Давным-давно сказка Три предательства

ТРИ ПРЕДАТЕЛЬСТВА

1.

 Давным-давно отгорел малиновый закат; в Карантанской пустыне наступила последняя ночь. Дьявол искушал Сына Человеческого уже тридцать девять дней и ночей кряду, искушал добросовестно, с полным знанием дела, и, хотя где-то в глубине своей бессмертной души понимал, что его поражение предначертано свыше, однако будучи, по сути своей, донельзя азартным стремился выиграть состязание с Ним. Так ему хотелось, очень хотелось.
 Сначала искуситель сказал:
 – Если Ты Сын Божий, молви, чтобы камни эти сделались хлебом.
 Испытуемый оглядел усеянное валунами огромное плато и, нахмурив лоб, ответил:
 – Ты голоден? Нет. Ты юродствуешь. Но, даже если бы ты и впрямь был голоден, помни: не хлебом единым будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божьих.
 Тогда вопрошавший поднял Его, перенес через пустыню в святой город и, поставив на крышу храма, вкрадчиво прошептал:
 – Если Ты Сын Божий, бросься вниз, ибо написано: ангелам своим заповедает о Тебе, и на руках понесут Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею.
 И получил в ответ:
 – Не искушай Господа Бога твоего понапрасну.
 Но не отступился темный ангел, а взлетел с Ним на высокую гору, откуда взмахом крыл отверз все царства мира и славу их.
 – Гляди, гляди лучше. Тебе, бедняку, предлагаю все это. Дам Тебе их во владение вечное, если, падши, поклонишься мне.
 Пустынник рассмеялся, прямо глядя в хитрые бесовские глаза:
 – Имя тебе Легион, возраст твой несчетен, так ужели не придумал ты ничего искуснее! Отойди от Меня, сатана, ибо написано: Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи.
 Так искушал дьявол Иисуса. Много еще чего говорил и делал в эти тридцать девять дней и ночей, но безуспешно. В час полуночный Денница решился на последнюю свою подлую хитрость.
 – Хочешь, – говорит. – Открою грядущее, расскажу, что ждет Тебя и дело Твое, исполнить кое послан, по прошествии не столь далекого времени?
 – Нет, – твердо ответил Иисус. – Будущее одному Отцу Моему ведомо, потому речей твоих слушать не желаю, ибо плутовство это; а захочет Он что Мне поведать, тогда и узнаю. Всему срок свой.
 Расхохотался дьявол:
 – Ну, хочешь – не хочешь, однако слушать придется. Сегодня еще моя ночь, пускай последняя, но пока Ты еще в моей власти. Так слушай. Ты станешь великим учителем, имеющим множество учеников и последователей, которые «равви» будут звать Тебя. Любимых же из них будет двенадцать...

2.

 Много веков спустя некоторые определят Его любимым учеником Матвея, другие Иоанна, и вряд ли кто посмеет назвать самым близким Иуду, Иуду из Кариот. А ведь стоит лишь вспомнить, что для еврея кошелек – сердце, смысл существования, радость жизни. Ну, и отчего не стал казначеем их братства никто другой из двенадцати? Оттого, что не о бренном желал думать последние годы свои Сын Божий и, дабы снять с себя груз сей и не вспоминать о нем, доверил его самому неподкупному, лишенному мирских соблазнов, самому надежному из апостолов.
 
