное хозяиство.
Словом, вступление в должность и в офицерскую семью особых хлопот не доставило.
К службе я, как и мои товарищи, был подготовлен еще в училище. Там, на занятиях в
классах и лабораториях, в морских походах на летнеи практике, на стажировке, нас
целеустремленно вели к командирскому мостику. После первого и второго курсов мы
хорошо освоились с разнообразнои матросскои работои, со штурманским делом. После
третьего курса проходили корабельную практику по избраннои специальности, после
четвертого — стажировались в должности офицеров.
Отношения на катере с экипажем складывались у меня хорошие. Правда, не
обошлось без стычек с боцманом Жуком. И не по вопросам боевои подготовки, а по
хозяиственным. При всех положительных чертах была у него одна страсть: тащить на
катер все, что подвернется под руку. Как-то увидел я боцмана согнувшимся под
тяжестью многопудового якоря.
— Куда вы, Жук, тащите эту железяку? — спросил я, к интересом рассматривая
ржавыи якорь.
— Да вот, товарищ командир, нашел около склада якорь, думаю привести его в
порядок, в хозяистве пригодится.
— Отнесите его обратно туда, где взяли!
Жук стоял передо мною, по лбу катились бисеринки пота, а в глазах застыло
удивление.
— Товарищ командир, а если потеряем свои, как же тогда без якоря?
— А мы просто не будем его терять. Все, Жук, на корабль этот хлам не несите, а
положите его на прежнее место!
— Есть, — нехотя ответил Жук и, хмуро посмотрев на меня, потащил якорь
обратно.
Каково же было мое удивление, когда, проверяя хозяиство боцмана через
несколько днеи, я обнаружил в форпике выдраенныи и покрашенныи чернои краскои
якорь. Пришлось с Жуком круто поговорить и предупредить, что, если такое
повторится, он будет посажен на гауптвахту. Якорь я все же заставил вернуть на склад.
Такие мелкие инциденты не мешали Жуку быть отличным боцманом. В море он
был незаменим. Жук слыл отличным сигнальщиком, прекрасно знал флажныи
семафор, на любои скорости безошибочно читал световои семафор. Поначалу, когда я
осваивал управление катером, его советы и помощь механика мичмана Павлова были
неоценимы. Швартовка, помню, у меня шла плохо. Никак не мог привыкнуть, что на
стопе катер имел переднии ход четыре узла. Поэтому частенько, дав команду Павлову:
«Стоп машины!», я проскакивал мимо сброшенного в море спасательного круга,
заменявшего при тренировках пирс. Видя мои ошибки, Жук, переживая за меня, кричал:
— Заднии даваите, товарищ командир!
Павлов же, упреждая меня, делал это сам. Так с помощью своих подчиненных я
вскоре твердо освоил подход к пирсу и отход от него.
Началась отработка плавания — сначала одиночного, а затем и в составе звена.
На палубе катера во время полного хода, как на крыле самолета, устоять под
напором встречного ветра невозможно. Конечно, катерникам, находящимся наверху,
нелегко. Козырек рубки защищает от ветра, но не от волн и брызг соленои воды. При
небольшом волнении моря командира и других моряков, находящихся наверху, обдает
поток брызг, а то и накрывает встречная волна. Поэтому и одеваются катерники не так,
как моряки других кораблеи. Даже в жаркую погоду мы облачены в
водонепроницаемые меховые куртки и брюки, сапоги. На ходу жарко не бывает. При
волнении моря в три-четыре балла приходишь с моря основательно промокшии, тогда
как для креисера это вообще не волна. Катер на большои скорости перескакивает с
одного гребня на другои, жестко ударяясь днищем о волны. Тряска и удары сильные,
сравнить это можно разве что с безрессорнои телегои, мчащеися на большои скорости
по дороге с глубокими выбоинами. Вот почему в катерники идут только крепкие,
мужественные люди. Не зря они, как и подводники, пользуются на флоте большим
уважением. Когда выпадал случаи швартоваться к борту большого корабля, матросы с
восхищением смотрели на катерок, наперебои старались угостить нас куревом.
Но что такое трудности, когда на мостике катера стоит молодои, жизнерадостныи
офицер, когда в экипаже самому старшему не более двадцати двух лет. Главное — это
любовь к своеи профессии, преданность своему маленькому, но грозному кораблю.
Корпус катера может быть деревянным или дюралевым. У него малая осадка, и это
сводит почти на нет угрозу подрыва на вражеских минах. Большая скорость позволяет
стремительно и внезапна атаковать врага. Неся на борту две торпеды, катер может
потопить такои грозныи корабль, как креисер. Когда командир ведет катер в атаку,
курс катера, по существу, тот же, что и курс выпущеннои им торпеды по кораблю
противника. Это схватка в упор, лоб в лоб. Только хладнокровие командира, выучка и
мужество всего экипажа, коллективные усилия каждого могут принести успех в бою.
Второстепенных профессии на катере нет. Мотористы обеспечивают заданныи ход,
радиометрист вовремя обнаруживает цель, что дает возможность командиру
рассчитать необходимые данные для атаки. Торпедист, сигнальщик, радист — каждыи
вносит свою лепту в бою.
В Великую Отечественную воину на катерах сражались такие асы, как Шабалин,
Быков, Кисов, Гуманенко, Осипов, Афанасьев... Многие вражеские корабли затонули в
морскои пучине от метко выпущенных катерниками торпед. И недаром Илья Эренбург
сказал: «Они плавали на маленьких катерах, но они помогли потопить большую
Германию».
* * *
Казалось бы, начало службы было хорошее. Но неожиданно случился прокол.
В тот день с утра накрапывал мелкии осеннии дождик. С моря дул свежии норд-
ост, настроение было хуже некуда. Но не только погода деиствовала на меня
удручающе, причина была посерьезнеи. В это воскресное утро мои товарищи-
леитенанты уже давно встали и предвкушали приятные встречи со знакомыми
девушками, танцы в гарнизонном Доме офицеров. Мне же было не до веселья. Вечером
капитан 1 ранга Шабалин вызвал меня для «беседы», после которои я получил первое
свое взыскание — выговор.
Я лежал, не раздеваясь, на верхнеи коике в казарме и молча курил «казбечину» —
одну за другои. И представить себе не мог, что моя офицерская служба начнется так
неудачно...
Я шел к своеи цели долго. В душе я видел себя без пяти минут адмиралом. Когда
после училища получил назначение командиром торпедного катера на Балтику,
радости моеи не было границ. И вот выговор.
Конечно, и на старуху бывает проруха... Но какая из меня «старуха»? На корабле без
году неделя.
И самое обидное, что взыскание наложил не кто-нибудь, а сам Шабалин Александр
Осипович, дважды Герои Советского Союза, один из лучших катерников Великои
Отечественнои, моряк, на которого мы, желторотые леитенанты, смотрели, как на
бога...
Впервые я увидел его, когда курсантом-выпускником пришел на стажировку в
прославленную бригаду торпедных катеров.
Капитан 1 ранга Шабалин держал свои флаг на том самом катере, куда меня
расписали. Поэтому я все время был у него на виду. Это и хорошо и плохо. Хорошо
потому, что учеба у такого легендарного человека давала очень многое. Хотелось быть
на него похожим, выполнять все его команды и указания как можно лучше. А плохо
потому, что любои мои промах происходил на виду у Шабалина. И это вызывало у меня
нервное напряжение. Александр Осипович жил в каюте по правому борту, а мы с
командиром звена Толеи Белановым занимали каюту на противоположном борту.
Вечерами за чаем мы слушали рассказы Шабалина о боевых операциях на Северном
флоте, читали вслух книгу Гудериана «Воспоминание солдата». Александр Осипович
расспрашивал меня о жизни в нахимовском и в училище имени Фрунзе.
Сам комбриг окончил «каспиику» уже после воины, будучи дважды Героем
Советского Союза, капитан-леитенантом. Шабалин вышел в командиры из боцманов, а
воевал как заправскии флотоводец. Впоследствии он стал контрадмиралом,
заместителем начальника Высшего военно-морского училища имени М. В. Фрунзе.
Как-то входили в гавань. По радио заранее попросили оперативного дежурного по
базе убрать из гавани баржи и другую мелочь, так как торпедные катера развивают в
узком пространстве сильную волну и небольшие плоскодонные суденышки могло
разбить.
Оперативныи оказался не слишком расторопным. Результатом нашего вхождения
в гавань явилась опрокинутая пустая баржа.
Шабалин бушевал:
— Вот поиду к оперативному и скажу ему пару горячих слов!
— Даите ему хорошенько, товарищ капитан первого ранга! — в свою очередь
попросили мы.
Через час, когда Шабалин вернулся, мы поинтересовались результатами разговора.
— Ну и дал я ему дрозда! — улыбнулся Александр Осипович.
— А что вы ему сказали?
— Я ему просто сказал: «Ребята, это же торпедные катера!»
Шабалин считал, что этои фразои сказано все.
Человек Александр Осипович был простои и доступныи. Но не прощал и
малеишего упущения по службе.
Вот и теперь я получил хорошии урок на всю жизнь. И понял, что командир
должен быть и психологом. А вышло все вроде бы из-за пустяка. После учении зашли
мы на один из островов Финского залива. По случаю выходного дня был устроен
спортивныи праздник, гвоздем программы которого стал футбольныи матч с
командои моряков-пограничников. И вот все мы наблюдаем такую картину:
нападающии — матрос-радиометрист с нашего катера Костя Пинчук сильно ударяет по
мячу и сразу падает. Сначала я подумал, что Пинчук поскользнулся на траве. Но скоро
стало ясно: Константин пьян. Капитан 1 ранга Шабалин жестом подозвал меня к себе.
— Когда выдавали матросам спирт для обслуживания техники? — спросил он, как
только я подошел.
— Вчера, товарищ капитан первого ранга.
— А что, была такая необходимость выдавать спирт перед выходным днем?
— Да нет. Просто Пинчук доложил мне, что ему необходимо протереть контакты в
радиолокационнои станции, а спирт кончился. Вот и я разрешил выдать.
— А он его выпил!
— Но, товарищ капитан первого ранга, он при мне протирал технику. И потом,
выдана была очень маленькая доза.
— Неопытныи вы еще, Иванов, — сказал Александр Осипович, — видимо, он
спиртик подкопил с нескольких выдач. И вот результат — позорит ваш корабль при
всем честном народе. Немедленно уведите его на катер и накажите своеи властью. А
сами после прихода в базу явитесь ко мне.
— Есть, товарищ капитан первого ранга!
Чем кончился этот вызов, известно.
Конечно, виноват был Пинчук. Но главная вина лежала на мне. Если бы с первых
же днеи на катере была установлена железная дисциплина, радиометрист на такое бы
не осмелился. Кроме того, я плохо еще изучил экипаж, не знал, кто на что «способен».
* * *
Завершался летнии период боевои учебы. Нашему звену предстояло на полигоне
выполнить торпедные стрельбы. И здесь не повезло. На береговои базе по вине
матроса, готовящего торпеды, на однои из них был неправильно отрегулирован
прибор маневрирования. Эту торпеду загрузили на катер Варданяна. Жора последним в
звене выходил в атаку. После пуска, вместо того чтобы идти по пеленгу залпа, торпеда
круто свернула влево и пошла в сторону валунов. Варданян кинулся за неи по следу, но
через некоторое время сообщил по семафору командиру звена, что торпеда потерялась.
Там, где были замечены последние пузырьки, катер поставил буек.
Это было ЧП. Без торпеды мы и думать не могли о возвращении в базу. На самом
малом ходу все три катера стали искать злополучную торпеду, но ее как не бывало.
Удрученные, мы встали борт о борт и ждали решения командования. Торпедолов,
видя, что торпеду мы не нашли, пошел в базу. Капитан 1 ранга Шабалин по радио
передал приказ: «С моря без торпеды не возвращаться!»
Между тем над морем спустились сумерки. Собравшись в каюте командира звена,
мы хмуро решали, что делать. Выход был один: с утра вызывать водолазныи бот и
начинать поиски торпеды с помощью водолазов. Место не очень глубокое.
— Не волнуися, Жора, наидем, — успокаивали мы Варданяна, хотя на душе у
каждого скребли кошки.
Утром пришел водолазныи бот, и мы с надеждои и почтением взирали на
приготовления к спуску водолаза. Первым под воду ушел сам мичман-сверхсрочник,
старшии группы.
Пробыв под водои около сорока минут, он был поднят на палубу бота.
— Ну как, нашли? — с надеждои крикнул в мегафон Варданян.
— Нет, ничего не видно. Грунт там илистыи, верно, торпеда в него зарылась, —
ответил мичман, освобождаясь с помощью матросов от костюма. — Несколько днеи
придется искать. Хорошо, если вообще наидем.
Молча мы разошлись по каютам. Не радовал обед, приготовленныи на
электрическои плите. А ведь это было для нас редкостью. В походе катерники обычно
получают бортовои паек: шоколад, сгущенку, плавленыи сыр, колбасныи фарш и
галеты. Кок по штату не положен, обязанности его выполняет по совместительству
кто-нибудь из матросов — как правило, радист. Колдуя в маленьком
электрифицированном камбузе, он старается приготовить что-нибудь оригинальное.
Порою такое оригинальничанье выходило нам боком: не всегда красиво описанное в
кулинарнои книге блюдо удавалось реализовать на практике. Но в любом случае,
собравшись на трапезу в носовом кубрике, каждыи считал своим долгом
поблагодарить кока за приготовленныи обед. Еще неизвестно, что получится, если
обед доверят готовить тебе самому.
Но сеичас не до обеда. Пищу заглатывали наспех, а думали о другом: «Где торпеда?»
После обеда вместо «адмиральского часа» все командиры собрались в рубке
командира звена.
Старшии леитенант Беланов обвел всех тяжелым взглядом:
— Вот что, товарищи командиры. Если такими темпами будем искать торпеду, к
зиме не наидем. Даваите, Варданян, еще раз проанализируем, по какому пеленгу пошла
торпеда. Где вы заметили ее в последнии раз?
Жора, похудевшии за сутки так, что обозначились скулы, еще раз показал на карте,
где была точка залпа, по какому пеленгу пошла торпеда, где он видел след в последнии
раз.
— Некуда еи деваться, ушла на мелководье. Если и зарылась в грунт, то в радиусе
пятидесяти метров от того места, где я поставил буи, — закончил Варданян.
— Согласен, — сказал Беланов. — Сколько спусков сделали водолазы?
— Четыре. Сеичас сам мичман поидет под воду.
— Ладно. Все по катерам, а мы с вами переидем на бот.
К вечеру мичман опять ушел под воду и опять безрезультатно. Поднявшись на
борт водолазного бота, он в которыи раз доложил, что торпеду не нашел. И тут сзади
на легководолазном костюме мичмана заметили следы масла, похожего на смазку,
которои покрывалась торпеда перед погрузкои в аппарат.
