Ключ к Феноменологии духа Гегеля

"Феноменология духа" Гегеля – монументальное, почти устрашающее здание мысли, лабиринт, в котором блуждали и продолжают блуждать поколения философов. Как найти ключ к этому колоссу систематической памяти, как не заблудиться в его переходах, не принять случайную форму духа за конечную истину? Дональд Филлип Верен предлагает нам три ключа: метафору, иронию и Erinnerung. Если метафора и ирония – это скорее инструменты стиля, способы выражения гегелевской мысли, ее движущиеся огни, то Erinnerung – это сам механизм, само сердце процесса, описанного в "Феноменологии".

Слово Erinnerung на русский обычно переводят как "воспоминание" или "память". Но, как тонко подмечает Верен, опираясь на самого Гегеля, это слово несет в себе гораздо более глубокий смысл, ускользающий при прямом переводе. Гегель, играя с внутренней формой слова (Er-Innerung), акцентирует его связь с das Innere – внутренним, глубинным. Erinnerung – это не просто пассивное хранение прошлого опыта, но активный процесс проникновения внутрь, усвоения, переваривания этого опыта, его о-внутрения.

Гегель различает историю как случайную последовательность форм духа и науку о явлении знания как их понятийную организацию. Erinnerung, в его понимании, объединяет оба аспекта – это "понятийная история", воспоминание, которое не просто констатирует прошлое, но постигает его внутреннюю логику, его субстанцию.

"Феноменология духа" и есть этот путь воспоминания-овнутрения, путешествие духа через галерею собственных образов, чтобы в конечном итоге познать самого себя. Как говорит Верен, работа Гегеля – это «колосс систематической памяти», а Erinnerung – «главный ключ» к ней, ключ к пониманию того, как читать и проживать этот текст как особый процесс самопознания.

Как же осуществляется этот процесс Erinnerung, это движение внутрь, это переваривание богатства субстанции? По мысли Верена, Гегель указывает на образ (Bild) как на основной инструмент этого процесса. «Воспоминание происходит с помощью метафор, изобретательности и образов; оно дает нам доступ ко всей галерее образов, с помощью которых сознание выявляет свои отправные точки и точки перезапуска в ходе своего существования».

Erinnerung – это не формирование суждения (пропозиции), а формирование образа. Образ первичен. Он не является суждением, но он может открыть доступ к суждению, к понятию. Гегель сам описывает путь духа в "Феноменологии" как «некоторое медлительное движение и последовательный ряд духов, некоторую галерею образов (Galerie von Bildern), из коих каждый, будучи наделен полным богатством духа, именно потому движется так медлительно, что самость должна пробиться сквозь все это богатство своей субстанции и переварить его».

Эта "галерея образов" – это и есть те формы сознания, те гештальты, которые проходит дух: раб и господин, стоик и скептик, несчастное сознание, прекрасная душа, абсолютное знание... Каждый образ – это не просто историческая или философская иллюстрация, но форма самоотчуждения духа, его воплощение в определенной конечности, его способ познать себя через иное.

И именно через работу с этими образами, через их воспоминание-овнутрение (Erinnerung) происходит становление (Bildung) духа. Верен подчеркивает эту игру слов: Bild (образ) является основой пути, а сам путь есть Bildung (образование, становление, формирование). Erinnerung, работая с Образом, формирует Дух.

Как это происходит? Гегель описывает это как диалектический процесс:

     1. Уход внутрь себя. Дух «покидает свое наличное бытие и передает свое формообразование воспоминанию». Он погружается «в ночной мрак своего самосознания».
   
     2. Сохранение в снятом виде. Его исчезнувшее наличное бытие (пройденный образ, гештальт) не теряется, а «сохранено в этом мраке» памяти (Erinnerung). Оно снято (aufgehoben) – то есть одновременно отменено в своей непосредственности, сохранено в своей сущности и поднято на новую ступень.
   
     3. Новое рождение из знания. Это «снятое наличное бытие — прежнее, но вновь рожденное из знания — есть новое наличное бытие, некоторый новый мир и духовное формообразование». Дух начинает сызнова, но уже на «ступени более высокой».

Таким образом, Erinnerung – это двигатель диалектики духа. Это не просто склад образов, но активная сила, перерабатывающая их, извлекающая из них знание и порождающая новые, более высокие формы сознания. Вспоминая и о-внутряя пройденные образы, дух образует (bildet) самого себя. Галерея образов становится путем его собственного становления.

