Глава 18 Ржавые трубы

Глава 18: «Ржавые трубы»
Глава, которая усиливает напряжение через метафору системы как живого организма, и внимательный наблюдатель видит, как попытки починить реальность лишь усугубляют распад, в которой слесарь, как пророк-неудачник, оставляет Микку с выбором: бороться или принять ржавчину как норму, а детали вроде муравьёв-слёз и ржавых насекомых подчёркивают абсурдность мира, где даже ремонт становится актом насилия над памятью.
Труба лопнула в час, когда город затаил дыхание, не в полночь и не на рассвете — а в тот странный промежуток, который муниципальные часы обозначали как «VVV», а соседи называли «временем спящих крыс». Сначала послышался скрип — будто кто-то грыз металл изнутри, потом трещина, тонкая как шрам, расползлась по всей длине трубы, и из неё хлынула ржавая жижа, пахнущая болотом и распадом, но это была не вода.
Микка, разбуженный шумом, увидел, как по полу растекается густая масса, состоящая из комков грязи, облепленных старыми газетными вырезками, на одной из которых, полуразмокшей, можно было разобрать заголовок: «Свобода слова заржавела. Протекает в подвал».
— Брат! — крикнул он, но тот спал, прижав к груди пустую банку из-под «Радости», купленной во сне.
Вызванный слесарь явился через час, им оказался человек, чьё лицо напоминало героя платоновских повестей — глаза, как потухшие лампы, борода из пакли, пальцы, искривлённые от вечного контакта с миром, который не чинится, а распадается — он вошёл, неся ящик с инструментами, каждый из которых был больше похож на орудие пытки:
• Гаечный ключ с гравировкой «Правда 1991», чьи губки были стиснуты в вечном вопросительном знаке.
• Молоток, рукоять которого обмотана колючей проволокой с шипами в форме буквы V.
• Паяльник, жалящий, как оса, с надписью на рукояти: «Соединяй, пока не разъединилось».
...Слесарь, похожий на измождённого учителя, чинил трубу, бормоча:
— Вода плачет, потому что забыла, как быть рекой.
— Вы… кто? — спросил Микка.
— Бывший историк, теперь слушаю, как ржавеет время, вода не помнит, что была свободной, — пробормотал слесарь, тыча ключом в трубу, и голос его звучал, будто доносился из глубин колодца. — Она течёт туда, куда её гнут. Совсем как люди.
Микка наблюдал, как ржавчина осыпается с трубы, превращаясь в насекомых с панцирями из старой меди, они ползли по стене, оставляя за собой следы-слова: «БЕГИ», «ЗАКРОЙ», «НЕ ДЫШИ».
— Почему песок? — спросил Микка, поднимая горсть влажного песка, который теперь лился из прорыва, а песчинки светились синим — точь-в-точь как в чемодане Каи.
Слесарь вытащил из трубы клубок волос, спутанных с рыбьими костями, и швырнул его в ведро.
— Это не песок, это — память, вода, когда умирает, рассыпается в прах, а прах этот тонет.
Брат проснулся от шума и подполз к потоку, сунув руку в ржавую жижу.
— Тёплая… — он улыбнулся, вытаскивая пальцы, облепленные улитками с раковинами в форме микрофонов.
Слесарь вдруг остановился, прислушиваясь к стенам. Из соседней квартиры доносился голос господина Ноля, повторяющий: «Тише. Тише. Тише» — но звук был глухим, будто его заворачивали в вату.
— У вас тут система, — сказал слесарь, указывая молотком на потолок, где плесень складывалась в схему канализации. — Трубы — это вены, а в венах… — он ударил по трубе, и та взвыла, выплевывая портрет родителей Микки, написанный на ржавчине, — ...течёт не кровь, а то, во что её превратили.
Он вставил в прорыв паяльник, и помещение заполнил запах горелой плоти. Труба зашипела, извиваясь, как раненый змей, и вдруг из неё хлынул песок — не синий, а чёрный, как ночь без звёзд, песчинки бились о стены, выбивая в штукатурке даты: 1991, 1999, 2022.
— Остановите! — закричал Микка, но слесарь уже достал из ящика трубу-саксофон, покрытую лишайником.
— Музыка лечит, — он дунул в неё, и звук, похожий на рёв подземного поезда, заполнил комнату, песок завис в воздухе, образуя фигуру Каи — она стояла на краю ямы, её плащ развевался, как знамя, а в руках был ключ «Дверь — внутри».
— Она близко, — прошептал слесарь. — Но дверь не для вас.
Фигура рассыпалась, песок упал на пол, образуя карту города, где все улицы вели к дому №5, брат потянулся потрогать её, но карта взорвалась, осыпав его лицо искрами.
— Вам пора менять трубы, — слесарь собрал инструменты. — Или менять себя.
Он ушёл, оставив на полу лужицу ржавой воды, в которой плавала записка: «Счёт за ремонт: одна память. Оплачено».
Микка поднял её, бумага растворилась, оставив на ладони след — V-знак, выжженный клеймом.
К утру труба заросла паутиной, сплетённой из проволоки и волос, из крана вместо воды текли муравьи, несущие в челюстях песчинки, а брат ловил их, складывая в банку с надписью «Радость», но насекомые растворялись, оставляя на стекле слёзы.
Джинн, сидевший на холодильнике, бросил в трубу пустую бутылку:
— Привет от родителей, они тоже пытались её починить.
Где-то в стенах засмеялись, или заплакали, словно городская система оценила шутку.