— Где это вы так испачкались? Под водои? — спросил Жора, бледняя от догадки.
Мичман провел рукои сзади и густо покраснел.
— Да, видно, при подъеме, о трап бота.
— Не крутите, мичман, — еле сдерживаясь, сказал Беланов. — А ну-ка
выкладываите: нашли торпеду?
Неожиданно мичман неестественно рассмеялся и попытался все обратить в
шутку:
— Да нашел я ее, товарищ старшии леитенант. Хотел немного вас потомить. Тут
она, недалеко. Я деиствительно на неи посидел.
— Ах ты шкура! — закричал Варданян. — Нашел время томить! Три экипажа в море
болтаются почти двое суток, а он томит! Да тебя, гада, надо под суд отдать. Люди
переживают, не спят, на берегу командование каждыи час запрашивает, нашли ли
торпеду. Сегодня же напишу рапорт командиру базы!
Беланов еле успокоил разгорячившегося Жору.
Больше мичмана под воду не пустили, на спуск пошел старшии матрос, и вскоре
торпеду лебедкои за тросы подняли на поверхность.
* * *
Вызвали по радио из базы торпедолов. Небольшои катерок не заставил себя
ждать. Подпрыгивая на волне, он подошел к водолазному боту. С торпедолова завели за
чушку металлическои сигары брезентовыи бандаж, остропили ее и лебедкои ловко
втащили с кормы в желоб. Торпеда легла на место. Закрепив ее, торпедолов поспешил
обратно. Запустив дизеля, пошли в базу и мы. Настроение было прекрасное. У всех
словно гора с плеч. И хотя знали, что Жору накажут, но главное было сделано: торпеда
наидена.
А рапорт Варданян написал. С мичманом разобрались. Оказывается, за часы,
проведенные под водои, давали дополнительные льготы. На нашеи беде мичман и
решил поднабрать несколько часов. Не знаю, как его наказали, но больше мы его не
видели.
* * *
В середине следующего лета на общефлотских учениях мы получили задание:
обнаружить, атаковать и не пропустить в наши воды эскадру «противника».
Планировалась торпедная атака всеми катерами бригады.
А это — несколько десятков торпед! На стороне условного противника были
креисера, эсминцы, сторожевики. Все мы, молодые командиры, были взволнованы. Еще
бы — такая ответственность!
Атаковать решено было ночью.
На высоких скоростях прошли залив, встали на якорь у острова и прикрылись им.
Выключили радиолокационные станции. На катерах ни огонька.
Шабалин на изысканном архангельском диалекте дает указания командирам
дивизионов:
— Ты, Консовскии, знаш-понимаш, будешь заходить справа, а ты, Варягин, — слева.
Сам я поиду с Кременским к Ирбенскому проливу и прикроюсь береговои чертои.
Рация — только на прием. В эфир разрешаю выходить с началом атаки. Все понятно?
Тогда по местам!
Начальник штаба бригады Другов спокоен. Он свое уже сделал. Все высчитал,
рассчитал, начертил. Теперь сидит на переборке рубки и слушает, как Шабалин отдает
последние распоряжения. На море штиль. Приборы и механизмы молчат, как бы
набирают силы для мощного прыжка.
Из базы пришло сообщение, что ордер «противника» обнаружен в пятидесяти
милях к норд-весту от Ирбенского пролива. Пора.
Шабалин подает команду:
— Заводи моторы!
Дивизион Кременского снимается с якоря и сперва на малых оборотах, а потом на
форсированных скоростях уходит на север.
Слышу голос из штурманскои рубки:
— Товарищ командир, не хотите горячего шоколада?
— Ты что, Белоусов, с ума сошел? Какои шоколад?
Капитан 2 ранга Другов вмешивается в разговор:
— Командир, а ведь неплохо по кружечке горячего шоколада.
Горячии шоколад — наше фирменное блюдо. В походе командиру приходится
стоять на мостике сутками без сна. Вот матросы и придумали калорииныи, бодрящии
напиток. Берут две плитки шоколада «Мокко», банку сгущенного молока, все это
перемешивают в кружке и варят на электроплите. С черным хлебом получается очень
вкусно.
Не торопясь выпили шоколад, перекурили, рассчитали на карте местонахождение
Шабалина и стали ждать. Радиостанции работают в режиме на прием. Вся связь
вынесена на мостик.
Начальник штаба и командир дивизиона внимательно прислушиваются к
наушникам шлемофона.
— Как там Шабалин, обнаружил «противника»?
Хотя сомнении-то у нас не было. Александр Осипович — опытныи морячина,
способныи по одному ему известным признакам, без приборов видеть, атаковать и
топить врага.
Только потом, при разборе атаки, мы узнали замысел Александра Осиповича.
Прикрывшись береговои чертои и оставаясь незамеченным с кораблеи
«противника», он во все глаза глядел за горизонтом.
Увидев слабыи фосфористыи след от кильватерных струи больших кораблеи,
Шабалин выждал, пока не оказался в их кормовых курсовых углах, и в мертвои
радиолокационнои зоне, на больших оборотах подошел к «противнику» и пристроился
прямо по корме.
Когда не видящие никакои опасности корабли «противника» приблизились на
дистанцию торпеднои атаки наших основных ударных сил, Шабалин открытым
текстом дал ее точные координаты и состав ордера. Дальше все шло как по нотам:
включены все приборы и механизмы, гневно ревут моторы.
— Боевая тревога, торпедная атака!
На завершающем этапе атаки, услышав наш сигнал по радио, Шабалин выходит из
кильватернои колонны «противника» и с его тыльнои стороны из нескольких
десятков ракетниц создает огненныи экран. Ордер как на ладони. Подправляем
расчеты, данные вводим в приборы, ложимся на боевои курс.
— То-овсь! Залп!
На доли секунды катер затормозил ход, потом резко повернул влево и отошел от
«противника».
Шабалин остался верен себе. Мы рельефно представили, как самоотверженно
воевал Герои, какие подвиги во время воины должны были выкристаллизоваться в две
Золотые Звезды на его груди! И при этом — предельная простота и скромность.
А ту его атаку назвали звезднои!
* * *
В конце второго лета моеи службы на катерах объявили о предстоящих боевых
стрельбах. Мишенью служил потопленныи нашими летчиками в годы воины
фашистскии корабль. Он затонул на мелком месте, так что из воды торчала часть
корпуса и надстроики.
Узнав о боевых стрельбах, все как-то подтянулись, стали более сдержанны и
серьезны. Я поимал себя на мысли, что все время думаю о мишени. Ведь это был не
просто затонувшии корабль, а фашистскии пират, которыи в годы воины выпустил по
советским людям не одну сотню снарядов.
«Вот если бы такое оружие мне в годы воины! — думал я, стремительно
приближаясь к цели. — Это тебе не ТТ. Так жахнет, что разнесет вдребезги!» И
скомандовал:
— Залп!
Выпущенная торпеда с ревом устремилась вперед. Взрыв!
Один за одним выходили в боевую атаку мои товарищи, и каждыи метко поражал
цель. Залп следовал за залпом. Неважно, что фашистскии корабль оставался на месте.
Что ж, он свое получил в годы воины. Но и для нас он оставался врагом. Каждыи залп
по нему я воспринимал как отмщение за раны, нанесенные любимому моему
Ленинграду.
* * *
Служба на торпедных катерах была, к сожалению, недолгои. Вскоре я был
направлен учиться на Высшие специальные офицерские классы, а после их окончания
получил назначение на Черноморскии флот, на сторожевои корабль начальником
радиотехническои службы — командиром боевои части IV.
Прибыл в Севастополь, в отдел кадров флота. Старшии леитенант, принявшии
меня, сказал:
— Корабль ваш еще достраивается на заводе. Днеи через семь-восемь в тот город
будет оказия, а пока поживите в экипаже. Познакомьтесь с Севастополем.
Прожив в экипаже два дня, я обнаружил, что у меня не осталось ни копеики. Что
делать? Пошел к командиру флотского экипажа.
— Товарищ маиор, в Севастополе мне еще днеи пять быть, а финансовое
положение такое, что хоть выходи с кортиком на большую дорогу.
— Эх, молодо-зелено! — пожурил меня маиор. — Живете одним днем, не думая, что
и завтра есть надо. Ладно, помогу. У меня сформирована команда призывников,
которых нужно доставить в разные гарнизоны. Вот одну из групп повезете в
Новороссииск. Денька через четыре вернетесь, а там и оказия на корабль. Ну как,
согласны?
— У меня другого выхода нет, товарищ маиор.
— Вот и ладно. Идите в общую часть, наидите капитан-леитенанта Олеиничука —
он старшии на переходе. Поидете на теплоходе «Победа». Отправление сегодня вечером.
Получите проездные и аванс.
— Есть! — ответил я обрадованно.
Я понятия не имел, что должен делать. Но, как гововорится, не боги горшки
обжигают. Нашел Олеиничука, представился.
— Вы хоть раз сопровождали призывников? — спросил капитан-леитенант.
— Не приходилось.
— Ну ладно. Я сеичас вызову старшину первои статьи Пилипенко, он будет у вас
помощником до Новороссииска. Что не ясно, спросите. У него в таком деле опыт
богатыи.
Пришел старшина, плотныи, высокии крепыш. Познакомились.
— Все будет нормально, — заверил меня Пилипенко, — главное — не отпускать их
от себя, товарищ леитенант.
— Ну, вы их построите, старшина, а я проинструктирую.
— Есть!
Через несколько минут передо мнои стояли совсем еще мальчишки, стриженные
наголо, в пестрых одеждах. Растерянно озираясь, они с любопытством смотрели на
меня, ожидая, какая последует команда. Строя как такового не было. Ребята
переговаривались, некоторые держали руки в карманах. О чем они думали? Наверное, о
доме, девчонках...
«Надо их с первого шага приучать к строгости, — решил я, — иначе хлебну с ними
горя».
— Значит, первое: в строю разговаривать нельзя, как и держать руки в карманах.
Второе. До прибытия в Новороссииск я назначен к вам командиром. Требую
беспрекословного подчинения. Без разрешения моего или старшины первои статьи
Пилипенко никуда не отлучаться. Ясно?!
— Ясно! — нестроиным хором ответили будущие моряки.
— Размещаться будем на жилои палубе. Где конкретно, Пилипенко вам покажет
уже на теплоходе. А сеичас — разоидись!
Не знаю, какое впечатление произвел я на новичков, но думаю, что тон, взятыи
мнои с первои же минуты, помог мне в дальнеишем.
Строем довели будущих моряков до пристани, погрузились на теплоход,
разместились на отведенных местах. Подсчитал своих, вижу, одного нет.
— Пилипенко, кто у нас отсутствует? Срочно наидите!
Сказал, а сам с ужасом подумал: «Как же его искать, ведь в лицо никого не знаю».
Но, к моеи радости, через несколько минут старшина обнаружил пропавшего.
— Где вы были? Почему отлучились без разрешения?
— Растерялся, товарищ леитенант. Моря никогда не видел и корабля такого
большого. Я ведь из Оренбуржья. У нас все; степи. Вот и стоял около лестницы, не знал,
куда идти.
— На корабле все лестницы называются трапами, — поправил я. — А чтобы не
теряться, не отходите от группы. Ясно?
— Ага!
— Не ага, а так точно. Привыкаите к военному языку.
...Совсем не просто было везти команду. К ночи обнаружил, что нет двоих. Что за
черт? Куда могли деться? Пошел с Пилипенко искать. На рострах, около спасательнои
шлюпки, мои голубчики дурили головы двум девчонкам, видимо туристкам. Один
бренчал на гитаре, напевая модную в те времена песенку: «Мишка, Мишка, где твоя
улыбка?»
Подозвал нарушителеи, отчитал строго.
— Идите к девушкам, извинитесь, что уходите, и быстро к команде. И чтоб больше
ни на шаг!
Уложив всех спать, пошел в каюту, чтобы хоть несколько часов отдохнуть.
А утром — все сначала. То и дело подходили ко мне мои подопечные, спрашивали:
— Разрешите сходить в буфет, товарищ леитенанту купить воды?
Создавалось впечатление, что они решили выпить все теплоходные запасы
лимонада. И если бы только его! Случаино заметил, как один из матросов, воровато
озираясь, полез в вещмешок и, наклонясь, налил себе и двум сидящим рядом что-то в
бумажные стаканчики.
«Неужели водку?» — обожгла мысль. Подошел.
— Ну-ка покажите, что в мешке прячете?
Густая краска залила лицо парня.
— Даваите, даваите, не тяните.
Нехотя матрос достал бутылку водки.
— Как ваша фамилия?
— Кошелев.
— Так вот, Кошелев, запомните раз и навсегда: служба и водка несовместимы.
Учитывая, что вы еще не приняли присягу, я вас не наказываю. Но предупреждаю: если
подобное повторится, попадете на гауптвахту.
Так вот мы и жили. Пришлось нам со старшинои отдыхать по очереди, зорко следя,
чтобы наши подопечные еще чего-нибудь не натворили.
Довез их до Новороссииска, сдал в полуэкипаж и, с облегчением вздохнув, пошел в
порт за билетом на обратныи путь. Нужно было спешить, чтобы в Севастополе успеть
на корабль. Еще по дороге в порт обратил внимание на страшныи ветер с северо-
востока. Эта была знаменитая новороссииская бора. «Лишь бы теплоход пришел», —
подумал я с тревогои. Сел в зале ожидания и стал ждать объявления посадки.
По радио передали, что теплоход «Россия» из-за сильного ветра швартоваться к
стенке не сможет. Пассажиров будут высаживать на реиде. Вскоре пришедшии с реида
буксир доставил их к причалу. Прошло довольно много времени, прежде чем приняли
решение таким же образом доставить уезжающих на борт теплохода.
Вот и реид. На нем, сияя огнями иллюминации, стоял огромныи лаинер. Здесь
ветер был еще сильнее. Поднятые им волны мешали буксиру подоити к теплоходу. В
такую погоду нечего было и думать о швартовке: швартовы лопнули бы как струны.
— Внимание на буксире! — раздался голос с мостика «России», усиленныи
корабельнои трансляциеи. — Пересаживать пассажиров будете на ходу, прижавшись к
борту судна. Женщин и детеи брать не будем.
С буксира и теплохода спустили за борт здоровенные плетеные кранцы. Мягко
тыкаясь в кранцы, буксир коснулся борта теплохода. Изловчившись, несколько
пассажиров, в том числе и я, прыгнули на палубу «России», прямо в объятия матросов.
Костерясь на чем свет стоит, капитан теплохода приказал выбрать якорь и уходить в
море. В такую погоду открытое море для корабля — самое безопасное место.
Весь путь до Севастополя я отсыпался в двухместнои каюте, а когда увидел в
иллюминатор белеющии на горизонте город, почувствовал, что мои приключения
позади.
Предстояла встреча с новыми товарищами. Как-то поидет служба на новом месте?
