Сон с Милорадом Павичем

Ах, Япония конца 80-х... Время странное, пьянящее, как саке, выпитое под цветущей сакурой, когда кажется, что мир вот-вот окончательно превратится в голограмму или мангу. Мы с Милорадом Павичем бродили по этой стране, как два сновидца, заплутавших в чужом сне, где древние храмы соседствовали с неоновыми реками рекламы, а синтоистские божества, казалось, подмигивали из витрин с последними моделями электроники.

Помню Киото. Древняя столица дышала покоем, особенно после гудящего Токио. Мы провели полдня в одном из буддистских храмов, кажется, это был Рёан-дзи с его садом камней, или, может, Золотой павильон, отражающийся в неподвижной воде... Впрочем, детали уже подернулись дымкой времени, как склоны гор вокруг города туманным утром. Важно не где, а что произошло потом.

Мы вышли за ворота храма, оглушенные тишиной и запахом старого дерева и влажного мха. Воздух был полон не звуками, а их отсутствием, каким-то особенным, плотным покоем. Мы шли молча, каждый переваривая свои впечатления. И вот тогда Милорад, остановившись у маленького каменного фонаря, повернулся ко мне. В его глазах, как всегда, плясали искорки – то ли лукавства, то ли подлинного прозрения, то ли и того, и другого сразу.

"Знаешь, – сказал он так просто, будто сообщал прогноз погоды, – я теперь понял. Понял про пранаву. Про этот первозданный звук, АУМ, или, как здесь говорят, ; – ;, А – УН".

Он сделал паузу, давая мне настроиться на его волну. Я ждал, зная, что за этим последует что-то нелинейное, что-то в его духе, похожее на лабиринт или словарь хазарских ветров.

"У нее, – продолжил он, чуть прищурившись, словно вглядываясь во что-то невидимое между нами, – есть две стороны. Левая и правая. ; (А) – это вдох, начало, раскрытие. ; (УН) – выдох, завершение, сжатие. Но это слишком просто, не так ли?"

Я кивнул, чувствуя, как привычный мир начинает слегка рябить по краям.
"Так вот, – Милорад понизил голос, хотя вокруг и так никого не было, – на самом деле у нее три стороны. Левая, правая... и внутренняя. Скрытая. Та, что между ними".

Он медленно произнес, почти пропел: "Аааа... Уууннн..." Звук повис в неподвижном киотском воздухе. "Видишь? Слышишь? Эта вибрация... она не плоская. Она закручивается в спираль. Как ДНК мира".

Я напряг слух и воображение, пытаясь уловить эту спираль в отзвуке его голоса, в тишине сада. "Но... как она возникает? – спросил я, чувствуя себя студентом перед лицом парадокса. – Если в нулевой точке времени, в самом начале, все едино, откуда асинхронность, необходимая для спирали, для разделения на левое и правое?"

Милорад улыбнулся своей загадочной улыбкой. "А вот для этого и нужны две стороны! Два изначальных пространства с разными характеристиками, как два зеркала, поставленные друг напротив друга, но одно из них слегка кривое. Одно расширяется, другое сжимается, и между ними рождается вихрь". Он щелкнул пальцами. "Почему человек не может вибрировать пранаву так, как это делает Вайрочана, изначальный Будда? Почему наш АУМ – лишь бледная тень?"

Он посмотрел на меня испытующе. "Да потому что в нас нет этого изначального единства левого и правого! Мы расколоты. Мы не можем сделать левую сторону правой, а правую – левой. Помнишь, в Евангелии от Фомы? «Когда вы сделаете два одним, и когда вы сделаете внутреннюю сторону как внешнюю сторону, и внешнюю сторону как внутреннюю сторону, и верхнюю сторону как нижнюю сторону... тогда вы войдёте в [царствие]». Вот оно!"

Мы помолчали. Мысли путались, как водоросли в пруду у Золотого павильона.
"Но самое главное, – снова заговорил Павич, и глаза его блеснули, – самое главное не в этих двух сторонах, как бы едины они ни были у Вайрочаны. Главное – в том, что между ними. В интервале. В этой паузе, в неслышном переходе от А к УН. Звуковая пустотность, если хочешь..."

Сердце у меня екнуло. "Это и есть... та самая внутренняя сторона?"

"Конечно! – он почти торжествующе посмотрел на меня. – В ней-то все и дело. Это не просто тишина. Это точка сингулярности, чрево всего сущего".

"Из нее... из этой пустотности... возникает всё?" – выдохнул я, чувствуя, как от этой мысли кружится голова.

Милорад хитро улыбнулся, пожал плечами: "А как ты думаешь?"

Вопрос повис в воздухе, тяжелый и манящий, как плод с древа познания. Я чувствовал, что стою на пороге чего-то огромного, но дверь пока закрыта. И тогда, осмелев от выпитого воздуха откровений, я задал свой вопрос, пытаясь ухватить ускользающую истину за хвост:

"Милорад, будь добр, скажи... а вот эта левая сторона, ; (А)... она сама по себе... она тоже имеет три стороны? Левую, правую и внутреннюю?"

Павич посмотрел на меня долгим взглядом. Улыбка стала еще шире, но в глазах появилась глубина, как у бездонного колодца. Он одобрительно хмыкнул.
"Хороший вопрос. Очень хороший. В духе зеркал и бесконечных отражений..." Он отвернулся и посмотрел на крыши храма, утопающие в зелени. "Но об этом, мой друг, мы поговорим в другой раз. Возможно, в Белграде. Или во сне".

И мы пошли дальше, оставив за спиной храм, каменный фонарь и невысказанный ответ, вибрирующий в тишине, как та самая внутренняя сторона пранавы, из которой, возможно, и родилась вся эта прогулка, весь этот мир. А может, и сам Милорад Павич.