Этот акцент на Erinnerung как на ключевом процессе постижения и становления духа через образы своей собственной истории неизбежно вызывает в памяти платоновское учение об анамнесисе (;;;;;;;;;) – припоминании. Для Платона знание – это не приобретение чего-то нового извне, а припоминание душой тех вечных Идей, которые она созерцала до своего воплощения в теле. Обучение – это майевтика, искусство повитухи, помогающее душе родить то знание, которое уже скрыто в ее глубинах.

Гегель, безусловно, глубоко знал и ценил Платона. Можно ли увидеть в гегелевском Erinnerung своего рода диалектическое развитие платоновского анамнесиса? Если у Платона душа припоминает вечные, статичные Идеи, то у Гегеля дух (как индивидуальный, так и Абсолютный) вспоминает-овнутряет собственные исторические формы, свои этапы становления, запечатленные в галерее образов "Феноменологии". Это не припоминание предсуществующей истины, а реконструкция и постижение пути к этой истине через сам опыт ее исторического развертывания. Ведь Дух «падает» во время, присутствует в истории. На это обратил внимание М. Хайдеггер в «Бытии и времени».

И здесь возникает глубокая и продуктивная идея о чтении "Феноменологии" как акте Erinnerung/анамнесиса для самого читателя. Если Гегель описывает путь Духа через галерею его формообразований, то читатель, следующий за этим описанием, призван не просто пассивно усваивать информацию. Он должен узнать, распознать эти образы, эти гештальты внутри своей собственной памяти. Раб и господин, стоик и скептик, несчастное сознание – это не абстрактные категории, но архетипические фигуры, этапы развития сознания, которые каждый мыслящий индивид так или иначе проходит или несет в себе как снятые моменты.

Без этого внутреннего акта узнавания, припоминания, резонанса чтение "Феноменологии" рискует остаться бесплодным, превратиться в схоластическое изучение непонятных схем. Гегелевский текст становится зеркалом, в котором читатель должен увидеть отражение пути своего собственного духа (или Духа вообще, частью которого он является). Он должен погрузиться в глубины своей памяти, своей внутренней галереи образов, и с помощью подсказок Гегеля, его понятийного анализа, распознать там те самые формообразования, которые описывает философ.

И здесь на помощь приходит муза – Мнемозина, богиня Памяти, мать всех муз. Чтение "Феноменологии" – это своего рода диалог с Мнемозиной, погружение в ее владения. Она не просто хранит прошлое, она помогает извлечь из него смысл, понять его как необходимый путь становления. Верен не случайно называет Erinnerung «абсолютной музой» гегелевской системы. Это та сила, которая связывает прошлое, настоящее и будущее, историю и понятие, образ и мысль.

Таким образом, чтение "Феноменологии" – это не просто интеллектуальное упражнение, это духовная практика, требующая от читателя активного участия, погружения в себя, работы собственной памяти и способности к узнаванию. Это путь, на котором читатель не просто изучает Гегеля, но, следуя за ним, сам проходит путь становления духа, припоминая и овнутряя его этапы.

Верен выделяет четыре ключевых момента в гегелевском понимании Erinnerung, которые проясняют динамику этого процесса как для самого Духа, так и для читателя "Феноменологии":

     [1] Первый момент: История как Кошмар. Сначала воспоминание предстает как хаотическая последовательность образов, как «кошмар», проносящийся перед сознанием. Это история в ее непосредственности, в форме случайности, как «череда сцен, которые проходят перед "я" в его собственной ночи индивидуальной жизни». Дух на этом этапе еще блуждает среди «странных спутников» – объектов природы или случайных исторических форм, он еще не осознал себя как самодостаточную силу, он находится в состоянии забвения, отчуждения от своей истинной сути. Для читателя это может соответствовать первому, обескураживающему впечатлению от калейдоскопа гегелевских образов и переходов, кажущихся произвольными и пугающими.

     [2] Второй момент: Осознание Систематической Силы Памяти. Перелом наступает, когда приходит осознание, что воспоминание – это не просто пассивное развлечение образами, но активная, систематическая сила усвоения и организации. Здесь Гегель и вводит термин Er-Innerung, подчеркивая процесс Innerung – внутренней обработки, переваривания образа. Воспоминание становится основой Bildung, само-образования духа. Читатель на этом этапе начинает понимать, что за кажущимся хаосом скрыта внутренняя логика, что каждый образ имеет свое место и значение в общем движении к самопознанию. Он начинает не просто видеть образы, но понимать их как необходимые ступени.