* * *

 Это была последняя трапеза. Медленно, в полном молчании входили они в избранный накануне дом. Печалилось чело их, потому что по дороге Учитель обмолвился, что один из двенадцати станет предателем. Возмущению их не было предела, и каждый вопросил: «Не я ли, Господи!», и каждому Он ответствовал: «Ты сказал», ибо не хотел выделять кого-либо, оттого что ощущал смятение в душе каждого. На тот момент в торжестве общего дела усомнились все. Ведь они ждали Пасхи, ждали и надеялись, что в дни праздника наконец-то засияет слава Учителя, многочисленные враги будут повержены, Израиль стряхнет цепи римского рабства, и на великий трон воссядет достойный правитель. И что же? Горькое разочарование. Они – все те же, принужденные тайно справлять праздничную трапезу, изгои.
 Переступив порог, вошедшие повздорили. Нервы, натянутые до предела, не выдержали, и наступила разрядка. Они спорили о том, кому сидеть рядом с не оправдавшим их надежд, но все же любимым, Учителем. Спорили без Иуды. Последний, понурив голову, сел, уронив руки на колени. Ему было горше других. Рано оставшийся без родителей он сполна вкусил нищенской доли, лучше любого из товарищей знал цену куску хлеба и политому потом медяку. Как он ждал победы! Не для себя, для сотен одетых в лохмотья вечно голодных ртов, и как пал духом, когда осознал, что путь Учителя – другой. Иуда осознал это много раньше любого из апостолов, он понял, что дорога Иисуса – это дорога добра, долгий тернистый путь гонений и страданий.
 Он вздрогнул, когда в наступившей тишине увидел вдруг перед собою перепоясанного полотенцем коленопреклоненного Учителя с тазиком для омовения ног. Оцепенение охватило Иуду. И пока мягкие пальцы ласковыми движениями касались ног, он понял, что наступает самое страшное время испытаний, время, когда возможно каждому из них придется умереть за Того, за кем шли, и за Его слова любви и истины.
 Предательски звякнула на поясе казна.
 – Нужно успеть раздать все нищим. Не хочу, чтобы пожертвования чистых сердец попали в грязные лапы слуг Каиафы, – подумал Иуда. – Спрошу об этом Учителя.
 А омовение ног и трапеза шли своим чередом. Уже был преломлен хлеб, роздано вино. Что-то говорили другие ученики, в чем-то клялись, о чем-то негодовали. Иуда не слышал слов. Он очнулся лишь тогда, когда уловил обращенное к нему: «Что задумал, делай скорее».
 Несчастный молча вышел на улицу. Он торопился, раздавая все с улыбкой на устах и болью в сердце. Он не думал о деньгах, он скорбел об Учителе. Иуда даже не сразу понял, что подхвачен крепкими руками, которые волокут его по темным узким улочкам Иерусалима, но богатый дом Каиафы узнал сразу.
 – Мы ждали окончания вечери, как было приказано. Этот из Его учеников вышел первым. Раздавал милостыню. Мы проследили его и привели к тебе.
 – Дети безмозглой ослицы, это не тот, кого мы ждем, – раздраженно топнул ногой первосвященник. – Что теперь прикажете с ним делать... А впрочем...
 Презрительно выпяченные полные губы тронула хитрая усмешка:
 – Сгодиться и этот. Возможно, от нашего человека потребуется отвести подозрения. Ну-ка, проверьте, сколько денег в его мошне!
 Металлический короб был пуст.
 – Отлично, отлично! Бунтовщик говорил о пророчестве и тридцати сребрениках. Насыпьте ему тридцать монет.
 Иуда ничего не понимал. Сейчас он хотел только одного, оказаться рядом с Учителем, однако в воротах неумолимой стеной стояла грозная стража.
 Ожидание тянулось недолго. Заскрипел отворяемый створ, к уху Каиафы склонилась чья-то тень, первосвященник отдал приказ и стражники выступили в дорогу. Шли довольно долго. Уже остались позади последние кварталы Иерусалима, они вступили под сень кипарисов Гефсиманского сада. Впереди забрезжил огонек факела. Встреченных было четверо: Симон, Иоанн, Иаков и Учитель. Сердце Иуды забилось от радости. Наконец-то! Наконец он может быть рядом, может постоять за Него, а, если придется, то и разделить Его страдания. Иуда вырвался из рук охранников, подбежал к Иисусу и обнял Его. Щеки и губы обоих сошлись в братском поцелуе, а дальше случилось страшное. В короткой схватке их отстранили от Учителя. Они могли бы биться, но Он поднял руку и призвал прекратить кровопролитие.
 Иисуса повели в город. Иуда бросился было за Ним, но получил толчок в грудь от стоявшего рядом Иоанна и полетел в пыль.
 – Предатель, – выплюнул в лицо тот, которого он еще совсем недавно знал, как друга. – За сколько тебя купили?!
 И тогда Иуде все стало ясно. Он заглянул в разверстую бездну павшего на него несмываемого позора, ложного, но от этого не менее реального. Никто не примет его оправданий, никто не поверит и не поймет случившегося.
 Он скитался до рассвета, а когда над горизонтом показался алый диск солнца, предал по-настоящему. Он повесился. Казна сорвалась с пояса, открылась от удара о камни, и тридцать сребреников раскатились по земле, утверждая в веках нарицательное имя предателя, того, кто по существу им не был.
 А настоящий изменник... Кто знает? Поговаривали, что, по крайней мере, один из двенадцати в детстве и юности был хорошо знаком с Каиафой. Называли имя Иоанна.

