Мне чужого не надо 4

В городской психиатрической клинике, Роман пробыл полгода.
Отлежал сполна, в палате с решетками,  на двери и на окнах, принимая лечение уколами и таблетками, от которых постоянно вгоняло то в сон, либо в диарею.
Осенним днем, в его палату вошел седенький старичок в белом халате, вместе с сопровождающими санитарами, крепкими парнями, тоже в белых халатах, которые оставались настороже.
— Позвольте вас побеспокоить.
Старичок аккуратно подвинул стул, сел рядом с кроватью.
— Ну-ну-с, голубчик, как вы? Что болит? Что тревожит? Поделитесь?
Можете мне довериться, я свой.
— Или вы не узнаете меня?
Главный врач «психиатрички», по фамилии Григорьев, как тут не узнать.
Он еще лечил его бабушку, Анну Петровну.
В свою бытность, еще при Союзе, ее положили сюда, дети.
Точнее, собственная дочь.
Наверно он лежит тоже здесь, в ее, бабушкиной одиночной палате.
Роман не знал в точности из-за чего, но не из психических отклонений, которые передаются по наследству.
Григорьев… раньше он был нормальным дедом, а сейчас то усох.
По работе подписывал «процентовки»,  планы, указания, предписания.
По его бывшей работе.
Так правильно, если посчитать на пальцах, то Григорьеву где-то под девяносто лет, а он все никак не уходит на пенсию.
Да и куда ему уходить, с насиженного места за многие года, если только туда, откуда уже не возвращаются, под пение оркестра и возложением венков.
— Нормально, док.
Роман подтянулся на спинке кровати, сбросил одеяло с себя.
— Это хорошо, это хорошо.
— А вы помните Анну Петровну? Она у вас лечилась?
— Текс, текс, да-с, — доктор защелкал пальцами, — Анна Петрова.
— Она, нет?
— Нет, Анна Петровна Потемкина, она лечилась здесь.
— Ошибаетесь, моллд члек, (молодой человек)
Григорьев начинал сердиться, проглатывать буквы.
— Не было таких у меня!
— Док, я просто хочу узнать, чем болела моя бабушка, и все.
— Такс-такс, — главврач обратился к санитарам.
— У него острейшее обострение: укольчик сульфазимедрина ему.
Нет, лучше два укольчика произвести, для профилактики. И капельницу, с лечебным раствором по моему рецепту, оно не повредит.
Кинул сухонький старичок, уходя из палаты, обращаясь к мордоворотам санитарам, которые тут же кинулись связывать брыкающегося пациента плотными ремешками, по рукам и ногам, подготавливая его к мучительной процедуре.
Григорьева, да и всех санитаров  «психиатрички» давно бы не было на свете, но Роман принудительно, почти насильно принимал препараты, от которых мыслительные процессы стояли на уровне животных рефлексов.
Хотя, наверное, это и к лучшему, человек призывающий смерть на всех, всегда вызывает подозрение, в чем-то нехорошем.
Служение сатане, подставе друзей, предательстве, неважно какое оно выглядит в  действе, видимо это нормально, так принято в обществе, но нигде не афишируется.
Его выпустили после смерти Григорьева, он скончался за рабочим столом, в своем кабинете во время утренней планерки, уже сам по себе, от старости.
Главврач Григорьев, конечно, знал бабушку, Анну Петровну, ее историю болезни, а также появления ее внука в стенах лечебницы, но никак не мог поведать, ибо это есть врачебная тайна, а второе ознаменуется злом, о котором он ведал не понаслышке. Поэтому, так решил он, лучше придержать этакого малыша пока здесь. Пусть не рыпается на воле.
Через день, кабинет главврача, занял другой, назначенный человек сверху из министерства по фамилии Карамышев.
Весть, о том, что власть сменилась, быстро разнеслась по «психиатричке».
Санитары, медсестрички, в общем, обслуживающий персонал, судачили об этом напропалую в курилках, или между собой, когда вкалывали уколы в задницу обитателям больницы.