     [3] Третий момент: Путь к Абсолютному Знанию. Далее утверждается, что именно эта способность Erinnerung проникать внутрь, овладевать образом и извлекать из него понятие, и есть основной путь (via regia) к абсолютному знанию (absolutes Wissen). Воспоминание-овнутрение порождает те действительные, понятые формы духа, через которые только и может быть достигнуто абсолютное знание. Оно создает саму возможность постижения истины. Для читателя это означает, что именно через активную работу его собственной памяти и понимания, через узнавание и осмысление гегелевских образов, он может приблизиться к тому знанию, которое описывает Гегель.

     [4] Четвертый момент: Понятийная История и Голгофа. Наконец, приходит осознание того, что Erinnerung в единстве двух своих сторон – способности вызывать образы (история) и способности познавать и организовывать их в понятийную целостность (наука) – и есть «история, постигнутая в понятии» (begriffene Geschichte). И вот здесь Гегель делает поразительный шаг: он утверждает, что это проявление Понятия как Воспоминания-Овнутрения есть Голгофа Абсолютного Духа.

Почему Голгофа? Верен интерпретирует это как момент предельного самоотчуждения и самопреодоления. Воспоминание приводит дух к «месту черепа» (Sch;delst;tte), Голгофе. Это место распятия, смерти прежнего, непосредственного бытия духа.

Вспоминание всех пройденных форм, всей галереи образов – это одновременно и путь к высшему знанию, и акт умирания для всех этих конечных форм. Как на Голгофе Христос умирает как человек, чтобы воскреснуть как Бог, так и Дух в акте Erinnerung умирает в своих конечных формообразованиях, чтобы обрести себя в абсолютном понятии. То, что казалось живым лицом духа, его непосредственным проявлением, через понятийное воспоминание осознается как "череп" – снятая, преодоленная форма. Образ здесь снова показывает, чем он не является – он не есть окончательная истина, но лишь ступень к ней. «Феноменология», по мысли Верена, заканчивается не триумфом чистого понятия, а именно этим образом Голгофы, образом предельного самопознания через смерть конечного.

Этот путь через галерею образов к Голгофе Знания – это не только путь Абсолютного Духа, но и инициатический путь самого читателя "Феноменологии". Гегель требует от читателя не просто интеллектуального понимания, но личного прохождения через описанные им гештальты. Чтение становится ритуалом, инициацией.

В этом свете обретает особую значимость работа Гленна Александра Мэги "Гегель и герметическая традиция". Мэги убедительно показывает, как структура и символика "Феноменологии" перекликаются с этапами герметического и алхимического посвящения, с путем трансформации адепта. Читатель, погружаясь в текст, словно проходит через различные испытания сознания, сталкивается с собственными тенями и иллюзиями, представленными в виде гегелевских формообразований.

Он должен не только интеллектуально понять диалектику раба и господина, но и узнать эти фигуры внутри себя, преодолеть рабскую зависимость от внешнего и господскую иллюзию самодостаточности. Он должен пережить драму несчастного сознания, его раздвоенность между конечным и бесконечным. Он должен пройти через соблазны "прекрасной души", замыкающейся в своей субъективности. Он должен пережить гештальт Господина Мира, Императора – возможно, это соответствует этапу Разума, пытающегося подчинить себе мир через закон и порядок, но еще не достигшего абсолютного самопознания.

И кульминацией этого инициатического пути становится опыт Голгофы. Это момент, когда читатель, пройдя через всю галерею образов, через все конечности и самоотчуждения духа, достигает точки предельного самоотрицания, умирания для своего прежнего, ограниченного "я". Это момент, когда понятийное воспоминание (Erinnerung) позволяет увидеть все пройденные этапы как необходимые, но преходящие ступени. Это опыт "черепа", осознание конечности всех форм.