На торпедном катере я был единственным офицером, а здесь и командир корабля, и
помощник, и заместитель по политическои части, и командиры боевых частеи, и даже
доктор и интендант. Словом, все, как на большом корабле.
Корабль достраивался у заводскои стенки. Еще до наступления нового года он
должен был уити в море и приступить к ходовым испытаниям.
По прибытии я представился командиру и его заместителю. Командиром оказался
капитан-леитенант Бандуров. Оглядев меня, сказал весело:
— Рад вашему прибытию. Сеичас замполит пригласит всех офицеров и
представлю вас им.
Офицеры дружески приветствовали меня. Они были так же молоды, как и я.
Расспросили о моем прежнем житье-бытье, помогли устроиться.
— Ну, вот что, — начал командир, когда я снова пришел к нему, — не буду
скрывать, что вам в ближаишее время предстоит очень напряженная и трудная работа.
Корабль новыи, люди новые. Многих еще не хватает. Как только познакомитесь с
подчиненными, приступаите к изучению вооружения и техники. Обо всем, что неясно,
спрашиваите у инженеров, рабочих. Пользуитесь временем, пока не вышли в море.
Через две недели приступите к составлению инструкции по обслуживанию станции и
другои служебнои документации.
«Ничего себе программа! — подумал я, выходя от командира. — Интересно, когда я
все это успею? Ведь в сутках-то всего двадцать четыре часа».
Вечером я собрал в кубрике вернувшихся с завода радиометристов,
гидроакустиков, радистов, сигнальщиков. Ребята мне, в общем, понравились. Рассказал
коротко о себе, познакомился немного с каждым. Естественно, что больше всего меня
интересовали мои ближаишие помощники — старшины команд и командиры
отделении. Не прибыл пока старшина команды радиотелеграфистов, и его обязанности
выполнял командир отделения старшина 2-и статьи Петин, симпатичныи
голубоглазыи блондин из Петрозаводска. Понравился мне старшина команды
радиометристов главстаршина Боровец, веселыи, остроумныи запорожец. Был он
плечист и высок, под два метра. Как-то сразу получилось, что он взял меня под свою
опеку.
— Вы не беспокоитесь, товарищ леитенант, — говорил наставительно Боровец. —
Народ у нас хорошии, грамотныи. Держимся дружно и сплоченно. Ни себя, ни вас в
обиду не дадим.
— Спасибо. Но кто же меня может обидеть?
— Да мало ли. Народу много. Все незнакомые. Ну так если что, я всегда рядом.
— Хорошо. Но главное сеичас в другом. С завтрашнего дня приступим к изучению
станции. Сходите на соседнии корабль, позаимствуите у них инструкции по
эксплуатации, по противопожарнои безопасности. Короче, тащите все, что у них есть.
Кто-нибудь умеет печатать на машинке? — спросил я, обращаясь уже ко всем.
Вперед вышел маленькии, щуплыи паренек.
— Матрос Быков, гидроакустик. Я немножко умею. На гражданке в лаборатории
иногда приходилось печатать.
— Вот и отлично. Машинку я раздобуду. Будем печатать всю документацию.
Так началась моя служба на сторожевом корабле.
Целыми днями я пропадал с матросами на заводе, детально изучил не только
технику своего заведования, но и вооружение других боевых частеи. Нужно было также
постигнуть и устроиство корабля. Вечером, а порои и за полночь, писал инструкции,
заполнял книжки боевых номеров. А тут еще служба в патруле, дежурство по казарме...
Не знаю, как уж меня на все хватало. Выручала, наверное, молодость.
Постепенно знакомился с офицерами корабля. Как-то уж так вышло, что ближе
всех сошелся с командиром БЧ-II капитан-леитенантом Виктором Кащиным. Прежде
Виктор служил артиллеристом на североморском креисере. Ходили слухи, будто он в
чем-то провинился и был назначен к нам с понижением. Спрашивать его об этом было
неловко, а сам Кащин рассказывать о себе до поры до времени не хотел. Позже, когда
мы поселились с ним в однои каюте на корабле, он рассказал о себе. Как-то спросил:
— Ты, наверно, слышал о неприятности, которая со мнои приключилась на
Севере?
— Нет, ничего конкретного.
— Да, была у меня неприятность. Из-за нее и попросился на другои флот.
— А что вышло?
— И смешно, и грустно. Стояли мы на реиде. Я дежурил по кораблю. Пришел
менять меня старшии леитенант, новичок. Сдал ему дежурство, как положено, а потом
говорю, что утром или в обед подоидет к борту король...
И Виктор назвал одну из азиатских держав.
— Понимаешь, мы так в шутку называли баржу, которая приходит за отходами. Эту
необычную баржу с нелепыми надстроиками строил еще до революции один
чудаковатыи купец. А старлеи понял все буквально и доложил утром перед подъемом
флага старпому, что ожидается приезд короля.
— Ну и что дальше? — спросил я смеясь.
— Что, что... Тот, конечно, сразу к командиру. Так, мол, и так, прибывает к нам
король ...скои державы. Реакция командира была быстрои. «Распорядитесь, —
говорит, — Иван Кузьмич, чтобы оркестр после подъема флага разучил гимн этои
страны. Наверняка, не знают. Хорошо, если есть ноты».
Ноты нашлись. И вот на верхнеи палубе музыканты во всю силу своих легких
стали дуть в трубы, разучивая гимн. «Ду, ду, ду, трам, трам, трам», — неслось над
реидом.
Старпом вызвал боцмана, обошел с ним корабль и на всякии случаи велел кое-где
подкрасить.
Стоявшие на реиде корабли, услышав диковинную музыку, стали семафором
запрашивать креисер: в чем дело?
«Передаите, что ожидается приезд короля ...скои державы», — дал команду
сигнальщикам вахтенныи офицер.
После такого ответа заволновались и на других кораблях: «Кто его знает, а вдруг
нас надумает посетить?»
И вот на реиде то тут, то там загудели трубы, разучивая незнакомую мелодию.
«Что они там, с ума, что ли, посходили?» — подумал оперативныи дежурныи
флота, услышав какофонию на реиде. И приказал: «На посту СНИС, запросите
флагманскии корабль, по какому случаю такои концерт».
Узнав от службы наблюдения и связи, что ожидается приезд заморского короля,
оперативныи немедленно доложил об этом начальнику штаба флота.
«Как же так? Видимо, меня не поставили в известность? — удивился начальник
штаба. — Поиду спрошу у командующего, может, он в курсе».
Командующии, в свою очередь, удивившись, что ему ничего не известно о визите,
позвонил местным властям, от которых узнал, что приезд короля не только не
ожидается на флот, но не планируется и в Советскии Союз. Рассерженныи адмирал
приказал срочно разобраться, от кого пошла такая «утка». И началась раскрутка в
обратном направлении. Естественно, что все замкнулось на Викторе Кащине. Как он ни
доказывал, что имел в виду приход баржи, гнев обрушился на него.
Итогом этои «шутки» был арест с содержанием на гауптвахте.
После того случая Кащин подал рапорт о переводе на другои флот. Так он оказался
на нашем корабле.
С тех пор всякии раз, меняя его на ходовои вахте, я тихо спрашивал:
— А приезд короля не ожидается? — и непременно улыбался.
В ответ Виктор подмигивал мне и говорил:
— На этот раз едет только его жена.
Это была наша маленькая таина.
Прошло несколько лет, прежде чем я узнал, что Кащин попросту, выражаясь
флотским языком, траванул мне баику. Послужив на флоте, я много раз слышал эту
историю с разными перепевами.
Хорошим товарищем оказался и штурман Женя Дюков. Дня за три до отъезда на
корабль он женился, жена осталась в Севастополе, и товарищи над ним подтрунивали.
Но сердечные страдания не мешали ему отлично делать свое дело. В этом мы
убедились в первом же походе. Подчас он не спал по две-три ночи, прокладывая
точныи курс корабля. Спал лишь днем, урывками, прямо в штурманскои рубке, не
раздеваясь.
Настоящим тружеником, очень заботливым, внимательным, был у нас интендант
леитенант Саша Карпухин. Не сразу у него наладились контакты с командиром, и
частенько, когда мы приходили с моря, Саша заступал во внеочереднои раз дежурным
по кораблю. А началось все из-за Сашинои «бдительности». Получив как-то для
технических нужд большую бутыль спирта, он почему-то решил, что все о том только
и думают, как бы к неи приложиться. Опечатав бутыль, он стал хранить ее у себя в
каюте, ни на секунду не оставляя открытои. В каюту никого не пускал. Вначале мы
посмеивались, а потом начали обижаться.
— Чего ты, Александр Витальевич, дуришь? Неужели боишься, что кто-то отольет
у тебя спирт?
— Ничего я не боюсь, просто не могу доверить никому такую ценность, — угрюмо
отвечал Карпухин.
Кто-то сказал об этом командиру. Тот, вызвав Карпухина, заметил:
— Вот что, Александр Витальевич, принесите-как вашу бутыль ко мне. Уж в моеи-
то каюте не пропадет ни капли. А то и товарищи на вашу подозрительность
обижаются, и каюта у вас не убирается. Оказывается, вы не пускаете туда и
приборщика.
— Я сам убираю свою каюту. А бутыль не отдам. Я за нее расписался и несу
персональную ответственность.
— Так что ж, вы и мне, выходит, не доверяете? — спросил, краснея, командир.
Покраснев еще больше, чем командир, Карпухин ответил твердо:
— Спирт я никому не доверяю. Я за него расписался, мне за него отвечать.
Кончился этот разговор тем, что Саша, оставив на столе у командира свою
фуражку, пунцовыи как рак, пулеи выскочил из каюты.
Бутыль со спиртом он все-таки перенес к командиру, но отношения между ними
остались натянутыми. Прошло, наверное, полгода, прежде чем забылся этот эпизод.
Естественно, что командир был главным человеком на корабле. От его знании, его
отношения к подчиненным зависело в конечном счете все.
При хорошем командире служба всегда в радость. При плохом — в тягость.
Нам, считаю, повезло. Командир, как и мы, был молод. Любил службу, море.
Понимал шутку и с удовольствием шутил сам. Александр Петрович Бандуров прошел
отличную флотскую службу на линеином корабле, и эту линкоровскую жилку —
организованность, четкость и необычаиную чистоплотность — он неуклонно внедрял
у нас на сторожевике.
Правда, пунктик командира в отношении чистоты обходился нам порои весьма
дорого. Поначалу, когда корабль еще строился, пунктик этот особенно не проявлялся. В
казарме вымыли полы, и все блестело. Но когда корабль вступил в строи, выполнить
требование командира — надраить палубу так, чтоб сияла, как на линкоре, — было не
просто. Сторожевои корабль не линкор, и верхняя палуба у него не деревянная, а
металлическая. Не раз мы пытались сказать об этом командиру. Но Бандуров
неизменно отвечал:
— Не правы вы, товарищи офицеры. Не имеет значения, из чего сделана палуба. И
металл может быть таким же чистым, как дерево. Нужно только почаще проходиться
по нему шваброи с соляркои.
И мы драили что было мочи.
Борьба командира за линкоровскую чистоту доходила порои до анекдота. Идешь,
бывало, отпрашиваться на берег, а Бандуров в ответ:
— Виктор Петрович, вы проверяли в своем хозяистве вентиляционные грибки?
— Проверял, товарищ командир, все в норме!
— В норме, говорите? Поидемте посмотрим.
Идем по палубе. Подходим к одному грибку, служащему для вентиляции
помещении, где находится аппаратура радиолокационнои станции. Командир
приседает на корточки и ребром ладони резко ударяет по крышке грибка. Сделав
несколько оборотов, крышка останавливается.
— Видите? А вы на берег!
— А что вы нашли здесь плохого?
— Недостаточно расхожена крышка грибка. Нужно отмыть бензином густую
смазку на винте и смазать его веретенкои, тогда крышка будет от одного удара
завинчиваться до предела. Как волчок будет вращаться.
— Но крышка и так вращается. Какая разница, от одного удара или от трех?
— Большая. Когда по боевои тревоге потребуется закрыть вентилятор, дорога
будет каждая секунда. Короче, заимитесь этим сеичас же со своими матросами, а уж
потом извольте на берег.
И вот вызываю матросов чистить эти треклятые крышки и винты, смазывать их
веретенкои. Наконец работа сделана. Крышки от одного удара полностью
закручиваются и раскручиваются. Но на берег уже поздно. И так — каждыи раз.
Рано или поздно все к такои требовательности командира привыкли. Корабль наш
блистал чистотои.
Справедливости ради нужно сказать, что себя Бандуров также не жалел. По
месяцу-два не сходил с корабля. По многу часов занимался с каждым командиром БЧ
или начальником службы, постигая вооружение и технику, их боевое использование.
Зато по прибытии в часть мы успешно выполнили все курсовые задачи. А через
некоторое время наш корабль был признан лучшим в части. Многим были присвоены
очередные воинские звания. Александр Петрович Бандуров стал капитаном 3 ранга.
...Между тем до нового года оставалось не так уж много времени. Скоро нужно
было из казармы переселяться на корабль. Зачастили к нам флагманские специалисты,
проверяли, как личныи состав знает технику и умеет ее обслуживать, изучали
подготовленную нами служебную документацию. Не подвел меня Геннадии Быков. Он
не только оказался хорошим гидроакустиком, но и неплохо печатал на машинке.
Документация по РТС и БЧ-IV была безукоризненна.
Каждому офицеру был выдан лист зачетов, которые он должен сдать
«флажкам» — по своеи специальности и за весь корабль. Только после сдачи зачетов
мы допускались к самостоятельному управлению подразделением. С этим у меня был
порядок. Более труднои оказалась сдача экзаменов на вахтенного офицера, которыи
обязан быть и штурманом, и артиллеристом, и минером, и связистом. В отсутствие
командира корабля на мостике этот человек обладает всеи полнотои власти. В случае
необходимости он должен до прихода командира открыть огонь из любого вида
оружия, имеющегося на корабле. Вот почему допуск на самостоятельное несение вахты
считается для корабельного офицера достижением рубежа зрелости и умения.
В середине декабря командир БЧ-III Сергеи Никитин, Виктор Кащин и я такие
экзамены сдали. Собрав нас в своеи каюте, Бандуров сказал:
— Горжусь, что командую такими офицерами. Думаю, что мы сплаваемся.
Прибыл наконец и старшина команды радиотелеграфистов — сверхсрочник
главстаршина Никита Жигалов. Для меня это было большои радостью и облегчением.
Чего греха таить, хорошо зная минно-торпедное дело, неплохо освоив радиолокацию и
гидроакустику, в службе связи я чувствовал себя не совсем уверенно. Мне нужен был
помощник, которыи взял бы на себя все нелегкое хозяиство радистов. Вот почему с
таким нетерпением ждал я старшину команды. Поначалу, правда, несколько
разочаровался: уж больно Жигалов был маленького роста. Глядя на его не по меркам
сшитыи китель, спросил:
— Никита Иванович, что, не нашлось на складе кителя поменьше? Этот, по-моему,
вам великоват.
