День пятый

Глава — 35

Между жизнью и смертью.

Вчерашнее восстание сумели подавить ближе к вечеру, по этой причине обследования Сироты перенесли на утро следующего дня. С наступившим рассветом больного отправили в лабораторию для сдачи анализов, а позже к обеду ему назначили сканирование основания головного мозга.

Под утро меня поманила в сон и внезапно я отключилась. Во сне я вела допрос вождя мирового пролетариата, и в середине нашей беседы он на меня набросился и стал душить, обвиняя в смерти Сироты. Я не могла дышать, его руки продолжали сжимать мою шею. Я стала чувствовать агонию своего тела, которая готовилась избавиться от своей души. Души, которая глядела на яркий ослепляющий взором света в тёмном пространстве. Но это был всего лишь сон и вместо того, чтобы притронуться поманившему меня яркому свету, я просто с ужасом на сердце проснулась, после недолгого сна.

Посмотрев на часы, я ощутила странное чувство неизбежности того сна, поскольку в связи с вчерашними событиями мне было поручено поговорить с каждым восставшим, дабы избавить больных от лишних размышлений. Дабы попытаться объяснить им, что врачи не хотят лишать жизни Сироту, а напротив, хотят ему помочь. И в этой стоящей передо мной трудной дилемме первым на очную ставку должны были привести именно вождя пролетариата — Ленина, который с лёгкостью и яростью забирал мою жизнь, в моём же сне.

Признаться, предсказание того знатока сбывались; оглядываясь назад, я стала осознавать, что в последние дни на мои плечи ложилась огромная ноша и ответственность, которым я подходила на грани эмоционального срыва и покидающих меня последних сил.

До встречи с Лениным оставалось пятнадцать минут. Объятая тревогой, я решила подстраховаться и наполнить шприц сильнодействующим успокоительным препаратом, который при вводе в организм человека за долю секунды отправлял тело в глубокий сон. Положив наполненный шприц в ящик стола, с тревогой стала ожидать прихода вождя пролетариата.

Стрелки на часах бежали с немыслимой скоростью. Ужасом охватившим мою душу, я с тревогой ждала приближения своего последнего мига жизни. Как мне захотелось всё бросить и сбежать, но куда подумала я, ведь жить с этим в будущем мне будет непросто, зная что я отреклась от своей дороги, сошла с дистанции из-за страха перед собственной смертью. Мысли, охваченный хаосом, с различного рода предположениями о самосохранении, сигналы посылаемые то ли душой, то ли телом, наверное телом, поскольку она была приговорена к забвению. Взяв себя в руки, я смогла собраться и, возложив всю ответственность на саму себя, приготовилась к нашей встрече.

Перед встречей дежурившая медсестра заверила меня, что успокоительное, под которым был вождь пролетариата, не позволит ему совершить акт насилия. Физическое состояние вождя она охарактеризовала как вялое, а умственное — адекватное.

Конвойный медбрат постучался в кабинет ровно восемь часов утра и попросил разрешения завести пациента; через секунду вождь мирового пролетариата сидел на стуле процедурной. Медбрат, свой черед, присел возле двери и внимательно поглядывал в нашу сторону.

Разделяющая нас узкий рабочий стол мог способствовать удобной опоре для совершения убийства, и потому я отступила на некоторое расстояние, уткнувшись в окно. В случае нападения я была заперта, и у меня, лишь оставался один шанс на спасение — моё оружие, лежавшее в верхнем шкафчике стола.

Сам же вождь сидел тихо и, прищурив веки, смотрел на меня как на загнанного зверя, с которым он хотел разделаться, несмотря ни на что. Но всё же, собравшись и отбросив негативные предположения, приступила к выполнению своих обязанностей, начав вступать в контакт с Лениным.

-- Доброе утро. Как вы себя чувствуете?

-- Как вы думаете, деточка.

-- Я думаю, что ваше состояние желает лучшего, если вы правда думаете, что я способна убить человека, чью жизнь пыталась спасти на протяжении нескольких месяцев.

-- Вы приговорили его к смерти еще в тот миг, когда он зашёл ваш кабинет в первый раз. Не так ли, доктор?

-- Как вам не стыдно. Я много сил отдала, чтобы вернуть в его душу спокойствие, ни минуты не помышляя о том, чтобы причинить Сироте вред.

