Загадочный лагерь 25 ход

Перекусив свежим хлебом с ломтиком мяса и закусив дымчатым сыром (Здоровье полностью восстановлено), я отправился в путь. Дождь немного утих, но не прекращался, упрямо превращая тропу у реки в месиво из грязи. Я накинул капюшон плаща Хранителя - стало чуть теплее.

Дорога давалась тяжело. Каждое движение отзывалось гулкой болью в мышцах — тело всё ещё помнило встречу с щипохватом. Но сытая усталость была куда приятнее голодной. Я чувствовал, как еда разгоняет кровь, придаёт силы, заставляет идти дальше, несмотря на ноющую боль.

Серое небо давило на землю, опускаясь всё ниже, будто собираясь поглотить её целиком. Время неумолимо тянулось к вечеру, но края дороги всё ещё не было видно. Глубокие лужи отражали мрачный свод небес.

Огонёк возник внезапно. Не яркий — тусклый, как взгляд умирающего. Шалаш притулился под соснами, его стены из веток и глины напоминали скорлупу гигантского жука. Дымок из трубы вился тонкой нитью, растворяясь в дожде.

«Ловушка»,— подумал я, но ноги сами повернули к свету. Усталость сильнее страха. Всегда сильнее.

Я крался, прижимаясь к земле. Лагерь был крохотным: костёр, тренога с котелком, корзины, набитые травами — чабрецом, мятой, чем-то горьким и знакомым. Пахло рыбой и… полынью. Полынь всегда росла у порогов между мирами.

Старик сидел спиной, сгорбленный, как древний дуб. Его руки, покрытые синими прожилками, ловко потрошили рыбину. Нож блестел — слишком блестел для лесного отшельника.

«Некоторые клинки стареют, но не ржавеют», — вспомнил я и прижался к стволу сосны.

;;Старик не обернулся. Не подал вида. Но котелок вдруг забулькал громче, и пламя костра рвануло вверх, осветив лицо. Морщины, как трещины на высохшей глине. Глаза — мутные, но не слепые.

— Выходи, кузнец, — сказал он хрипло. — Твоё дыхание громче медвежьего.

Я замер. Пальцы сами сжали рукоять молота.

— Не бойся. Рыбы хватит на двоих, — он ткнул ножом в тушку, и капля крови упала в огонь. Пламя на миг позеленело.

Я вышел из тени, но не сел. Стоял, чувствуя, как дождь стекает за воротник.

— Ты знаешь, кто я?

— Знаю тех, кто идёт из Харнтона, — он бросил рыбу в котелок. — И тех, кто бежит в Веорнхольм.

Пахнуло странно — не ухой, а дымом ладана. В котле булькало что-то густое, почти чёрное.

— Бегут? — я прищурился.

— Все бегут. Одни — «от». Другие — «к». — Он помешал варево костяной ложкой. — Ты ко вторым.

Плащ Хранителя вдруг стал тяжёлым, будто пропитался не водой, а свинцом. Я сбросил капюшон.

— А ты к каким?

Старик хрипло рассмеялся:

— Я сижу у огня.

Он протянул миску. Жидкость в ней была густой, как смола, но пахла мёдом и чем-то… чужим.

— Пей. Согреешься.

Я взял миску, но не поднёс к губам. Внутри что-то шевельнулось.

— Боишься? — старик склонил голову. — Зря. Яд — дорогое удовольствие. А ты пахнешь бедностью и кровью.

Я отпил глоток. Горячая сладость обожгла горло, потом разлилась теплом. Боль в мышцах отступила, будто её смыло волной.

— Что это?

— Память, — ответил он, наливая себе. — Рецепт старше Рохана.

Мы молчали. Дождь стучал по крыше шалаша, огонь трещал, пожирая смолистые ветки.

— Ты ищешь Звёздник, — вдруг сказал старик. Не вопрос. Констатация.

— Тебе рассказал ветер?

— Мне рассказали твои глаза. В них горит тот же огонь, что и в её глазах.

Ложка замерла у моих губ.

— В чьих?

Он улыбнулся, обнажив дёсны, лишённые зубов.

— Она приходила сюда. Девушка с лунным камнем на шее. Спрашивала дорогу к руинам.

Посуда задрожала в моих руках. Мира.

— Когда?

— Вчера. Сегодня. Завтра. — Он махнул рукой. — Время в лесу… гибкое.

Я встал, роняя миску. Жидкость растеклась по земле, шипя, как живая.

— Где она?

Старик вздохнул, подняв мутные глаза:

— Ты действительно думаешь, что она хочет, чтобы ты её нашёл?

Холод пробежал по спине. Не от дождя.

— Что ты знаешь?

— Знаю, что некоторые двери лучше не открывать. — Он кивнул на мою суму, где лежали находки из руин. — И что некоторые камни… смотрят назад.

Я шагнул к выходу, но его голос остановил:

— Переночуй. Ночь не для путников.
 
— Почему?

— Потому что «они» сейчас ближе. — Он ткнул ложкой в темноту за пределами круга света. — Тени, что идут за тобой от самых руин. Ты же слышишь их шёпот?

Я не стал отвечать. Но когда он натянул над входом одеяло, заслонив нас от дождя, я остался.

Засыпая я слушал, как старик бормочет во сне на языке, которого я ни разу не слышал. А за стеной шалаша, в кромешной тьме, что-то скреблось.

Уже на рассвете старик открыл один глаз:

— Видишь? Иногда достаточно просто переждать.