— Да я, товарищ леитенант, его всего два дня как надел, — смущенно улыбаясь,
сказал Жигалов. — Срочную-то служил на креисере, думал после службы осесть в
Симферополе. Там у меня, извиняюсь, супруга Евдокия Ивановна. Хозяиство, огород. Ну
и хотела она, значит, чтобы кончал со своеи морскои службои. «С твоеи
специальностью, — говаривала, — нигде не пропадешь. Будем всегда вместе, а то ты
все в море да в море». Но мне со службои было расставаться трудно, уж больно я за
пять лет прикипел к флоту. А тут еще Григории Иванович Голубчик, мои бывшии
командир, говорит: «Да мужик ты, Никита, или нет? Неужто свою благоверную не
уговоришь? Ну а коли не согласится, наплюи, за тебя любая поидет, потому как в
морскои форме ты неотразим».
— Ну и как, уговорили?
— Уговорил, — со значением произнес Жигалов, — правда, долго пришлось
убеждать. Но теперь уж накрепко.
— А как же огородик, хозяиство? — не утерпел я.
— Пусть ее мамаша и папаша обрабатывают. Вот отслужу, тогда другое дело. А
кителек-то, товарищ леитенант, я перешью. Не было на складе моего размера.
Как говорится, мал золотник, да дорог. Никита Жигалов оказался прекрасным
знатоком своего дела, специалистом 1-го класса. Матросы его слушались, уважали.
Теперь за радистов я был спокоен.
Однако не все обстояло гладко в моих подразделениях. Кому неизвестно, что, если
приходит указание выделить на строящиися корабль матросов, ни один командир не
отдаст лучшего. Стараются списать кого похуже. И хоть у меня в РТС и БЧ-IV люди
подобрались дисциплинированные, находились такие, кто доставлял много хлопот.
Например, сигнальщик старшии матрос Сизов. Был он высок, строен, с
рыжеватыми волосами. Даже зимои у Сизова не сходили с лица веснушки. В общем,
парень вполне симпатичныи. А вот дисциплину никак не признавал. Держался
развязно, вызывающе. От работ отлынивал. Все мои попытки установить с ним
контакт разбивались о грубость.
— Что вы мне, товарищ леитенант, сказочки рассказываете? Все равно я конченыи
человек. Вор в законе, по ширме бегал.
С трудом сдерживая улыбку, я попросил Сизова разъяснить, что такое ширма.
— Каждыи блатнои знает, что бегать по ширме — значит сидеть в тюрьме, —
снисходительно ухмыльнулся Сизов.
— Но ведь ты, Вася, в тюрьме не сидел. Зачем же на себя такое наговариваешь? Я
ведь знаю, что мать и отец у тебя есть. Люди рабочие, да и сам ты до флота на заводе
работал. Загибаешь все, а зачем, не поиму.
— Это вы по документикам справлялись, а я говорю: вор в законе.
— Ну ладно, идите. Еще поговорим...
Написал я письмо в Северодонецк родителям Сизова, спрашивал о жизни Васи
перед службои, о характере его. Просил их, чтоб посоветовали сыну наити себе на
корабле товарищеи. Как-то, когда и дежурил по казарме, нес службу рассыльного
матрос Шубников из БЧ-II. Сидя в комнате дежурного у растопленнои печки,
разговорились мы о Сизове.
— А я с ним, товарищ леитенант, на одном эсминце служил. Парень он хорошии, да
обидели его у нас.
— Что там произошло?
— У кого-то часы пропали, подумали на Ваську, обвинили в воровстве. За это и
списали. А он этих часов и не брал вовсе — это я точно говорю. Тот матрос их потерял.
Вот Сизов и обозлился на всех. Теперь козыряет: «Я вор в законе». А что это значит, и
сам толком не знает. Вы с ним, товарищ леитенант, и построже и поласковее, чтобы
оттаял маленько.
— Спасибо, Шубников. Все, что вы рассказали, для меня очень важно.
Через несколько днеи Сизов сам пришел ко мне в каюту.
— Вы зачем моим родителям написали? Что вы все копаете, в душу лезете? —
начал он с порога.
— Подожди, Вася, не спеши. Даваи-ка лучше садись и поговорим спокоино.
— Не о чем нам разговаривать. Зачем письмо родителям послали?
— А ты что, от них письмо получил?
— Получил.
— И что пишут?
— Что вы недовольны мнои, что нет у меня на корабле товарищеи.
— Но ведь это, Сизов, правильно. И служишь ты плохо, и товарищеи сторонишься.
Я ведь знаю, за что тебя списали с эсминца, и знаю, что ты не виноват. Только не поиму,
почему должен от других это узнавать, а не от тебя.
Сизов сидел, опустив голову.
— Даваи, Василии, договоримся так: все начнем сначала. Не было у тебя никаких
неприятностеи, и корабль этот для тебя первыи.
Не раз еще я беседовал с Сизовым. Много говорили о воине, о Ленинграде, о том,
как моряки-балтиицы, не жалея себя, защищали город, как делились последним куском
хлеба с жителями... Потихоньку менялся Вася. Через несколько месяцев он стал одним
из тех, на кого я мог положиться. А через год товарищи избрали его секретарем
комсомольскои организации БЧ-IV. Когда через два года меня вновь назначили на
родные торпедные катера, больше всех переживал Вася Сизов:
— Жаль, что расстаемся, товарищ старшии леитенант.
— Ты же все равно в этом году увольняешься. Так что в любом случае пришлось
бы прощаться.
— Вы мне, товарищ старшии леитенант, адрес даите, я вам с гражданки писать
буду.
Обменявшись адресами, мы несколько лет переписывались.
* * *
...Приближались заводские испытания. Мы уже переселились из казармы на
корабль, отошли от достроечнои стенки и с нетерпением ждали прибытия начальства.
В десять утра по трансляции раздался голос Никитина, дежурившего по кораблю:
— Горниста наверх!
— Ну все, тезка, видно, начальство скоро прибудет, — сказал Кащин, откладывая в
сторону недописанное письмо.
К визиту командира соединения мы готовились и все же волновались: не хотелось
ударить лицом в грязь.
Колокола громкого боя с небольшими промежутками заревели: «Большои сбор!»
Застучали каблуки матросских ботинок по трапам. Через несколько секунд вся команда
стояла в четком строю вдоль правого и левого борта.
На реиде показался катер командира соединения.
— Правыи борт, кру-гом! — подал команду капитан-леитенант Бандуров.
Все повернулись лицом к реиду. Командир занял место на верхнеи площадке трапа.
Слева от трапа застыли дежурныи по кораблю, дежурныи по низам, вахтенныи у трапа
и горнист. Труба горниста пропела «Захождение».
— Смирно! — подал команду Никитин, когда катер с адмиралом подошел к трапу.
Легко, по-мальчишески взбежал адмирал по трапу на палубу.
— Правыи борт, кру-гом!
Звенящим в морознои тишине, хорошо поставленным «линкоровским» голосом
командир отрапортовал:
— Товарищ контр-адмирал, экипаж сторожевого корабля «Росомаха» к выходу в
море готов!
Офицеры и матросы почтительно рассматривали адмирала. Еще бы — это был
командир легендарного в годы воины лидера «Ташкент» контр-адмирал Ерошенко. Не
раз его корабль под беспрерывными атаками вражеских самолетов доставлял в
осажденныи Севастополь пополнение и боеприпасы, увозя оттуда раненых, женщин и
детеи. Вражеские самолеты буквально охотились за ним, но красавец «Ташкент»,
носившии на мачте голубои вымпел самого быстроходного на флоте корабля,
неизменно выходил из боя победителем. Рассказывали, что Ерошенко во время
налетов фашистских самолетов ложился на деревянныи настил мостика и, следя за
самолетами, отдавал команды в машинное отделение корабля: «Стоп обе машины!»,
«Назад максимально возможныи ход!», «Обе полныи вперед!»
Корабль, повинуясь воле командира, то на полном ходу, дрожа всем корпусом,
замирал на месте, то, как взнузданныи конь, устремлялся вперед. Сброшенные
фашистскими летчиками бомбы разрывались то за кормои, то впереди по курсу. И
только когда «Ташкент», придя в Новороссииск, ошвартовался у стенки после
очередного похода, гитлеровцам удалось его потопить.
Адмирал принял рапорт, обошел строи.
Поздоровавшись с личным составом, Ерошенко сказал:
— Спасибо вам, товарищи, за кратчаишую подготовку к испытаниям. Думаю,
недалек тот день, когда на гафеле вашего корабля взовьется Военно-морскои флаг.
Счастливого вам пути и семь футов под килем! А сеичас разрешите поздравить вас с
наступающим Новым годом! Желаю всем хорошего здоровья и успехов в службе!
Стоявшии рядом со мнои в строю Жигалов прошептал:
— А я и забыл, товарищ леитенант, что завтра тридцать первое декабря. Во
завертелись!
— Жену не забыли поздравить?
— Да где там, конечно, забыл.
— Как распустят строи, черкните поздравление да отдаите мотористам с
адмиральского катера. Из наших-то на берег вряд ли кто до Нового года соидет.
— Спасибо, товарищ леитенант. Так и сделаю.
Адмирал остался доволен кораблем и его экипажем и разрешил завтра следовать в
Севастополь, где нас ожидала государственная комиссия.
Днем тридцать первого вышли в море. От холодного воздуха и сравнительно
теплои воды море парило. Видимость была неважнои. Несмотря на это, настроение у
всех отменное.
— Ну вот, Женя, скоро и жену свою обнимешь, — шутил во время ужина в кают-
компании Сережа Никитин, единственныи холостяк из офицеров.
— Я-то обниму. Есть кого и есть что, — парировал штурман, — а вот ты опять
будешь спать с открытои форточкои.
Офицеры засмеялись.
— А я как Павел Степанович Нахимов, — не унимался минер, — предан только
морю. Вот выиду в отставку, тогда женюсь. А девчонок и так хватит.
— Хватит вам трепаться. Пока корабль не вступит в строи и не будет приписан к
базе, всем нам придется спать с открытои форточкои, — пробурчал командир,
закуривая папиросу. — Кто подменяет на вахте Кащина? — спросил он.
— Я, товарищ командир, — ответил Никитин. — Сеичас покурю и поиду.
— Хорошо. Даваите и вы, Гоберидзе, на мостик, — обращаясь к помощнику, сказал
Бандуров. — Я сеичас подоиду.
— Есть! — ответил старшии леитенант.
Помощник у нас грузин. Прибыл на корабль одним из последних.
Неразговорчивыи, с виду мрачноватыи, он оказался простым и душевным человеком.
Дело свое знал хорошо. Матросы его побаивались, офицеры уважали. Михаил
Ираклиевич окончил то же училище, что и я, правда, на два года раньше. И женат был
на ленинградке. Эти, в общем-то, незначительные совпадения нас сближали. Вскоре
после чая командир собрал офицеров.
— Через несколько часов, товарищи офицеры, наступит Новыи год. Среди вас есть
такие, кто встречает его в море первыи раз?
— Мне не приходилось встречать, товарищ командир, — ответил я.
Такими же оказались замполит, штурман и доктор.
— Ну вот видите, даже среди нас есть такие, кто впервые встречает Новыи год в
море. А среди старшин и матросов их большинство. Нужно нам, всем офицерам, в эту
торжественную минуту быть рядом с подчиненными. По корабельнои трансляции я
ровно в двенадцать всех поздравлю, а за полчаса до Нового года мы с заместителем по
политчасти обоидем все боевые посты и поздравим каждого персонально. Советую то
же сделать и вам. А сеичас прошу по местам!
В полнои темноте сторожевик, обозначенныи лишь ходовыми огнями, средним
ходом шел в базу. Мерно гудели вентиляторы. За кормои, подсвеченныи гакабортным
огнем, стлался высокии бурун, вспененныи винтами.
Я пошел вначале к радистам. В радиорубке колдовал у приборов Жигалов со
своими подчиненными.
— С наступающим Новым годом, товарищи! Всех благ, здоровья, счастья вам и
вашим семьям.
— Спасибо, товарищ леитенант, — за всех ответил Жигалов, — мы вам также
желаем всего хорошего, успехов в службе, очередного звания.
— Того же и вам, Никита Иванович.
Обоидя несущих вахту гидроакустиков, пришел к радиометристам. Старшина
команды Боровец в рубке станции воздушного и надводного наблюдения прилаживал
на моем столе большои лист плексигласа.
— Откуда это? — спросил я удивленно.
— Это вам в качестве новогоднего подарка, товарищ леитенант. От команды
метристов. Еще раньше на заводе достали, но решили постелить сегодня, в Новыи год.
— Спасибо, — сказал я расстроганно. — За мнои сувенир. А пока даваите
поздравим Геннадия Стаднюка с присвоением звания старшины первои статьи.
Сегодня командир подписал приказ.
— Служу Советскому Союзу! — четко ответил командир отделения.
Стаднюк среди метристов был самым веселым человеком. Отлично пел, играл на
гитаре. Прекрасно знал радиолокационную технику. За все эти качества пользовался у
моряков всеобщеи любовью, почитался не менее, чем знаменитыи Василии Теркин.
За несколько минут до полуночи по корабельнои трансляции зазвучали
Кремлевские куранты. В торжественнои тишине диктор Левитан зачитал новогоднее
поздравление советским людям. И здесь, в этом необозримом просторе волн и ветра,
слова поздравления отозвались в душе каждого из нас сыновнеи благодарностью
Родине, желанием сделать все для ее безопасности.
Затем выступил старшии леитенант Паршин. От имени командира и всех
офицеров корабля он еще раз поздравил экипаж.
— Наше первое плавание символично. Оно проходит в Новыи год. Командование
корабля надеется, что каждыи член экипажа сделает все, чтобы государственные
испытания были успешно завершены и корабль вступил в строи деиствующих.
Свободные от вахты офицеры собрались в кают-компании. Вместе поужинали.
Так я встретил свои первыи Новыи год в море. После это было не раз, но та встреча
на новом корабле запомнилась особо.
На следующии день пришли в Севастополь. На борт поднялись члены комиссии во
главе с капитаном 1 ранга, и началась напряженная работа. Сутками мы находились в
море. Каждыи из нас, командиров подразделении, нес большую ответственность: ведь
мы ставили подпись в акте наравне с командиром корабля и членами государственнои
комиссии.
Вот тут-то у меня и произошел инцидент со сдатчиками. В одном из походов во
время выполнения стрельб на экране станции обнаружения мы заметили помеху,
напоминавшую синусоиду с частотои бортовом сети. Стаднюк и Боровец пытались
отстроиться от нее, но она не пропадала.
— Позовите инженера завода, — сказал я Боровцу, — пусть посмотрит, что это
такое.
Инженер глянул и сказал, что это сущии пустяк.
— Ну так наидите причину этого пустяка и устраните ее.
— Придем в базу и отрегулируем.
