Моя тетя - артистка цирка!

Когда я была маленькой, мы жили в Москве. В то время, о котором я рассказываю, я была октябренком-второклашкой. Жизнь я тогда вела самую обыденную: утром – в школу, в обед домой. После школы, ключом, болтающимся на шее на веревочке, я открывала дверь, разогревала обед, оставленный мне мамой, обедала и садилась делать уроки. Потом бежала во двор гулять, а заодно и ждать маму с работы. Так жили все мои сверстники в нашей новенькой девятиэтажке. Может быть, исключая только тех, с кем вместе жили бабушки и дедушки. Но, неизвестно еще, кому больше повезло.

Но, иногда в эту обыденную жизнь врывался праздник. У праздника было имя: мамина младшая сестра тетя Оля. Тетя Оля была артисткой цирка! А цирк я обожала!

Тетя Оля гастролировала по всему Советскому Союзу, и иногда ей нужно было заехать в Москву. Она приезжала всего на 2-3 дня, без предупреждения, чтобы не расстраивать нас, если заехать не удастся. И начинался настоящий праздник. Я открывала дверь, сначала видела огромный чемодан, и только потом, толкающую его тетю Олю. Я визжала от восторга. Вдвоем мы кое-как водворяли чемодан в прихожую. Мама была на работе.

Если честно, я никогда не называла тетю Олю тетей. В цирке Оля была верхней в пирамиде из пяти девушек и, поэтому, больше была похожа на девочку-подростка, чем на тетю. Только очень красиво одевалась и красилась. Уже тогда она успела побывать за границей и привезти оттуда много красивых вещей. Мне перепадали кое-какие подарки, разрешалось мерить Олину одежду и даже краситься, пока мама была на работе.

Моя мама тоже подкрашивала глаза. У нее была небольшая черная коробочка с ленинградской тушью. Она плевала на остро отточенную спичку и рисовала стрелки. Выходило красиво. Трогать мамины вещи мне не разрешалось.

Совсем другое дело Оля. У нее была огромная круглая белая коробка с настоящим театральным гримом. Коробка была разделена на сектора, и каких только цветов там не было. Мы раскрашивали друг друга, как индейцы. В ее вещах нам попадались накладные ресницы, и Оля со смехом рассказывала, как во время представления одна ресница у нее отвалилась и долго кружилась в лучах прожекторов, пока не приземлилась на арену.

У Оли был очень легкий характер. Один раз, поздно вечером, на нас с ней напали в темном парке. К счастью, мы только туда зашли, и наши крики услышали прохожие. Оля никогда никому не рассказывала, что могли бы с нами сделать эти парни. Зато любила со смехом вспоминать, что я дубасила одного из напавших, как она выражалась «маленьким кулачком по спине». Все обошлось.

Когда я приходила из школы, Оля обычно репетировала. Она делала стойку на одной руке, держала равновесие стоя на одном пальце ноги, садилась на шпагат между двух стульев. Оля улыбалась, а мне и в голову не приходило, что за этой улыбкой годы и годы работы. Я видела, что у Оли все получается и радовалась. Репетировать Оля любила под песни Сальваторе Адамо. Раньше я их не слышала, и мое сердце сжималось в такт этому волшебному голосу, в предчувствии чего-то очень хорошего и загадочного, что ждет меня в прекрасной взрослой жизни.

У Оли был кассетный магнитофон Филипс. Редкая вещь по тем временам. С магнитофоном произошла смешная история. Смешная, со слов Оли, я уже говорила, что она ко всему относилась со смехом. Магнитофон Оля привезла из-за границы. Как-то в нем заела магнитная лента и Оля отнесла магнитофон в мастерскую. Вместо того, чтобы исправить эту мелкую неисправность сразу, мастер оставил магнитофон у себя на несколько дней.  Когда магнитофон сломался в следующий раз, другой мастер поведал Оле, что от Филипса там осталась только оболочка. Все остальные детали поменяли.

Ела Оля тоже «не по-людски». Из разных городов и республик, она привозила всевозможные рецепты и рассказывала мне о них. Там фигурировали молоко с чесноком, чай с маслом и еще всякая гадость, которую я не ела. Зато с удовольствием набивала рот настоящими шоколадными куйбышевскими конфетами. Таких не было даже в Москве.

Не помню ела ли конфеты Оля, ей постоянно нужно было поддерживать маленький вес, но помню такую историю. Когда Оля была во Франции, артисты труппы на всем экономили, собирая валюту на крупные покупки. Никто никого ничем не угощал, как было принято дома, напротив, еду даже прятали друг от друга. Оле стало противно, она купила метрового шоколадного зайца и всем, кто входил к ней в номер, разрешала от него отламывать. Зато из поездки почти все привезли машины, а вот Оля нет. Справедливости ради, надо сказать, что Оля была самая молодая в труппе и еще не имела семьи, которую приходилось бы обеспечивать. Ночью, после этого рассказа, я долго ворочалась, думая, что бы выбрала я? В конце концов победил заяц и я спокойно заснула.

Вечером подолгу сидели на кухне. Оля рассказывала нам с мамой о городах, в которых успела побывать, о гостиницах в которых довелось пожить. Одновременно она пришивала блестки к цирковым костюмам и штопала колготки. Это были специальные сетчатые колготки для артистов и балетных. Стоили они очень дорого и были большим дефицитом. Позволить себе не штопать такие колготки, могли только заслуженные и народные артисты.

В Олиных рассказах больше всего мое воображение почему-то привлекали гостиницы. Подумать только, она была человеком, который постоянно живет в гостиницах! Один раз мы с мамой ездили в санаторий, и я с благоговением вспоминала золото на стенах, красные дорожки на лестницах, белоснежные статуи во дворе. Именно такими я представляла все Олины гостиницы, даже не знаю почему. Оля о быте особо не распространялась.

Когда я стала взрослой и жила уже в Сочи, так совпало, что Оля приехала к нам на гастроли. Я впервые увидела цирковую гостиницу. Это была самая обыкновенная малосемейка. В меру грязная и в меру не отремонтированная.

Три дня с Олей пролетали очень быстро, и мы с мамой шли провожать ее на вокзал. Мы стояли на опустевшем перроне, смотрели вслед поезду, и я старалась сглатывать слезы куда-то внутрь себя, чтобы не расстраивать и без того расстроенную маму. А поезд увозил нашу Олю в прекрасную взрослую жизнь, в которой мне пока не было места, и которая, увы, кажется такой прекрасной только из детства.