3.

 Они были простыми рыбаками, Симон из Вифсаиды и брат его Андрей. Зеведеевы дети, Иоанн и Иаков, те происходили из богатой семьи книжников, а эти росли в бедности под рокот волн и брызги соленого морского ветра; грамоты, конечно, не знали, но отличались открытой душой, добротой сердца, честностью и преданностью. Учитель выбрал их первыми, они поверили безгранично, сразу и навсегда. Он же не зря говорил братьям:
 – Идите за Мною, и Я сделаю вас ловцами душ человеческих.
 И после Симону, нарекая его Петром:
 – Ты Петр, и на сем камне Я создам церковь Мою, и врата ада не одолеют ее. И дам тебе ключи царства небесного.
 Он любил Симона и брата его Андрея.

* * *

 Как часто природой создается несоразмерное! Гармония – такая редкость, что невольно начинаешь задумываться: а не соблазн ли она.
 Вот и Симон имел огромный рост, широкие плечи, крепкую стать; окладистая борода придавала простому лицу мужественность, а по детски наивный взгляд говорил о доброте его обладателя. На поверку рыбак действительно был добр, правда легко выходил из себя, и тогда берегись, кто попадался под горячую руку, но так же быстро отходил и испытывал стыд за свою несдержанность. Последнее говорило о глубоко сокрытых в этом мощном теле самых обыкновенных человеческих чувствах: нерешительности, вечных сомнениях и трусости, да-да, трусости, в которой Симон не признавался даже себе самому.
 Иисус знал о ней, а рыбак ведал о том, что Учитель знает, и от того смущался еще больше. В глубине души Симон понимал: он выделен Учителем из двенадцати, не ясно за что, но выделен; именно на него равняются остальные, внимательно следят за каждым его шагом, жестом, движением; стараются думать и поступать как он. И рыбак страдал от понимания своей, как он считал, ничем не заслуженной избранности.
 А сегодня, в дни Пасхи, Симон переживал больше обычного. Ему казалось, что слова Учителя «один из вас предаст меня» относятся к нему, и когда Иисус склонился с омовением к заскорузлым и пыльным рыбацким ногам, он с жаром возразил:
 – Господи! Тебе ли умывать ноги мои?
 – Что Я делаю теперь, ты не знаешь, а уразумеешь после, – спокойно отвечал Иисус.
 – Не умоешь моих ног вовек, – пытался возражать терзаемый сомнениями, и опять невпопад, ибо отвечал ему Учитель:
 – Если не умою тебя, не имеешь части со Мною.
 – Господи! Не только ноги мои, но и руки, и голову омой! – взволнованно вскричал Симон и затих, потому что подумал, а вдруг в глазах других он уж слишком подхалимски подобострастен.
 После же, когда поутихли споры, когда сказал Господь о доле, Ему предначертанной, и о том, что один Он идти в поход свой должен, снова по-детски страстно возопил Симон Петр:
 – Господи! Почему я не могу идти с Тобою теперь?! Я душу свою положу за Тебя!
 И получил в ответ:
 – Душу свою за Меня положишь? Истинно, истинно говорю Тебе: не пропоет петух, как отречешься от Меня трижды.