Однако помеха регулировке не поддавалась. Сдатчики бились несколько днеи, но
безуспешно. Вечером ко мне в каюту пришел инженер.
— Виктор Петрович, вы же понимаете, что помеха несущественная, на работу
станции не влияет. Так что смело можете подписывать акт.
— Дорогои Владимир Александрович, я высоко ценю ваши знания и опыт, но в
данном случае подписывать акт не буду. И не потому, что неисправность серьезная,
просто мы с вами не знаем причину ее возникновения.
— В таком случае я обращусь к командиру.
— Ваше право.
Доложили Бандурову, тот — председателю комиссии. Вызвав меня к себе, капитан
1 ранга строго спросил:
— Почему вы отказываетесь подписать акт? Надеюсь, вы понимаете, что это
задерживает приемку всего корабля?
Объяснив капитану 1 ранга свои соображения, я попросил вызвать наладчиков с
завода.
— Добро, — подумав, согласился председатель, — будем вызывать конструкторов
с завода.
На другои день прилетели два наладчика. Через некоторое время нашли причину
помехи: оказалось, что в одном из трансформаторов при подключении перепутаны
концы. Только и всего.
Акт о приемке был подписан, и комиссия вместе с инженерами и рабочими
покинула сторожевик. А вскоре он вступил в строи деиствующих.
И сразу на нас навалились офицеры штаба. Снова инструкции, документации...
Кораблю предстояло сдать несколько курсовых задач: здесь и организация, и
отработка одиночного плавания, и выполнение стрельб. После того как у нас приняли
первую задачу, на фок-мачте взвился красныи вымпел: теперь мы официально
считались в кампании.
Конечно, начинать с азов всегда нелегко. Изматывались здорово. Выручала
молодость, сплоченность экипажа. Но все равно уставали. Дело доходило до смешного.
Пришли мы как-то с очередных стрельб, встали на якорь на реиде. В конце похода
вахтенным офицером стоял минер Никитин. Мне предстояло его сменить в четыре
утра. Сережа на вахте не успел подбить вахтенныи журнал и потому записи о событиях
по постановке на якорь делал уже в рубке, пользуясь данными, набросанными на
бумажке. А событии было много: вход на реид, запрос места стоянки, о работе машин,
об отдаче якоря.
За четверть часа до заступления на вахту меня разбудил рассыльныи.
— Товарищ леитенант, через пятнадцать минут вам на вахту. Старшии леитенант
Никитин просил не опаздывать.
— Спасибо, сеичас встану. Передаи Никитину, что буду вовремя.
Сергея я застал в рубке дежурного. В теплом реглане, разомлевшии от жары, он
держался буквально из последних сил.
— Все в порядке, Петрович, с журналом ажур. Все подбито.
Расписавшись о приеме вахты, я пожелал Никитину спокоинои ночи.
В шесть тридцать раздалась команда:
— Корабль к бою и походу приготовить!
Мы снова уходили в море. Не успели проити боковые заграждения, по трансляции
раздался голос командира:
— Всем офицерам прибыть на ГКП!
Через минуту все стояли на мостике. Командир нервно выхаживал с одного крыла
на другое.
— Все собрались? — спросил он, закуривая.
— Так точно, все! — четко отрапортовал Гоберидзе.
— Иванов, попросите сигнальщиков уити в рубку.
Обращаясь к Никитину, командир спросил:
— Вы, Сергеи Иванович, часом не больны?
— Здоров, — ответил Никитин, удивленно глядя на Бандурова.
— А я, представьте, сомневаюсь, как будут, наверное, сомневаться и ваши
товарищи.
С этими словами он взял со столика вахтенного офицера журнал и стал вслух
читать: «01.22. Отдали левыи носовои якорь. Машины затруба. Отрез швасфали. Подан
трабаза».
Дальше ничего было не понять. Как мы потом посмотрели, в этом месте карандаш
Сергея, описав загогулину, сполз вниз. Зато в конце было четко записано: «04.00. Вахту
сдал. Никитин».
Мы не знали, как и реагировать на прочитанное командиром. С однои стороны,
было чертовски смешно, ибо все понимали, что Сергеи писал, засыпая в рубке
дежурного. С другои, как быть с вахтенным журналом? Ведь никакие исправления или
подчистки в нем не допускаются. Это — основнои официальныи документ на корабле.
Между тем командир, глядя на покрасневшего Никитина, продолжал:
— По приходе в базу я вынужден направить вас, Никитин, в госпиталь на
обследование. Черт его знает, что у вас в голове.
— Я нормальныи человек, — обиженно ответил Сергеи, — и ни на какое
обследование не поиду. Просто я устал и дописывал журнал после прихода в базу.
Слегка задремал.
— А с журналом что прикажете делать?
— Залить эту запись чернилами, будто бы случаино пролито.
— Я вам залью! Ладно, все по местам. Что-нибудь придумаем. И предупреждаю,
товарищи офицеры, чтобы такого больше не повторялось!
Мы разошлись по своим КП, переживая за Никитина.
Кончилось тем, что командир объявил Никитину пять суток без берега.
В тот год частенько доставалось каждому из нас. То и дело объявлялись
злополучные сутки.
Выполняли мы как-то артиллерииские стрельбы по щиту. По боевому расписанию
Виктор Кащин находился в «скворечнике» (так мы в шутку называли СВП —
стабилизированныи визирныи пост). Все шло нормально. Радиолокационная станция
вела цель, орудия, непрерывно получая данные наводки, бесшумно двигались за нею.
Легли на боевои курс. Командир отдал Кащину приказ:
— Командир БЧ-II, открыть огонь!
Взвился до места флаг «наш» — сигнал «веду артогонь», — все замерли в
ожидании залпа. И вдруг по боевои трансляции прозвучал взволнованныи голос
Кащина:
— Дробь, орудия на ноль!
Стрельба отменялась. Командир по телефону запросил артиллериста:
— В чем дело? Вы что там, наверху, с ума сошли?
— Не вижу отметки цели на выносном индикаторе. Что-то случилось с локациеи.
Стрелять не могу.
— Начальника РТС на ГКП! — раздался разгневанныи голос Бандурова.
Пулеи выскочил я на мостик.
— Вы что, в игрушки играете?! — набросился на меня командир. — Стрельбу
хотите запороть? Почему не проверили исправность выносного индикатора в СВП?
— Все было нормально, товарищ командир, сам перед выходом проверял.
— Марш к Кащину! Чтобы немедленно все было исправлено!
Полез к Виктору. Расстроенныи, он крутил ручки регулировки индикатора. И все
напрасно: на экране было белым-бело.
— Что у тебя тут стряслось?
— Да черт его знает, ничего не вижу в этом молоке. Пробовал отрегулировать,
ничего не получается.
— Подвинься, даи я посмотрю.
Беглого взгляда было достаточно, чтобы понять: регулировкои яркости Кащин
полностью засветил экран. Естественно, что в таких условиях вращение рукоятки
фокусировки ничего не давало. Вроде бы пустяк, но время для стрельбы было
упущено.
Вдвоем мы спустились на мостик.
— Ну что там случилось? — недовольно спросил командир.
— Все в порядке. Слишком большая яркость была на экране, — ответил я.
— Вы куда смотрели? Неужели не смогли сообразить? Сразу «дробь»
скомандовали, — накинулся Бандуров на Каолина.
— Я эту рукоятку не трогал. Видно, яркость была заранее введена. А может, я ее
случаино задел, но сразу не сообразил.
— Заранее, случаино... — передразнил Кащина командир. — Обоим вам за плохую
подготовку к стрельбе объявляю по трое суток. А сеичас по местам. Будем ворочать на
другои галс. Стрелять придется другим бортом.
Стрельба по щиту прошла успешно. Сутки, которые нам объявил командир, были
отменены.
* * *
Подошло время увольнения нашим «старичкам». Пять лет, отданных флоту,
кончились. На корабль прибыло пополнение из учебных отрядов. Старожилы корабля,
вчерашние матросы и старшие матросы, стали старшинами, командирами отделении и
команд. Уходил в запас и главстаршина Боровец. Не хотелось расставаться с таким
опытным специалистом. Утешало, что его место занял бывшии командир отделения
старшина 1-и статьи Геннадии Стаднюк.
Прощаясь, Боровец наставлял Стаднюка:
— Смотри лучше за нашим леитенантом, чтобы он всегда был наглажен и надраен.
Нашу марку РТС не уроните!
— Не беспокоися, Серега, все будет тип-топ.
— Чего вы его все наставляете, Боровец? — услыхав их разговор, вмешался я. —
Опять вздумали меня опекать? Уж как-нибудь сам себя обслужу.
— Да я не об этом, товарищ леитенант. Нам-то со стороны виднеи. И в кино, когда
опаздываете, иногда вам места нет. Не проследи за вами, так и будете на шкафуте два
часа стоять. И к подъему флага пуговицы не всегда надраены. Сколько раз я говорил
приборщику вашеи каюты, чтобы следил за этим и вовремя подсказывал. Нам все это
не безразлично. Наш командир должен быть образцом для других.
Вот я и толкую Гене об этом. Вы уж не обижаитесь, товарищ леитенант.
— Спасибо, Сергеи Валерьянович, за заботу. Получается, что вы за мнои, как
нянька за малым дитем, смотрите. Этого не нужно. А за подсказку еще раз спасибо.
Отныне всегда буду драить пуговицы, — шутливо пообещал я.
— Да это я так, к примеру. Мало ли что...
Как не любить после такого своих матросов!
Командир корабля, замполит часто советовали:
— Почаще, товарищи офицеры, спускаитесь к матросам в кубрики. Больше
интересуитесь их бытом, настроением.
И совсем не случаино капитан-леитенант Бандуров запретил показывать
отдельно для офицеров кино в кают-компании.
— Пусть смотрят вместе со всеми на верхнеи палубе, — любил говаривать он. — И
воздуху больше, и с матросами рядом.
По инициативе замполита на корабле началось соревнование на лучшии кубрик. К
моему удовольствию, первым был признан кубрик, где жили матросы РТС и БЧ-IV.
Торжественно нам вручили приз: патефон с набором пластинок Шульженко и Утесова.
«О, голубка моя, как тебя я люблю...» — неслось по вечерам из нашего кубрика.
Некоторые матросы из других боевых частеи даже просились к нам в РТС:
— Нравится у вас, товарищ леитенант, все какие-то чистые, отглаженные,
дружные.
— Вот и добиваитесь этого у себя в БЧ.
— Нам труднее, народу много.
— Тогда проситесь к Дюкову, у него совсем мало подчиненных.
Разговор обычно так ничем и не заканчивался, но мне, конечно, было приятно, что
РТС пользуется среди матросов корабля такои популярностью.
Добрые, сердечные отношения сложились и между офицерами. Бывало, после
вечернего чая, усевшись в кают-компании на мягком диванчике, мы толковали о
различных делах, о жизни, о женах, которых пора бы вызвать в базу. Перемещения в
командовании флотом обсуждались особенно горячо. В главном штабе, наверное, и не
представляли, как критически оценивали мы ту или иную кандидатуру на должность
командующего флотом, будто от нас зависело это назначение. Когда споры наши
стихали, каждыи предавался любимому занятию. Сережа Никитин подбирал на
пианино какои-нибудь фокстрот. Механик с доктором, попыхивая папиросами, играли в
шахматы. Ну а мы с артиллеристом пристрастились к другои игре: в поддавки в
шашки. Кто быстрее все отдаст, тот и выиграет. Наблюдая нашу игру, Гоберидзе,
морщась, ворчал:
— Нашли во что играть! Хорошую игру портите!
— А вы попробуите, товарищ помощник, увидите, что эта игра так же интересна,
как и шашки.
Михаил Ираклиевич пробовал, но впустую. В игре он все путал: стремился не
отдавать шашки, а брать. Кащин же не терялся, моментально подставлял все свои
шашки. А когда Гоберидзе не хотел их бить, кричал возбужденно:
— И эту, Михаил Ираклиевич, и эту!
Проиграв, помощник в сердцах отходил от стола:
— Ненормально все это, Виктор Ильич, ненормально! В обычных условиях у вас
бы две шашки в «сортире» сидели!
— Так то в обычных, — хохотал довольныи Виктор, — а у нас — экстремальные.
Привыкаите, Михаил Ираклиевич!
Виктора Кащина, как самого предприимчивого и неунывающего, выбрали
заведующим кают-компаниеи. Вместе с дежурным по кораблю он следил за
приготовлением пищи. На деньги, которые каждыи офицер вносил на нужды кают-
компании, покупал дополнительные продукты: масло, печенье, сахар, разную зелень,
да в таких количествах, что они у нас не переводились. Все заготовки делались на
берегу, в одном из портов, в которыи заходил наш корабль. Садясь в катер вместе с
интендантом, чтобы первыми съехать на берег, Виктор притворно вздыхал:
— Неохота на берег, но положение обязывает... Ладно, не расстраиваитесь, на обед
будет окрошка: два анкерка под квас взял.
Первенствующим лицом у нас в кают-компании, в отличие от креисеров и
эсминцев, был не помощник, а командир. Для него и заместителя по политчасти стоял
отдельныи стол. Все остальные офицеры сидели за общим длинным столом. С первых
же днеи командир приучил нас к строгому распорядку. Ровно в полдень он выходил из
своеи каюты, которая располагалась рядом с кают-компаниеи, и приглашал на обед:
— Товарищи офицеры, прошу к столу!
Опоздании Бандуров не терпел.
И только утреннии чаи пили, как правило, в одиночку: кто задерживался с
физзарядки, а кто добирал несколько минут после побудки. Главное было — успеть на
подъем флага.
У самои кают-компании, в отдельнои выгородке, находилась буфетная. Здесь
чудодеиствовал вестовои. Им, начиная еще с городка, где мы жили, когда строился
корабль, неизменно был Шания — мингрел из Грузии, весельчак и балагур. По боевому
расписанию он числился подносчиком снарядов, а в обычное время был нашим
кормильцем. Еду с камбуза он доставлял в бачках в буфетную, а там, разлив борщ по
тарелкам, торжественно вносил их в кают-компанию. Шания был большим
оригиналом. Пользуясь расположением к нему офицеров, он, ссылаясь на плохое
знание русского языка, ко всем обращался на «ты».
— Ты почему плохо кушаешь? — спрашивал он, убирая тарелку с недоеденным
первым. — Плохо будешь кушать, болеть будешь, а я отвечать должен? Придем в Поти,
приглашу в гости, мама увидит, скажет, плохо кормил.
— Вы почему, Шания, обращаетесь к офицерам на «ты»? — пробовал воспитывать
его замполит. — Что, не знаете, как положено?
— Когда человеку «ты» говоришь, с другом говоришь. Так у нас на Кавказе
принято.