-- То, к чему вы прикасаетесь, всё заканчивается плохо для нас. Вы нас ненавидите за то, что мы другие, не похожие на вас.

Ленин, по моему убеждению, готов был перейти через черту, поскольку он стал показывать свою ненависть с первых минут нашей встречи. Разговор проходил в неприемлемом русле. Мне нужно было перевести диалог более в умеренную фазу, но как это сделать, если у него в голове крутилась мысль необратимого греха. Несмотря на присутствие конвойного мед брата, я чувствовала себя зажатой в углу курицей.

-- Вы знаете, что это не правда. Я всегда проявляла сострадание к каждому из вас. Я всегда была к вам добра, а иногда и вы ко мне. Вспомните хорошее.

-- Вспоминаю, но вот беда: ничего хорошего не припомню. Ты бесстыжая тварь, кто пользовалась своим служебным положением.

Услышав подобные слова, дежуривший медбрат резко встал со стула и направился в сторону Ленина. Сблизившись с ним, он положил руку ему на плечи и грозным голосом приговорил:

-- Не смей так разговаривать с доктором, ещё раз такое повторится, пожалеешь.

Ленин посмотрел на него разгневанными глазами и, умеренно кивнул вслед его словам, и встал в ожидании. Медбрат, увидев повиновение во взгляде вождя пролетариата, медленно развернулся и не успел сделать двух шагов, как Ленин резко подскочил со стула, из-за спины набросившись на него. Локтями захватил шею, и начал его душить.

Не успев осознать что происходит, как мгновение, медбрат лежал пластом на полу рабочего кабинета, в бессознательном состоянии.

Разделавшись с ним окончательно, вождь не торопясь подошёл к столу и звериным выражением лица стал обращаться в мою сторону:

-- Теперь нам никто не помешает по откровенничать.

Страх и страхом нельзя было назвать в ту минуту; это было нечто большее — то самое последнее чувство, которое являлось посредником между жизнью и смертью. Я оцепенела, не знала что делать дальше, понимая, что ключ к моему спасению лежит в шкафчике стола, я умышленно начала сближаться с ним и вот уже вплотную смотрела в его сумасшедшие, наполненные яростью глаза. Помню только то, как я потянулась за шприцем и в ту секунду продавила лишь одно слово:

-- Зачем?

Вслед за этим словом, вождь пролетариата не мешкая и не теряя времени зря, стал озвучивать приговор:

-- Десять лет я смотрю на то, как вы губите наши жизни, не позволяя ощутить и насладиться не одним хорошим днём. Десять лет мы заперты в комнате с четырьмя стенами, лишь наслаждаясь окном, обнесёнными железными оковами, через что мы глядим на белый свет. Теперь когда вы посмели убить нашего товарища и соратника, Народный съезд Коммунистической Партии приговорил вас к расплате. Смерти. С этими словами с моих глаз просочилась слеза.

Узрев слабость моего духа, вождь революции оскалил свои зубы, и набросился на меня; в порыве его нападения мне удалось спрятать голову под стол, как в ту же секунду ощутил сильный удар по спине и моё тело зазвенело от боли. Схватив меня за волосы, он потащил мою голову и схватив за шею стал душить.

Я стала терять ориентацию в пространстве и в какой-то миг сдалась, издавая храп, а в глазах стала расплываться.

В этот объятый смертью миг мне всё же каким то образом удалось снять колпак со шприца, наполненного успокоительным, и на грани безвыходности моего тела я, с последних сил и со злостью, свободной правой рукой вонзила иглу в шею вождю мирового пролетариата; после этого мы оба разом завалились — он на стол, а я, скатившись по рабочему столу, упала на пол и потеряла сознание.

В чувства я пришла вечером того же дня. Открыв глаза, увидела мраморную сестрёнку, которая сразу же расплакалась и бросилась меня обнимать. Мне чудом удалось отбиться из рук смерти, из рук возомнившего себя палачом Ленина.

Тот день был невыносимо тяжёлым и насыщенным плохими новостями. Вскоре меня известили о том, что в ходе сканирования головы Сироты у него была обнаружена опухоль размером в грецкий орех, неизлечимый недуг динамично прогрессировал, не оставляя шансов на жизнь моего пациента.