 От слов этих сердце Симона ударилось мячиком о землю, подскочило, перекрывая гортань, и застыл рыбак с открытым ртом и горящим от стыда ликом. А Учитель, словно не замечая происходящего, продолжал говорить с Фомой и другими, и долго еще вел беседу свою. После же, когда собрался уходить Он, хотел один уйти, однако увязались с Учителем братья Зеведеевы, Иоанн и Иаков. Тогда же неведомо с какой целью Иоанн молвил:
 – Симон, что сидишь ты? Не видишь разве, Учитель собирается в ночь. Кто пойдет рядом, как не ты, избранный?
 Рыбак, низко опустив голову, поплелся следом. Он не видел и не слышал почти ничего, и полностью очнулся лишь тогда, когда на выходе из Гефсиманской рощи они столкнулись с группой людей, среди которых был и Иуда из Кариот. Последний бросился к Учителю с радостной улыбкой, облобызал Его, а дальше произошло неожиданное. Ошеломленного Иуду оттерли в сторону, сильные руки пришедших грубо схватили Иисуса и поволокли с собой. Видя такое обращение с Ним, Симон вскипел, выхватил широкий рыбацкий нож и бросился на обидчиков. Резкий взмах. Покатилось в пыль чье-то отсеченное ухо. Зазвенела извлекаемая из ножен сталь. Но Учитель простер длань и повелел прекратить братоубийство.
 Его привели к дому Каиафы. Трое учеников шли следом, оставив четвертого в густой дорожной пыли. Уже прозвучало слово «предатель», после которого Симон успокоился: ведь это не он, а Иуда оказался тем, кто предал Учителя. Странен человек, ибо даже в такую горькую минуту в душе рыбака пробуждалась светлая радость.
 Первой, поколебавшей это чувство, оказалась придверница Каиафы. Пожилая женщина склонилась вдруг к Симону и прошептала:
 – Ты не из учеников ли этого человека?
 – Нет, – ответствовал рыбак, быстро отворачивая лицо в сторону. Он уже видел боль и стыд страданий Иисуса, а после такого вопроса со страхом представил, как жестокие руки станут истязать и его, Симона.
 Позже у костра, где грелись в ночи слуги первосвященника, ему снова бросили с подозрением:
 – Не из учеников ли Его и ты?
 И Симон же Петр отрекся повторно:
 – Нет.
 А когда родственник Малха, чья кровь не сошла еще с рыбацкого ножа, долго вглядываясь в бородатое лицо апостола, спросил: «Не я ли видел тебя с Ним в саду?», Симон опять отрекся, и тотчас запел петух.
 Позже, много лет спустя, тысячекратно искупив свое предательство, апостол Петр пронесет искру Его слова сквозь годы страданий и несчастий и мужественно примет смерть, подобную той, что постигла Иисуса Христа. Но и здесь, убоявшись боли и позора, он попытается вначале избежать казни, однако, покидая пределы Рима, на пустынной дороге встретит внезапно Учителя.
 – Куда идешь, Господи? – спросит Симон.
 – В Рим, чтобы быть снова распятым.
 Устыдившийся Петр немедленно возвратится, будет схвачен солдатами императора Нерона и распят. Уже перед самой кончиной, истекая кровью, он прошепчет пересохшими губами, глядя в небеса:
 – Господи, прости меня грешного...