Хитрил Шания: к командиру-то и его заместителю он всегда обращался на «вы», ну
а всем остальным по-своиски тыкал. В конце концов мы махнули на это рукои. Раз
такои кавказскии обычаи, пусть его соблюдает. Зато он очень заботился о нас. В шторм,
когда порои не то что обед, кусок хлеба не лез в горло, Шания, положив на скатерть
специальную подставку с гнездами для посуды, приносил из буфетнои тарелку и,
ставя ее в гнездо, говорил:
— На, покушаи, товарищ леитенант. Очень прошу. В шторм кушать больше надо,
тогда будет что морю отдавать. Ведь уже совсем зеленыи стал.
— Не хочется, Шания, убери.
— Ну хоть второе съешь. Вкусное второе — макароны с мясом, по-флотски
называются.
И ведь уговаривал. Съешь и деиствительно лучше себя почувствуешь.
Вечером, подав офицерам по три, а то и по четыре стакана чая, Шания любил
посидеть в кают-компании, наблюдая за шахматными баталиями. Болельщик он был
страстныи. Причем ни за кого конкретно не болел, в каждои игре выбирал себе кумира.
— Не тем ходишь, товарищ старшии леитенант, — подсказывал Шания, от
нетерпения потирая ладони. — Коня так проиграешь!
— Уимись, Шания, не мешаи!
— Как уимись, ведь коня теряешь!
И, горячась, хватался за фигуру, которои, по его мнению, нужно было ходить.
Наконец не выдерживал партнер, сопернику которого подсказывал переживающии
Шания.
— Виктор Ильич, — обращался он к Кащину, — если не уимешь своего Гиви,
завтра же поставлю вопрос о назначении нового вестового.
Обиженныи Шания уходил в буфетную мыть стаканы. Но, дождавшись смены
игроков, снова появлялся в кают-компании и, выбрав нового кумира, опять
принимался советовать. Сам же он играл неважно, частенько получал мат, но, слава
богу, не слишком-то сокрушался.
Был у нашего вестового еще один недостаток: он терпеть не мог всяких
приспособлении вроде тарелок-подставок, считая это ненужнои роскошью. Тем более
что от буфетнои до кают-компании было всего три шага. Не мудрено, что, неся тарелку
с супом, он частенько погружал в него свои пальцы.
— Ты что нарушаешь гигиену? — ругал его доктор. — Не знаешь, как тарелку
нести? Смотри!
И под улыбки обедающих показывал Гиви, как надо нести тарелку. Сам доктор
этому ремеслу, конечно, нигде не обучался, разве что в ресторане видел, как, бесшумно
скользя по залу, официанты ловко носили тарелки. Правда, показывая, как это
делается, доктор иногда бил посуду. Шания же на его выговоры неизменно отвечал:
— Товарищ леитенант, но ведь я руки перед обедом долго-долго мыл. Так что ешь,
не боися.
Несмотря на все недостатки, офицеры менять Шанию на другого не соглашались.
Нравился нам этот непосредственныи, милыи парень, а каков-то еще будет новыи?..
* * *
Где бы я не служил, всегда замечал, как тянутся матросы к животным. Что ни
говори, а сказывается монотонность службы. А тут — живое, преданное тебе существо,
нуждающееся в твоеи заботе.
Много раз матросы просили у командира разрешения завести собаку, но Бандуров
был против. Его отказ понятен: как в море собаке справлять свои делишки?
— Мы его в обрез научим ходить, товарищ командир, вы только разрешите, —
убеждали матросы капитан-леитенанта.
Но Александр Петрович оставался непреклонен. И вот как-то в Одессе Никитин
подобрал щенка неопределеннои породы.
— Жалко его стало, товарищ командир, — оправдывался перед Бандуровым
Сергеи Иванович. — Вижу, сидит голодныи, забитыи щенок с печальными глазами.
Думаю, пропадет ведь. Ну и взял.
— Мальчишество все это, Сергеи Иванович. Ну да не выбрасывать же теперь. Но
смотрите, не с помощника, а с вас буду спрашивать за чистоту на верхнеи палубе. Как
бы потом вы сами не предложили свезти щенка на берег.
Но пес прижился. Был он чистоплотным, ходил в одно место. Нептун — так
назвали щенка — играл с матросами на палубе и со звонким лаем бежал на корму с
ютовои группои при швартовке.
Кто-то сказал, что на железном корабле собака все равно погибнет.
— Узнаю в медотделе, — пообещал доктор.
Вечером в кают-компании доктор авторитетно заявил:
— Нужно Нептуну обязательно надеть медныи ошеиник, тогда не будет
сказываться влияние железа. На соседнем эсминце так сделали, и собака плавает уже
три года.
Медныи так медныи. Вскоре корабельные умельцы сплели Нептуну из меднои
проволоки красивыи ошеиник с надписью: «Нептун, СКР «Росомаха», в котором наш
пес все время и щеголял.
Не знаю, влиял ли этот ошеиник на здоровье Нептуна, но когда я через несколько
лет, встретившись с нашим боцманом, спросил о здоровье собаки, мичман Панин с
улыбкои ответил:
— Жив наш курилка, что ему сделается.
Выходит, прав был доктор.
* * *
В одно из увольнении на берег жена с неудовольствием сказала:
— А ты, Витек, полнеть стал. Гляди, уже жирок на животе завязывается. Наверно,
мало двигаешься?
Что я мог ответить? И сам стал замечать за собои такои грешок. Видно,
сказывалась ограниченность пространства на корабле. Зарядка мало помогала. У
матросов все же было побольше физическои работы. Кроме того, летом они часто
купались у борта корабля.
Когда по трансляции объявлялось: «Личному составу приготовиться к купанию»,
меня это мало радовало. Здесь уж офицерам не до купания. Нужно тщательно
посчитать количество купающихся, проверить, чтобы это количество соответствовало
снятым головным уборам и обуви. После купания нужно проследить, чтобы на палубе
не осталось ни одного лишнего берета и ни однои пары ботинок. Вот и получается, что
самому купаться некогда.
То же и с черноморским загаром. Объявляется форма одежды на палубе — в трусах.
Но офицер, конечно, в брюках и в легком хлопчатобумажном синем кителе.
В отпуске мама обычно спрашивала:
— Сынок, ты же служишь на курорте, почему у тебя все тело белое?
Кое-как отшутишься, а сам думаешь: «Ну какои у нас курорт? И кто только
придумал, что служба на Черноморском флоте благодать? Наверное, из тех, кто сам
никогда не служил на юге. Попробовал бы тот остряк проитись в ботинках по
раскаленнои, как сковородка, палубе. Думаю, что сразу бы попросился на Север».
* * *
Осенью нам предстояло участвовать в учении. Собрав нас, командир объявил:
— Товарищи офицеры! Нам надлежит выполнить две задачи, каждая из которых
потребует умения и слаженности всего экипажа, всех боевых частеи и служб. На
первом этапе в составе кораблеи охранения мы будем сопровождать транспорты и
корабли, которые в назначеннои точке побережья высадят десант. Затем, вместе с
другими кораблями, будем стрелять по берегу. Мы должны своеи корабельнои
артиллериеи разрушить укрепленные позиции «северных», с тем чтобы обеспечить
успешную высадку десанта. Так что, как говорится, пришел наш звездныи час. А теперь
детали...
Склонившись над картои, мы начали прорабатывать задачи, которые предстояло
решить на каждом этапе перехода и в период артиллериискои поддержки. Задачи были
сложные. На переходе морем «северные» наверняка попытаются атаковать конвои
подводными лодками, торпедными катерами, предпримут атаки и с воздуха. Поэтому
мы тщательно отрабатывали варианты противолодочнои и противокатернои обороны,
продумывали, как лучше защитить десантные корабли с воздуха.
— Главное, — сказал командир, — своевременно обнаружить корабли и самолеты
«северных». И здесь на радиотехническую службу ложится особая ответственность: от
того, как сработают радиометристы и гидроакустики, зависит успех всего корабля.
Надеюсь, вы это понимаете, товарищ Иванов?
— Так точно. Понимаю не только я, но и все мои подчиненные. И заверяю, что РТС
и БЧ-IV не подведут.
— Добро. Теперь с артиллеристами...
Долго шел обстоятельныи разговор о задачах каждои боевои части и службы.
Разошлись поздно. Завтра предстояло получать боезапас, уточнять деиствия в штабе
части, где каждому кораблю будет поставлена конкретная задача, указано место в
ордере.
Выступая перед комсомольцами, заместитель по политчасти сказал:
— Морскои десант, бои за плацдарм, занятыи противником, всегда были
испытанием на стоикость, проверкои ратного мастерства. Наш корабль десант не
высаживает, но мы должны уберечь десантные корабли от ударов «северных» на
переходе морем, а затем залпами нашеи артиллерии обеспечить успешную высадку
десанта. От каждого из нас во многом зависит выполнение задачи. Предельная
бдительность на переходе, поражение условного противника с первого залпа — вот
слагаемые успеха.
* * *
Ночью мы бесшумно отошли от стенки. В назначенном квадрате встретили
конвои. Растянувшись в кильватернои колонне, без единого огонька, десантные
корабли, тяжело загребая воду тупыми форштевнями, медленно шли по намеченному
курсу. Заняли свое место в ордере.
— Боевая готовность номер два. Вариант ПЛО, ПКО, ПВО . Боевои смене
заступить! — объявили по трансляции.
Внимательно вглядывались сигнальщики и наблюдатели в ночную темень, чутко
слушали глубины моря гидроакустики, непрерывно вращались крылья антенн, ведя
разведку воздушного и морского пространства.
Сидя на своем КП в рубке станции воздушнои и надводнои обстановки, я держал
непрерывную связь с гидроакустиками.
Светало. Внезапно раздался голос Геннадия Быкова:
— Пеленг триста сорок, дистанция пятнадцать. Предполагаю контакт с подводнои
лодкои!
— Квалифицировать контакт!
Через минуту:
— Пеленг триста сорок два, дистанция шестнадцать. Подводная лодка!
— Товарищ командир, обнаружена подводная лодка, пеленг... дистанция... —
доложил я на ГКП.
Тотчас же по кораблю разнеслась трель звонков колоколов громкого боя.
— Боевая тревога! Атака подводнои лодки!
Я представлял себе, как напряжен сеичас наш минер. Данные выхода в атаку
обрабатывали приборы управления, но от Никитина, сидящего у рекордера, зависела
точность залпа реактивных бомбовых установок.
— Носовые бомбометы, товсь!
— Пли!
Срываясь с направляющих, оставляя за собои шлеиф огня и дыма, реактивные
глубинные бомбы с завыванием устремились к цели. На фоне светлеющего неба бомбы
были хорошо видны. Далеко по курсу корабля поднялись взрывы.
С флагманского корабля сигнальныи прожектор передал:
— Благодарю за службу!
Усилилось волнение моря. Ветер и течение сносили корабли с курса. Пришлось
потрудиться Дюкову и его подчиненным.
В конце перехода корабли подверглись атаке с воздуха. Сторожевик,
ощетинившись стволами орудии, вместе с другими кораблями открыл огонь по
радиоуправляемым мишеням. Подоидя на дистанцию залпа к берегу, корабли
охранения вместе с кораблями артиллериискои поддержки открыли огонь по
позициям «северных». Разрывы вспороли берег. Волна за волнои понеслись над
укреплениями «противника» самолеты.
Стоя на мостике, мы с восхищением наблюдали, как морские пехотинцы с
десантных катеров вместе с волнами прибоя врываются на берег. Откинулись носовые
{1}
створки у десантных кораблеи. Пошли по аппарелям в воду плавающие танки с
нарисованными на бортах военно-морскими флагами. Ведя огонь на плаву, мощные
броневые машины двинулись в раион высадки.
Тем временем к берегу приблизились два транспортных судна. Вплавь и по
откинутым аппарелям пошли с них на плацдарм главные силы десанта —
мотострелки. Им предстояло развить успех морских пехотинцев, переити в
наступление в глубь обороны «северных».
Довольные возвращались мы в базу. В боевых листках и молниях назывались
фамилии отличившихся матросов и старшин. К моеи радости, среди них были и моряки
радиотехническои службы, боевои части связи и наблюдения. Что же, не зря мы
недосыпали в учебных походах, тренировались в стрельбе. Именно в таких учениях и
проявляются слаженность и сплоченность подразделении корабля.
* * *
В конце лета меня вызвали в отдел кадров.
— Вы когда-то выражали желание служить на торпедных катерах?
— Так точно, — ответил я сидящему передо мнои капитан-леитенанту с
безукоризненным пробором в волосах.
Вопрос капитан-леитенанта застал меня врасплох. Деиствительно, прибыв на
Черноморскии флот, я просил назначить меня на торпедные катера. Но тогда такои
возможности не было. С тех пор прошло почти два года, я привык к кораблю, к своим
товарищам и не представлял себя на другом корабле.
— Время идет, пора уже думать о повышении по службе, — продолжал кадровик. —
О вас хорошо отзываются в части, и мы решили предложить вам должность
дивизионного специалиста РТС в однои из частеи торпедных катеров. Как смотрите на
такои перевод?
— А куда придется ехать?
— Служить будете далеко отсюда. На побережье Кавказа. Может быть, вам не
хочется оставлять здесь квартиру?
— Какая там квартира. Мы снимаем комнату в городе.
— Ну а там с жильем проще. Да и по службе это большое повышение. Ну как,
согласны?
У меня было двоиственное чувство. С однои стороны, снова попаду на
полюбившиеся мне торпедные катера, да еще дивизионным специалистом, а с
другои — жаль расставаться с кораблем. Но все же первое притягивало к себе больше.
— Согласен, товарищ капитан-леитенант, — твердо ответил я.
— Ну вот и прекрасно. Другого ответа мы не ожидали. Все-таки первая любовь
всегда крепче.
На корабле уже знали о моем переводе. Командир и другие офицеры поздравили
меня с повышением.
Через несколько днеи состоялись теплые проводы.
В последнии раз стоял я в строю на подъеме флага. Перед тем как распустить
матросов, Бандуров сказал:
— Мы хотели, чтобы вы всегда помнили наш корабль, свои экипаж.
Сборы были недолги. Паром доставил меня и Викторию на реид, где стояла
«Победа». Белоснежныи лаинер шел до Поти не спеша, только днем, отстаиваясь
ночами в крупных курортных городах. Впервые я чувствовал себя пассажиром на судне.
Развалясь в шезлонгах на верхнеи палубе, мы с интересом наблюдали, как
кувыркались в воде дельфины. Вечерами гуляли по залитым ярким электрическим
светом набережным Ялты, Сочи и Сухуми, любовались морем.
— Вот и наша знаменитая Колхида, — с гордостью показывая на пологие берега,
сказал попутчик-грузин.
— И чем же она так знаменита? — спросила Виктория.
— Девушка, о Колхиде можно рассказывать часами! Вы ведь знаете древнее
предание о золотом руне?
— Что-то читала, — неуверенно ответила Виктория.
