Анна. Гл. 2. Творчество. Ч. 1
Начало http://proza.ru/2025/04/11/941
НАЧАЛО
«Есть лишь один путь стать
художником — работать».
(Иван Мештрович, 1883-1962 гг.).
Вернёмся в 2012 год. Трагическая гибель Татьяны, многолюдное отпевание, похороны под прощальные аплодисменты глубоко врезались в память Анны. Не давали покоя. Это была рана. Глубокая рана. Раненый зверь извечно кричит. Человеку кричать не пристало.
Благо двоюродная сестра Валентина активно включилась на роль заботливой старшей сестры. Тридцатилетняя дочь Татьяны Николаевны взяла ситуацию под контроль, объединила родственников, стала основным руководителем. Так им и осталась, проявляя заботу о всех.
«С гибелью сестры, — начала излагать свою историю Анна, — жизнь моя в корне изменилась. Можно сказать так: до и после. В двадцать один год я столкнулась со сложной психологической ситуацией. Про этап «прошлая жизнь» пришлось забыть.
Нет Тани... Она была художником, проводила мастер-классы. Потрясающий живописец!
Почему? Почему талантливые люди рано уходят? Тяжело. У нас не принято посещать психиатра. Как человек гиперактивный, с огромной энергией я не могла удержать в себе вихрь, торнадо. Не могла уснуть. Пыталась занять себя работой. Успокоиться не получалось».
Рассказчица замолкает и погружается в свои мысли. Лицо её становится озабоченным, а взгляд замкнутым. Я молча ожидаю продолжения. Понимаю, что память стирается со временем, но тяжесть её не ослабевает. Что потрясение, внезапный переход тела от здоровья к страданию придали оценке Анны собственной жизни ту непогрешимую суровую ясность, какая свойственна сильным характерам в трагические моменты.
Молчание длилось не долго. Анна вернулась в разговор:
«Как-то я пришла с работы и бросила взгляд на лоджию, переделанную мамой в уютную мастерскую. Много лет там висел холст, прибитый прямо к стене. Я увидела краски в вазочке, и мне страстно захотелось написать картину. Не знаю, как у меня получилось выдавить из тюбиков засохшие краски, накидала (просто так) какой-то пейзажик и… успокоилась. Ночью впервые за месяц я уснула. А утром поняла, что живопись – это не просто картины, не просто искусство, а нечто большее».
Мысли Анны, постепенно возвращаясь к действительности момента, утратили болезненную остроту, сменяясь тем настроением равнодушия, когда сознание безучастно отмечает трепет и боль. «Я поняла, — спокойно продолжила рассказчица, — в каком направлении мне надо идти. Но повела себя странно. Мне двадцать один год. Гонора, конечно, много. Я думала, что много и ума, и мудрости. Каждый человек проходит этот период. У меня он объединил самые прекрасные моменты в живописи и те, которые «достали».
Первые мои шаги были максимально эмоциональны, максимально животрепещущие. Сейчас я понимаю, что именно так я расту и как профессионал, и как человек. С годами ко многим вещам стала относиться гораздо проще, более хладнокровно, не так трепетно. Без страданий при любом мазке.
А тогда меня очень сильно расстраивало, что я бралась писать какие-то картины, а у меня не получалось. Выражала своё негодование криками, швырянием мастихина в окно, бросанием холстов на пол. Спрашивала себя: «Почему у других получается? Я что, дура, что ли?» Эти моменты очень сильно расстраивали. Уносили из этого мира. По двенадцать часов я долбила себя, пока получится задуманное.
Поняла, что есть прекрасный момент, когда ты максимально «забиваешь». Тебе становится всё равно. Бамс! И через секунду у тебя получается! В этот момент я себя прекрасно чувствовала. Видела результат. Мне захотелось учиться».
— Но, — вставляю я, — принято считать: когда что-то делается без любви и не профессионально, — это халтура. Когда что-то делается без любви, но профессионально — это ремесло. Когда что-то делается не профессионально, но с любовью, — это хобби. А когда что-то делается и профессионально, и с любовью, — это искусство. Научиться можно ремеслу. Искусству научиться нельзя.
— Так, — соглашается Анна. — Любовь к живописи у меня была. Я пошла учиться ремеслу, ибо без владения ремеслом не получится искусство.
Понимая, что человек инструмент, его надо постоянно оттачивать, Анна отправилась учиться мастерству у хорошего художника — Игоря Сахарова. Того самого Сахарова, с которым много лет «рука об руку» шла сестра Татьяна. А получилось это так.
Полагая, что творческий процесс должен быть направлен прицельно к конкретным адресатам, чьим мнением дорожит автор, Анна решила обратиться за оценкой своей работы к специалисту. Накануне дня, с которого началось многое, она «скинула» написанный портрет художницы Екатерины Бодуновой в Донецк другу сестры, с которым та работала последнее время.
Всякая человеческая мудрость заключается в двух словах: ждать и надеяться. Анна наполнилась ожиданием до боли в висках, в надежде и в тревоге, отнимающей всякую возможность чем-либо заниматься. Пришёл ответ: «Татьяна была художницей!»
Анна сидела в оцепенении и смятении, как бы схваченная концами огромных щипцов. Но у молодости есть спасение: вера и оптимизм. «Не-е-ет! — воскликнула Анна, приходя в себя. — Это мнение лишь одного человека». Колоссальная сила её сопротивления потоку чужой воли заставила спросить оценку своей работы у наставника сестры, Игоря Сахарова.
Анна отправила ему свою работу. Ей не ходилось, не сиделось, не стоялось. Нетерпеливый, ноющий зуд сжигал тело, виски ломило от напряжённого ожидания. Наконец оглушительный, потрясающий звон разбил вдребезги тишину. Пришёл ответ.
Скупой на похвалы, да и вообще на общение, Сахаров дал заключение: «Это рука настоящего художника». Анна расплакалась… Она вошла в состояние упоительной, музыкальной тревоги с мнением о себе как о человеке, которого ожидает цепь невероятностей. И это было только началом предстоящих событий.
Состоялся телефонный разговор:
— Я хочу у вас учиться рисовать. Приеду к вам в Киев. Возьмете?
— Я уже в Москве.
После паузы:
— Приезжай в Киев. Придумаем.
Сахаров встретил Анну с букетом кисточек.
«Было много событий, — вспоминает Анна. — Подруга предложила мне в Киеве квартиру. Сахаров наезжал в Киев. Обучил основам».
Продолжение http://proza.ru/2025/04/11/1013
Свидетельство о публикации №225041101003