Но Голгофа – это не конец, а переход. Это смерть, ведущая к воскресению на новом уровне. Как говорит Гегель, лишь пройдя через эту Голгофу, Дух обретает свою действительность, истину и достоверность своего престола. И лишь после этого он может испить из «чаши этого царства духов», которая и есть его бесконечность. Для читателя-инициата это означает обретение Абсолютного Знания – не как набора мертвых формул, но как живого опыта единства с Абсолютным Духом, как постижение всей истории духа как своей собственной истории. Он возрождается, трансформируется из обычного человека, блуждающего среди случайных мнений, в философа, постигшего логику Абсолюта, или даже, как радикально утверждал Александр Кожев, в Мудреца, достигшего конца истории и полного самопознания.

Таким образом, "Феноменология духа" предстает не просто как философский трактат, а как руководство к духовной трансформации, как инициатический текст, требующий от читателя не только ума, но и мужества пройти путь Erinnerung до самой Голгофы, чтобы испить из Чаши Бесконечности.

И вот здесь следует высказать интригующую идею о возможном сопоставлении "Феноменологии духа" с Голубиной Книгой. Русский духовный стих о Голубиной Книге, этом таинственном своде вселенской мудрости, упавшем с небес, действительно разворачивает перед нами схожую драму познания через память.

Премудрый царь Давыд Евсеевич (фигура, сама по себе синтетическая, объединяющая библейского Давида и, возможно, другие образы мудрых правителей) предстает перед князьями и боярами как единственный, кто способен постичь содержание этой Книги. Но как он это делает? Он признается, что Книга эта непомерно велика, ее невозможно физически удержать, положить на аналой или охватить умом и взглядом:

«Эта книга не малая, / Эта книга великая.
На руках держать — не сдержать будет,
На налой положить Божий — не уложится.
Умом нам сей книги не сосметити
И очам нам книгу не обозрити: / Великая книга Голубиная;»

Казалось бы, познание невозможно. Но Давыд Евсеевич находит путь. Единственное, что он может сделать, – это пересказать ее содержание по памяти:

«Скажу ли я вам своею памятью, / Своею памятью, своей старою; —
Я скажу вам, братцы, не по грамоте, ; Не по грамоте, все по памяти; —
я вам так скажу, братцы, по памяти, / по памяти, как по грамоты; —»

Это поразительно перекликается с гегелевским Erinnerung и платоновским анамнесисом! Голубиная Книга, как Абсолютное Знание или мир вечных Идей, слишком велика для прямого постижения. Она не может быть просто "прочитана" как внешний текст. Доступ к ней возможен только через внутренний ресурс – память. Царь Давыд Евсеевич может "прочесть" ее лишь потому, что ее содержание уже присутствует в его памяти, возможно, не в виде четких формул, а как некий архетипический код, как глубинное знание, которое нужно лишь пробудить и вербализовать. Его пересказ "по памяти, как по грамоты" означает, что его внутренняя память и есть та самая истинная "грамота", тот подлинный текст Книги.

Утверждение, что Давыд Евсеевич – единственный, кто ее понял, может указывать на то, что лишь он достиг той ступени мудрости и внутренней чистоты (символизируемой его царским достоинством – ведь и читатель Гегеля должен пройти гештальт "Господина Мира"), которая позволяет активировать эту глубинную память, вступить в резонанс с содержанием Голубиной Книги. Он не просто вспоминает факты, он воссоздает космогоническую картину мира, отвечает на "вопросы мудреные" о происхождении всего сущего, черпая ответы из своей "старой", то есть древней, исконной памяти.

Это очень похоже на то, чего Гегель требует от своего читателя! Читатель "Феноменологии" тоже сталкивается с "Книгой не малой, Книгой великой", которую нельзя просто пробежать глазами. Он должен обратиться к своей «памяти стародавней» – к своей внутренней истории, к культурной памяти человечества, запечатленной в архетипах и гештальтах. И только через этот акт Erinnerung/анамнесиса, через узнавание и пересказ (для самого себя) содержания этой внутренней книги "по памяти, как по грамоты", он может по-настоящему понять Гегеля и достичь того знания, к которому ведет "Феноменология".

Голубиная Книга, таким образом, предстает как удивительный русский аналог платоновского мира Идей и гегелевского Абсолютного Духа, а царь Давыд Евсеевич – как образ идеального читателя-мудреца, постигающего истину не через внешнее обучение, а через погружение в глубины собственной памяти, где уже записана вся мудрость мироздания. Эта параллель не только обогащает наше понимание Гегеля, но и высвечивает универсальность пути познания через воспоминание-овнутрение в разных культурах.