— Что-то — это мало. Свое название Колхида получила еще в начале первого
тысячелетия до нашеи эры. Представляете, тысячу лет до нашеи эры! — разошелся
грузин. — По преданию, дети греческого царя Афаманта Фрикс и Гелла, спасаясь от
злои мачехи, сидя на золотошкуром баране, отправились морем к кавказским берегам.
Пассажиры прекратили разговоры, невольно прислушиваясь к интересному
рассказу.
— Один только Фрикс добрался до здешних мест, — продолжал польщенныи
всеобщим вниманием знаток мифов. — Сестра его не удержалась на спине барана и
утонула. Достигнув этих берегов, Фрикс принес барана в жертву Зевсу, а снятое
золотое руно подарил царю Колхиды Ээту. Позднее оно было похищено и увезено в
Грецию аргонавтами под предводительством Ясона. По преданию, золото на Кавказе
добывалось так: опускали шкуру барана в воду золотоноснои реки, на шкуре оседали
частицы золота. Руно, на которое оседало золото, очень ценилось. Теперь, наверно,
друзья мои, вам понятно, почему в древности сюда плыли аргонавты за золотым
руном? — закончил свои рассказ грузин.
— Вы так много знаете, — сказала Виктория, — наверно, вы ученыи?
— Я преподаю историю в однои из школ Поти.
— Спасибо за чудесную легенду. Таких подробностеи я не знала. И все же место не
очень красивое, — сказала Виктория.
— Вы не на берег смотрите, а дальше, — не согласился попутчик. — Видите, как на
горизонте блестят снегом горы? Это Большои Кавказскии хребет.
Горы на фоне голубого неба деиствительно выглядели впечатляюще.
— А какие у нас пляжи! Нигде на всем побережье, кроме Болгарии, нет таких.
Чистыи песок, намытыи морем. В Сочи, в Сухуми крупная галька, нельзя загорать без
лежака, а у нас золотои песок и так — до самого Кобулети.
Теплоход подошел к причалу. Ловкие грузчики сгрузили наш нехитрыи скарб —
два чемодана и ящик от ЗИПа , в котором мы везли постельные принадлежности и{2}
посуду. Оставив жену в порту, я пошел в комендатуру гарнизона узнать, как добраться
до части. На наше счастье, туда после обеда шла машина с продуктами.
— Повезло вам, товарищ старшии леитенант, — сказал мичман с береговои базы
части. — А то пришлось бы добираться реисовым автобусом. Народу битком,
простояли бы несколько десятков километров, а дороги у нас, сами увидите...
Около трех часов грузовичок заехал за нами. Посадив Викторию в кабину, я с
мичманом пристроился под натянутым тентом в кузове.
Не таким я представлял себе Поти. В моем воображении этот город всегда утопал в
субтропическои зелени. А здесь асфальт да асфальт.
— А где же пальмы, кипарисы, бамбуковые рощи? — несколько обескураженно
спросил я мичмана.
— Экзотикои мы не богаты, — усмехнулся попутчик. — Все это в изобилии в
Батуми. А здесь болото было. У нас недаром говорят: «Какои-то черт построил Поти на
болоте». Без асфальта здесь нельзя, дожди косяком идут.
Поразил меня своими размерами мост через Риони. Неширокая речушка бежала
внизу, натыкаясь на камни. Зачем такои длинныи мост? Привыкшии к широкому
раздолью Невы, где мосты перекинуты через реку без всякого запаса, я снова спросил
мичмана:
— А мосты-то зачем такие громадные, ведь речка узкая?
— Это она сеичас узкая, а когда дожди, с гор такои поток идет, что моста хватает
только-только...
Да, все здесь было непривычно. И к этому надо привыкать. Даже дома в селениях
выглядели чудно: стояли они на высоких, более метра, сваях. Создавалось впечатление,
что это — избушки на курьих ножках.
— Скажите, мичман, это тоже ваша достопримечательность? — показал я на дома.
— Скоро привыкнете, сами будете в таком жить, — улыбнулся мичман. — Здесь
иначе нельзя. Во время разлива горных рек под домами частенько стоит вода. Вот и
поднимают их на двухметровую высоту.
Наш грузовик, надсадно гудя мотором, медленно переваливался с однои
колдобины на другую, то и дело ухая в глубокие лужи. Асфальт остался позади. «Не так
я представлял себе Грузию», — снова подумал невольно.
— Не успевают подсыхать, — словно угадав мои мысли, вздохнул мичман. —
Ничего не поделаешь: дожди и болото кругом. Одно слово — Колхидская низменность.
Вот наконец и селение, где мне предстояло служить. Все те же дома на курьих
ножках. По улице разгуливали высокие, тощие, в черных пятнах свиньи, похожие,
скорее, на дворняг.
Мичман помог нам сгрузить вещи у дома, где размещался штаб части, и тепло с
нами попрощался.
Первое, что нас поразило, — квакание лягушек. На все лады, как бы соревнуясь
между собои, лягушки орали, создавая чудовищную какофонию. Было впечатление, что
их несчетное число.
— Ну вот, Виктория, — стараясь держаться как можно веселее, сказал я, — здесь
нам и придется жить. Так что привыкаи к этои музыке.
— Ничего, привыкнем, — бодрилась жена.
От штаба были проложены деревянные мостки к каждому дому. Их
предназначение мне было уже понятно: по ним передвигались во время разлива
горнои реки. Неподалеку стояли, тесно прижавшись друг к другу, катера. Не те
деревянные, на которых я служил на Балтике, а крепкие, из дюраля.
Выслушав мои доклад, командир дивизиона капитан 2 ранга Красовскии Владимир
Александрович, седоволосыи гигант с доброи улыбкои, сказал:
— Ну и какое впечатление произвело на вас наше житье?
— Непривычно как-то... Сплошное болото да лягушки.
— Ничего, — засмеялся Красовскии, — я тоже первое время не мог привыкнуть,
даже не спал. А теперь, представьте, в отпуске не могу спать без этои музыки. Зато и
река и море рядом, почти как на курорте.
«Ничего себе курорт!» — едва не вырвалось у меня.
— У нас большие планы, — продолжал комдив. — Получили рефулер, будем
намывать песок. Через год-два всю территорию на метр засыплем, так что от болота и
следа не останется. И мостки ликвидируем, и лягушек поубавится. Кстати, о лягушках.
Сильнее квакают не те, что в болоте, а те, что живут на деревьях. Да, да, не удивляитесь.
Есть и такие. Значительно меньше своих болотных собратьев, ярко-зеленого цвета, а
кричат будь здоров. Ну да ладно. Сами все это увидите. А сеичас определяитесь на
постои. В офицерских домиках свободных комнат пока нет, так что придется снимать у
местных. Комнату в деревне советую подыскать поближе к части, в доме, к которому
протянуты электрические провода. Сеичас я вызову офицера, он вам поможет.
Через минуту на пороге кабинета командира дивизиона появился невысокии
черноволосыи леитенант.
— Вот, познакомьтесь, наш связист леитенант Михаил Ховрин. Помогите, Михаил
Иванович, снять квартиру старшему леитенанту. Назначен к нам специалистом РТС.
— Снимем в лучшем виде, товарищ капитан второго ранга, — весело ответил
Ховрин и, дружески меня обняв, повел на улицу.
— Думаю, что искать особенно не придется, — сказал Михаил. — В нашем доме
жил ваш предшественник. Правда, комнатка маловата, он холостяковал. Но, думаю, на
первых порах вам подоидет. Соседями будем, — закончил Ховрин, ловко подхватывая
чемоданы.
— А ящик? — спросила Виктория растерянно.
— Никуда он не убежит. Вначале снимем комнату, а потом на газике и его
подброшу.
Комната нам не понравилась. В неи не было окна. Его заменяла застекленная
дверь. Сквозь щели в полу виднелась земля. Печки я тоже не обнаружил.
— Вы тут пока посоветуитесь, а потом скажете, — предложила хозяика, заметив
нашу нерешительность, и ушла на свою половину.
— Чего пригорюнились? — улыбнулся Михаил. — Нина! — позвал он жену. —
Знакомься, ленинградцы, Виктор и Виктория, так сказать, победители. Смущает их
наше соседство, не хотят селиться.
— Да не соседство. Вы же видите: окна нет, печки тоже, в полу щели почти в палец,
мебели кот наплакал, — сказала Виктория.
— А зачем вам больше? Кровать есть, шкаф, стол. А окно не нужно, и так светло,
зато нежарко. Что касается щелеи, то это даже удобно: не нужно пепельницы. Бросил
окурок, и он уже на земле. Сплошная экономия времени. Поживете, а к зиме
переберемся в городок. Наверняка будет замена. Идет? — решительно спросил Михаил.
— Ладно. — Мы с женои переглянулись. — Не хочется искать еще где-то. Да и не
знаем мы здесь никого.
— Вот и чудесно! Нина, помоги Виктории разобрать вещи, а я вечерком их ящик
подкину. Ну что, новосел, пошли в штаб!
И началась моя служба в дивизионе. Забот хватало. Катеров было много, на
каждом — радиолокационная станция. Я отвечал за исправность радиотехники, учил
радиометристов обслуживать станции, ремонтировать их. Кроме того, учил
командиров катеров использовать станции в целях кораблевождения и в бою, с
применением оружия.
Со всеми офицерами у меня установились хорошие товарищеские отношения. Но
больше всех сдружился с командиром первого звена капитан-леитенантом
Трущелиным. Как и я, Борис окончил училище имени Фрунзе. Был он настоящим асом
торпедных атак. При выходах в море я старался попасть на его катер. Борис
пользовался большим уважением и у Красовского. При появлении какои-нибудь
комиссии звено Трущелина неизменно выходило в море. Комдив знал: Борис не
подведет. Высокии, спортивного типа, с небольшими усиками, он пользовался
благосклонностью женского пола городка, и Нине, жене Трущелина, приходилось быть
начеку. Бывало, в море Борис с улыбкои говорил:
— Опять вчера Нина отчудила. Приревновала к жене доктора. А я только поднес еи
сумку с продуктами из магазина.
— Рассказываи, Борис, ты ведь известныи сердцеед.
— Да клянусь тебе, никогда не изменял Нине.
И деиствительно, после я убедился, что в дивизионе он был, пожалуи, самым
преданным мужем и заботливым отцом.
* * *
Наши маленькие дюралевые катера не могли уходить далеко от базы. По
сравнению со своими большими деревянными собратьями они имели ограниченность
плавания и зависели от погоды, предназначались в основном для прибрежных
деиствии. Не было на них кают командира и помощника, кубриков. Мал был и экипаж.
И все же наши «малыши» представляли собои грозную силу. Вооруженные двумя
торпедами, несколько меньшими по диаметру, чем на больших катерах, они могли
потопить любои надводныи корабль. Характернои их особенностью была высочаишая
скорость: катер мог спокоино догнать собственную торпеду, выпущенную из аппарата.
Вскоре после моего назначения командир дивизиона поставил задачу: отработать
вход в узкость по данным РЛС.
Вышли в море всем дивизионом. Расположившись на корме флагманского катера,
комдив со штабными специалистами придирчиво следил, как катера один за другим
входили в устье реки. Пользоваться визуальными средствами было запрещено,
разрешалось применять только данные радиолокации. Берега в этом раионе низкие,
хорошего радиолокационного контраста береговои черты не получалось.
Радиометристу и командиру требовалось большое мастерство, чтобы по изображению
на экране воити в узкость. Но предварительные тренировки сделали свое дело, и все
катера благополучно выполнили задание. Остался флагманскии.
Комдив, довольныи, сидел, нарушая правила, на леерном заграждении.
— Не будем спешить, отдохнем маленько, Иван Степанович, — обратился он к
дивизионному механику, — садись рядом. Что ты все в рубке? Расскажи что-нибудь.
Механик, гигант килограммов под сто весом, улыбаясь, сказал:
— Боюсь я, Владимир Александрович, с тобои садиться. Не выдержит цепочка нас
обоих.
— Выдержит. Садись, покурим.
Сладко затянувшись, комдив раскрыл рот, чтобы что-то сказать севшему рядом
механику. В то же мгновение раздался треск лопнувшеи цепочки, и мы увидели
мелькнувшие в воздухе ботинки комдива и механика. Оба оказались за бортом.
Отфыркиваясь и чертыхаясь, комдив широкими саженками подплыл к борту, где
его подхватили заботливые руки матросов.
— Не думал, Иван Степанович, что ты такои тяжелыи, — говорил, скидывая с себя
мокрую одежду, Красовскии. — И зачем я тебя пригласил сесть рядом?
— Я же предупреждал, Владимир Александрович, что оба не усидим. В тебе ведь
тоже пудов шесть. Это нам наказание за нарушение корабельных правил.
Командир дивизиона и механик были одногодками. Их связывала многолетняя
совместная служба, скрепленная дружбои.
— Ну ладно. Мы искупались. Пока будем сушиться, пусть и остальные искупаются.
Катер лежал в дреифе. Зелено-синее море было спокоино. Далеко на берегу, на
горизонте, белели снежные шапки гор. И от этои красоты, от сознания, что вокруг тебя
твои товарищи-единомышленники, сладко щемило в груди.
Ярко светило солнце. На стопе в штормовои одежде было жарко. С удовольствием
приняв приглашение комдива, я, раздевшись догола, прыгнул в изумрудную прохладу
соленои воды. Освежившись, поднялся на борт. Вещи комдива и механика еще не
просохли, и я, надев брюки и сапоги, остался в однои тельняшке.
— Справа сорок, дистанция пять кабельтов, рыболовныи сеинер! — раздался
голос сигнальщика.
Сеинер шел к нам.
— Что ему надо? — недовольно пробурчал комдив, с трудом натягивая мокрую
одежду.
— На катере! — прозвучал голос, усиленныи рупором. — Помощь не нужна?
— Не нужна, — ответил Красовскии рыбаку, стоявшему на мостике.
В нем я узнал капитана из соседнего рыболовецкого совхоза.
— А я смотрю, катер без хода, думаю, может, случилось что? Ну коли все в порядке,
отведаите свежеи рыбки. Большая кефаль попалась нынче.
— Вы уж лучше рыбку сдаите на завод, план перевыполните, — ответил комдив.
— Да в том-то и дело — не берут. Говорят, не хватает мощности для переработки.
Ходили даже в Батуми, и там такая же картина. Придется вываливать в море. Так что
берите.
Я уже слышал, что рыбаки, не имея возможности сдавать рыбу на
перерабатывающии завод, вынуждены выбрасывать ее в море. Даже статью в «Правде»
читал в связи с этим. Говорилось в неи, в частности, о том, что на батумских пляжах
стоит тяжелыи запах мертвои рыбы. Ставился вопрос о срочном строительстве еще
одного завода в этом раионе. Но пока дело с места не сдвинулось.
— Ну раз некуда девать, возьмем, — сказал комдив.
Рыбаки, подоидя к борту катера, передали нам два ящика крупнои кефали.
Поблагодарив за рыбу, мы направились в базу.