4.

 Прозванный в последствии Павлом Савл из Тарса не входил в число первых двенадцати апостолов. И вообще, воспитанный фарисеями, он долгое время безжалостно преследовал тех, кто нес человечеству имя и слово Божье. В гонениях своих Савл преуспел изрядно, был неутомим и беспощаден. Причиной же подобному рвению служил его характер, ибо Савл относился к тому разряду людей, которые, раз увидев цель и уверовав в нее, далее ничего вокруг уже не различают, сметая все и вся, идут напролом и при этом постоянно придумывают для своей «упертой» политики тысячи аргументированных оправданий. Разные народы в разных странах всегда называли таких ослепленных презрительным словом «фанатик».
 К слову сказать, вера Павла в Господа началась именно с неожиданного ослепления и чудесного исцеления от слепоты. Савл торопился в Дамаск, где рассчитывал на крутую расправу со сторонниками распятого Бога, но был остановлен ярким светом и голосом с небес. Фарисей пал с лошади, потеряв зрение, однако вскоре уверовал, после чего опять получил возможность видеть.

* * *

 В своей земной жизни Иисус старался достучаться не до разума человеческого, но до сердца. Он прекрасно понимал, что мудрствующая тварь Божья честной нищете всегда предпочтет сытый достаток, а вместе с последним придет сонм дьявольских грехов и соблазнов. Учитель говорил простыми проникновенными словами притч. Он не утверждал законов жизни, Он творил Слово. Он и молитву-то произнес всего лишь одну, но зато какую!
 Савл взялся за проблему иначе, с воспитанной десятилетиями фарисейской закваской.
 – С кем я имею дело? – сходу задал себе вопрос новоявленный апостол. – С людьми. Что есть люди? Стадо. Что необходимо стаду? Суровый кнут и крепкая рука пастыря. Что может сыграть роль тяжелого кнута? Закон!
 И Павел стал говорить. Путь слова к сердцу долог, труден, неверен; дорога буквы закона к разуму близка, легка, безопасна. Савл, не уставая, твердил о подчинении устоям общества, о семье и браке, о том, как и когда принимать жертвенную пищу, как одеваться, за кого и когда молиться, как приветствовать друг друга.
 – Разве вы не знаете, братья, что закон имеет власть над человеком? – вопрошал он и тут же добавлял: – Закон свят, и заповедь свята!
 Господь ниспослал Святого Духа на избранных, которым препоручил нести слово Божье через века и народы. Зачем ждать века? Павел в течение нескольких лет насадил везде епископов, пресвитеров, диаконов, дав им устав жизни и права к действиям. А чтобы сломить сопротивление нововведениям, беспрекословно утвердил:
 – Итак, каждый должен разуметь нас, как служителей Христовых и домостроителей Божиих. От домостроителей же требуется, чтобы каждый оказался верным.
 Савл не уточнял, кому верным – ему или слову Учителя, но при этом неоднократно добавлял:
 – Так я повелеваю всем церквям! Подражайте мне, как я Христу! Желаю я, чтобы все люди были, как и я!
 В свое время Учитель и двенадцать Его избранников смиренно жили на скудные пожертвования обращенных в Веру. Содержать же армию служителей церкви, требовались средства, и Павел, ни секунды не колеблясь, произносит:
 – Поступайте так, как я установил. Первый день недели пусть каждый из вас отлагает у себя и сберегает, сколько позволит ему состояние для благословения святых. Благословение ваше должно быть готово, как благословение, а не как побор. Каждый уделяй по расположению сердца, не с огорчением и не с принуждением; ибо доброхотно дающего любит Бог. Но, кто сеет скупо, тот скупо и пожнет.
 Здорово сказано! Отдай, да не просто, а с любовью, но при этом помни: мало дашь, и у Господа Бога к тебе любви будет мало. Куда там несчастной вдове с ее лептой!
 Первыми возмутились апостолы и среди них Петр. Но Савл тут же заручился поддержкой: сперва того самого Иоанна, затем брата Иисусова Иакова, а рыбака Симона попросту припугнул, обвинив в лицемерном общении с язычниками, после чего спокойно заявил во всеуслышание:
 – Иаков и Кифа (Петр) и Иоанн, почитаемые столпами, подали мне руку общения, узнав о благодати, данной мне Господом! Думаю, что у меня ни в чем нет недостатка против высших Апостолов. Подражайте, братия, мне и смотрите на тех, которые поступают по образу, какой имеете в нас!
 Какие уж тут возражения! Тем более что за сим последовало:
 – Прошу, чтобы по пришествии моем не прибегать мне к той твердой смелости, которую думаю употребить против некоторых!
 Конечно, будь Павел неискренним, проповедуемое им не разрослось бы столь быстро; ведь несмотря на глупость свою люди рано или поздно начинают понимать, что их обманули. Однако фарисей Савл был совершенно уверен в своей правоте и правильности творимого во славу Божью.

5.

 В Карантанской пустыне брезжил рассвет.
 – Теперь Ты, надеюсь, понимаешь, что ничего хорошего из Твоей затеи не выйдет. Смотри, самые близкие предали Тебя: один вместо того, чтобы развенчать настоящее предательство, взвалил на себя бремя напрасной вины и тут же не вынес этой ноши; другой всю жизнь колебался между необходимостью проповедовать истину и трусливым ожиданием наказания за слова правды; третий вообще по-фарисейски захотел скорой победы и напрочь выхолостил Твои мысли.
 Иисус молчал. Молчаливо сидел, склонив голову, затем так же молча встал и молча пошел навстречу восходившему солнцу.
 – Остановись, несчастный! – вскричал искуситель. – Поверь, люди не заслуживают ни Твоей жертвы, ни спасения! Человечество должно погибнуть и погибнет!
 Тогда Он на мгновение обернулся и произнес:
 – Человечество, может быть. Но ведь Я иду спасать не человечество, а человека, а каждого отдельного Человека.