Глава Зяма Розенблюм делает Тшуву

В тот день, когда души великих одесситов собирались за столом, чтобы произнести финальный кидуш в честь Мошиаха, зал был полон ожидания, света и воспоминаний.

Стол ещё не был полон. Не потому, что кого-то забыли, — просто время в Ганедене течёт не по часам, а по заслугам. Одни приходили сразу, других ждали с раскаянием. Одесса терпеливая. Одесса справедливая.

Каждого, кто входил, сопровождал раввин. Не как судья, а как свидетель. Он знал путь души: где она оступалась, где молчала, где творила, где спасала. Он шёл рядом — не сверху, не спереди, а рядом. По-одесски. По-еврейски. По-сердечному.

Там были раввины всех времён: Исхак Рабинович, первый раввин Одессы. Реувен из Житомира, который ещё в 1826 году держал оборону против просветителей. Хаим Черновиц — мыслитель и реформатор. Давид Слоущ с Молдаванки. Шимон Швабахер с немецким акцентом, но с любовью к людям. Авраам Вольф, что стоял за народ до последнего. Иосиф Димент, который открывал синагогу, когда другие молчали.

Они слушали. Они не спешили. В Ганедене никто не спешит.

Это была не просто встреча. Это была подготовка к великому Кидушу — не ради вина, а ради правды. Ради Мошиаха. Ради того, чтобы всё стало на свои места: добро — добром, правда — правдой, а Одесса — светом.

Ицхак Рабинович, первый раввин Одессы, поднялся с достоинством. Он не говорил «следующий» — он сказал:

— Мы приглашаем к обсуждению имя, которое вызывает споры. Человек, прославивший и еврейский народ, и город Одессу. Мы приглашаем… Зяму Розенблюма. Он же — Сидней Джордж Рейли.

В зале послышался гул. Кто-то шептал: «агент британской разведки», кто-то — «двойной агент», кто-то даже — «человек без родины». А кто-то — «настоящий одессит». Всё смешалось.

Рабай Авраам Вольф, раввин Хаим Черновиц, Иосиф Димент, Иона Гурлянд и даже строгий Реувен из Житомира — все присутствовали и были готовы выслушать.

Рабай Вольф первым взял слово:

— Вопрос сложный. Пришёл он — не в белом. Но и не в чёрном. У него был путь. Был выбор. И были ошибки. Но сегодня он здесь. Это уже значит многое.

Мишка Япончик хмыкнул и, прищурившись, спросил:

— Скажи, Зяма… ты хоть раз был на Привозе? Или на Молдаванке?
Ты вообще знаешь, кто я такой?

Зяма Розенблюм не опустил глаз. Он посмотрел на Мишку прямо и уверенно:

— Я знаю. Ты — Мишка Япончик. Король Молдаванки. Легенда. Сила и честь. Ты — Одесса, которую я всегда носил в сердце.

Жванецкий пошутил с места:

— Ну, если он это знает, значит, не всё потеряно. Пусть говорит.

Зяма поднялся. Лицо его не дрожало. Он говорил ровно:


— Дорогие одесситы. Братья. Евреи.
Я стою перед вами — не как герой, не как праведник, а как человек, у которого были ошибки, но и были причины.
Меня звали Сидней Джордж Рейли. А по-еврейски — Зяма Розенблюм.

Я не святой.
Я был нужен Британии — и я был там, где, по совести, считал нужным быть.
Англия — это была страна закона, порядка и надежды. Не фашистская Германия.
Не сталинский ад.
Там, как и у Жаботинского, были свои мечты. Иногда — совпадающие с нашими.
Пусть они не дали нам всего, но хоть слушали. Хоть искали решение.
Пусть даже — не то.

Я признаю: я заигрался.
Моя игра стоила мне жизни.
Меня расстреляли в 1925 году. Советский фашизм не прощал — особенно тем, кто умел думать и действовать.

Но даже тогда, в самую последнюю минуту, я был евреем.
Я вспоминал не королеву и не Лондон, а Одессу.
Я вспоминал запах рыбы на Молдаванке, шелест газет с шестой станции Большого Фонтана.
Я вспоминал свет шаббата.

Сегодня я стою здесь — не за себя, а за тех, кого когда-то представлял. Осознанно или нет.
Я пришёл с раскаянием.
Примите моё раскаяние.


И тогда он достал лист. В зале повисла тишина.

— Это не моё. Это стихотворение — написано поэтом с шестой станции Большого Фонтана. Я его читаю, потому что в нём — всё. Всё, что нужно сказать.

Он прочитал:



Сидней Рейли, шоб вы знали,
Был мечта ну каждой крали!
Одессит, еврей, артист,
Гений и авантюрист…

Он – легенда шпионажа,
Прототип Джеймс Бонда даже,
Свою роль сыгравший метко
На британскую разведку.

Кто не знал Сиднея Рейли!
Лучший мастер в своём деле,
Храбрость и пытливый ум…
Наш он, Зёма Розенблюм!

Автор — поэт с шестой станции Большого Фонтана



После этого он опустил глаза и сел.

И тогда встал Бабель. Он не говорил громко. Он просто произнёс:

— У этого парня были ошибки. Но были и слёзы. И были принципы. А если были принципы — значит, он один из нас. Пусть садится.

Раввины переглянулись. Один за другим — каждый кивнул. Без лишних слов.

Место за столом одесситов освободилось. Не лучшее. Но тёплое. И он сел. Между Мишкой Япончиком и Ицхаком Рабиновичем. И позади него, на спинке стула, будто в воздухе, светилась тень фразы:

“Пусть будет память его вписана в книгу Одессы — с верой, с раскаянием, с теплом.”