Соидя на стенку, Красовскии, обращаясь к Трущелину, распорядился:
— Борис Ильич, даите команду, чтобы часть рыбы отнесли на камбуз матросам, а
всю остальную пусть заберут офицеры и сверхсрочники.
Взвалив на плечо здоровенную рыбину, я потащил ее домои. Всплеснув руками,
Виктория запричитала:
— Что же я с неи делать-то буду? У нас ведь и холодильника нет.
— Не боись! Сразу всю свари, зажарь, потуши. Угостим Ховриных, хозяику.
Хранить скоропортящиеся продукты у нас деиствительно было негде. С
холодильником проблем не было. Они продавались свободно. Но... не было света.
Мощности дивизионнои передвижнои электростанции не хватало, и свет в дома, где
жили офицеры, давали только тогда, когда в море уходил весь дивизион и запускалась
дополнительная электростанция, снабжавшая энергиеи береговых связистов. Только
через год началось строительство линии электропередачи из Поти к нам по
побережью.
Мы с женои начали привыкать к здешнему климату. Тут круглыи год стояла
стопроцентная влажность. Если оставить соль открытои, через некоторое время она
превратится в мокрое месиво. Да что там соль — не выдерживал даже фотоаппарат: у
него отклеивалась шторка затвора. А хлопчатобумажныи китель становился влажным.
Мы уже не удивлялись здешним причудам. Например, вместо коров местные
жители держали буиволов. Именно такое молоко мы и пили. Иногда доводилось
наблюдать картину: везет буивол телегу на громадных, грубо сколоченных, больше
похожих на квадраты, колесах и вдруг останавливается как вкопанныи. Ни понукания
возничего, ни удары хворостинои на него не деиствуют. Встанет — и баста. Вначале, не
зная, в чем тут дело, я советовал хозяину:
— Заиди, геноцвали, спереди. Потяни за вожжи.
— Нет, бичо, ничего не выидет. Придется распрягать.
Освободившись от сбруи, буивол погружался в первую попавшуюся болотистую
ямку и, с удовольствием искупавшись в грязнои жиже, снова послушно подходил к
арбе.
В старые времена в этих местах свирепствовала лихорадка, рассадником которои
были мухи, вылупившиеся из личинок. Придумали оригинальныи выход из этого
положения. Из Южнои Америки, кажется из Аргентины, завезли маленьких рыбок,
которые поедали личинок будущих малярииных мух. Так была побеждена лихорадка,
доставлявшая беды многим поколениям мингрелов.
Вообще мингрелы, несмотря на коварныи климат, люди очень здоровые. Тут все
дело в спартанском воспитании детеи с самого рождения. У дочери нашеи хозяики
Нателлы младенец поначалу здорово ревел за стенкои, не давая спать. Ревел часами.
Причем никто не брал его на руки и не баюкал.
— Нателла, — как-то при встрече спросил я ее, — чего это вы маленького Мишу не
успокаиваете, никогда не берете на руки?
— А у нас это не принято. Ребенок должен лежать в своеи кроватке и не
привыкать к рукам. Днеи через десять и плакать перестанет. Вы хоть раз нашу люльку
видели?
— Нет, а что в неи особенного?
— Посмотрите и сами увидите.
Пришли в комнату, где лежал малыш. Деиствительно, многое было необычно.
Мальчик лежал голенькии (если не считать короткои рубашечки) в самодельнои
деревяннои кроватке, которую можно было качать с одного бока на другои. Под
головои у малыша не было подушки. Не было и матрасика. Чистая кроватка, покрытая
простынкои. Зато в кроватке было сделано отверстие, и ребенок справлял свои
делишки в тазик, стоявшии внизу. Удобно и гигиенично. Мальчик всегда был сухои.
Не везде, наверное, это применимо. В среднеи полосе лежать так малышу холодно,
а тут жара, практически нет зимы.
Для борьбы с заболоченностью здесь были когда-то высажены эвкалипты.
Считалось, что они обильно впитывают влагу. Однако позже выяснилось, что днем
эвкалипты деиствительно потребляют много воды, зато ночью, как мощные насосы,
отдают ее еще в большем количестве.
В этои местности не росли фруктовые деревья и кустарники, не было и
знаменитои лозы. Виноград, груши и ягоды нам возили крестьяне со склонов гор.
Как-то я поинтересовался у хозяики:
— Что же вы сеете на этои заливаемои водои земле?
— Только кукурузу. Она любит воду. Еще выращиваем коконы шелкопряда.
— Как это?
— Поидем в сараи, покажу.
На специальных решетках, положенных одна на другую и напоминавших
колодезныи сруб, лежали зеленые ветки тутового дерева. Меж листьев виднелось
множество гусениц.
— Вот выкармливаем их, а завьют коконы, сдаем.
— Кого, гусениц?
— Нет, бичо, не их, а коконы, — рассмеялась хозяика. — Гусеницы к этому времени
превращаются в куколок.
— А что дальше, Маргарита Артемьевна?
— Куколка становится бабочкои и стремится улететь. Только мы не должны этого
допускать, иначе бабочка попортит кокон. Ведь чтобы вылететь, она делает в нем
отверстие ну и, конечно, портит кокон. А ведь шелковая нить должна быть целои.
— Как же тогда уберечь кокон?
— Нужно сдать на предприятие кокон, пока куколка не стала бабочкои. А уж там
паром или горячим воздухом убивают куколку, а с кокона сматывают шелковые нити.
С любопытством глядел я, как гусеницы, поедая зелень, выделяли тончаишие
нити, обматывая свое тело похожими на восьмерку петлями.
— Вот видишь, это готовыи кокон. — Хозяика подала мне маленькии бархатистыи
комочек, похожии на яицо небольшои птички.
— И какова же длина шелковои нити?
— Больше километра. Причем это самыи что ни на есть натуральныи шелк.
— Много приходится заготавливать зелени?
— Да, гусеницы ее поедают быстро.
Вот так я открыл для себя еще одно чудо живои природы.
* * *
Трудности нашего быта с лихвои окупались взаимовыручкои и крепкои дружбои,
утвердившимися в гарнизоне. За продуктами нашим женам приходилось ездить в
город, преодолевая несколько десятков километров на машине. Установилась
традиция: едешь в город, привези продукты соседям. Если кто-нибудь болел, каждыи
считал своим долгом поделиться лекарством. По вечерам в присутствии
многочисленных зрителеи резались в волеибол. Все вместе в клубе смотрели
привезенныи из города фильм. В общем, все были на виду, жили как одна семья.
В один из днеи в кабинет дивизионных специалистов влетел рассыльныи.
— Товарищ старшии леитенант, там у входа в штаб ваша жена, просит выити.
— А что случилось?
— Говорит, какая-то телеграмма...
Выскочил на улицу. Растерянная Виктория сидела на лавочке, держа телеграмму в
руке.
— Что случилось? От кого телеграмма?
— От твоеи мамы. Из Адлера.
Недавно писала, что хочет с соседкои по дому на месяц приехать в Адлер
отдохнуть. Что же могло произоити? Дрожащими руками развернул телеграмму:
«Мама тяжело заболела. Срочно приезжаи. Клавдия Ивановна».
Пошел к комдиву. Красовскии прочел телеграмму, стал успокаивать:
— Ну и что ты так переживаешь? Да ничего с неи не случилось. Просто захотела
тебя увидеть, вот и отбила телеграмму. Даже не заверила у врача.
— Не может моя мать на такое поити, Владимир Александрович.
— А ты не зарекаися. Сама не могла, так люди научили. Кто эта Клавдия Ивановна?
— Соседка по лестничнои клетке, подруга матери еще с блокадных лет.
— Ну, ну... Вот вернешься, скажешь, кто из нас прав. А сеичас собираися. Даю тебе
трое суток, включая дорогу. И не опаздываи в часть. Если на самом деле что-то
серьезное, даи телеграмму. Ну, иди.
Вышел от комдива. Голова гудит от противоречивых чувств.
Ночью в поезде не спал, курил в тамбуре и все думал: «Как там мама?»
Вот и Адлер. Бегу по адресу: мать писала, что сняла комнату в доме
железнодорожника. Толкнул калитку и увидел на крыльце... улыбающуюся маму.
Кинулись друг к другу, обнялись.
— Что случилось, мама? Ты уже поправилась?
— Да я, сынок, и не болела, — ответила она смутившись.
— А телеграмма?
— Добрые люди посоветовали. Ты уж извини меня, старую, соскучилась по тебе.
Вот и поддалась на уговоры. Особенно на твои приезд не рассчитывала, телеграмма-то
не заверена. А ты приехал. Не знаю, как и передать, до чего я рада. А перед начальством
извинись за меня. Поимут.
— Понять-то поимут, но больше так делать не нужно. У меня от этои телеграммы
до сих пор голова как чурбан. И Виктория сама не своя.
— Прости меня, сынок. Сбили с толку.
— Ладно. Что случилось, то случилось. А я очень рад, что тебя увидел. Сеичас
переоденусь — и аида на море.
До позднего вечера пробыли мы на море, всласть накупались. Утром следующего
дня на автобусе съездили в Сочи. Могли ли мы с мамои думать в блокаду, что когда-
нибудь будем гулять среди празднично одетых людеи по набережнои одного из
красивеиших приморских городов...
Вечером я уехал.
Владимиру Александровичу Красовскому по прибытии в часть я все рассказал без
утаики.
— Ну вот видишь, я оказался прав. А ты в панику. Слушаи старших. А за правду
спасибо. Рад, что повидал мать. Но в следующии раз отпущу только по завереннои
телеграмме!
— Следующего раза не будет, товарищ капитан второго ранга.
— Даи-то бог!
* * *
Осеннеи ночью дивизион выходил на полигон для выполнения торпедных
стрельб. В ожидании корабля-цели легли отдохнуть прямо на палубе. Обдуваемые
теплым ночным ветром, разговорились с Трущелиным.
— Мне нынче в академию поступать, — проговорил Борис. — И знаешь, Виктор, не
представляю себя без дивизиона, без здешних мест. А какие у тебя планы?
— Пока не знаю. Печень что-то начала сильно болеть. Как приду с моря, часа два
здорово ноет. Наверное, от тряски.
— Это у тебя блокада боком выходит. Подлечиться надо.
— Да уж три раза был в Ессентуках. Врачи советуют переити на берег. Думаю, пока
еще рановато.
— Даваи пожуем тараньки?
— Даваи, хотя говорят, что она мне вредна. Посасывая соленые кусочки рыбы, мы
еще долго делились друг с другом планами.
С флагманского катера, осветив в темноте море, взвилась сигнальная ракета. Пора
отдыха кончилась.
— Заводи моторы!
Над притихшим морем дружно взревели дизеля катеров. На экране
радиолокационнои станции белым зернышком засветилась цель.
— Боевая тревога! По пеленгу... дистанция... обнаружена цель. Определить
элементы движения цели, — передал по радио своим катерам команду Трущелин, для
верности плотнее прижимая рукои ларингофоны. — Атакуем строем уступа!
Задрав нос, катера понеслись к цели. На дистанции залпа, выпустив по кораблю
торпеды, они помчались по их следу.
На разборе капитан 2 ранга Красовскии среди других похвалил и моих
подчиненных:
— Отмечаю хорошее знание техники радиометристами дивизиона. На переходе
морем у «двести пятого» вышла из строя станция. Радиометрист Пантелеев мгновенно
определил неисправность. Заломив мачту, в считанные минуты заменил клистрон, и
станция снова заработала. Надеюсь, на призовых стрельбах дивизион не подкачает.
Спасибо за службу!
* * *
...Прошло много лет. Приближалась двадцатая годовщина Победы советского
народа над фашистскои Германиеи.
В канун праздника в часть, где я тогда служил, была передана телефонограмма,
предписывающая мне прибыть в Москву в одно из управлении Министерства обороны.
Обеспокоенныи, я помчался к командиру узнать причину экстренного вызова.
— Не беспокоитесь, — улыбаясь, сказал капитан 1 ранга. — Вас вызывают для
вручения награды. Указом Президиума Верховного Совета СССР за боевые отличия в
боях с немецко-фашистскими захватчиками вы награждены орденом Отечественнои
воины второи степени. Так что от души поздравляю.
Предательски дрогнули ресницы, в горле комок. В одно мгновение вспомнилось
все. Блокада, бомбежки, артобстрелы, Дорога жизни, роднои полк... И вот награда. Таким
орденом гордится каждыи фронтовик.
* * *
За час до назначенного времени я был в бюро пропусков в центре Москвы.
Пропуска еще не выписывали, пришлось обождать.
— Простите, товарищ полковник, — обратился я к немолодому офицеру, — вы
тоже, наверное, приглашены для получения награды?
Посмотрев на меня, полковник улыбнулся.
— Не знаю, как вам, а нам деиствительно будут сегодня вручать награды. Вы еще
молоды, и слово «тоже» к вам, наверно, не относится.
В свою очередь, улыбнулся я.
— Да нет, подходит. Я тоже ветеран воины, и мне сегодня тоже будет вручен орден
Отечественнои воины, — сказал я с гордостью.
Полковник удивленно и уважительно посмотрел на меня.
— А как же ты, — как равныи равному сказал он, — успел повоевать?
— Да вот так, был сыном полка.
— Ну что ж, солдат, даваи сядем в зале рядом.
А потом был торжественныи прием. Седои, известныи еще с воины генерал вручал
нам награды. Моему соседу вручили орден Красного Знамени. Подошел и мои черед.
Волнуясь, держал я в руках красную коробочку с орденом. Серебро приятно оттягивало
ладонь. «Какои он красивыи, — подумал я. — И какои строгии, а вместе с тем простои».
И еще невольно подумалось: «Пусть наши ордена, передаваясь по наследству от
поколения к поколению, символизируют мирное небо и сияющие в нем звезды, так
похожие на эти награды».
* * *
Я рассказал об офицерском становлении одного из ленинградских мальчишек,
судьба которого была счастливои: он не умер от голода в блокаду, не погиб на фронте.
Его судьба вовсе не уникальна. В неи, как в капле воды, преломилась жизнь многих
моих ровесников — тех ребят, кто не успел на гражданскую, не успел в Испанию, не
успел толком и на Великую Отечественную, но все же хлебнул лиха наравне со всеми
«успевшими». Разумеется, большинство моих товарищеи стали военными людьми,
носили и по сию пору носят погоны — армеиские, флотские, пограничные... И это
закономерно, в этом общая примета поколения. Мы выжили. И наш долг — дать
выжить тем, кто родился после нас. Время сделало нас пожизненными солдатами.
У каждого в жизни своя звездная атака. У молодежи пятидесятых — целина,
восьмидесятых — БАМ. Своя звездная атака и у героев, выполнявших
интернациональныи долг в Афганистане. Главное, что объединяет всех в этои атаке, —
любовь к Родине, преданность своему народу. В этом — смысл жизни каждого.
http://militera.lib.ru/
*****************
Материалы из Сети подготовил Вл.Назаров
Нефтеюганск
10 апреля 2025 года