Уткнувшись лбом в рабочий стол Григорьев, казалось, спал, будто прилег, утомившийся от работы, но это было не так. Уже не так.
Как и то и то, что воспоминания утрачены, ведь главврач вел секретный дневник, хранившийся в его сейфе.
В нем, почти ежедневнике, он описывал себя, свое психическое состояние, после общения с пациентами, а их было великое множество, прошедших через его руки, истерзанный муками ум, глаза, наконец уставшие смотреть на мир.
Анна Петровна Потемкина, так она называлась, тогда.
Тогда, после назначенной процедуры пациенту, под инициалами «Р.Р.Р.», он зашел в кабинет, открыл сейф, достал оттуда тетрадь, одну из многих, в кожаном переплете, сел в кресло, сдул пыль, принялся листать страницы дневника, исписанные мелким почерком.
Это его был первый случай, запавший в память, «Анна Потемкина».
Тогда он был еще молодым, неопытным врачом, почти всегда служивший подсобником для более бывалых санитаров.
Анна Потемкина, следует из опроса, главврач перелистнул со скрипом бумажные страницы дневника в начало, начиная читать написанное, им самим, только много-много лет назад.
Так, так, 1925 год, молодая женщина, или девушка без роду, шестнадцати лет связалась с кочевым табором цыган, который передвигался по территории Польши (уже нынешней Белоруссии)
Вступила в половую связь с цыганом, записано по ее словам, тут подчеркнуто, по имени Стефан, от которого рождала детей.
Всего, их было семеро, тут снова жирно подчеркнуто.
За десять, примерно лет, совместной жизни в таборе.
Затем весь табор ушел в Бессарабию, но без нее.
Жила в землянке, в лесу, возле хутора Нагайдачный.
Один выкидыш, четверо детей съедено, ее же самой, во времена «голодомора».
Осталось двое ребенков, мужеского и женского пола, тоже кормила их мясом, тут слова обведены кружком. Схвачена полицией на рынке, где она побиралась, выставив черепки убиенных детей, как подаяльницу для денег.
Перенаправлена в закрытый диспансер города Оренбурга, для дальнейшего изучения психических отклонений.
Во время Великой Отечественной войны участвовала как медсестра.
После амнистия. Но в период 1970-ых годов ее психическое здоровье стремительно ухудшалось. Требуется незамедлительное вмешательство.
Подчеркнуто снизу три раза.
Из опроса пациентки А.П.П.
«.. вспомните время до войны, как там происходило?
— Холодно было, голодно было, а табор ушел, совсем.
Бросил меня, как ненужную тряпку с шестеркой на руках, мол, барон сказал, что ты не наша, и выродки твои никому не нужные, оставайся здесь. Стефан  то к тому времени уже помер, поймали его, когда он хотел коня украсть, селяне кнутами его да батогами на славу отходили.
Он любил меня, сильно любил, вот и старшенького так назвала, Стефаньком, после Радонек, после них Маруся, Дина, Мотя и Котя, они близняшками оказались.
— зачем вы ели своих детей? Вы помните об этом?
— Нет, нет, бога ради, я хотела им всем рассказывать сказки, а они не слушались.
— Что это за сказки  у тебя были?
— Сказки, поведанные рыбьей головой.
Григорьев перелистнул страницы, он уже знал наизусть те строчки, и те истории в форме сказок, какой же это бред, ну бред же, в конце концов, он обхватил голову руками.
А что если нет? что если это на самом деле существует?
Бог ты мой, дай мне сил продержаться еще день, взмолился главврач, хотя он был закоренелым атеистом.
Бог дал ему еще три дня, чтобы он привел дела  в порядок.
После всего новый главврач Карамышев, не обнаружит в сейфе, кипу тетрадей, в кожаных переплетах, личные записи, они были все сожжены, листком за листком, страницей за страницей, а пепел развеян по ветру.